***
Утро нового дня обещает быть по-весеннему солнечным, но не для меня. Нет сил, чтобы взглянуть на небо. Я спешу к школе, шаги оставляют отпечатки на холодной земле. Но это не делает меня особенной, все оставляют следы и не только на земле. Хромаю, и каждая маленькая трещина на старом, потрескавшемся каменном мосту, напоминает мне об этом. Сколько таких, как я, пересекали границу поселения за несколько столетий? Во мне нет ничего, что выделяло бы на фоне других одиноких душ, что навеки вынуждены бродить по этому мосту. Вокруг меня заметны первые признаки весны — почки на деревьях начинают распускаться, оживая после зимней спячки. Но даже в таком прекрасном солнечном дне моё настроение остается мрачным и унылым. Скрипучий старый лес и крики воронов, что сидят на ветках, будто предупреждают меня о чём-то плохом. Школа с ее бежевыми стенами и безликими окнами кажется мне такой печальной. Ощущения, которые она вызывает, словно плетутся вокруг моих ног, отяжеляя каждый шаг. Возможно, что сегодня мой последний день в школе. Кай вправе запретить мне её посещение. Одно его решение — и больше не будет новых книг в моих руках. Не будет тайного часа, чтобы спрятаться среди пыльных стеллажей в библиотеке. Я пытаюсь бежать от этих мыслей, ускоряю шаг, но боль в лодыжке становится только сильнее, а подошвы ботинок будто липнут к холодной земле. Войдя в класс, медленно плетусь к своей парте, чтобы наконец-то сесть и отдохнуть. Вытянув ноги, смотрю в потолок и громко вдыхаю воздух. Пахнет мелом. Мне нравится этот запах. Однажды в детстве я стащила кусочек мела из приходской школы и съела. До сих пор помню его вкус. Карга Герд рассекла мою руку линейкой. Оставив шрам, что теперь тянется от локтя до запястья, рядом с которым сейчас виднеется багровая полоска. Поправив рукав, чтобы скрыть следы былой боли, неосознанно поднимаю глаза, словно почувствовав что-то. — Привет! — Марк обращается ко мне, только войдя в кабинет. Он снова одет в белую футболку и чёрный жилет. В его руках синяя куртка и зелёный рюкзак. Даже и не скажешь, что брюнет является магулом. Его походка слишком лёгкая, а глаза буквально наполнены жизнью. — Привет, — тихо отвечаю, наблюдая за тем, как Данилевский проходит между парт и садится рядом со мной. Мой нос вновь окунается в аромат его парфюма, не различая других запахов вокруг. — Видишь, я совсем не страшный, — Марк заразительно улыбается, разводя руки по сторонам. Слишком открытый, чтобы быть магулом. Слишком счастливый, чтобы быть сыном члена совета старейшин. Он особенный, чего нельзя сказать обо мне. Есть в нём что-то, чего нельзя объяснить. Какое-то невидимое сияние, что можно уловить только фибрами души. — Мне запрещено разговаривать с незнакомцами и смотреть им в глаза, — сухо отвечаю, а затем принимаю более сдержанную позу, сдвинув пятки к ножкам стула и выпрямив позвоночник. — Ну, я не незнакомец, а твой будущий супруг, — брюнет подмигивает мне, но на его лице мелькает тень смущения. На смуглой коже щёк выступают алые оттенки. Ему кажется это забавным? Или же он волнуется? Пока не могу понять, какие именно эмоции прячутся за довольно красивой улыбкой. Мне непривычно. Некомфортно. И я очень боюсь ошибиться. Обжечься. Люди — самые жестокие создания в мире. Стоит расслабиться буквально на секунду, и однажды ты получишь нож в сердце. — Я тебе уже надоел? — прервав затянувшуюся тишину, интересуется парень. Он щурит глаза, исследуя каждый миллиметр моего лица. — Нет, — качаю головой, ощущая как кровь приливает к щекам. Марк слишком пристально смотрит на меня. Он так близко, что я могу разглядеть все оттенки его глаз. Черные зрачки окружены темно-коричневым узором радужек, и вся эта красота обрамлена каймой цвета оникса. Непостижимо прекрасны. Отвожу взгляд в сторону, чтобы не сгореть от стыда. Жарко. Цепляю пальцами ворот платья, чтобы оттянуть его слегка и иметь возможность вдохнуть поглубже. — Эй, кто это сделал? — горячее прикосновение обжигает мою кожу на руке рядом с тем самым багровым следом от ремня. Вздрагиваю, выронив сердце на парту. Громкие шаги слышатся где-то сбоку. Осмеливаюсь посмотреть в сторону и замечаю Леру. Волнистые пепельные локоны нежно обрамляют её крутые скулы. Голубые глаза смотрят на нас исподлобья. Она не надела платье магулов, а предпочла ему джинсы и свитер крупной вязки. — Хорошо, что вы здесь одни! Мы должны поговорить, — хрипло произносит девушка, бросив сумку на свою парту. — Мы? — Марк вальяжно вытягивает ноги и скрещивает руки на груди. — Я так не думаю, — на его устах появляется скептическая ухмылка. — Да, я — магул, и не ношу это идиотское платье в школу, — Бестужева указывает пальцем на мою одежду с каким-то отвращением. — Давай договоримся, что ты будешь молчать, — она переводит взгляд на парня, её голос резкий и своевольный. — Молчать? И почему же? — Данилевский издевательски усмехается. Есть ощущение, что его забавляет поведение девушки. Я же делаю вид, что меня здесь нет. Стараюсь даже дышать реже. — Потому, что Марийка меня не сдала. И если в общине узнают, то накажут нас обеих. — Лера делает акцент на последней фразе. Она права, нас высекут на центральной площади. — Если ты такой же конченый, как и твой брат, — ядовито произносит девушка, а затем делает паузу, чтобы придать своим следующим словам довольно театральный привкус. — То, пожалуйста, не тяни резину! Марк мрачнеет на глазах. Я замечаю, как он сжимает челюсть так, что жевательные мышцы выступают на его лице. Затем брюнет поворачивает голову в мою сторону, и будто задаёт мне беззвучный вопрос. Испуганно хлопаю ресницами. Я не умею читать чужие мысли. — Во-первых, мой брат — не конченный, — скрипнув челюстью, медленно и пугающе проговаривает парень таким ледяным тоном, что температура в кабинете, по моим ощущениям, тут же падает на пару градусов. Такое чувство, что эти слова были адресованы нам обеим. Марк возвращает свой взор к Бестужевой. — Во-вторых, не стоит со мной так разговаривать. И, если честно, то до этого момента мне абсолютно было похуй на то, как ты одеваешься. Но теперь ты будешь носить это «дурацкое платье» в школу каждый день, — он договаривает так, будто в него только что вселился истинный магул. — Нет, — Лера усмехается и качает головой. Покорность не является чертой её характера. — Хорошо, это твоё решение. Но знай, что Кай в любой день может наведаться в школу. Может, я ничего и не скажу, но он точно не будет молчать, — Марк проговаривает слова, внимательно наблюдая за тем, как меняются эмоции на лице нашей одноклассницы. Гордость, смелость и бунтарство медленно тают в омуте страха. В этот момент в класс входят сестрички Голиковы. Они улыбаются Данилевскому, заигрывая с ним двумя парами карих поросячьих глазок. Я смотрю на них и думают только об одном: «Боже, кто рисовал им брови?» И это не порыв ревности, меня всегда бесили их клоунские брови. Бестужева машет одноклассницам рукой, а затем присаживается на стул. Улыбнувшись двум девчонками, оголяя белоснежные зубы, Марк открывает тетрадь. Он берет в длинные пальцы карандаш и начинает выводить вопрос: «Ты тоже считаешь моего брата конченым?» Дописав, брюнет сдвигает тетрадь ко мне, чтобы я прочитала. «Нет» — взяв из его руки карандаш, пишу ответ. «А каким тогда?» — горячее дыхание обжигает моё ухо, я вижу боковым зрением, как колыхнулась прядь моих волос. Не могу позволить себе пошевелиться. Каким считаю? Хороший вопрос. Жутким и высокомерным? Холодным и пугающим? Нет, не то. «Мрачным» — не торопясь, я вывожу каждую букву на листе тетради. Данилевский усмехается, словно его забавляет мой ответ. Навряд ли он воспринимает его всерьёз. Слово «мрачный» скорее описывает книжного персонажа, чем настоящего человека. Но Кай был именно мрачным. Наводящим ужас одним взглядом. От его голоса у меня в жилах застывала кровь. Интересно, каким видел его брат? — Отец попросил передать тебе, что приглашает вас на обед. Вечером он будет занят. Кай предупредит твою маму, — шёпотом произносит Марк, вызывая неподдельный интерес у сестричек Голиковых своим поведением. Их и без того чудные брови неестественно ползут наверх. Кивнув, отвожу взгляд в сторону и слегка сдвигаюсь вместе со стулом к окну. Меня пугает слишком маленькое расстояние между нами. Данилевский чувствует себя комфортно, я — нет. Мне стоит придерживаться правил «азбуки тишины».***
Марк больше не говорил со мной на уроках. Возможно, он понял, что выбрал не лучшего собеседника. Я молчала, лишь иногда поглядывая на фейерверк эмоций, что украшал его лицо, когда брюнет общался с нашими одноклассниками. Парень не был болтуном, но по какой-то непонятной мне причине притягивал своей харизмой окружающих. Ему улыбались даже самые ворчливые учителя. Данилевский был вежлив практически со всеми. Расслаблен и уверен в любой беседе. Он так заразительно смеялся, я сопротивлялась его смеху. Это было то ещё испытание. К концу уроков мои скулы сводила судорога от перенапряжения. Хромая, выхожу из здания школы и поднимаю глаза к небу. Кучевые облака собираются на западе. Мне стоит поторопиться. Если промокну, не успею зайти домой, чтобы переодеться. Делаю шаг и вздрагиваю от прикосновения к левому локтю. — Это я, трусиха! — знакомый голос усмехается за моей спиной. Замираю по привычке. Мне не нужно оглядываться, чтобы понять, кто это. — Пойдём, я провожу тебя, — Марк обходит меня и протягивает мне руку. Моргнув несколько раз, пытаюсь анализировать ситуацию. Если мама увидит нас вместе, она придумает себе очередную глупость, за которую придётся расплачиваться именно мне. — Не стоит, — качаю головой, делая шаг назад. На прекрасном лице брюнета тень недоумения. Зажав нижнюю губу клыками, он наклоняет голову к плечу. Его глаза бесстыже скользят по моему телу и останавливаются на ботинках. — Ты не дойдёшь до поселения с такой ногой, — Данилевский качает головой и снова протягивает мне ладонь. — Дойду, — в моём голосе кричит страх. Я же не смогу идти с ним держась за руки. Меня пугает уже то, что он сидит за мной за одной партой, периодически пересекая безопасную черту. — Не знал, что ты умеешь спорить, — Марк усмехается, облизнув уголок губ. Будто знал, что мои глаза непременно заметят это. Провокатор. — Я не спорю, — трясу головой, нахмурив брови. Со стороны может показаться, что брюнету противостоит дикий испуганный котёнок, что отказывается прыгнуть к парню в руки. — Скоро будет дождь, — оглянувшись по сторонам, произносит Данилевский. Кучевые облака темнеют и уже начинают сливаться в одну огромную тучу. В воздухе уже запахло озоном. — Обещаю, я буду молчать, — Марк делает несколько шагов ко мне, отчего я замираю. Он нависает надо мной. Смотрю вниз, чтобы не пересекаться с ним взглядом. Брюнет довольно высокий. Моя макушка едва ли дотянется до его подбородка. Парень берет меня за руку, и мне становится стыдно. Ладошки потные и липкие от страха. Сдаюсь, кивнув. Мы синхронно делаем шаг в сторону, ведущую к лесной тропе. Это самый короткий путь к поселению. Минут через пять моё сердце продолжает колотиться в груди. Данилевский же спокоен и молчалив, как и обещал. Нахожу в себе силы, чтобы посмотреть на его лицо. Уголки губ слегка приподняты, а глаза с тенью грусти исследуют окрестности. Мрачный старый лес поскрипывает от ветра. Под нашими ногами хрустят ветки. Ступаю осторожно, крепко держась за его руку. Длинные пальцы уверенно сжимают мою ладонь. Как ни странно, мы не спешим, несмотря на то, что гроза уже наступает нам на пятки. Я хромаю, сдерживая боль между зубов. Выйдя к мосту, замечаю старого друга и протягиваю ему свободную руку. Черный ворон тут же взлетает, громко взмахивая крыльями. Через миг он приземляется на моё запястье. — Твою мать! — вскрикивает парень и ловит насмешливый взгляд птицы. Улыбаюсь, сама того не замечая. Старый друг приветствует меня, каркнув. Его перья промокли, словно он только что летал под дождём. — А ты странная, — усмехается Марк, прищурив глаза. — По меркам магулов, ты тоже странный, — пожав плечами, отвечаю. Чёрный ворон, заметив дохлую мышку, что лежит в ветках на земле, взмывает в воздух. Отвожу очи в сторону, чтобы не видеть, как падальщик будет утолять свой голод.***
Подойдя к дому Данилевских, мы замечаем у огромных кедровых дверей мою маму. Она не сразу нас замечает. Я хочу высвободить ладонь из пальцев парня, но он, хрипнув, качает головой. Пока мои глаза испуганно мечутся по силуэту матери, Марк, нахмурив брови, наблюдает за мной. Похоже, меня ждёт очередной вечер в шкафу. Мама, услышав шаги, разворачивается на пятках. На её лице застывает стыд. Бледные впалые щеки приобретают багровые оттенки. Она слегка сводит брови к центру, отчего на её лбу появляется глубокая вертикальная морщина. В этот момент двери отворяются. — Добрый день, проходите, — Кай сначала смотрит на нас исподлобья, а затем обращается к женщине, которую мы только что заставили понервничать. — Ещё раз здравствуй, Кай, — произносит мама, пытаясь сдержать раздражение в голосе. Она всегда испытывала к будущему зятю смешанные чувства. С одной стороны — он частенько был с ней груб, с другой — именно этот молодой человек в восьмилетнем возрасте подарил ей билет в новую счастливую жизнь. — Ваше пальто, — когда мы входим в дом, шатен обращается к маме. Похоже, он пребывает в прекрасном расположении духа. Высокая женщина снимает с себя предмет гардероба, разглядывая роскошный интерьер. Марк наконец-то отпускает мою руку. Я стою в центре широкого коридора, изумрудные стены которого украшены старинными картинами с золотыми рамками. В священном писании сказано, что магулы не должны привязываться к материальным благам. Похоже, что Кир Данилевский так не считает. Стерильно чистые полы из лесного ореха поскрипывают под моими ногами. Мне неуютно от того, что вокруг меня слишком много пространства. Я привыкла к тесной комнатушке доходного дома. — Ты собралась обедать в верхней одежде? — надо мной нависает Кай. В его карих омутах сверкает надменная усмешка. Слишком холодный, чтобы казаться живым. Снимаю с себя пальто и передаю его в руки шатена. Марк проходит мимо нас, указывая маме дорогу. — Кольцо у тебя? — задаёт вопрос Кай, облизнув губы. Киваю. Запуская пальцы левой руки под ворот платья, чтобы нащупать цепочку. Одно ловкое движение, и кольца касается теплый ламповый свет. Я не снимала его со дня, когда Кай мне его подарил. Шатен дотрагивается костяшками пальцев гладкой поверхности золотого цвета. Интересно, он жалеет о своем выборе? Прошло тринадцать лет с того момента. Мы выросли и оба стали другими. Кай обходит меня и, дёрнув за цепочку, спешит расправиться с застёжкой. Я не успеваю ахнуть, заметив, что кольцо летит вниз. Парень ловко ловит его, слегка коснувшись ребром ладони моего живота. Делаю глубокий вдох, чтобы сократить расстояние между нашими телами. Шатен опять обходит меня и берёт мою правую руку за запястье, а затем надевает на безымянный палец кольцо. Его взгляд падает на багровую полоску на коже, что выглядывает из-за рукава платья. Секунда, две. Не знаю сколько времени проходит. Он молчит, я тоже. Кай, ничего не сказав, разворачивается на каблуках лаковых чёрных туфель и, махнув в бок головой, мысленно приказывает мне следовать за ним. Мы проходим к длинному тёмному коридору без окон и какое-то время движемся практически во мраке. Этот дом напоминает мне странный лабиринт. Говорят, его построил безумец. Он был прадедом Кая. Юрий Данилевский верил в то, что человек способен избежать смерть. Моя бабушка рассказывала, что он заблудился в коридорах построенного им дома, и его нашли мёртвым только на седьмой день. Сейчас я не верю в эти сказки. Не так уж тут и страшно. Когда мы входим в столовую, наполненную ярким ламповым светом, замечаю Кира. Он сидит во главе очень длинного громоздкого стола. По его левую руку расположился младший сын. Маме отведено место в нескольких метрах напротив хозяина. Словно её пригласили на деловую беседу, а не на обед будущих родственников. — Присаживайтесь, — произносит мрачный мужчина, махнув костлявой рукой, на пальцах которой сверкали перстни, украшенные рубинами и изумрудами. Кай проходит вдоль стола и садится рядом с братом. Я же, опустив глаза к полу, занимаю место рядом с мамой. Хозяева дома находятся в примерно в трёх метрах от нас. Такое поведение Данилевских кажется мне абсурдным. Между нами словно пропасть непонимания двух разных слоёв общества магулов. — Алевтина, твоя дочь слишком худая и бледная, — громко заявляет Кир довольно брезгливым тоном, — Поэтому я попросил приготовить прислугу стейки с кровью. Перед моими глазами появляется тарелка с жареным мясом, из которого сочится алая жидкость. Служанка проходит дальше, шурша накрахмаленными юбками черного платья. — Не стоило, мы хорошо питаемся, — мама врёт и не краснеет. Только вот зачем? Все и так знают, что мы вынуждены жить в нищете. Падших не берут на достойную работу. — Хорошо, тогда поговорим о приданом, — стараюсь не смотреть на Кира, мне достаточно слышать его унизительный тон, чтобы понимать, как он относится к нам. В окнах сверкнул свет от молнии. Гроза уже близко. — Мне не нужно приданное, — Кай, возразив словам отца, вызывает у меня желание поднять глаза. Ледяной взгляд шатена направлен на главу семейства. Посуда на столе задрожала от грома, что раздался за пределами дома. — Я как раз устроилась на вторую работу, Марийка будет мне помогать, — дрожащим голосом произносит мама. Она будто намеренно игнорирует зятя. — Ещё раз, мне не нужно приданое, — Кай повторяет громче, словно посчитал, что его не услышали. Или таким образом он выражает своё недовольство. Есть ощущение, что он злится. В его карих омутах отражается молния, что сверкает за окном. Как ни странно, я обожаю грозу. Ливень способен скрыть мои слёзы, а гром заглушить крик, рвущийся изнутри. — Сын, таковы наши традиции, — Кир громко выдыхает, переводя взгляд с парня на мою маму. Он разочарован, что из-за тех же традиций вынужден принимать нас в своём доме. Его старший отпрыск выбрал дочку падших себе в жены. — Марк, передай мне хлеба, — задумавшись, мужчина обращается к младшему сыну. — Да, отец, — брюнет тянется к плетеной корзине, чтобы сдвинуть её к главе семьи. Я же ловлю на себе взгляд Кая, он беззвучно проговаривает мне: «Ешь!» Опускаю глаза к тарелке. Выглядит неаппетитно. Меня подташнивает от вида крови. Дрожащими руками беру вилку и нож. Отрезаю кусочек с краю. — Сын, у тебя будут наказания к невесте? Может ей не стоит посещать больше городскую школу? Измайловы запретили своей Сапфире сразу после оглашения даты венчания, — слова Кира заставляют меня задрожать, но уже всем телом. Предчувствия редко обманывают. — Нет. Марк способен присмотреть за Марийкой в школе. Я доверяю брату, — с облегчением выдыхаю, услышав мнение Кая. Протыкаю кусочек мяса вилкой и, зажмурив глаза, отправляю его в рот. Странный привкус растворяется на языке. — А вот Алевтине я бы хотел напомнить, что у неё больше нет права применять телесные наказания к дочери, — договаривает парень, и я невольно поднимаю голову, чтобы увидеть его мрачное лицо. Что он задумал? Одному дьяволу только известно. — Прости, Кай, но как мне тогда воспитывать дочь. Прикажешь ставить её в угол, когда она провинится? — усмехается моя мама, с неприятным скрипом пытая кусок мяса на тарелке. — Стих шестнадцатый, глава вторая, том четвёртый, — взгляд карих глаз словно рассекает воздух между нами, — Права телесного наказания переходит жениху от родителей невесты в день, когда будет озвучена дата таинства венчания. Если Марийка провинится, вам достаточно только сказать мне об этом. И я сам решу, как её наказать.***
После обеда мы с мамой вернулись домой, всю дорогу до доходного дома она молчала, я тоже. Её мысли наверняка были заняты приданым. Кир четко дал ей понять, что оно должно быть. Мне кажется, что таким образом он хотел унизить нас. Мой дедушка всегда говорил, что приданое — глупость. Родители отдают своих девочек, будто принося их в жертву в угоду собственным интересам. Он всегда был и будет прав. Девушки магулы отказывались от свободы, и только одному Богу было известно, как сложатся их судьбы. У меня не было выбора. Бежать? Куда? В город? Даже смешно. У моей семьи отберут последний кров. Я просто не способна предать родных ради эфемерной иллюзии свободы. Мама попросила меня помыть окна в молодежном доме собраний. Его построили несколько лет назад, чтобы у юных членов общины было место, где можно скоротать время. Здесь проходили заседания молодежного клуба. По факту в него входили дети члена совета старейшин и их приближённых. К вечеру нога распухла у лодыжки, таскать ведро с водой с первого этажа на второй было несказанно трудно. Несколько раз я чуть не навернулась с крутых ступеней. Никто из представителей молодежного клуба не вызвался мне помочь. Они все смотрели на меня свысока, даже девушки. К восьми часам я уже помыла практически все окна, осталось только одно. Намочив тряпку, краем уха улавливаю чужой разговор. — Вы слышали, что Маргарита Бестужева выдвигается на пост члена совета старейшин? — надменным высокопарным голосом произносит Назар Елевский. Ох, как я ненавидела этого засранца. Нарцисс и хам. Однажды он вылил на меня помои и сказал, что сделал это случайно, а потом засмеялся. Хвала Господу, что в тот же день Назар сломал руку. Грешно, конечно, упоминать Бога и наслаждаться чужой болью. Но, увы, я никогда не была идеальным магулом. — И как такое возможно? — слышу писклявый голос Розы Елисеевой. Ещё одна персона, от которой меня в буквальном смысле выворачивает наизнанку. Она была красива, но лишь внешне. О её бесстыдных похождениях можно было слагать легенды. Вероятнее всего, именно по этой причине Роза до сих пор не была помолвлена. Мужчины-магулы были собственниками, к чему им жена, ставшая причиной эпидемии герпеса в поселении. — Владлен Бестужев разрешил своей жене участвовать в выборах, — отвечает Назар. Хороший политический ход, и он никоим образом не нарушает тексты священного писания. У Маргариты, может, и не было шансов стать главой старейшин, но она имела право попробовать. Я бы отдала за неё свой голос. — Назар, я слышал, что ты тоже собрался участвовать в выборах, — усмехается Василий Дмитров. Этот рыжий паренёк, пожалуй, был единственным человеком в молодежном совете, что не вызывал во мне чувство гнева. Дмитровы на протяжении тридцати лет отвечали за безопасность в общине. Васин отец был местным сыщиком. На его плечах держалось спокойствие всего поселения. Протирая оконную раму, замечаю, как ко мне подходит Марк. Он садится на подоконник, внимательно следя за каждым моим движением. — Что ты тут делаешь? — тихо задаю вопрос, замечая на себе взгляды членов молодежного клуба. — Мне стало скучно, — брюнет, улыбаясь, пожимает плечами. Весело ему! Да, вот только я не привыкла к такому вниманию. Кай лишь изредка говорил со мной и никогда не стремился проводить со мной своё свободное время. — И ты решил прийти на заседание молодежного клуба? — хриплым голосом интересуюсь, размахивая тряпкой в руке. — Как и ты, — усмехается парень, обводя взглядом молодых людей, что сидели за круглым столом. Назар заинтересованно смотрит в нашу сторону. На лице Розы появляется пошлая улыбка. — Я здесь мою окна. Дети падших не имеют права вступать в местные клубы, — понизив тон, отвечаю Марку. Мурашки ползут по спине от взоров посторонних. — Марк, как хорошо, что ты решил к нам присоединиться! — внезапно заявляет Елевский, а затем поправляет пшеничную копну волос на своей голове. Я бы выдрала его паклы, если бы у меня появилась такая возможность. — Ой, я помню тебя ещё маленьким, — замурлыкала Роза, строя карие глазки глазки Данилевскому. Марк нахмурился, но ничего не ответил. Вася внимательно наблюдает за разговором, постукивая пальцами по гладкой поверхности стола. — Роза, не строй ему глазки, он помолвлен, — усмехается Назар, бросая в мою сторону ядовитый взгляд. Отворачиваюсь к окну, продолжая натирать раму. К моему лицу приливает волна крови, кожа горит от чувства стыда. Будь тихой. Повторяю про себя правила «азбуки тишины». — Помолвку можно разорвать, если найти хороший повод, — заявляет Елисеева. От её слов неосознанно вздрагиваю. Мой желудок пронзает болезненный спазм. — Розочка, не старайся. Кай выбрал самую фригидную дуру в общине. И к беде Марка — фригидность не является основанием для отказа от венчания, — язвительно проговаривает Назар. «Фригидная Марийка» — именно это прозвище прилипло ко мне уже давно. Я не улыбалась, сторонясь любого взгляда, что когда-либо касался меня. Мы с Каем не гуляли по округе, как остальные помолвленные пары. Мальчишки издевались надо мной. А девочки смеялись над моей потёртой одеждой. Взглянув в своё отражение, я вспоминаю о каждой снисходительной насмешке. Моя жизнь уже была адом. И члены молодежного совета только напомнили мне об этом. Дочка падших, оборванка из доходного дома. Моя мама убирала за ними помои. Закусив губу, пытаюсь сдержать слёзы, что норовят вырваться наружу. Нет, я не имею права плакать. — Вы что-то сейчас сказали? — Марк достаёт наушник и обращается к ребятам. Моргнув, осознаю, что он ничего не слышал. — Нет, — странно слышать подобный трусливый ответ от Назара. Оборачиваюсь и вижу, что в просторное помещение вошёл Кай. Моё сердце падает на подоконник, рядом с лужицей воды у ведра. — Елевский, мне вот интересно. Как ты, соблюдая все правила писания, узнал, что твоя невеста не фригидна? — растягивая гласные, Данилевский проговаривает свои слова. — Или тебе пастырь доложил, как твоя Оливка стонала, когда раздвигала перед ним ноги? — продолжив говорить, Кай проходит к столу. Он упомянул невесту Назара. Я оступаюсь, чуть не опрокинув ведро. Марк смотрит то на брата, то на меня, не понимая, что происходит. — Оливия — невинна, не смей! — Елевский краснеет как помидор. Его тон слишком высок, чтобы звучать мужественно. — По-твоему, пастырь солгал моему отцу? — Кай усмехается, присев на край стола. Мне сложно поверить в это, но впервые в жизни мне нравится, как он говорит. С присущим ему спокойствием изводит окружающих собственной наглостью. Месть слаще, чем кажется. — Может, он и тебя трахнул? И ты не знаешь, кого ревновать больше — пастыря или Оливку? — улыбаясь, Кай задаёт два прескверных вопроса. От чувства стыда я оступаюсь снова. Марк ловит мою руку, уберегая от падения, но ведро с водой летит в сторону, и одно из стёкол рассыпается от удара на мелкие осколки. — Она разбила окно! — верещит Роза, а Назар улыбается. — Что случилось? — в помещение входит Маргарита Бестужева, она работает в доме молодежных собраний. — Марийка разбила окно! — Елевская тычет в меня пальцем. Как не красиво, похоже мама не научила её приличному поведению. Замираю, наблюдая за реакцией окружающих. Знаю, что я попала, и мне влетит. — Позову Алевтину, — Маргарита смотрит на меня с сожалением. Она знает, что меня ждёт. Лера говорила мне, что родители её никогда не били. И признаюсь честно, я иногда мечтала родиться в семье Бестужевых. — Нет. Право наказания теперь принадлежит мне и брату, — заявляет Кай, расстегивая пряжку ремня на своих брюках. Закусываю губы, осознавая, что сейчас будет. Шатен высечет меня на глазах у членов молодежного клуба. — Марк, — жестом руки Данилевский подзывает брата. Шатен, округлив брови, словно задает мне молчаливый вопрос. Я киваю, опустив глаза к полу, а затем сажусь на корточки, чтобы спуститься с подоконника. — Три удара достаточно, — громогласно провозглашает Кай. Роза усмехается. Прохожу мимо шатена и иду к дверям, ведущим в чулан. Я немного схитрила, но мне никто не сделал замечание. Не хочу, чтобы они видели мой позор. Войдя в крохотное помещение подхожу к стеллажу, что стоит у дальней стены. Закрываю глаза и хватаюсь пальцами за полку. Не смотри в глаза тьмы! Так хотя бы я не потеряю душу. Подаюсь тазом назад, умоляя Бога, чтобы Марк не оказался таким же жестоким, как отец. — Это, конечно, забавно видеть тебя в такой позе, но я не собираюсь тебя бить. Подыграешь мне? — жаркий голос обжигает мою ушную раковину. Распахиваю глаза и поворачиваю голову в сторону. На лице брюнета сияет похотливая ухмылка. Я не могу поверить в происходящее. Несмотря на то, что удивляться нечему. Марк не был магулом. Он не рос в этой токсичной среде. Парень взмахивает рукой, и ремень со свистом ударяется о полку. — Ай! — выдавливаю из себя неправдоподобный звук. — Не верю, — так сказал бы и Станиславский, брюнет недовольно качает головой. Я закрываю глаза, нырнув в воспоминания восьмилетней давности. Тогда меня высекли на площади. Услышав свист ремня в воздухе, взвизгиваю. — Уже лучше, — шепчет мне на ухо брюнет. Сама того не понимая, я тону в омуте памяти. Мне начинает казаться, что рядом стоит карга Герд, она усмехается, зачитывая строчки из писания. Вокруг огни факелов. Мама рыдает в толпе. В воздухе пахнет гарью. Моё сердце пронзает копьё страха. После стольких лет я помнила каждое мгновение того вечера. Эти унизительные взгляды, направленные на ребенка, что умолял о прощении. Время замирает в воздухе, пока частички костра прошлого кружатся вокруг. Громкий свист рассекает воздух, я взвываю от яростного приступа боли. Мне сложно отличить реальность от воспоминаний, их границы слишком размыты. — Гениально! — тихо произносит Марк, отрываю глаза, но не могу избавится от навязчивых картинок, что мелькают перед глазами. — Идём, — я слышу его голос, но не могу справиться с волной эмоций, что обрушилась на меня с воспоминаниями. Брюнет протягивает мне руку. Моё тело дрожит, как и в тот проклятый день. Страх переполняет мою душу. Мне нечем дышать. Лёгкие пронзает болезненный спазм. Я задыхаюсь. Бежать! От этой боли можно только убежать… Разворачиваюсь и, прихрамывая, начинаю идти к двери. Меня словно преследует тьма. Она наступает мне на пятки. Не могу расстаться с липким чувством, что предвещает только горе и смерть. Открыв дверь, не замечаю, как с десяток пар глаз касаются моего лица. Беги! Захлебываясь слезами, ступаю на больную ногу и срываюсь с места. Почему я? Господи! Почему я должна нести ответственность за решения, принятые моим отцом? Почему я должна терпеть унизительные насмешки сверстников как в общине, так и за её пределами? Я столько раз молила тебя забрать к себе, но тебе все равно. Бег не растворяет чувство страха. Он не забирает боль. Бег дарит лишь ощущение свободы. Короткий миг, о котором завтра я не вспомню. Грязные улицы, земля, пропитанная слезами. Бездушные взгляды прохожих. Статуя Пророка. Всё это проносится перед глазами, пока мой разум медленно сходит с ума. Капли ледяного дождя падают с небес. Бегу по улице, то и дело оступаясь на брусчатке. Когда я наконец-то оказываюсь дома, замираю перед дверцами крохотного шкафа. Настенные часы слишком громко отмеряют секунды. Сердце бьётся в груди, обливаясь кровью. Пальцы дрожат. Трусиха. Падшее отребье. Фригидная Марийка. Закрываю глаза, потянув за ручки на дверцах шкафа. Один лишь шаг, и все голоса в голове утихают. Сажусь на дно, опираясь спиной об одну из стенок. Тихо. Вдыхаю воздух, отпуская душевную боль. Страх не коснется меня, в шкафу есть место только для меня. Вытягиваю ноги и откидываю голову назад. Надо мной свисает с вешалок одежда. Внезапно, в комнате раздаётся звук приглушенных шагов. Вздрагиваю, ахнув. Дверцы отворяются, впуская ламповый свет. — И почему я нахожу тебя уже во второй раз в очень странном месте? — Марк задаёт вопрос, присев на корточки. Он наклоняет голову в бок, а затем тянет ко мне руку. Время не линейно. Оно — лишь вечно повторяющаяся петля в полотне человеческих судеб. А мы так слепы, что не видим этого. Я спрашиваю себя, по какой причине он пришёл. Просто смотрю на его непостижимо прекрасные глаза. Мне страшно прикоснуться к нему. Его близость меня пугает. Но где-то глубоко в душе теплится огонёк надежды. Дежавю. Это странное чувство толкает меня в омут мыслей. — Давай, выбирайся, и мы поговорим, — подмигивает мне брюнет, касаясь пальцами моего колена. Из окна слышится громкий колокольный звук. Кто-то объявил тревогу в поселении. Неохотно выбираюсь из своего убежища, схватив парня за руку. Мы смотрим друг на друга словно два диких зверя. Я понимаю и принимаю свой страх, но что происходит с ним. Мне непонятно. Марк подходит к распахнутому окну. — Что случилось? — Данилевский спрашивает кого-то, я не осмеливаюсь сделать шаг, чтобы посмотреть, с кем он говорит. — Назар Елевский спрыгнул с крыши дома молодежных собраний. Разбился насмерть, — слышу голос Глаши и замираю в ужасе посреди крохотной комнатушки, освещенной лишь одной лампой. В воздухе запахло смертью.