***
Это выходит из-под контроля. Когда его саджэ признался ему… снова, снова и снова, как он выяснил к своему стыду и смущению ещё позже, то после того, как, по словам Чхон Чина, он прошёл каких-то десять стадий принятия себя, правды и реальности, и ответил на чувства Чхон Мёна (хотя его Мён-а заслуживает кого-то более лучшего, чем он), то… кхм, тот отказался покидать его постель, после… кхм, первой любовной ночи. Напрочь. Даже если прошёл завтрак, обед и ужин, а Чхон Мун вернулся к ночи из своего кабинета, то обнаружил своего саджэ там же, где и оставил, который улыбнулся ему с теплотой, что посрамит любое пламя зимой, раскрывая руки в стороны, чтобы его обняли. Некоторые вещи не изменились в нём даже шестьдесят лет спустя. И это делает ситуацию только более неправильной, верно? Ведь именно Чхон Мун вырастил его, и теперь складывается, что он растил Чхон Мёна для себя — Чхон Чин на его обоснованное опасение лишь назвал его идиотом, ничего не объясняя и уходя так быстро, будто его терпение лопнуло ещё годы назад. Сам Мён-а выглядит… за неимением лучшего слова: блаженным (и это глубоко смущает, он ничего не делает, кроме как касается губами его лица, а его саджэ уже такой разгоряченный, такой твёрдый). И он такой старательный, чего Чхон Мун не замечал за ним все эти годы, что это более, чем странно. И постель приятно нагретая в их суровую горную зиму, что Чхон Мун не заметил этого и через неделю, и через ещё две недели. Чхон Мён-а, очевидно, решил поселиться в его кровати, и это звучит абсурдно. — Мён-а, — пытается начать разговор Чхон Мун, когда его саджэ плавно и гладко сел на его колени, медленно и аккуратно переставив ноги и сцепив у него за спиной; ночные одежды едва завязаны, грудь и шея любезно обнажены, а волосы его саджэ распущены уже несколько дней, спутаны из-за постоянного нахождения в кровати, создавая проснувшийся небрежный вид; Мён-а очень красив, — нам надо поговорить, — серьёзно пытается он, когда ловкие пальцы пробираются сквозь его слои одежд лидера секты, не снимая их. — М? О чём? — его голос мягкий и спокойной, необременённый ничем в мире, и Чхон Мун едва может вести любой разговор просто видя эту тонкую полосу розовой радужки, перекрытой расширенными тёмными зрачками. — Сахёнг разрешит мне сегодня остаться? Пожалуйста, — тут же просит Чхон Мён, вкрадчиво и тихо, боится, что отказ сломает что-то в нём. Каждый раз Мён-а ловит его здесь и там, прежде чем он скажет покинуть ему свою кровать, и Чхон Мун каждый раз сдаётся этому. Это уже вышло из-под любого контроля.***
Это постель сахёнга, это комната сахёнга, это вещи сахёнга на его теле. Сахёнг с ним, рядом с ним, в нём. Зачем ему когда-либо уходить отсюда?