Дыхание

В тот момент Наташа ласково оборачивает её шею теплым вязаным голубым шарфом, причитая что-то о глупых девицах, совсем не заботящихся о себе, Оле кажется, что на шее затягивается удавка. Она плотно прилегает к коже, впивается в неё, причиняя резкую колющую боль, а вот из-за недостатка воздуха что-то болит в груди на уровне сердца. Вдохнуть не получается, грудная клетка болит, щеки пылают, но это можно списать на мороз, а взгляд намертво прикован к чужим губам. Такие манящие губы преображаются в мягкую улыбку, Олю почти ласково треплют за плечо, призывая-таки очнуться, но она не хочет. Ещё немного этого чудного сна, ещё мгновение ощущать чужое дыхание на своём лице. Всего на секунду поверить в собственную иллюзию, поверить в выдуманный поцелуй. Хотя бы на миг. Наташа отстраняется, на её красивом лице видна тревога — нет, пожалуйста, только не это. Оля отворачивается и с дурашливой улыбкой тянет: — Повелась. С тяжелым вздохом и взглядом, направленным к небу, Борисова бубнит о том, что она не молодеет и нужно перестать так её пугать. Парфенюк тянет улыбку, боль в груди усиливается, горло царапают стебли, в рот забралась пара нежных лепестков. Наташа оборачивается к ней, её пристальный взгляд глаз для Оли самый настоящий яд. Настороженный вопрос: — Всё в порядке, Оль? У Оли разбивается что-то внутри. Оказывается, так легко широко улыбнуться и без малейшей дрожи в голосе произнести: — Да, дурашка. Всё замечательно. Они идут по улице, их плечи соприкасаются. Наташа, немного смущаясь, рассказывает о том, какой Рустам милый спросонья, и что он может спутать кофе со всем, чем только можно. Борисова рассказывает ещё много чего, но оно сводится к «Рустам такой милый». Они встречаются уже давно, после того как, наконец, решились раскрыть свои чувства, до этого страдая от, как им обоим казалось, невзаимной любви. Оля хочет попросить перестать. Приказать заткнуться. Послать куда подальше. Уйти молча, чтобы не слышать. Она не делает ничего из того, что хочет. Смотрит на сияющие радостью глаза, легкую, нежную улыбку и знает, что не сможет разрушить это, даже если будет невыносимо больно. Даже если адское пламя начнет пожирать заживо, она лучше промолчит. Им пора расходиться, дома их в разных сторонах, а такси Наташи уже приехало. Оля крепко обнимает подругу и решается поднять лицо, шепчет: — Я люблю тебя. Получая в ответ: — Ой, Оля-я-я, я тебя тоже, ты моя лучшая подружка. — И Оля не решается поправить ее, говоря, что их любовь совершенно разная и любви Борисовой ей катастрофически мало, что она умирает без неё. Наташа машет ей рукой, просит быть осторожней, и Оля смеясь обещает, что умрет, в любом случае, не от неосторожности, если любовь таковой назвать нельзя, а от цветов. Стоит им отвернуться друг от друга, а Наташе сесть в машину, она заходится непрерывным ужасающим кашлем. На ладони лепестки бледно-желтого нарцисса всё также неприветливы, испачканные кровью они напоминают осеннюю листву. Стебли обвивают легкие, рвут и сдавливают с каждым днем всё сильнее, дышать едва получается через раз. Придя домой, Оля приваливается к стене, сползая по ней вниз, боль расползается по всему телу. Дышать нечем. Во рту горчит. Ее передергивает. Она откашливает целый цветок нарцисса и, сухо смеясь, думает, что она во всех смыслах истерзана любовью. Едва замечает как к ней подбегает Валера. В глазах темнеет. Дышать больше не получается.