Плачьте, старейшина Тан

Есть очень много практик для совершенствования; укрепление тела и медитации, которые практикуются в Шаолине, единение разума с мечом Южного Края, философия, смешанная с клинком, раскрывающаяся в техниках Горы Хуа. Но были и те, что использовались очень редко, если вообще не были запрещены. И Чхон Джин, в отличие от своего сахёна, применяющий навык чтения, изучил сотни трактатов, своей секты, других сект и уже давно несуществующих. Была практика, что приносит результат в короткий промежуток времени — парное совершенствование. Но в трактате, в котором оно описывалось, была и приписка: «Если хотите удвоить результат, заставьте вторую сторону рыдать». Для Чхон Джина, имеющего самый острый язык во всем жестоком Канхо, было бы легко заставить даже настоятеля Шаолиня утирать слезами свою лысую голову. Каждый день он заставляет рыдать подчинённых в зале финансов, когда сроки горели, и они ничего не успевали… но этот человек был слишком упрямым. — Тц! — Чхон Джин сверху-вниз взирал на старейшину семьи Тан; ещё большего упрямца, чем Чхон Мён-сахён. Хотя, казалось бы, что это невозможно. — Похоже, что у меня так много времени, а? — Я тоже не-м-последний человек, — ответил с усмешкой Тан Бо, дополняя и чуть сбиваясь на дыхании. — Я выделил своё время с хёном ради этого. Чхон Джин закатывает глаза на это заявление, его пальцы издают хлюпающие звуки от скользкости масла внутри одного из Святых; зелёный рассыпан на его столе, покрывая его бумаги. Если честно, то Чхон Джин не мог понять, как можно быть настолько самоуверенным, когда тебя трахают пальцами на чужом столе, пока за стеной работают ученики зала финансов. Будто это было поместье семьи Тан, Тан Бо с удобством расположил свой живот на подушке и прикрыл глаза, лишь время от времени через плечо поглядывая на Чхон Джина с вызовом в своих ядовитых глазах: так ли ты хорош, как мог бы быть хён? Чхон Джин отвечал не менее ясным холодным взглядом: а ты думаешь, что мой сахён хоть раз бы тебя трахнул? Он бьёт по больному и знает это. В насмешку, Тан Бо сам насаживался на его пальцы и слегка постанывал, но и намёка на то, что он собирался кончить или разрыдаться не было. Впрочем, Чхон Джин и не планировал заканчивать это быстро, имея для эксперимента тело Святого Тьмы. Тан Бо вздрогнул, когда по его заднице прилетела чужая ладонь: нет, насколько он может быть наглым, вот так ведя себя с одним из старейшин семьи Тан и Святым, который может победить его одним мизинцем? Игнорируя всё это, Чхон Джин подцепил ладонью подбородок, чтобы впиться в щёки и поднять лицо Тан Бо, заставив выгнуть шею в обратном направлении. Его спокойное дыхание коснулось тяжело дышащего Тан Бо. — О, я не настолько горд, чтобы не знать, что ты не представляешь сейчас моего сахёна, — в его голосе не было ни насмешки, ни недовольства, лишь спокойствие. — Как он растягивает тебя пальцами, двигаясь внутри ужасно медленно, заставляя самому насаживаться и просить большего. Ты гадаешь, был бы мой сахён нежен, или он был бы груб; учитывал бы он твои потребности или просто использовал для собственного удовольствия, — произносит он тоном человека, который знает ответ на все эти вопросы. Тан Бо издал низкий скулёж, больше походящий на просьбу. Он определённо играл нечестно, вмешивая сюда Чхон Мёна. — Разве не хорошо было бы заменить пальца на… что-нибудь другое? Старейшина Тан так не думает? — на зло, пальцы остановились внутри, не выходя и не стимулируя. На самом деле, ему необязательно быть таким жестоким, но Тан Бо издаёт слишком хорошие звуки, чтобы он не захотел услышать их еще раз. Его рука тянется к уже открытой баночке с маслом, которую из рукава ранее достал, как уличный артист, Тан Бо. — И часто старейшина Тан носит с собою масло, чтобы его трахнули? — спрашивает Чхон Джин. — И часто старейшина Хуашань… имеет под рукой подушку, на которой… может трахнуть кого-то на столе, чтобы не запачкать документы? — слышит он язвительный голос в ответ. Чхон Джин сгибает пальцы, давно найдя и запомнив расположение того комка нервов, который заставляет Тан Бо подавиться словами; у него всегда была безупречная память. — Я не… — шумный вдох, — я не буду умолять, — слышит он, одной рукой расправляясь с собственным поясом, раздражаясь, что ему раздеться сложнее, чем Тан Бо. Так или иначе, он может сделать это быстро, проводя рукой в масле по собственному члену один раз, убирая пальцы из Тан Бо. — Я никогда и не просил тебя молить меня о чём-то, — Чхон Джин чувствует себя отчасти сволочью, когда входит одним резким движением; если б он не знал, что другому нравится грубость, он бы двигался медленнее. Тан Бо идеально выгибается под ним, и ему приходится зажать рукой чужой рот; он всё же предпочтёт не объяснять своим саджилям, чем он занимался последние полчаса, и почему из его закрытого кабинета слышались столь подозрительные звуки. Его энергия ян находит другую, более мощную, чем он когда-либо мог иметь; Чхон Джин находит её потрясающе ослепительной. — Плачьте, старейшина Тан, ведь я просил именно об этом.

Кусая чужую руку, Тан Бо закрывает глаза, чувствуя, как по его щекам текут редкие слёзы; чёрт, почему это было так хорошо? Он ненавидел себя за то, что сейчас в нём не хён, за то, что сейчас он представлял не хёна — он вообще не нуждался в том, чтоб думать о ком-то другом прямо сейчас — за то, что он не мог заменить в своей голове этот холодный голос на хёна, и в то же время он покачивал бёдрами, потому что всё было слишком идеально, будто взгляд Чхон Джина, направленный на них с хёном всё это время, его изучал и планировал всё заранее; и он не был бы удивлён этому. Возможно он недооценил этого старика, вечно сидящего в зале финансов. Чувствуя как дрожь бежит по его телу, Тан Бо с силой укусил чужую руку, чтобы не закричать во всё горло: — Хё-ё-ён!.. Было ли это намеренной подлянкой для старейшины Хуашань, который так бессовестно изводил его? Может быть. Тан Бо хотел в это верить. И он надеется, что при следующей встрече не назовёт этого человека хёном.