Жги со мной дофамин

Туманный сумрак давил на расфокусированные глаза, несколько мигающих уличных фонарей персонажами из крипипасты возвышались над улицей и всем взорвавшимся гомоном и криками городом. Вова проморгался и потер замерзшими пальцами глаза, почти докурив до фильтра, щелчком выбросил окурок в темное пятно неосвещенного асфальта. Наташа осуждающе затянулась своей перламутрово-розовой Лостмэри. — Чувствую себя клоуном. — Он закатил глаза и помотал головой. — Ты уверена, что мне за это ебало не расколотят? Вова показательно провел ладонью по искусственному меху леопардовой шубы, и Наташа обессиленно вздохнула. Заебал ныть. — Это же по фану, Вова, для веселья. Выглядишь на миллион долларов. — Она рассмеялась, толкнув шутливо его кулаком в плечо. Хорошо хоть не дал под глаза блестки со звездами налепить, как она хотела. Фантазия у девчонки работала, как Ролексы. «Хочу гламурный др, не ебет». И поэтому, они все такие, кто в лосинах, кто в перьях, должны были искристой толпой ввалиться в Уебар и получить там пиздюлей. Шуба была меньшим из зол, ее хоть снять можно. Вова себя успокаивал, как мог, но было неловко, некомфортно, и он дал себе обещание потерпеть хоть час для удовлетворения Наташи, что ему и за сестру, и за кореша, и за мать Терезу была уже пару лет. Они уже всадили флян водяры с роллами, посмотрели новый выпуск ЧБД, казалось бы, вечер удался, аривидерчи, но столик на шестерых был заказан и Наташа (ты и так никуда не ходишь, сидишь дома как дединсайд) была непреклонна. Хотя он бы лучше в танки залип, или забылся потрясающим двенадцатичасовым приятным сном, или все, что угодно, лишь бы не позориться. — Вообще можем на Восстания сходить. — Ебанулась? — Ну а че? — Хочешь в автозаке покататься? — Вова начинал нервничать. — Или по почкам прохватить дубинкой? — Ты скучный. — Она шутливо поджала губы. Специально же раззадоривает, ей богу. — Зато из универа вылететь не пытаюсь. Вылететь он точно не хотел. Каждодневно ходил туда, как в продленку, пил морс брусничный в столовке, даже тетрадь вел. Правда одну, но это лучше, чем ничего. Поступил, как обещал отцу, наружу вывернулся, выебся безбожно. И даже нормально вышло, хорошо получилось на время. Общаться так и не начали, но деньги на квартиру и жили-были тот стабильно скидывал на карту. Может и друзьям с круглыми пузами в бане хвастал, мол, архитектором будет, собор новый спроектирует, вот увидите, старый снесут. Все это было чистой воды пиздежом и провокацией, но так было нужно. Светом фар озарила белая К5, Наташа бодро, с предвкушением зашагала к двери. Вова ее энтузиазма опять не разделил. Пока вяло неслись по пробкам, проехали по Невскому, где толпились, кружась и перемешиваясь январскими мокрыми снежинками, гордо шествовали, закрыв лицо то масками, то шарфами, сотни людей. «Гуляли» Так себе прогулка — думал Вова, не отдавая свою жизнь на растерзание идеологиям и современной политике. Понимал, но не принимал, больше считал, что не поможет это. Да и беда-то в чем? Если б мы знали, что это такое… Наташа же глядела на это все глазами-блюдцами, заражалась от толпы, заряжалась и горела этим светом фонарей и чужими взглядами, как выкрученная на максимум, опаляющая ресницы и челки зажигалка. — Смотри народу сколько. — Тихо говорила она, не отлипая от окна. — Тебе оно надо? — А кому, если не нам-то? — Сами пусть разбираются со своей хуйней. Осталось только в толпе подхватить что-нибудь и сдохнуть. Сдохнуть Вова не боялся. Просто хотелось привести хоть один аргумент в пользу здравого смысла. Взгляд скользнул по выстроенным в несколько рядов зеленым щитам, за которыми скрывали свои лица ОМОНовцы. Стояли стоун-хэнджем и ждали призрачной команды, лениво наблюдали за «гуляками», со стороны, будто не шевелились вовсе. Будто не настоящие, как с видосов в тиктоке. Фарс сплошной. Чернота и тихая, безобидная с виду, взрывная сила. Наверняка шокеры и броники. Наверняка уебет такой по башке — мало не покажется. — Завораживает, да? — В проеме между сиденьями показалось Наташино точеное лицо, и Вова сначала даже не заметил, залип. — Нет. — Он отвернулся разглядывать обивку сидений. В Уебаре было два человека, столик можно было и не заказывать. Они действительно ввалились туда смеясь и подъебывая друг друга, пара человек с их группы, пара девчонок, Наташиных подруг. Вова шелково прокатился взглядом по глубокому декольте Виолетты, обрамленному крупными Сваровски. Гламур, ебать. Чистый стыд и полная хуйня. Ничего не почувствовал. Официант Александр встретил их очень радушно, обосрал их внешку и три раза успел послать на хуй, пока сопровождал до столика. Вова любил это место, можно было от души поблестеть словарным запасом и выпустить застарелый пар. Вокруг белоснежно переливались статуи с обрубками рук и стоящими сосками, на витринах, будто залитые янтарем. Что совсем не вязалось с граффити на стене, но радовало глаз. Вова отказался от фото, не дай бог выложит в инсту, засмеют кореша из туманного, закрытого поволокой пасмурных туч Питера, прошлого. Шуба перекочевала с теплых плеч на спинку стула, подолом подметая пол. Не испачкать бы, за химчистку платить не хотелось, и так осталось на пару бутылок пива и (не считая сегодняшнего вечера) дошик с говядиной. Просить — не просил, стипендии на безбедную жизнь в большом городе, с куревом, с ездой на такси (на метро не поеду, там алкаши, вторила Наташа), алкаши — это мы, дорогая, поэтому и не хватало. Ей было проще во всех аспектах. Эффектная, с лицом ангела и белоснежными локонами, в платье в горошек от Гесс, катали ее на Ауди, дарили все, на что взгляд ее голубых омутов падал, но как Вова помнил, «были бы у тебя сиськи, Суворов, пригласила бы не только на чай, а так…». Никто бы никогда и не подумал о таком раскладе, не подходила она на эту роль. Поэтому и веселилась, пока веселится, пока личико не порезали морщины, хотя откуда морщины, ботокс — всему голова, не ссы и тебя починим. Чинить его не надо было, он понял-принял и смирился. Привык таскать за собой тело, прямо как в строках «что тупо болит», дружил с Наташей, курил на кухне в отполированную вытяжку свой вишневый рич, раковал в танки и не смотрел в окно. И это его устраивало. Официант Александр доебался до шубы. Принёс ему вишневый Морт и медальоны из говядины с пюре. — Пиздец, че дома картошки поесть не мог? — На ебало твое пришел посмотреть, единственное в городе. — Вова не задумывался, слова сами по старой памяти как из холостого калаша. Громко но безобидно. — Провинциал ебаный, думаешь, шубу надел за своего сойдешь? — А ты официантом работаешь, потому что Петербуржец коренной, я погляжу? — Не, серьезно, — пацан примирительно поднял руки, — откуда, ребят? Ты, — он указал на Вову, — по-любому с Дальнего Востока, там все так говорят. — Казань. — Коротко отсек Суворов, разделяя медальон вилкой на куски. — Әниең авызына капкан. — На хуй сходи, — Вова сделал глоток из бокала, вишня полилась по языку. Если бы мог, купался бы в ней. Вишня — заебись. И жрать и пить, и курить тоже. От Наташи сладко и терпко несло Фордом, горечь косточек оседала на шарфе, когда они прощались. Вове нравилось это ощущать. И то, как она относилась к нему, как к брату, как слушала в три часа ночи пьяные бредни о тайне центрального банка и советском рубле. Налакался Мельника и был заблочен на одноименном сайте за превышение количества запросов, возмутился, надо было рассказать хоть кому нибудь. Бокал, два, три с половиной, и жить стало проще и веселее. Шуба не беспокоила, Виолетта безостановочно смеялась над его шутками, толкала коленом в сетке (зима, ебать, хватило же ума) в ногу. Сквозь плотную костюмную ткань брюк прикосновение ощущалось теплом, но не более чем. Длиннющие ногти прошлись по его затылку, не прощаюсь, я покурить, вернусь — договорим, но Вова забыл ее обещание спустя полторы секунды. Наташа завлекающе подмигнула. Он пожал безразлично плечами. — Че не так, скажи? — Да сам не знаю. — Честно ответил, не цепляет. Не твои Ролексы, все сломано. Сидели громко и хорошо, тепло. По-дружески толпой хуесосили официанта Александра. Вова бы оставил ему на чай, да у самого дома от чая осталась только пустая коробка. Такая же пустая, как его жизнь. Он ковырялся в нетронутом пюре, приговаривая пиво, резво и быстро. Вкусно. Захлопнул за собой дверь в сортир. Полумрак призывал сделать фотку в зеркало. Темно-синяя космическая рубашка ему шла, пряди отросли и выгорели на солнце в Тбилиси, куда ездили пару месяцев назад к отцу. Солнце там ядерное. Над Питером такого не увидишь. Хотя в августе на фестивале на Зените была жарища, палило как из ракетницы, залив мирно протекал вокруг Крестовского, золото лучей отражалось в Газпромовской башне. Вове захотелось обратно в август. Когда он вернулся, обнаружил несколько пропущенных от Диляры. Звонила она нечасто и всегда по делу. Он вышел на крыльцо, накинув на плечи шубу, и закурил. Слушал ее сосредоточенно, выдохнул нервное и усталое «бляяя» на просьбу заглянуть Марату в инсту и посмотреть сторис. Он понял. До него сразу дошло. Марат — активист ебаный, сверкал еблом на фоне Арбата, блестел глазами, орал с толпой таких же конченных и молодых. Свободных. Но не надолго, если кого нибудь из них поймает дядька в черном шлеме. Диляра просила привести его домой, слезливо и строго, обессилено. Она не знала, что ей с ним делать, что такого предпринять, чтобы он хотя бы в школе доучился и никуда не влез. Старшего было не вытащить оттуда уже, Марата можно было бы попытаться уберечь. Наташа оказалась рядом незаметно. Достала свою дуделку, шумно затянулась, выпуская сахар из легких. Молча, глазами спросила, ну че там, выкладывай уже. — Марат на митинг пошел. Диляра просит найти его и домой тащить. Пизда ему, мелкий пидарюга. — Выплюнул Вова, начиная злиться. Только-только начало нравится в этом баре. — Поехали съездим, да вернемся, делов-то. — Она пожала плечами. — Ну вот ты же хотела на митинг, — он усмехнулся, пальцем шаря по экрану, вызывая такси, — побываешь. — Ща, ребятам скажу, пусть не расходятся. Она скрылась за дверью, Вова подул теплом на руки. Ночью заколотило морозом, не привыкший к холоду, он ненавидел сырые Питерские зимы. Скользкий серый асфальт, бугры свалявшегося снега под ботинками. Падал почти каждый день, бился страдающими локтями, стучал зубами на промозглом ветру. Не признавал шапки. Шуба грела, хоть и выглядела пиздец по-пидорски. Он снова возрадовался отсутствию блесток на лице и богу здравого смысла. Ехали недолго, было совсем рядом. Наташа предлагала прогуляться пешком, но Вова покрутил у виска (ты че вообще шизгаре), пока мы будем туда идти, они переберут уже в другое место, заебемся искать среди толпы. На Невском, мало было сказать, что оживлённо было, хаосно, энергия людей наэлектризовала воздух, напитала его гомоном и ощущением какой-то общей идеологии. Вова не проникся. Зато Наташа едва не взорвалась лететь в общем потоке, нацепила на лицо медицинскую маску, будто она может ее укрыть от всего, спасти будто. Суворов последовал ее примеру и закрыл лицо коричневым кашемировым шарфом. Невъебически мягким, настоящим, отец привез из Будапешта на окончание сессии. Не знал тогда, что два из трех экзаменов нужно пересдать в следующем семестре. Да и похуй, шарф был козырный. Проталкиваясь сквозь сцепление толпы, Вова искал взглядом ультрамариновую куртку Марата или кепку с эмблемой ЦСКА. Нашел быстро, на удивление, зацепился глазами за нескольких парней у стены. Будто обсуждали что-то, планировали. Схватил брата за шкирку, встряхнул. Встретился с испуганным взглядом, проследил метаморфоз до узнавания и вальяжности. — Домой, нахуй. — Вов, ты че под солями, так вырядился? — Меня Диляра со дня рождения дернула, искать тебя. Я пиво не допил. Домой, говорю. — Кричал Вова, топя слова в общей каше звуков. Вдруг его самого снесло в сторону. Он заозирался, толпу резали на части и гнали человечки в черных шлемах. Наташины локоны мелькнули справа за мужиком в красном пуховике. «Пусти, блять» — рванул Вова, но так и остался прижатым спиной к жесткой черепашьей броне. Затылок звонко и больно ударился о пластиковое забрало. — Кто это у нас такой резвый? — Голос звучал будто в стеклянной банке. — Красотища неописуемая. Шубка — зачет. Вова не слушал. Он смотрел, как Марат вырывается из чужих рук, но силы не хватает. Ребятки были здоровые, глыбы, не иначе, широкие, куда подростку от такого. Вокруг пустело. Его развернули на триста шестьдесят, прокатили ботинками по ледку. Он снова предпринял попытку вырваться, не думал о том, что порвет чужую вещь, вскинулся, но был зажат ещё сильнее, руку заломили за спину. Ту самую, раздробленную в хламье, собранную по частям в микрохирургии, с титановыми спицами. Вова заорал сдавленно, чуть слезы не брызнули. Больно было пиздец. — Да я даже не давлю, тише ты. — Человечек в черном не понял. — Это потому что ты дергаешься. Не дергайся и больно не будет. Спокойнее надо быть, спо-кой-нее. — Над ним наклонились, нависли тучей, потянуло мускусом и кожей, дымом горелых деревьев в лесу. Вова вдохнул это, почувствовал, как по запястью почти обманчиво ласково прошлись шершавой поверхностью перчаток. — Пойдем, папочка прокатит тебя на большой черной машине. — Да бля, я за братом пришел. — Вова подумал, что попытается договориться. — Погулять вышел? Понимаю, погодка огонь. — Да не, — он снова согнулся, ублюдок сдавил руку, — пусти, блять, у меня травма. — Кащей, — послышалось будто из другой стеклянной банки, — завязывай угарать, нам собрать их надо, а не пиздеть. — Пиздеть — не мешки ворочать, друг мой, мне за это ещё потом и заплатят. — Выкрикнул так называемый «Кащей». Он чуть ослабил хватку и переместил железную ладонь на предплечье. Почти встал на носочки, разглядывая светлые волосы на чужой голове и оголенную полоску белой шеи. По лицу под забралом расползлась улыбка во все тридцать два. Хотелось посмотреть в лицо. — Это ещё повезло, что он тебя душить не начал, пацан. — Его легонько хлопнули по плечу со стороны, будто по-дружески, будто они все из одной ебанутой компании. Веселились. Вову подтянули наверх, выпрямиться. Он снова уткнулся глазами в опустевший Арбат. — Да успею я тебя ещё придушить, сладость, приплывешь за три минутки, обещаю. Суворов ничего не понял, а потом как понял. Залился красным, вырываться больше не пытался, замер и обмер, переваривая. — Ты че ебанутый? — Он-то? Да наглухо. — Снова ответили со стороны. Вова повернулся, Марата держал второй, что пониже. Ебало у брата было донельзя недовольное и грустное. Не дали поиграть в революцию. Плохие дяди. Диляра его убьет. Если ещё и в школу придет записка, то Отец убьет потом всех. — Не порти мне имидж, Зима. Я сама нежность. — Обратился он опять к Вове. — Не верь им, они пиздят. Ну так че, сам пойдешь или мне тебя нести? — На хуй иди. — Понял. А зря ты так. — Вову закинули на плечо и ощутимо хлопнули по бедру. — Верхнего надо слушаться. Вова приложился на этот раз лбом о экипировку. Обреченно застонал, стараясь перенести вес на предплечья и хоть за что нибудь зацепиться. От такого положения и количества выпитого Морта, замутило. Его несли бодро, придерживая тяжелой рукой за бок, обхватив. От мужика тянуло теплом, горячий, как печка, и твердый в своей амуниции. Нашивка на спине «ОМОН» черканула спичкой по оголившемуся животу, когда его затаскивали на спину, больше для антуража, по фану, нежели для дела. Останется ссадина. Свалили мешком, хоть и старались аккуратно придержать, прямо у открытой задней воротины автозака рос гвардии. Вова повернулся и встретился с полоской чужого взгляда, голодного и хлесткого, как удар электрошокером. Глаза блестели черным, улыбались. Опасно и обжигающе. Вова подумал, что держался бы подальше от таких глаз, если бы мог. На грудь легла рука в перчатке. — Залезай, красотища, будем знакомы. — Не будем. — Ответил Вова, не думая. — У тебя выбора нет. Имя придется сказать. Даже запишем, чтобы не забыть. — Его снова подтолкнули. — А память у меня, знаешь, какая хорошая?.. — Кащей, — крикнули изнутри, — завязывай пиздеть, поехали уже, домой хочется. — Поехали уже. — Повторил «Кащей» Вове. И Вова обреченно полез в автозак. Внутри мужик снял с головы шлем и облегченно выдохнул. На лавках сидели ещё люди, Марат молчал и смотрел в стену. Обдумывал, что ему за это будет. Мужик уселся прямо напротив. Под шлемом была балаклава и шапка, лицо по переносицу было скрыто черным. Он все, не отрываясь, жег в нем, Вове, дыру. Было некомфортно. Ещё более, чем когда он надевал дурацкую шубу. — Ты так и будешь пялиться? — Он не выдержал. Кащей даже как-то резко наклонился к нему. Автозак подпрыгнул на яме. — А ты как-то против того, чтобы я смотрел? — Это крипово, мужик, завязывай. Он наклонился ещё ближе, вокруг смотрели с удивлением. Было очень не по себе. — Да ты не бойся, я не обижу. Смотрю же просто, — и добавил, что Вову прошибло, — пока. Вова вскинулся. Подскочил с грубой твердой лавки, похуй на руку, похуй на идиотскую леопардовую шубу. Занес руку для удара, он же без шлема, с намерением сломать чужой прямой нос. Было бы это на пару лет раньше, забил бы до смерти прямо на этом железном полу. Но его поймали, задавили весом, впечатали в стену, не трогая за кисть. Кащей вдруг рассмеялся, будто услышал глупую идиотскую шутку. — Ну, даешь. Самбист, что ли? — Боксер. В прошлом. — От этих слов и самому стало не по себе. — Видно по тебе, реакция хорошая. Ну, все, — его даже мягко усадили обратно на лавку, — не дури, хуже делаешь. Ехали долго, стояли в пробке из таких же автозаков. В кармане вибрировал айфон, по-любому звонили попеременно то Диляра, то Наташа. Интересно было, где она? Убежала или сидит так же напротив стремного мужика в другой машине? Их привезли в отделение рядом со Звездной. Сказали, другие переполнены. Отсюда ещё и добираться минут сорок потом придется, если повезет и если без пробок, смотря сколько просидят. Неизвестность пугала и давила на голову. Марат притих, притерся к боку и не шевелился, лупил глазами по сторонам, первый раз. Вова же принял участь. Хули делать. Не злился и не нервничал, надеялся обойдется как-нибудь. Огрызался глазами на удивленное рассматривание его шубы, ну, Наташа, спасибо. Не в службу, а в дружбу. Марата повели в кабинет, и по его глазам было понятно, пацан прощается с жизнью. Вова усмехнулся. Дурная башка малолетняя. Огребет пизды, даже как-то приятно стало. Что он не один такой, плохой сын. Из Казани уезжал, будто снял сам с себя висящую на плечах мертвым грузом условку за тяжкие телесные. Отец не оценил. Залупался по сей день, испортил себе мол карьеру и жизнь. Никому Вова не говорил, за что гасил до переломанных в руке мелких костей низкого, но крепкого мужика в твидовом пиджаке. Да и на хуй оно им не надо. Нос ему в кашу перемолотил, живого места не оставил, не замечая, как растекается до локтя тупая яркая, как пятна на солнце, боль. Аффект заимел свое. Когда понял, спустя несколько операций и долгих недель, что натворил, рыдал, как маленькая девочка. А хули делать. Ничего уже не сделаешь. Сзади подошли, пошарили пальцами по искусственному меху. Вова обернулся. Человек за маской по-любому улыбался. — Че пригорюнился, красотища? — Да пиздец. — Препираться уже не хотелось, хотелось, чтобы это закончилось. — Нихуя там страшного, записали бы сейчас, да отпустили. Марат твой исполняет там, что пиздец. На год исправительных уже наговорил. — Тихо и серьезно поделился Кащей, и Вову передернуло. Мелкий уебок. — И что будет? — Поговорить? — Предложил он ещё тише. — Ребята нормальные, им эта волокита тоже ни к чему. — А… можешь? — Могу. Сочтемся? — В долгу не останусь. Под маской разулыбались. Конечно, не останешься, Во-ва Суворов. Кащей прошел в кабинет. Подозвал мечтательно фиксирующего все в протокол Андрюшу «пальто» жестом к себе. «Знаешь, сынок чей?..» Андрюша информацию не оценил. Сник как-то, жопу на повышение рвал ой как. «Бля, да как так-то?..» Минут семь и вывел сам Марата буквально за руку, сияя как самовар. И на хуй сел и рыбку, получается, съел. Подвел его к Вове, шутливо толкнул, принимай, мать, зэка. Марат шмыгнул носом. — Кеторол есть? — спросил он у Марата. Кащей нахмурился, глядя как тот достает блистер с таблетками из рюкзака. — Сильно болит? — Вдруг спросил он. Суворов стушевался. Кто бы интересовался когда. Болит и болит, кого ебет чужое горе. А тут и смотрит так внимательно, будто виновато. Будто это не Вова, а он того типа в толчке гасил. Будто это он все просрал. — Привык уже. Вова устало выдохнул. Надо занять денег у Наташи. Пока вызывал очередное такси, закурил сигарету на крыльце отделения, прямо напротив знака «курить запрещено». Отличный пост в инсту получился бы, ещё этот леопард. Мечта блоггера. — Есть сигарета? Пачку выбросил. — Раздалось совсем рядом. Вова повернулся, попутно доставая из кармана свою. Чуть стушевался, рассматривая обветренные губы и темные зеленые глаза. Понял, что пялится теперь он. Пялится безбожно прямо в лицо без балаклавы, без маски, без ухмылки. — Фу, че это, рич? — Не хочешь — не кури. — Ладно, давай. — Будто одолжение. Вову это рассмешило. Он плотнее укутался в искусственный мех. Марат ждал в холле, было холодно, ветер поднял кучи снежинок с земли и играл ими. Такси обещало быть через четыре минуты. — Телефон дай матушке позвонить. — Чьей? — Твоей, блять, — Кащей заржал, — скажу, что ты балуешься. Вова протянул мужику айфон в кислотно-зеленом чехле с яблоком. Не убежит же он с ним. Кащей отошел в сторону, шаркая подошвой «скорпионов» по грязному кафелю. Кто вообще додумался положить на крыльцо кафель? — Благодарочка. — Телефон вернули. — Подвезти? — Не. Тут… это. Скажи, сколько должен, я переведу. — Че ебанулся? — Кащей будто обиделся. — Не надо ничего, сочтемся, сказал же. Как сочтемся, Вова не особо понял. Но у всех свои тараканы, тем более у этого, жирные, мадагаскарские, наверняка. Подъехавшее такси было облегчением. Вова зачем-то махнул рукой на прощанье, как старому товарищу. Кащей кивнул, выпуская вишневый дым. Эпопея «доберись до дома и не сдохни» длилась еще пару часов. Говорил с Наташей (она построила глазки и ее отпустили), говорил с Дилярой, вернее просто слушал, как она орет на Марата, говорил с собой, придумал, наконец, что бы ответил Кащею, но было поздно. И с ним тоже поговорил своей голове. В итоге когда привалился спиной в злосчастной шубе ко входной двери в своей квартире, прикрыл глаза, услышал, как наяву, хриплый голос Кащея: «Успею придушить, сладость, приплывешь за три минутки» Потеплело внизу, потянуло сладко, обсыпало мурашками. Да ну нахуй. Контакт «любимый папуля» с пошлым красным сердцем прислал мем про котов и подписал — ну точно ты.