guilty pleasure

Ивайзуми бьёт недолго и не слишком сильно, но больно. Чтобы понял. Бьёт руками, ногами пинает, в солнечное сплетение — специально, и почти не жалеет. Ойкава скулит на полу, корчится, сплёвывает кровь, когда ему разбивают губу, и не сопротивляется. Ну, не в первый же раз. Ничего нового. Ни-че-го. Побесится и перестанет.

 Он привык. Полная стабильность. Зачем что-то менять, когда всё ровно так идёт?

 — Если я узнаю, что ты снова жрал эту херню — выброшу тебя, и катись хоть на все четыре стороны, ублюдок, — это Ивайзуми так заботится. Как может. 

Выходит откровенно хуёво. Но заботится ведь. Он же так любит этого непутёвого Ойкаву, который связался с плохими ребятами. Кто бы мог подумать, чем обернётся желание чуть-чуть разбавить новыми красками показавшийся слишком скучным вечер в клубе.

 Ивайзуми оставляет Ойкаву валяться на кухне, перед этим забрав у того из порванного кармана клетчатой рубашки прозрачный пакетик с фиолетовыми колёсами. Оказывается, что те, кто говорил «хочешь надёжно что-то спрятать — спрячь на самом видном место», конкретно так проебались.

 Упс.

 Ойкава хватает Ивайзуми за грязную штанину сухими пальцами, тянет (пытается), хрипит:

 — Верни, Ива-чан.

 Он не зависим, нет, это же всего лишь экстази.
 Совсем чуть-чуть, может. Просто так веселее. 
И похуй, что недавно вот передозировка была. Ойкава думал, что если не сдохнет в больнице от гипертермии, то его убьёт Иваизуми. Оказался практически прав.
 Кажется, подонок Дайшо умолчал о дополнительных составляющих таблетки.
 А ещё Ойкава не просто наступает на одни и те же грабли — танцует на них бесконечно.

 Ивайзуми смотрит сверху вниз — внутри него чистое отвращение. И желание избить до полусмерти. А потом вывезти куда-то далеко, как надоевшую собаку. 
Только вот Ойкава всегда найдёт дорогу обратно. 
Только вот Ивайзуми кинуть этого придурка никогда не сможет. Вот у него она стопроцентная. Зависимость. 

— Нахуй иди.

 И хлопает дверью, как истеричка.

 Ойкава переворачивается на спину, чувствует, что боль постепенно проходит, вспышки затухают. Всегда так. Всё происходит мгновенно.
 У Ойкавы кости быстро срастаются. 
Он привык, это норма.

 Смотрит мутным взглядом на жёлтый свет болтающейся на проводе под потолком лампочки, словно висельник на эшафоте, нашаривает расцарапанной стеклом ладонью телефон с разбитым дисплеем. У соседей гремит музыка.
Всё идёт по одному и тому же сценарию: палево — избиение — профилактические угрозы — конфискация — новая трещина на стекле в кухонной двери.
 Всё никак не заменят. 
А толк есть-то? «Заберёшь меня?» Мгновенно появляются две галочки. Прочитано. Ждал? «Опять?» «Снова :)» «Еду» Ойкава ухмыляется. Ну что бы он делал без Куроо? У него есть двадцать минут, чтобы привести себя в подобие порядка. Двадцать минут надежды на то, что Ивайзуми, убежав за сигаретами, которые так некстати закончились, не успеет вернуться до побега. Себя Ойкаве не жалко, а вот симпатичную мордашку Куроо очень даже. Ивайзуми щадить не будет. Пять из них уходит на полежать на холодном полу, чтобы отдышаться, ещё две на то, чтобы подняться со стонами — жаль, что от побоев, а не секса, восемь на попытки продезинфицировать ладонь удивительным образом существующей в их почти пустой квартире перекисью и кривое заклеивание пластырями, три на укладку и последние две минуты на тот самый побег. Ивайзуми задерживается, думается Ойкаве. Но это, скорее, даже к счастью. И, к счастью, они живут на первом этаже. Куроо уже ждёт его в машине, встречает коротким поцелуем в разбитые губы, вызывая болезненное наслаждение, и срывается с места до свиста шин по асфальту. А после блокирует двери. — Чтобы не сбежал и от меня, — объясняет. А Ойкава и согласен менять одну клетку на другую. Он хитро улыбается, резко кладёт ладонь на пах Куроо, ощутимо сжимая, заставляя того дёрнуть руль вправо, и они едва не слетают на встречку. Куроо выравнивает руль, даже не снижая скорости: такой же дикий, как Ойкава. Со своими зависимостями. — Милый, ты аккуратнее. А то возьму и трахну прямо в машине, — скалится. Ойкава откидывается на сидение с довольными огоньками в глазах: такая реакция ему нравится. — Боюсь-боюсь. В бардачке, как и всегда, находится заначка в виде пачки крепких сигарет специально для него, которые Ойкава берёт без спроса — он в этой машине, как и в жизни Куроо, особа привилегированная — поджигает найденной там же зажигалкой, и со вкусом затягивается. Ивайзуми ему курить запрещает. — Дай мне, — просит Куроо. — Себя? Сигарету? — Ойкава не упускает шанса. Закидывает длинные ноги на торпеду, даже не снимая лоферы. Куроо смеётся. Тоже не упускает своего: — В обратном порядке. Ойкава протягивает руку с зажатой между большим и указательным сигаретой к губам Куроо, давая тому затянуться. Дым стелится по его пальцам, средним он проводит по нижней губе, оттягивая, проходясь по кромке зубов, дёснам. А потом кладёт на язык, надавливая. — Хочу тебя, — томно, честно, уверенно. Куроо, чей рот занят пока что только пальцами, в ответ прикусывает костяшку, обводит языком фаланги. Демо-версия. — Смотри, — говорит Ойкава. Достаёт палец из его рта. Кладёт в свой, демонстративно облизывая тоже. И Куроо смотрит. Через десять минут провокаций и сексуального давления со стороны Ойкавы в тесном салоне машины они оказываются за дверью квартиры Куроо. Ойкава, вдруг вспомнив о приличии, скидывает с ног лоферы у входа, и нетерпеливо тянет Куроо за собой в его же спальню. — Вылечишь? — падает на постель спиной, раскидывая руки в стороны, которые в итоге Куроо поднимает над его головой и крепко сжимает ладонью оба тонких запястья, оставляя свои следы. Передаёт привет Ивайзуми. — С чего начнём? Куроо стягивает с него рубашку, разодранные джинсы сразу вместе с бельём, рассматривая жёлтые, уже исчезающие, и яркие фиолетовые — сегодняшние — синяки на красивом теле. Кожа Ойкавы всегда была слишком чувствительной. К побоям Ивайзуми и засосам Куроо. Не дожидаясь ответа — Ойкаве правда всё равно, — Куроо начинает с шеи, кусает и целует, спускается ниже к острым ключицам, пробегается пальцами по чуть выпирающим рёбрам. Ойкава призывно обхватывает его талию ногами, скрещивая за спиной изящные лодыжки, притягивая к себе. — Нетерпеливый какой, — тешится Куроо отзывчивостью чужого тела на свои действия. Куроо берёт его грубой нежностью, играя на контрастах, до судорог, до истомы, мокрых от пота простыней, громких стонов — наконец-то не от побоев. До потери связи с реальностью. — Я сейчас умру, — выдыхает Ойкава, закатывает глаза. Куроо падает рядом с ним на подушки, переводит дыхание, сгребает Ойкаву в охапку своих липких жарких объятий. — Оставайся со мной сегодня. И завтра. Навсегда, — горячим шёпотом куда-то в плечо Ойкавы. Куроо знает, что не останется. Ни сегодня, ни завтра. Никогда. — У меня же Ива-чан, — как будто бы что-то совсем очевидное говорит Ойкава. — И я, — кусает за плечо. Ойкава уже даже не знает, кому и с кем изменяет. То ли Ивайзуми с Куроо, то ли наоборот. — И ты. Может, познакомить вас? — выдает по его мнению гениальную идею, которая, как ему кажется, значительно облегчит ему жизнь. — Организуем на троих. Куроо улыбается ласково, нежно проводит костяшками по щеке Ойкавы. — Ты не в себе, милый. Как и сам Куроо. Как и Ивайзуми. Иначе как ещё объяснить это безумие между ними? Хорошо бы обидеться на подобное заявление, но это в том случае, если бы Ойкава был в адекватном состоянии. Однако он, не смотря ни на что, всё осознает. Он не просто не в себе. Он с ума сошёл. — Согласен, — вытягивается на кровати, наслаждается видом, открывшимся перед ним: голый Куроо, его загорелая кожа, крепкие бёдра. Не сдерживается, зовёт: — Куро-чан. — М-м? — он поворачивается к нему с двумя рюмками вишнёвого ликёра, свою выпивая сразу же. — Я люблю тебя, — кокетливо улыбается. Куроо возвращается к нему в постель, нависая сверху, целуя сладкими от ликёра губами. — И я тебя, — безумец. Зато не скучно. Заскучать не даёт и звонок на телефон Ойкавы через десять минут: ему даже на экран смотреть не нужно, чтобы знать, кто ему звонит. Ойкава принимает вызов, пытается сосредоточиться на строгом голосе Ивайзуми, но выходит откровенно хреново. Мешают поцелуи Куроо по всему телу, который заприметил имя на дисплее, а теперь решил отомстить за провокации в машине. Не то, чтобы Ойкава был против. — Где ты, спрашиваю ещё раз? — ох, какой злой. Ойкава не торопится с ответом, испытывая скудное терпение Ивайзуми. Он откидывается на мягкие подушки, хватает Куроо за волосы, сжимая у корней, поджимая пальцы ног от предосудительного удовольствия, разговаривая по телефону с Ивайзуми, пока Куроо берёт глубоко в рот. Вдох на четыре, выдох на восемь. — Я в раю. Кажется, на фоне Ойкава слышит звук битого стекла. — Ты, блять, снова что-то принял? Хочется сказать, что да. Ночь с Куроо ведь считается? Тот, подслушивая весь разговор, усмехается. — Ну что ты, Ива-чан. Ты у меня всё забрал сегодня. А Дайшо в отпуске где-то неизвестно где. Печально. — Чтобы через минуту прислал мне адрес, — и, не прощаясь, сбрасывает звонок. Куроо оставляет последние поцелуи на внутренней стороне бёдер Ойкавы, поднимается обратно к его лицу, с удовольствием замечая в карих глазах огоньки сумасшествия. — Успеем ещё один раз? — Не в этот раз, Куро-чан, — смеётся Ойкава, ловко ускользая из плена сильных рук. Куроо разочарованно остаётся лежать на кровати, наблюдая за тем, как спешно одевается Ойкава, перед этим скинув Ивайзуми адрес на два квартала дальше дома Куроо. Всё же, с предложением о знакомстве он поспешил. Когда пуговицы на всё той же клетчатой рубашке оказываются застёгнутыми, Ойкава наклоняется для последнего на сегодня крепкого поцелуя. — Не провожай. И сбегает и от Куроо. Ивайзуми уже ждёт его на указанном месте, стоит возле своей машины, выкуривая вторую сигарету подряд, которыми никогда не делится с Ойкавой. Завидев его, бросает окурок на землю, топчет ботинком, как остатки самолюбия и гордости Ойкавы, которые тот сам услужливо подбросил под чужую подошву. Не спрашивает, где тот был — милосердно не позволяет Ойкаве дать ему ещё один повод сорваться. — Я испугался, когда снова не нашёл тебя дома, — на глазах меняется Ивайзуми, и только Ойкава знает, что это такие неуклюжие извинения, не имеющие веса. Которые Ойкава каждый раз наивно принимает. Ивайзуми надавливает подушечкой большого пальца на ранку на губе Ойкавы, наблюдая за собственными действиями. За тем, как Ойкава хмурится от боли, игнорируя то, как в его глазах начинают блестеть слёзы. Как же Ивайзуми ненавидит его слёзы. — Больше не убегай от меня, хорошо? — обманчивая нежность. Притягивает к себе в объятия послушного Ойкаву. — Я же люблю тебя, ты знаешь? Ойкава хватается за футболку на спине Ивайзуми, ответно прижимаясь. Как же Ойкава ненавидит себя. — Знаю.