Вернись пожалуйста

Круговорот событий закрутил Вову и Никиту. Они даже не успели поговорить, Кащей сказал в ту ночь, когда Адидас заявился к нему на порог с маленькой девочкой под руку. - Я помогу. Но после, мы обязательно должны поговорить. - Хорошо. Суворов действительно считал, что им нужно поговорить, обсудить всё, высказать то, что так давно прятали внутри. Но вот только поговорить никак не получалось. Сначала успокоили Айгуль, вызвали знакомого медика, она помогла и осмотрела девочку. Слава богу, всё обошлось и серьёзных физических последствий не было. С психологическими же было труднее, но и тут Кащей добазарился, нашёл какого то типо психолога, ну и в общем , помог чем смог. С Жёлтым было даже проще чем с Айгуль. Пара встреч, пара разговоров со знакомыми ментами давно знающими кто такой Кащей, и вот. Да, слухи пущенные Домбытовскими никуда не делись, но стали потихоньку утихать, когда дело об убийстве Желтого закрыли, под предлогом неимения доказательств(и не важно что это убийство пистолетом. Камон ребята, почти девяностые, страна на соплях держится, там вообще ничего, не кого ебать не должно было. Тем более бандитские разборки. Если чё не так, простите) Пацаны в Универсаме тоже успокоились, даже Турбо не возникал. Про Айгуль никто ничего не знал. Сошлись на мнении, что её просто взяли в заложники и держали в подвале. Но вот только в группировку Никита возвращаться не торопился, хотя Вова наперекор своим принципам попросил пару раз его вернутся, так, между делом. Даже Зима приходил, спрашивал. Говорил пацаны ждут, сожалеют, что так поступили. Но Кащей ждал, когда они все придут и попросят, ибо нехуй было против старшего идти, пусть попозорится немного. И вот когда всё закончилось, они вдвоём сидели на кухне кащеевской квартиры и пили, нет, не водку и даже не самогон. Это был чай, обычный черный чай. - Ну что Вова. Что скажешь? Вова молчал. Ну а что он мог сказать? Снова нарушить правила и извиниться. Хотя, какие уже правила, какой из него пацан? Брата не уберёг, универсам и авторитет просрал, про Айгуль вообще говорить нечего. Чушпан он, а не пацан. Поэтому тут уж извиняйся, не извиняйся хуже не сделает точно. - Прости. Я правда херово поступил. - Когда? Суворов недоумённо поднял на него взгляд. - Ну. Когда тебя решил отшить. Да и последующие мои решения не отличались успехом. Никита разочарованно вздохнул. Будто ожидал чего то другого, будто ждал большего откровения. Пусть это были бы даже не извинения, да нахрен ему эти извинения не сдались. Он не собирался унижать Вову, он хотел лишь услышать...эти слова, что когда-то говорил ему Суворов. Те родные, тёплые слова. - Это всё? - голос был холодный и отрешённый. - Если да, то ты можешь идти. Этого разговора мне вполне достаточно. - Кащей, вернись пожалуйста. Пацаны без тебя не смогут. Вова снова опустил взгляд, ему было стыдно о таком просить. Чёртова гордость давила, не давая Суворову поднять голову. - А ты? - Что? - Ты сможешь? Посмотри на меня, Вова. Кащей взял Адидаса за подбородок и заставил посмотреть на себя. - Я вот без тебя не могу. Не мог. Думал с ума сойду когда ты оставил меня. Уехал ничего не сказав. Я готов был на стенку лезть от безысходности. Больно было знаешь как? Вот тут больно - задушенно говорил Никита, стуча своим кулаком по груди, туда, где ещё билось измученное долгой разлукой, сердце - Я много кому врал, но перед тобой, я всегда был честен. И в том, что люблю тебя тоже. А ты поступаешь со мной, как с каким то мусором, выбросив на помойку использованный материал. Потом приезжаешь со своим этим холодным взглядом от которого рыдать хочется, творишь тут всякую хуйню, приходишь за помощью, я тебе помогаю. И слышу вот это. Столько лет страданий ты хочешь закрыть этим? Прости? Я прощаю, Вов. Прощаю. Но больше не приходи сюда. Не мучай меня. Кащей встаёт со своего места с целью свалить с кухни, но Суворов хватает его за руку и смотрит. Смотрит прямо в глаза. Видит всё то, что скрывал в себе старший столько лет. И тут ему становится по настоящему стыдно. Он вскакивает с табуретки и притягивает к себе кудрявого. Прикасается своими губами к сухим, обветренным губам Кащея. Целует нежно, но ответа не получает. Ещё немного, ещё чуть чуть. Давай родной. Никиточка. Пожалуйста. Умоляю тебя. Ещё пару секунд. Ничего. Вова тычется своими губами, в губы напротив, но безрезультатно. - Родной, я люблю тебя. Прости, умоляю, прости, что причинил столько боли, что заставил так страдать. Я не знаю как загладить свою вину, но прошу вернись ко мне, не уходи снова в себя, в алкоголь и наркоту. Я без тебя не смогу. Пожалуйста. Не смогу. Не смогу. Словно мантру шептал Суворов. Ещё один поцелуй. Ещё попытка. Но тут что то меняется. Губы Никиты начинают дрожать. Да и сам он становиться словно осиновый листик на ветру. Адидас поднимает взгляд на лицо старшего. Слёзы лились из его глаз, стекали по щекам и падали на пол разбиваясь, как сам Кащей когда то давно, когда Вова пришёл и заявил, что уезжает в Афганистан, стоял как парализованный и молчал, смотря в глаза Суворова. Внезапно кудрявый сам нежно кладёт свои руки на щёки Вовкины и льнёт к его губам. Словно кот просящий ласки. Дворовый побитый жизнью кот, что так давно ждал своего хозяина. Поцелуй не длится долго, но Суворов умирает и возрождается вновь, от нежности, что испытывает к этому человеку. Они отстраняются друг от друга и Никита просто обнимает Вову. Просто прижимает к себе, будто он что-то хрупкое, нежное и сам чувствует мокрую от слёз рубашку, что прилипает к телу. - У нас всё с тобой будет хорошо, я больше никуда не уеду от тебя. Никогда. Слово пацана даю. Слово Владимира Суворова. - Верю, родной. Верю. - Ты вернёшься к нам - с надеждой в голосе спрашивает Вова. - А куда я от вас денусь? Конечно, вернусь Кащею показалось или груз тяжёлых лет наконец упал с его плеч. И дышать в кой то веки стало легче.