Это происходит опять.
Она открывает глаза и сразу же садится, опуская голову вниз и сдерживая себя от непреодолимого желания в очередной раз уничтожить всё, что её окружает. Как же это всё надоело. Отвратительное нарастающее желание в груди. Жажда впиться в глотку каждой заражённой твари вокруг, вгрызаясь зубами, вырвать из их обезображенных лиц куски гниющей плоти, лишь бы не слышать в очередной раз повторяющиеся слова о том, как долго они ждали её появления и она — это великий дар, что поможет им стать сильнее. Но перед этим всегда, каждый раз, её касаются грязные и морщинистые пальцы, заставляя посмотреть в глаза и убедиться в том, что уже не является правдой. Сколько раз она умерла, чтобы не бояться всего этого? Сколько смертей ей потребовалось, чтобы избавиться от этого контроля? Сколько ещё раз ей нужно умереть, чтобы всё это наконец-то закончилось? Всё то же грязное помещение, покрытые сырым мхом каменные стены, всё тот же бьющий в ноздри тошнотворный сладковатый запах. Полуразрушенные резные колонны, следы былой роскоши, теперь лишь мозолят глаза своей пустой неизменностью — вечные стражи этого места, превращённые временем в груду пыльных обломков. Некогда величественные своды тысячелетней залы, словно клетка, смыкаются над головой, напоминая о безобразной неотвратимости. Когда-то монументальность этого места ужасала, внушала уважение и страх, но теперь… Единственное чувство, что она вызывает, это кошмарная ненависть. И квинтэссенция этой древности — он, тот, чьё лицо она не забудет никогда. Тот, кто встречает её каждый раз. Его обезображенное вспухшими венами бледное лицо резко контрастирует с неестественно яркими глазами, утопающими в тёмной бездне глазниц. Уверенная стать читается в каждом его движении. Девушка поднимает голову и видит эту отвратительную и трясущуюся руку, тянущуюся к ней уже в тысячный раз. Может, её вырвать с костями, как в прошлый раз, или же отрубить, наблюдая за тем, как он заливается безумным хохотом, прижимая кровоточащий обрубок к телу, и выжидает, когда рука вновь отрастёт? Или просто разорвать его на куски, выдирая органы один за одним, превращая их в украшения для этого места? Окрасить стены его гнилым подобием крови? Что ей нужно сделать, чтобы не испытывать скуку и эту неконтролируемую злость? — Наконец-то наши молитвы были услышаны, — старик проводит пальцами по щеке девушки, — нам послали дар… Как тебя зовут, заблудшая душа? — Ничего не меняется, Осмунд, — она хватает чужую кисть и сжимает, — ты всё такой же жалкий, как и в прошлый раз. — Заблудшая душа, — мужчина кривится от неприятных ощущений и дёргает рукой, пытаясь вырваться из мёртвой хватки, — так тот, кто нам послал тебя сюда, рассказывал нам о тебе? Мы исправно молились, пытаясь доказать нашу любовь к… — К кому? — она криво усмехается. — Дьяволу? Богу? Кому вы, блять, молитесь? Давай, расскажи мне это, — девушка отпускает руку и слезает с каменного пьедестала. Звук осыпающейся каменной крошки гулким эхом отражается от стен. Она делает шаги к плите с изображением паразита, который не только отравляет её тело, но и каждый раз становится причиной её смерти. Каждый раз, когда она видит это отвратительное напоминание, ей хочется плакать, ударяя кулаком по груди, и смеяться так громко, чтобы в этом зале оглохли все, кто причастен к её заточению. Если бы не они, то ей бы не пришлось умирать, ей не пришлось бы снова и снова повторять этот бесконечный бессмысленный цикл, продолжая винить себя в том, что она вообще оказалась здесь. Это из-за них она потеряла всё, что было в её жизни, которая теперь кажется такой далёкой, похожей на сон, который должен был продолжаться до самой старости или и вовсе никогда не заканчиваться. Они отобрали у неё будущее и настоящее, заперев в этой отвратительной реальности, откуда, кажется, уже давно нет выхода. Она знает это из-за всех своих бесчисленных проверок, тщетных попыток сделать хоть что-то, чтобы наконец выбраться из этого проклятого места, каждый раз заканчивающихся где-то на этом острове, а начинающихся всегда здесь. Это просто порочный круг, который невозможно разорвать даже спустя две тысячи шестьсот восемьдесят шесть раз. Девушка проводит пальцами по красному рельефу и поворачивает голову в сторону мужчины, сохраняющего какую-то непонятную благосклонность и спокойствие. — Если не скажешь мне это прямо сейчас, то я оторву тебе голову. — Заблудшая душа, не стоит так разговаривать с тем, кого признал всевышний. — В прошлый раз ты говорил тоже самое, — она наклоняет голову в сторону, складывая руки на груди в замок, — но закончилось всё тем, что ты был повешен на своих же кишках при входе в деревню. Хочешь повторить? — Как ты!.. — Рот, — хрипит девушка, перебивая мужчину, — а теперь на колени и опусти свою голову. Мужчина падает и прижимается лбом к холодному камню, пытаясь выдавить из себя хоть что-то, кроме гневного мычания. Движение в комнате застыло. Стоящие сзади приспешники замерли в оцепенении, способные лишь наблюдать за тем, как их владыка впервые падает ниц. Впервые кто-то смотрит на него как на жалкий мусор, недостойный существования. В старых писаниях, передающихся из поколения в поколение, говорилось же о другом. Это они должны были управлять тем, кого пошлёт им всевышний в дар за хорошую службу и беспрекословную веру. Эта сила принадлежала только им, а не той, кто пришёл в этот мир для достижения целей их культа. Неужели они всё это время молились не тому, кто защищал их? — А теперь, когда ты наконец-то понял, — девушка подходит к Осмунду и наступает ногой на его голову, надавливая сильнее, — я тебе кое-что расскажу. Я здесь не для того, чтобы помочь тебе стать кем-то особенным и выдающимся, нет. Это просто твоё желание, которое закончится очередной смертью, а мне на него насрать. Ты каждый раз говоришь заученные фразы, которые заставляют меня злиться. Понимаешь? — она поднимает голову и тяжело вздыхает. — Я просто хочу, чтобы ты наконец-то заткнулся и не раздражал меня своими монологами о том, что ты пытаешься сделать этот мир лучше, а я могу тебе в этом помочь. Есть одна проблема, которую ты каждый раз упускаешь из виду — мне уже давно плевать на этот мир. У нас уже когда-то был этот диалог, и ты всё твердил: «Жизель, заблудшая душа, вы не можете бросить своих детей на произвол судьбы в такое тяжёлое время». Ты же для этого хотел узнать моё имя, верно? — девушка надавливает ещё сильнее, впечатывая голову мужчины в камень. — Я тебя спрашиваю, а ты должен отвечать. — Я делаю это только ради… — Это ты тоже говорил, — она перебивает его. — Давай, придумай что-то новое, чего я не слышала. Ты же можешь. Постарайся. — Великая… — он сглатывает накопившуюся слюну, — великая, я просто хочу лучшего для ваших подданных… — Знаешь, что ты пытался сделать после этих слов в прошлый раз? — Девушка наклоняется вперёд и переходит на шёпот: — Приказать мне, чтобы я не двигалась и ждала твоего решения из-за моего отвратительного поведения, ведь я — это всего лишь тупой скот, которым нужно правильно управлять. — Я не понимаю, что вы говорите. Мы впервые встречаем подобный дар, который… — Рот, — она холодно приказывает и протягивает вперёд руку, — и отдай то, что должен. Не заставляй меня ждать. Осмунд мычит в ответ и, не поднимая головы, достаёт из-за пазухи охотничий нож с гравировкой плаги у основания, передавая трясущейся рукой одно из сокровищ культа. Он впервые за столько лет нахождения на острове ощущает подобное давление. Этот животный страх, пронизывающий всё тело до костей и вызывающий желание бежать. Бежать от этой девушки так далеко, насколько это возможно. Это же просто инструмент, который должен был дать ему силу, бросить весь мир к его ногам, а затем исчезнуть. Это всё, что от неё требовалось.Но почему тогда всё пошло иначе?
Почему сейчас всё его тело сковал страх, и каждая клетка организма кричит об опасности, отзываясь острой болью в глубинах разума? Создание чистой власти и ужаса возвышается над ним. Подчинение. Это единственное, на что он способен. Любая мысль, что этому противоречит, буквально разрывает сознание, не позволяя даже зародиться идее воспользоваться собственной силой, полученной с помощью плаги. Сколько бы он ни пытался это отрицать, осознание держит его холодной хваткой: если он посмеет поднять голову, его ждёт смерть в глазах девушки напротив. Она намного выше, она — суть силы, безупречный хищник, окружённый дичью. Она есть всё. И сейчас он лишь кусок мяса, наряженный в грязные одежды, поглотить который для неё будет также естественно, как сделать вдох. Ему не стоило проводить этот ритуал, ведь сейчас перед ним стоял сам Дьявол, насмехающийся над его слабостью. Осмунд слышит стук каблуков и выдыхает, прикрывая глаза. У него получилось выжить. Осталось только придумать план, как избавиться от этого чудовища чужими руками. Может, передать это дело Краузеру, а потом придумать что-то другое, если у него не получится? Секунда, и его голову поднимают, прижимая к шее лезвие. — Ты правда думал, что я тебя так просто оставлю здесь? — он слышит этот шёпот над ухом и сжимается под его невыносимым давлением. — Поспи немного перед встречей. Подобное не убьёт такой мусор, как ты, верно? Резкое движение, и из глубокого пореза на шее льётся кровь, гаснущее сознание застилает глаза тёмной пеленой. Ему и правда понадобится время, чтобы восстановиться после такого, но его не отпускает одна неприятная мысль, столь же ясная и отчётливая. Почему паразит в его теле тоже боится того, что является его частью? Неужели они неправильно рассчитали дозировку, когда делали инъекцию той, что пришла с другой стороны? Неужели она и правда станет их вестником смерти? Девушка отпускает мужчину и выпрямляется, заправляя выбившуюся прядь волос за ухо. Ей не стоит в этот раз действовать так опрометчиво, пытаясь уничтожить каждого, кто когда-то делал ей больно в этом мире. Она поплатилась за это в прошлый раз, и сейчас она и правда хочет наконец-то вырваться из этого кошмара и вернуться к себе домой. Ничего не изменится, если она перебьёт их всех прямо сейчас. Это будет очередной цикл, но не выход, которого она так ждёт. Ей обязательно нужно вернуться домой к родителям и друзьям для того, чтобы в очередной раз признаться, что она готова пойти ради них на любые жертвы. Если они попросят после всего этого отказаться от балета и начать отдыхать — она так и сделает. Если будут говорить о том, что ей нужно проводить с ними больше времени — она проведёт каждую секунду рядом с ними. Она никогда не оставит их больше после того, как выберется отсюда. Это вечное негасимое обещание, которое она дала себе и которое толкает её бороться дальше, не позволяя сломаться окончательно. В этот раз у неё точно всё должно получиться, если она будет следовать тому же плану, что и в прошлый раз, но с поправкой на то, что ей нельзя никого убивать, кроме жителей этой деревни и участников культа. Нужно сохранять спокойствие и не впадать в безумие, иначе она опять вернётся в самое начало. Этого нельзя допустить, как и сближения с другими «людьми» из этого мира. Они всё равно не смогут её понять, как бы она ни пыталась объяснить, что это просто игра, а они — лишь персонажи, которыми управляют с другой стороны экрана. Они словно не слышат её и видят в ней только врага, которому известна информация для завершения игры. Ей стоило понять это ещё в первый раз, когда она встретилась с Леоном и умоляла его о помощи. Эти воспоминания всё ещё разрушают не только её веру в лучшее, но и желание двигаться дальше. Хочется остановиться и расплакаться, умоляя вытащить её отсюда и вернуть к семье и друзьям, но даже этого ей не дают. В первый раз, когда только очнулась здесь, ей казалось, что у неё всё будет хорошо, если она всё объяснит, если её выслушают, но этого так и не произошло. Ничто здесь не меняется. Всё остаётся прежним, кроме неё самой и её воспоминаний, которые уже больше похожи на бесконечный коридор, измазанный чёрной липкой слизью, пытающейся поглотить Жизель и наконец-то вырваться, чтобы показать грехи каждого, кто был виновен в её смерти. Леон никогда её не слушал, когда она пыталась ему всё рассказать, стоя перед ним на коленях и сжимая между пальцами плотную ткань военных штанов. Он смотрел на неё в такие моменты с презрением и злостью, которую невозможно объяснить. Она была иррациональной по многим причинам, ведь каждый раз это была их первая встреча. Каждый раз ей приходилось впервые смотреть ему в глаза, не обращая внимания на предательские слёзы, и умолять о помощи. Но каждый раз Леон вытаскивал пистолет из кобуры и прижимал к её лбу дуло, не успевшее остыть. Горячий металл обжигал не только кожу, но и те некогда яркие воспоминания об этом монстре напротив. Памятные события его истории по ту сторону экрана постепенно сгорали внутри неё. Он ведь не должен был поступать настолько жестоко по отношению к ней — жертве чужих идеалов и желаний. Но ему было всё равно. Он игнорировал всё, что не касалось ответов на вопросы об Эшли, закрывал глаза на всё остальное, продолжая твердить одно и тоже. И, несмотря на это, Жизель всегда отвечала честно, не опуская заплаканный взгляд, чтобы он хотя бы на одну секунду задумался о том, что она тоже живая и что-то чувствует. Но вместо понимания всегда приходила только боль, разрывающая грудную клетку и сбивающая дыхание. Леон так часто убивал её, что боль переросла в апатию и желание как можно скорее закончить этот бессмысленный диалог с идиотом, который действует по заранее прописанной истории. Он никогда не встанет на её сторону. Не поверит в то, что она скажет. Не выслушает её и не поймёт. Для неё Леон — это вечное кровавое «не», а она для него — это просто заражённый случайный прохожий, которому промыли мозги и приказали всех путать, чтобы убить, растерзать и сожрать, перемалывая кости в труху. Ведь так ему намного удобнее. Оправдывать и защищать одних, а винить и желать смерти другим. Просто такой человек, такие события и такие же отвратительные концовки без малейшего проблеска надежды на что-то хорошее.