уроки философии

             Вверх-вниз, вверх-вниз. Ëнджо елозит сухой салфеткой по стаканам для воды, натирая их до блеска. Он ненавидел ночные смены по пятницам, которые традиционно обламывали одноразовый перепихон с очередным одноразовым первокурсником. И какие идиоты вообще ходят в кофейни ночью? Спать по ночам надо. Или трахаться. Но ни того, ни другого Ëнджо сегодня не светило.       Затерев до дыр несчастные стаканы, он лениво потягивает остывший и скверный из-за его плохого настроения латте, параллельно окидывая взглядом пустые столики.       «Ну конечно, на Итэвоне сейчас все пьют что-то явно покрепче даже самого забористого ристретто».       Честно говоря, Ëнджо вполне устраивала работа в кофейне неподалёку от его универа. Платили сносно, а ещё можно было совершенно безнаказанно включать свою любимую музыку, разбавляя приторность атмосферы свиданий влюблённых парочек. Кроме бесплатного кофе и булочек с кремом, Ëнджо частенько получал телефонные номера на салфетках. Конечно, контакты девушек сразу летели в корзину вместе с их неловкими ужимками. Однако симпатичные парни, оставлявшие свои контакты и впоследствии остававшиеся в его постели до утра, однозначно были приятным дополнением к напиткам и десертам.       Увы, глаза закрывались сами собой и даже кофе уже не спасал. Профессиональная деформация. Когда не помогает кофе — помогает старый добрый рок.       Blur — Song 2.       — Неплохой выбор, Ëнджо, — не без удовольствия говорит он сам себе, нажимая на кнопку воспроизведения.              «I got my head checked, by a jumbo jet» — подпевает себе под нос, покачивая головой в такт.       Ритмичные басы захватывают его, отчего он целиком отдается музыке, не замечая ничего вокруг. Взрывной припев заставляет его выкрутить громкость на полную и забыть о существовании мира. И гори огнём эта несчастная кофейня вместе с его ночной сменой.       — Простите? — слышится где-то издалека. Не исключено, что в параллельной вселенной. Плевать. Скорее всего, это его галлюцинации на фоне недосыпа.       Это Ëнджо. И ему нравится старая музыка, нудные книжки по философии и тощие парни с пирсингом на нижней губе. Эта жизнь явно ничего ему не должна, а он — ей.              — Извините? — голос становится все явнее, тисками вытаскивая его обратно в реальность.       — Господи! — Ëнджо от неожиданности распахивает глаза, глупо уставившись на посетителя.       На нëм были широкие джинсы на низкой посадке, державшиеся на одном честном слове и короткая футболка, открывающая вид на аккуратную татуировку крохотной голубой бабочки около пупка. И тот понимает, что задержал взгляд на этой несносной детали дольше предписанного всеми правилами приличия. Его глаза с интересом блуждают дальше, охватывая взъерошенные иссиня-черные волосы и поблескивающее серебристое колечко на губе, которое не предвещало для Ëнджо ничего хорошего. Библейская, мать его, картина.       — Можно не «Господи», а просто Хванун. Мне холодный американо на грейпфрутовом соке, — говорит он, еле сдерживая смешок от забавности ситуации.       Ëнджо после увиденного пытается вспомнить, какое сегодня число, где он работает и как принимать заказ у посетителя. Хотя он был готов поклясться, что это не посетитель, а чертëнок, пришедший по его грешную душу.       — Х-хорошо, — он поднимает взгляд, пытаясь собрать последние остатки уверенности. — Что-нибудь ещё?       — Можешь оставить Blur, мне они тоже нравятся, — Хванун прищуривается, пытаясь разглядеть надпись на бейдже. — Ëнджо.       Паника. Он произнес его имя медленно, разобрав по слогам, от чего сам Ëнджо захотел быть разложенным на ближайшем столике.       Пожалуй, нужно перевести табличку на входе в положение «закрыто».       Двойной охлаждённый эспрессо, стакан сока и много-много льда. Сначала терпко, потом сладко и, наконец, обжигающе холодно. По правде говоря, обычно он не старался над приготовлением напитков, воспринимая это сугубо как бездушную механическую работу. Но сейчас, тот Ëнджо, что обычно никому ничего не должен, уж слишком старается для ночного гостя — будто ему снова 16 и он после уроков пытается впечатлить своими умениями популярного старшеклассника.       — Софистика, — Ëнджо тычет пальцем в лист бумаги, другой рукой придерживая стакан.       — Что?       — У тебя в тесте. «Духовное и философское течение в Древней Греции, полагающее, что объективной истины не существует». Вариант 2. Софистика.       — Может и с остальным заданием мне поможешь, раз такой умный? — вскинув проколотую бровь, спрашивает Хванун, скрещивая руки на груди.       «Язва. Пропитан сарказмом с ног до головы».       — Не боишься, что я попрошу у тебя что-нибудь взамен? — Ëнджо с резким стуком ставит стакан перед его носом и упирается ладонями в столешницу.       — Боюсь лишь того, что ты не сможешь придумать ничего интересного, — Хванун втягивает через трубочку ледяной напиток, не отрывая взгляда. Ждëт реакции.       «Интересно, и в каком кругу ада он за главного? Наверное в том, где грешники горят за непомерную похоть при жизни».       — Я этот тест решу за 5 минут. Он настолько прост, что мне смешно, — Ëнджо хочет присоединиться к игре.       В которой он заранее проиграл.       — Ну так научи, если всë так просто, — Хванун вертит пальцем колечко на губе, получая волны удовольствия от бегающих туда-сюда глаз напротив.       «Провокатор. Его бы самого поучить манерам».       — Вопрос третий, — Ëнджо утыкается в листок, будто это самое интересное, что он когда-либо читал за свою недолгую жизнь. — «Философская школа времен Сократа, которая отрицала общепринятые ценности».       — Эмм… Панки?       — Ты серьёзно?       — А ты?       Ëнджо прикрывает рот рукой, чтобы не засмеяться в голос и постукивает карандашом по столу.       «Цирк. И чем я вообще занимаюсь прямо сейчас?».       — Ну в какой-то степени да, но в античности их звали киниками. Почитай на досуге о Диогене. Он в своë время жжëг не хуже Сида Вишеса.       Хванун улыбается уголком рта от интересного сравнения.       — А у вас все бариста разбираются в философии?       — Только я, — Ëнджо прикрывает капюшоном покрасневшие от смущения уши.       Влюбляться, считал Ëнджо, занятие довольно бесполезное. Влюблялись фанатки, мечтающие, что какой-нибудь накрашенный айдол заберет их жить к себе в Сеул. А он просто приятно проводил время, а после пары встреч кидал очередного нерадивого паренька в чёрный список.       Но сейчас ему непривычно-приятно получать в ответ чужую улыбку, пусть и бесконечно мимолетную.       Как бабочку на коже медового оттенка.       В попытках объяснить основы метафизики, Ëнджо окончательно сдается, когда получает от Хвануна бескомпромиссное: «Да ну нет, это дичь какая-то».       — Тогда просто пей свой долбаный американо, пока я сделаю за тебя твою же домашку, — фыркает, доделывая тест.       — Кстати, вкусно. Что ты туда добавил? — Хванун смотрит совсем близко и показывает язык, демонстрируя блестящий шарик на его кончике.       «Яд, блин, подсыпал, чтобы ты наконец перестал быть таким притягательным».       — С этой штукой удобно целоваться?       «И только попробуй меня сейчас отшить».       — Что?       — Что? — Ëнджо отрывается от задания и смотрит так, будто спросил что-то само собой разумеющееся.       Отвечать вопросом на вопрос здесь мог только Хванун. Он встает, чтобы тут же сесть на стол и смотреть на Ëнджо сверху вниз.       — Я здесь вообще-то делом занят, а ты приземлился на мои труды своей восхитительной задницей, — его до одури подстëгивает положение снизу.       Ëнджо нравится проигрывать подобным образом.       Из размышлений его вытаскивает кубик льда, которым ведëт по его губам Хванун. Ощущение влаги на пересохших губах мажет до учащëнных вздохов.       — Хорошо? — слегка давит на его подбородок, заставляя посмотреть на себя.       «Чертовски. Настолько, что хочется тебя придушить».       — Ты мне должен, — Ëнджо накрывает своими ладонями лицо напротив, наклоняя к себе. Забирает губами льдинку с руки Хвануна, обводя подушечки пальцев. — Если ты издашь хоть малейший стон — начинаешь со мной встречаться, — он тянет его за руку, чтобы уронить к себе на колени.       «Смыть бы твоего лица самодовольную ухмылку и заставить покричать».       Холод растекается по венам, крутя узлы внизу живота. Ëнджо целует мокро, проникая языком внутрь, лаская и пробуя на вкус. Сладковатый металл на языке Хвануна усиливает обострившиеся ощущения, которые заставляют сжать волосы на его затылке, слегка потянув назад, тем самым открывая доступ к шее.       Хванун ëрзает, но терпит. Пытается что-то сказать, чтобы спасти свое патовое положение.       — Что говоришь? — Ëнджо проходится прохладным от растаявшего льда языком по шее Хвануна, вырисовывая хаотичные узоры. Прижимается настолько близко, что может слышать его бешеное сердцебиение. Выцеловывает свои влажные следы, помечая. Завтра здесь обязательно расцветут чернильные разводы.       — Просто, — Хванун измученно выдыхает, пытаясь тереться своими джинсами об чужие, — сделай уже хоть что-нибудь.       Лязг растëгнутой молнии на джинсах. Хванун давится пошлым стоном, зарываясь в широкое плечо и подаваясь навстречу смоченной слюной руке.       Горячо, как свежесваренный эспрессо.

🧋🧋🧋

      — Я решил, что ты будешь моим, как только переступил порог твоей кофейни.       — Не заговаривай мне зубы, философию за тебя я больше делать не буду, — Ëнджо обводит влажными от смазки пальцами контур бабочки на его животе.       Влюбляться, считал Ëнджо, занятие довольно бесполезное. Конечно, если дело не доходит до чертëнка с проколотой губой.