Половина сказанных слов

             Дань Фэн. Его идеальное лицо спокойно и холодно, глаза полны океанской водой и переливаются, как волны под солнцем, тонкие губы сомкнуты, серьги покачиваются в ушах, то и дело касаясь изящной шеи или точёного овала лица, длинные чёрные волосы, удерживаемые по бокам головы золотыми заколками, спадают, рассыпаясь, вдоль спины. Он делает лёгкий жест рукой, и двери зала распахиваются перед ним. Его шаги в мягких сапогах бесшумны, лишь длинные шёлковые одеяния шелестят при движении. Когда он входит в зал, все голоса замолкают. Видьядхара склоняются перед ним.       В ком ещё когда-либо так блистательно сочетались сила и красота? Видьядхара расступаются, и он идёт к своему трону в полной тишине. Он не смотрит по сторонам, но все глаза обращены на него, и он знает это. Столетиями он ступает по этим плитам, поднимается по этим ступеням, занимает своё место на этом троне. Столетиями всё здесь повинуется мановению его руки, взмаху его ресниц. Он вежлив и внимателен, он улыбается, не размыкая губ и склонив голову, он слушает и прислушивается, и он же — холоден и высокомерен, горд и самонадеян. Смешав в точных пропорциях все эти качества, он вызывает почтение, восторг, любовь и желание. Всё это он умеет использовать, и всё это — для тех, кто следует за ним, врагам же он оставляет страх. Страх перед его неистовой мощью и беспощадностью.       Дань Фэн не медлит и не торопится. Он даёт всем рассмотреть себя и не слишком устать, сгибая спину. К его красоте невозможно привыкнуть, сколько воплощений ни смотри на неё, и он знает это. Она служит ему так же верно, как и его ум. Он поднимается по ступеням к трону, разворачивается, садится, чуть склоняет голову, выражая почтение собравшимся, и делает приглашающий жест рукой.       — Приступим к делам, — говорит он.              ***       Генерал Юйцюэ Сяньчжоу на мгновение остановился на трапе своего лёгкого быстрого корабля и огляделся. Это планета встречала его недружелюбно — ветер бросил горсть жёсткого вулканического песка ему в лицо и теперь рвал его схваченные в хвост чёрные волосы. Генерал усмехнулся — за свою долгую жизнь он был во многих местах, и многие из них были не рады ему. Не беда. Здесь, по крайней мере, против него только природа. Он поправил обернувшийся вокруг ног плащ и продолжил спускаться. Небольшая группа видьядхара ждала его внизу.       Родная планета видьядхара отвергала собственный народ. Сила их прародителя, великого дракона, эона постоянства, покинула их. Они потеряли власть над всем живым на своей планете, и всё живое обратилось против них. О скалистые берега острова, на котором приземлился корабль генерала, неистово бился, грохоча, отравленный океан, в воды которого видьядхара больше не могли войти. Генерал понимал, почему послы видьядхара просили о встрече на этом месте — оказавшись здесь, даже человек, чужой для этого мира, ощущал тревогу. Он сочувствовал им, но лишь в меру — учтивым сочувствием того, у кого множество собственных проблем и кому предстоит оценить выгоду выдвигаемого предложения в первую очередь для собственного народа. В этой вселенной многие несчастны, и даже Сяньчжоу не в силах помочь всем.       Пятеро видьядхара приветствовали его на этом клочке враждебной земли и заговорили по очереди. Всех пятерых он внимательно слушал, но видел только одного. Юноша ослепительной, невероятной красоты приковал его взгляд с первых мгновений. Он то внимательно смотрел на генерала, и тогда океанские волны плескались в его глазах, а красные линии, подчёркивающие нижние веки, становились ярче, то опускал глаза, словно смутившись, и длинные ресницы раскрашивали тенями кожу под ними. Когда он заговорил в свой черёд, его голос был негромким и мягким. Он был краток и вскоре замолк, снова дав слово другим.       Генерал понимал, что решать предстоит не ему одному. Дело, с которым пришли к Сяньчжоу драконы, было слишком серьёзным, и ему следовало передать его дальше. Его охватило сожаление при мысли, что он может больше не увидеть юношу с океаном в глазах.       — “Стрела” доставит вас на Юйцюэ, — сказал он, когда видьядхара закончили свои речи, и указал на второй, совсем крохотный корабль, предназначенный только для комфортной перевозки нескольких людей на небольшие расстояния. — Вас примут с положенными уважением и радушием, и я надеюсь, что ваше дело уладится наилучшим образом. Прошу прощения, что не предлагаю для перевозки собственный корабль — у меня есть ещё приказы.       Видьядхара ответили любезностями и собрались уходить, но юноша несмело, и всё же решительно шагнул к генералу.       — Если это возможно и если я не помешаю вам и вашим обязанностям, генерал, — заговорил он, — я был бы рад возможности провести некоторое время с вами, узнать больше о Сяньчжоу из первых уст и больше рассказать вам о нас.       — Я буду счастлив, — искренне ответил генерал, — один гость не стеснит меня, если вас не стеснит моя занятость.       — Нисколько, — заверил его юноша.       — В таком случае — добро пожаловать на борт “Искрящейся птицы”.       Он двигался так плавно, так грациозно, что генерал раньше, чем успел подумать, учтиво протянул ему руку, помогая подняться на борт, как протянул бы её прекрасной девушке. Юноша мягко улыбнулся, не раскрывая губ, вложил свою руку в его, а другой рукой немного приподнял полы своего длинного платья. Его пальцы были длинными и тонкими, а кожа нежной, бархатной, и он не отнимал ладонь, пока генерал сам с сожалением не был вынужден выпустить её из руки, когда держать её дольше стало уже неуместно.       Он показал юноше корабль, и тот с живым интересом слушал его разъяснения и задавал вопросы. Когда генерал шутил, юноша смеялся негромким смехом и прикрывал глаза, снова будто в лёгком смущении. А когда они подошли к лестнице, ведущей в коридор с покоями генерала, он остановился перед ней, улыбнулся и сам протянул руку. Этот жест бросил генерала в жар. Он взял ладонь юноши в свою, и тот легко опёрся на его руку, так, будто она в самом деле была нужна ему, чтобы подняться. И прежде, чем отпустить его в этот раз, генерал, не удержавшись, легко пожал его ладонь — и ему показалось, что щёки юноши порозовели, когда его пальцы словно с неохотой выскальзывали из его.       Генерал распорядился принести ужин и вина к себе. Он уже едва помнил о своих приказах — успеется. Он был очарован. Он предложил юноше сесть, и тот предпочёл место рядом с ним на диване.       — В конце концов, — сказал он, — вся цель нашего визита в том, чтобы между нашими народами стёрлись все преграды и мы стали ближе.       На последнем слове он взглянул генералу прямо в глаза, а следом поспешно опустил ресницы, будто спохватившись. На мгновение генерал перестал дышать. Ему казалось, что впервые за всю жизнь он испытывает что-то подобное. Каждое движение юноши бросало его то в жар, то в холод, и заставляло дрожать и надеяться, надеяться на что-то невозможное, на что-то большее, столь мучительно притягательное и заставлявшее закипать кровь.       Они поужинали и выпили вина. Генерал говорил о Сяньчжоу и спрашивал о видьядхара, и юноша рассказывал ему всё, что был вправе рассказать. Когда он вновь коснулся темы океана, обернувшегося против видьядхара, в его голосе звучала такая печаль, что генерал инстинктивно подвинулся ближе и протянул руку, чтобы дотронуться до его плеча, но замер, спохватившись. Уж не от вина ли он так осмелел, подумалось ему, но нет — это юноша опьянял его. Ему показалось, что на мгновение юноша замер, но больше никак не отреагировал на его жест.       — Я был бы рад показать вам всю планету, — сказал он через мгновение. — Мы можем подняться в воздух?       Генерал улыбнулся. Именно это и было его приказом — облететь планету, чтобы дать приборам как следует изучить её и удостовериться в словах видьядхара. Впрочем, сейчас это казалось ему уже не таким важным. “Мы можем всё, чего ты захочешь”, — хотел сказать он, но ограничился одним “разумеется”.       Когда команды были отданы и корабль начал путешествие вокруг родной планеты видьядхара, юноша позвал генерала к окну. Они стояли рядом, и юноша протягивал руку, показывая генералу разные места и рассказывая о них. Он был то весел, то печален, временами воодушевление охватывало его, и тогда его щёки снова розовели. Генерал всё больше смотрел на него, едва замечая проплывавший внизу океан.       Генерал пошутил о чём-то, юноша рассмеялся беззаботным смехом, повернулся и, продолжая смеяться так, будто не может себя сдержать, уткнулся лицом генералу в плечо. Он был ниже генерала, стройный, гибкий, с длинными чёрными волосами, изящными драконьими рожками, к которым так хотелось притронуться. Его талия, обтянутая шёлковым поясом, была такой тонкой, что генерал, казалось, мог обхватить её двумя ладонями. И когда юноша уткнулся в него лицом, стоя так близко, генерал не смог удержать себя и приобнял его одной рукой за талию, и нежно, едва-едва, потянул в себе. И юноша с готовностью отозвался, прижался к нему всем телом, а потом поднял к нему лицо. Его губы приоткрылись, румянец залил щёки, он глубоко прерывисто вздохнул и генерал заметил, что платье сползло с его правого плеча, обнажив острую ключицу и белоснежную кожу. Тогда генерал прикрыл глаза и осторожно поцеловал его в губы — и почувствовал, как юноша затрепетал в его руках.       Генерал целовал его в губы, в длинную тонкую шею, в плечо, пахнущее морской водой, а юноша закидывал руки ему на шею и подставлял себя под поцелуи, пока в окне скользил бесконечный океан, изредка прорезаемый крохотными клочками суши вроде того, на котором они встретились.       — Уместно ли это? — задыхаясь, прошептал генерал, оторвавшись на мгновение. — Не зашёл ли я слишком далеко?       Но юноша вместо ответа снова потянулся губами к его рту и прижался сильнее.       Генерал развязал шёлковый пояс и одеяния юноши раскрылись, обнажая тело, лёгкая ткань сползла с плеч, со спины, и прикрывала лишь ягодицы и ноги, спадая на пол и цепляясь рукавами за сгибы локтей.       — Я хочу этого, — прошептал юноша.       И тогда генерал подхватил его на руки — он оказался таким лёгким, почти невесомым, или это страсть придала генералу сил? — и отнёс на кровать. За пару шагов до неё шёлковое платье наконец, освобождённое, упало на пол.       Он был нежным, ласковым и сочетал лёгкое смущение с откровенным желанием. Он смотрел из-под ресниц зовущим взглядом, он приоткрывал губы и облизывал их розовым языком, он разводил ноги, опуская ресницы, будто стыдясь, но при этом его бёдра раскрывались всё шире и шире, предлагая генералу лечь между них. А когда генерал прижимал его к кровати, он задирал ноги выше, клал их генералу на плечи, и тот целовал его икры, гладил его пальцами между ног, набирал в ладонь прохладную, пахнущую лотосом жидкость и смазывал его, и юноша выгибался в его руках и широко раскрывал глаза, когда пальцы генерала скользили в него, растягивали и ласкали его изнутри. Генерал гадал, насколько юноша искушён. Он поддавался ему так легко, был так расслаблен, так жадно и с такой готовностью открывался для него, подавался к нему, насаживался на его пальцы, и в то же время румянец продолжал гореть на его щеках. И всем этим он заставлял генерала поверить в то, что он если и не первый — конечно, не первый, — то, по крайней мере, единственный, кого юноша когда-либо хотел с такой силой. И когда генерал наконец взял его, осторожно, нежно втолкнув в него свой член, юноша задрожал и застонал с такой сладостью, так крепко обхватил собой его член, сжавшись на мгновение, так нетерпеливо двинулся на нём, снова разжимаясь, что генерал осознал со всей ясностью: сам он точно никогда в жизни не желал никого так сильно, как возжелал этого юношу с первого мгновения, как увидел его. Что стоя на том трапе, он уже мечтал о том, как ляжет между его ног, как будет смотреть ему в глаза и двигаться в нём, насаживая на свой член, будет держать его в своих руках, крепко обнимая, прижимая к кровати. Как юноша будет выгибаться, стонать и почти всхлипывать под ним, будет просить ещё и ещё, как будет содрогаться, кончая, насаживаясь на его член со всей силы, быстро и резко, забыв обо всём своём смущении, и как будет хватать ртом воздух и цепляться за плечи генерала, когда тот будет вливать в него свою сперму, судорожно толкаясь в нём, и задыхаться. А потом генерал будет лежать, положив голову юноше на грудь и чувствуя, как горят исцарапанные плечи, и длинные влажные волосы юноши будут путаться в его пальцах.              Они провели вместе всю ночь. Корабль генерала вышел на орбиту и за окном рассыпались звёзды. Когда они снова проголодались, генерал велел принести ещё еды, и они ели в постели. Генерал сидел, откинувшись на подушку, а юноша — ему на грудь. То и дело генерал целовал его в плечо, и тогда юноша поводил головой и тёрся затылком о его щёку. Они смеялись, юноша брал в пальцы виноград и подносил его к губам генерала, и тот брал зубами ягоду из его рук. А потом сам повторял его жест, и юноша запрокидывал голову, открывал губы и забирал ягоду в рот вместе с его пальцами, и облизывал их, прежде чем отпустить. И потом они снова занимались любовью, забыв о еде, лёжа в постели, стоя у окна, в которое юноша упирался ладонями, пока генерал вздёргивал его на своём члене, на кресле, и там генерал держал его, крепко обняв, подтянув его колени к груди, и юноша казался ему таким маленьким в его руках, таким беззащитным и таким податливым, и когда, наконец, они заснули, генерал прижимал юношу к себе, а тот прятал лицо на его плече.              На следующий день генерал привычно проснулся рано. Юноша сонно приоткрыл глаза. Генерал нежно поцеловал его в губы и сказал:       — Нам нужно вернуться на Юйцюэ. Ты останешься со мной там? Или присоединишься к своим?       — Останусь, если ты хочешь, — ответил юноша.       — Очень хочу, — прошептал генерал и снова поцеловал его.       Через час они ступили на борт Юйцюэ. Тому, кто впервые оказывался на большом корабле Сяньчжоу и видел его своими глазами, было сложно осознать, что такое возможно. Юноша разглядывал всё вокруг с восхищением и немного испуганно, провожал взглядом спешащих по своим делам сяньчжоуцев и иномирцев, задержался у пышного куста роз, чтобы вдохнуть его запах, потянулся к ветви дерева и оно уронило резной красный лист ему в ладонь.       — Твоё мнение многое значит здесь? — спросил он у генерала.       Генерал улыбнулся.       — Кое-что значит.       Юноша поднял на него глаза.       — Ты будешь говорить в нашу пользу?       Он смотрел серьёзно, но не с требованием — с надеждой, с вопросом во взгляде.       — Моя обязанность, как генерала, рассмотреть все стратегические плюсы и минусы, — ответил генерал и замолк на мгновение, а потом закончил тише, и в его голосе юноша услышал ту же страсть, что слышал ночью: — Но — да, я буду просить за вас.       Ни одни слова, сказанные другими видьядхара, не тронули его сердце так сильно, как рассказы и печаль юноши. Объективность и недоверие, которыми он гордился в себе, отступили и померкли перед счастьем, которое так нежданно нагнало его на планете-убийце собственного народа, перед желанием, которое он испытывал, перед нежностью и красотой того, кто лёг в его руки, ответив желанием на желание. Генерал забыл о своём долге. Он собирался бороться за этот союз.       Переговоры начинались успешно. Величайший корабль Сяньчжоу собирал на своём борту представителей других кораблей, чтобы принять решение о союзе с видьядхара. И генерал не оставался в стороне. Он связывался с генералами других кораблей, некоторые из которых были его близкими друзьями, и убеждал их помочь — пусть их слово не было последним в этом решении, оно имело большой вес. Он выдвинул вполне разумные стратегические причины в пользу союза. Он поставил своём имя на его успех.       Благодаря юноше видьядхара приобрели союзника в Сяньчжоу. И об этом юноша думал, когда Сумерки накрыли Юйцюэ, окончив дневные хлопоты и сидя в кресле на террасе генеральского дома в ожидании хозяина. Генерал задерживался на службе — службе на пользу видьядхара, как юноша надеялся.       Он думал о том, как удачно, что генерал оказался так хорош собой и приятен в обхождении. Если бы он почувствовал такую силу и влияние в ком-либо другом, пусть уродливом и неприятном, он не задумываясь сделал бы то же самое — обворожил бы его и лёг с ним в постель, если бы посчитал, что это может помочь его народу заключить союз. Но с генералом он не только действовал на благо себе и видьядхара, он получал удовольствие. Он вспоминал ночь, проведённую с ним, и хотел, чтобы следующая была такой же. Ему нравилась его страсть, его нежность, его влюблённость, вспыхнувшая так быстро и с такой силой. Сам юноша ещё не знал, что такое — любить, но ему нравилось общество генерала. Он потянулся в кресле, бросил взгляд на своё отражение в зеркале у стены, потянул ворот своего запахивающегося платья и спустил его с одного плеча. Он хотел встретить генерала напоминанием о том, что было вчера и обещанием наслаждения, которое ждёт его сегодня. Увиденное в зеркале понравилось ему, он улыбнулся и лениво откинулся на спинку кресла. Он тоже ждал сегодняшних наслаждений и намеревался исполнять свой долг так хорошо, как мог. И когда генерал пришёл, он встретил его смущённой улыбкой, и генерал целовал его обнажённое плечо, его шею, его мягкие, так податливо раскрывающиеся губы, и снова нёс его в постель, и юноша обвивал его шею руками и стонал под ним, снова принимая его в себя, и выгибал спину, встав на четвереньки, и сидел у него на коленях, прижимаясь спиной к его груди и приподнимаясь и опускаясь на его член, пил его сперму и отдавал свою собственную, кончая в его руках, и только потом, когда у обоих не осталось сил на любовь, генерал смог найти время, чтобы поговорить о делах.       — Ты должен быть на каждой встрече, — горячо убеждал он юношу, — ты должен говорить с ними, они должны видеть тебя. Одна лишь твоя красота сделает больше, чем половина сказанных вами слов.       Юноша вновь смутился, и это смущение было неподдельным. Он не был так же уверен, как генерал, его мучали сомнения. О том, на что он способен, а на что нет, действительно ли его сила так велика, на что он готов пойти ради своего народа. И он ответил честно, не кривя душой, и генерал с трепетом увидел в его глазах проснувшееся доверие, и оно тоже было настоящим.       — Я опасаюсь того, что могу и навредить. Ты добр, но красота вызывает не только восхищение, она вызывает и ненависть. Что, если они посмотрят на меня совсем другими глазами, чем ты? С тобой мне легко, но я не знаю, что мне делать, если придётся защищать себя.       Генерал крепче прижал его к себе и поцеловал в губы.       — Тебе не придётся, — твёрдо сказал он. — Тебе больше никогда не придётся защищать себя. Это сделаю я.              ***       Дань Фэн едва ли мог вспомнить, какое имя носил тогда, но само это воспоминание он пронёс через все свои воплощения. Черноволосый влюблённый генерал Юйцюэ Сяньчжоу, готовый на всё ради него, ночь среди звёзд на маленьком корабле, дни в доме генерала, разговоры и его собственные сомнения.       К нынешнему времени он уже давно полностью овладел своей красотой. Реакция окружающих, желание или ненависть давно уже не пугали его. Он заточил свою красоту, как оружие, он оперил своё тело, как стрелу, придав ему идеальный баланс, гибкость, точность и остроту. Он управлял силами собственной красоты и чужого желания так же искусно, как повелевал водами океана. То его воплощение, юноша, лёгший в постель к генералу, потому что единственным его орудием была способность вызывать желание, остался в прошлом. Хотя он тоже со временем научился владеть своими силами куда искусней и открыл в себе такую мощь, что превосходила способности всех видьядхара. Но Дань Фэн достиг совершенства. И пусть сам он иногда сомневался во многом, не позволяя другим увидеть свои сомнения, в глазах окружавших его он был совершенен — и сам почти верил в это.       Не в привычке видьядхара было торопиться, и дела, которые Дань Фэн, чьё терпение не было беспредельным, предпочёл бы завершить поскорее, тянулись часами. Одно из них касалось иномирцев и расширения их доступа к знаниям видьядхара. Дань Фэн сам поднял этот вопрос, и старейшины начали бесконечные споры. В итоге его предложение готовы были принять в таком усечённом виде, в котором доступ иномирцев к знаниям видьядхара расширялся настолько незначительно, что казался насмешкой. Дань Фэн был зол, но не показывал этого, понимая, что это всё, чего он пока что может добиться. И всё же он не мог не ужалить их в ответ.       — Меня интересует мнение моего друга и советчика, которого принимаемый закон касается напрямую, как иномирца, — сказал он и повернул голову к высокому седому мужчине, стоявшему у стены. — Инсин? — спросил он. — Что ты думаешь?       По залу прошёлся недовольный гул. Многим видьядхара не нравилось, что Верховный старейшина свёл такую близкую дружбу с иномирцем, да ещё и короткоживущим, и вдобавок имел наглость привести его сюда и спрашивать совета. Пусть тот был искуснейшим оружейником, заслужившим славу по всему Сяньчжоу, пусть он был одним из Пятерых, он всё равно стоял несоизмеримо ниже Верховного старейшины.       Сам Инсин, впрочем, похоже, так не считал.       Он сделал полупоклон, который скорей выглядел издевательским, чем почтительным, и с фальшивой покорностью ответил:       — Моё скромное мнение вряд ли поможет Верховному старейшине принять столь радикальное решение.       Дань Фэн знал, что происходит и это немедленно вызвало в нём раздражение. Полночи они спорили о законе, оба остались недовольны друг другом, и теперь Инсин со свойственной ему дерзостью решил продолжить этот спор у всех на виду. “Радикальное решение” было, конечно, выпадом в сторону всех присутствовавших, большинство из которых превратили изначальную идею в пустышку. А фальшивая покорность должна была уязвить лично Дань Фэна, и он был уязвлён, и ещё больше зол, чем до этого.       — И всё же я настаиваю на том, чтобы услышать твоё мнение, — ледяным тоном сказал он.       — Если ты настаиваешь… — с новым поклоном ответил Инсин.       — Я настаиваю, — повторил Дань Фэн. — Ты поддерживаешь окончательное решение? Боюсь, это всё, что мы можем сделать на данный момент, но я, как и ты, надеюсь, что со временем наше общество станет более открытым. И всё же пока мы должны блюсти свои интересы.       Всё это он уже говорил ночью и над всем этим Инсин безжалостно потешался. Он надеялся, что Дань Фэн добьётся большего. Дань Фэн надеялся на то же, но сейчас уже ничего было не поделать, и он был в бешенстве, что Инсин смеет публично издеваться над ним.       На мгновение он прикрыл глаза, чтобы взять себя в руки, потом снова взглянул на Инсина, и в его глазах полыхало ледяное пламя. Инсин любил его таким, он стоил всего этого. Необходимости не показывать их связь так открыто, как Инсин бы того хотел, терпеть его надменность и упрямство, делить его с этими старыми бюрократами, когда он так хорош, когда его глаза так пылают, его кровь вскипает в венах, и больше всего хочется прижать его к стене, стянуть с плеч эти пышные шёлковые одеяния и прошептать ему в ухо: ты мой.       Он заставил Дань Фэна буравить себя взглядом ещё несколько мгновений, прежде чем улыбнулся и ответил:       — Я согласен и искренне благодарен уважаемым старейшинам за столь щедрый дар.       На этот раз в его голосе было настоящее почтение — как дорого оно ему далось, должно быть, язвительно подумал Дань Фэн.       Он терпеливо выслушал все остальные вопросы и смог даже решить часть из них. Инсин тихо ушёл через боковую дверь чуть раньше, чем всё закончилось. Дань Фэн, учтиво распростившись со всеми, вышел через тот же коридор. Он был уверен — Инсин поджидает его где-то там. Он был настроен устроить сцену — то есть быть холодным и презрительным, бросать в Инсина лаконичные оскорбления, пока тот не выйдет из себя и этим не доставит ему удовольствие. И в самом безлюдном месте Инсин действительно схватил его за руку и дёрнул к себе в тёмный проход.       — Всё ещё злишься? — с улыбкой спросил он, прижав Дань Фэна к стене.       — Не смей так делать, — яростно ответил Дань Фэн, позабыв о презрении и холодности. — Не смей бросать мне вызов при них и выносить наши споры на публику.       Он дёрнулся, будто пытаясь вырваться, но не слишком сильно, и Инсин прижал его сильнее.       — Разве мы не должны уважать и слушаться друг друга? — весело спросил он. — Или ты забыл, как поил меня из своего кубка и целовал под тем деревом? Поцелуй меня и будь смирным.       На этот раз Дань Фэн всерьёз оттолкнул его от себя, но Инсин тут же обхватил его за талию, прижал к себе и поцеловал в шею.       — Не сердись, — прошептал он. — Всё, я молчу, молчу. Не уходи.       — Ты забываешься. Ты так злишь меня иногда, — всё ещё раздражённо прошептал в ответ Дань Фэн, и Инсин хмыкнул.       — Я знаю, ты меня тоже. Прости меня, как мне заслужить твоё прощение?       Дань Фэн помедлил немного, а потом сжалился и обнял его за шею. Широкие рукава упали, обнажив его руки, и Инсин потёрся щекой о его плечо и поцеловал.       — Я так соскучился, — прошептал он.       — Мы расстались только утром, — возразил Дань Фэн.       — Ты был таким красивым там, я не мог отвести взгляд и думал только о том, как хочу тебя.       Он подтолкнул Дань Фэна и снова прижал его к стене, целуя.       — Инсин, не здесь же, — жарко выдохнул Дань Фэн.       — Именно здесь, — сипло ответил Инсин, просовывая руку ему под одежду, и тогда Дань Фэн тихо рассмеялся этим своим лёгким, соблазнительным смехом, который говорил — давай же, люби меня прямо здесь, в этом глухом коридоре, задери расписной шёлк выше моих ягодиц, стяни его с моих плеч, сходи с ума по мне, забудь всё, кроме меня, сделай всё ради меня — и я буду твоим. И Инсин сходил с ума от этого смеха, и впивался Дань Фэну в шею губами, развернул его лицом к стене, стянул шёлк с его плеч и спины и задрал подол его платья, а Дань Фэн прижался щекой к холодному камню, его скулы порозовели, а мягкие губы приоткрылись, и он облизнул их. И Инсин взял его прямо там, жадно и нетерпеливо, так же, как Дань Фэн хотел его, и Дань Фэн тихо стонал, и откидывал голову ему на плечо, и поднимался на цыпочки, и сжимал бёдра и ягодицы, чтобы сильнее чувствовать его, а Инсин кусал его нежную кожу, чтобы не закричать, и Дань Фэн улыбался и выдыхал его имя, дразняще шепча:       — Ещё, ещё, может тебе удастся усмирить меня.       А Инсин знал — нет, никогда. Он никогда не смирится и не покорится никому, он всегда будет властвовать над всеми и над ним самим, а Инсин всегда будет покоряться его красоте, его сладости, его нежности, его томности и его упрямству, высокомерию и холодности, которая сводила с ума сильнее, чем его необузданная похоть.              Юноша, лёгший в постель к генералу Юйцюэ из долга и из желания, в конце концов поселился на Лофу и много столетий спустя, в другом своём воплощении, встретил там другого будущего генерала, которого полюбил. А позже — ремесленника из короткоживущего вида, и раскрыл своё сердце и ему. После столетий одиночества одна жизнь дала ему две величайших любви, которые он наконец смог познать. И иногда он вспоминал черноволосого генерала и то, каким взглядом он провожал юношу на Лофу, зная, что теперь они встретятся не скоро, а, возможно, юноша и вовсе забудет его. И Дань Фэн, сидя вечером в доме Цзин Юаня и глядя на него с мягкой, нежной улыбкой, впервые понимал, какую боль испытывал генерал Юйцюэ много столетий назад, прощаясь с ним. Дань Фэн бы не смог отпустить никого из них. Цзин Юань и Инсин — они оба готовы бросить весь мир к его ногам, и он знает это, но знают ли они, что он готов испепелить его, лишь бы не лишиться никого из них? Лишь бы они всегда были с ним, лишь бы Инсин спорил и пререкался, а потом брал бы его горячо и безумно, лишь бы кровь Дань Фэна всегда вскипала при виде него. Лишь бы Цзин Юань поднимал его на руки, как сейчас, и уносил в свою постель, раздевал его и поил вином, и ласкал, целовал бы долго и страстно, сжимал ладонями его ягодицы, тянул к себе, раздвигал ему ноги и ложился между ними, и любил его так же безрассудно и беспамятно, с такой же всепоглощающей любовью, способной на любые жертвы и не боящейся никаких лишений, какую он впервые увидел когда-то в черноволосом генерале Юйцюэ. И, засыпая в его руках, Дань Фэн чувствовал себя, как когда-то тот юноша — защищённым, успокоенным, в безопасности, пока он рядом.       К завтраку пришёл Инсин в отличном расположении духа.       — Я был занят всю ночь, сейчас умру с голоду. Повеселились?       Он подошёл сначала к Цзин Юаню, тот поднял голову, и Инсин поцеловал его в губы.       — Ага, — с улыбкой ответил Цзин Юань. — Не грустили. Садись, тут хватит на тебя, я ждал, что ты придёшь.       Инсин похлопал его по плечу, и Цзин Юань хмыкнул, намазывая хлеб маслом. Дань Фэн сидел напротив него, забравшись на стул с ногами, небрежно накинув на себя такой же шёлковый халат, какой был на Цзин Юане — белый с золотым львом.       — У тебя их сколько вообще, халатов этих? — со смехом спросил Инсин. — Казённые, что ли?       — Есть ещё один, нужен? — с готовностью отозвался Цзин Юань. — Ты не поверишь, но действительно казённые. Урвал три штуки.       — Обязательно одолжу, — кивнул Инсин и наклонился, чтобы поцеловать Дань Фэна.       — Ну, сегодня ты счастлив? — спросил он.       — Зачем ты спрашиваешь, — негромко ответил Дань Фэн и бросил на него взгляд из-под ресниц. — Я всегда счастлив с вами.