Для кого-то, не для всех

Оберштайн торопился к кабинету кайзера. Райнхард вызвал своего министра неожиданно, в необычное время и без видимой причины, поэтому, невзирая на внешнее спокойствие, мозг Оберштайна работал ещё более лихорадочно, чем обычно. А вид человека, стоявшего у дверей кабинета, лишь ускорил этот процесс. - Вы знаете, для чего вас вызвали? - спросил его Фернер, выпрямившись и отдав честь. - Его Величество не сказал, - ответил Оберштайн, - но сказал, что это срочно. - Хм. То же самое, - Фернер продолжал разглядывать лепнину на потолке и стенах. Фернер был его подчинённым, и Райнхард прекрасно это знал. Если предстоящий разговор касался их должностных обязанностей, в данной области не было бы ничего, что знал бы Оберштайн, но не знал бы Фернер, и наоборот. Если Райнхард намеревался обсудить с Фернером поведение и дальнейшую судьбу Оберштайна, зачем призывать министра вместе с ним?.. Но тут дверь открылась, и слуга впустил их. Оберштайн успел отметить испуганный вид мальчишки. - Проходите, - сказал Оберштайн своему молодому заместителю, медлящему возле порога. Тот удивлённо вскинул глаза. - Я должен вас видеть, - пояснил министр. Фернер, стараясь не показывать удивления, прошёл внутрь, Оберштайн - за ним следом. Тут же раздался звук щелкнувшего замка - слуга запер дверь. Становилось всё интереснее и интереснее. - Министр, адмирал, - Райнхард взмахнул рукой, увидев их, - приветствую. С первого взгляда было очевидно, что кайзер совсем плох. Его настигло очередное обострение болезни - это выдавал и лихорадочный румянец, и блуждающий взгляд; волосы были растрёпаны, а манера речи - необычайно оживлённая, даже для юного и горячего Лоэнграмма. - Вы хотели нас видеть, Ваше Величество? - учтиво уточнил Фернер, осторожно оглядываясь на Оберштайна. Он-то ожидал, что министр заговорит первым, но министр почему-то молчал, уставившись на кайзера. - Вы, как всегда, необычайно проницательны, адмирал, - отвечал Райнхард, глядя на Оберштайна в ответ. - Министр, скажите, пожалуйста, зачем вы лгали мне? - Я никогда не лгал вам, - ровным голосом отвечал Оберштайн, - Ваше Величество. - Вот уже второй раз лжёте - как минимум. Прямо сейчас. Повисла мёртвая тишина. Кайзер и министр словно играли в игру "кто кого переглядит", а Фернер переводил обеспокоенный взгляд с одного на другого, стараясь не терять самообладания. - Ваши глаза, Оберштайн, - произнёс Райнхард. - Много лет назад, в нашу с Кирхайсом первую встречу, вы сказали, что они вспыхивают из-за того, что они старые и их нужно заменить. Отсюда я делаю вывод, что либо вы за все эти годы так и не смогли их заменить - на своём-то жалованьи; либо на самом деле они вспыхивают из-за чего-то другого. Например, из-за проявления сильных и поэтому скрываемых эмоций. После недолгого молчания Оберштайн медленно произнёс: - Едва ли эта маленькая неправда заслуживает громкого названия лжи. Но я готов признать свою вину в этой неправде. Не вижу, однако, какое отношение это имеет... - Имеет, Оберштайн! Потому что отсюда мы переходим ко второй моей претензии к вам, а именно: вы треклятый лицемер!.. - Райнхард согнулся и закашлялся. - Простите?.. - переспросил министр. Сейчас его глаза полыхали ярче, чем за всё то время, что Фернер - и сам кайзер - его наблюдали. - Кирхайс, - односложно пояснил кайзер и грузно поднялся из-за стола. Голова Оберштайна странно дёрнулась. Вся его сила воли сейчас уходила на то, чтобы смотреть в упор на своего кайзера и не поворачивать эту голову в сторону гибкой и стройной фигуры своего адьютанта, по-прежнему вытянутого во фрунт совсем рядом, несмотря на растущее смятение в обоих мужчинах. - Значит, рядом со мной не должно быть номера второго?.. Так, Оберштайн?.. - Вы сами видите, что эта идея дала свои плоды, Ваше Величество. - А рядом с вами, Оберштайн?.. Себе-то вы ни в чём не отказываете, а? - Рядом со мной нет ни второго, ни третьего номера, Ваше Величество. Моя роль заключается в другом. Историю не делают чистыми руками, но я принимаю на себя всю грязь ваших рук. Только для этого я существую. Я совершенно один. - А кто же это пришёл сюда вместе с вами? - кайзер, обогнув стол, внезапно остановился рядом с Фернером и положил тому руку на плечо. Заместитель министра вздрогнул, но Оберштайн этого не увидел, стремительно отвернувшись. - Кто же это не расстаётся с вами, следуя за вами, словно тень тени?.. Даже сейчас вы не смотрите в его сторону. Боитесь, что вас выдаст один ваш взгляд?.. Вы думаете, я ничего не замечаю? - Ваше Величество, - тихим, но твёрдым голосом произнёс Фернер, - отношение министра ко мне всегда было исключительно профессиональным и в высшей степени пристойным. Я вынужден заявить, что ваши обвинения полностью несправедливы. - Прекрасные слова, Фернер. А теперь пусть министр обороны повторит их сам. Фернер оглянулся на своего начальника, но тот по-прежнему в упор смотрел на кресло Райнхарда, теперь пустующее. Тишина звенела. Непонимание, прежде стоявшее в изумрудных глазах Фернера, медленно сменялось изумлением. - Я помню, что вы сказали Кирхайсу в тот раз, Оберштайн, - продолжал Райнхард. - "Сможете ли вы в меня выстрелить?" Кирхайс был моей второй половиной. Но я - всё же не он. Давайте кое-что проверим, Оберштайн, - и следом за этими словами министр услышал щелчок курка. - Нет, - произнёс Оберштайн, резко разворачиваясь. Он увидел ровно то, что ожидал: Райнхарда, приставившего к голове Фернера пистолет, и Фернера, застывшего, устремив взгляд в потолок. Одно неверное движение - и эти изумрудные глаза погаснут навсегда, эти тонкие, прекрасные губы никогда больше не искривятся в усмешке. - Что так забеспокоились, Оберштайн? - переспросил Райнхард. - Если вы собираетесь возлагать на меня вину за смерть Зигфрида Кирхайса, так стреляйте в меня, - теперь голос Оберштайна начинал дрожать и чуть заметно хрипеть. - Чего вы добьётесь, убив Фернера? Вы можете относиться к людям и планетам как к своим игрушкам, но адмирал Фернер -- не игрушка для меня. Выстрелив в него, вы не сломаете мою игрушку - вы убьёте ни в чём ни повинного человека, преданного вам. Райнхард не двигался с места. Теперь весь мозг Оберштайна горел от ужаса, стыда и напряжения, и лишь последним его хоть сколько-нибудь работающим участком министру удалось догадаться, что от него требуется. - Я вас прошу, - едва слышно выговорил он вконец осипшим голосом, - я вас умоляю. Отпустите его. Секунда, кажущаяся вечностью - и Райнхард опустил пистолет, напоследок толкнув Фернера в плечо изо всех последних сил. Однако заместителю министра удалось не только удержаться на ногах, но тут же выпрямиться, что не могло не заронить в сердце Оберштайна тусклую искру гордости. - Конечно же, вы правы, - негромко произнёс Его Величество, усаживаясь на место, будто говорил не с министром, а сам с собой. - Но я не могу в вас выстрелить, так? Я нуждаюсь в вас. Хитро вы это продумали... А всё же вы не сильнее меня, Оберштайн, не более бесстрастны. Я заставил вас унизиться ради Фернера, и это главное. Ступайте. Оба. И вызовите мне врачей. Фернер отвесил поклон, обернулся к Оберштайну и осторожно повёл остолбеневшего министра к двери, не говоря ему ни слова. Едва оказавшись в коридоре, Оберштайн привалился к стене и медленно сполз по ней, согнувшись наконец под грузом напряжения, перенесённого в кабинете. - Ваша Светлость, Ваша Светлость, - тихо и ласково повторял Фернер, - держитесь. Дышите, вот моя рука, я помогу вам встать. Идёмте к вам. Всё хорошо, теперь всё хорошо. *** - Простите меня, Фернер, - выдохнул министр, когда сам он напился воды, а Фернер вызвал кайзеру врачей и вернулся к начальнику. - Мне не за что вас прощать, - отвечал Фернер, встав напротив Оберштайна, сидевшего (или полулежавшего) на диване в своём кабинете, а не за столом, как обычно. - Я хотел, насколько можно, защитить вас. Не только от других, но и от себя. - Я сказал бы, у вас прекрасно получилось, - улыбнулся его заместитель. - От вас... я всегда видел только хорошее. И вы не можете защитить меня от всего. Мы военные. Мы можем умереть в любой момент, и это часть нашей работы. - Это не то же самое, - покачал головой Оберштайн. - Как я уже сказал - мне вас упрекнуть не в чем. Я согласен никогда больше не говорить о произошедшем и услышанном в кабинете кайзера, - произнёс Фернер и чуть погодя мягко добавил: - ... если вы сами не хотите об этом говорить. - Спасибо за понимание, Фернер. *** Врачи задержались до позднего вечера, и Оберштайну пришлось задержаться вместе с ними. Фернер составлял ему компанию, и Оберштайн был втайне благодарен ему за это, хотя и знал, что не стоит испытывать какие-либо чувства в адрес своего заместителя, чей спокойный жизнерадостный нрав успокаивал и министра. Впрочем, всё это было бессмысленно: врачи в очередной раз развели руками, ничего не нашли и откланялись. - Такой ребёнок он ещё, - улыбнулся Фернер, снова оставшись наедине с Оберштайном. - В плечо меня толкнул, так по-детски. Я бы посочувствовал кайзеру, если бы не сегодняшнее - и если бы в руках этого дитяти не лежали судьбы миллиардов. Слишком большой груз ему приходится нести. Неудивительно, что болеет. Думаю, это от перенапряжения. А вы что скажете, министр? - Если от перенапряжения, то это не вылечится, - сухо ответил министр. - Кайзер не может уйти на покой. Он должен довести все до конца. Не так ли, Фернер? - Так, - Фернер слегка помрачнел, обдумывая подтекст этих слов. - Впрочем, мы не врачи. И нам пора. Спасибо за компанию, Фернер, но вы свободны. С этими словами Оберштайн было поднялся и направился к двери, но тут же снова привалился к стене, на этот раз, по счастью, оставаясь на ногах: - Проклятая голова меня убьёт сегодня. - Неудивительно, - он почувствовал приближение Фернера. - Вы тоже переволновались. Оберштайн повернулся к нему и увидел такие знакомые изумрудные глаза и тонкие губы... слишком близко. Всё произошло мгновенно, и он, пойманный между стеной и своим заместителем, не успел оттолкнуть последнего прежде, чем Фернер поцеловал его. - Фернер, - задыхаясь, произнёс Оберштайн, - остановитесь. - Мне кажется, министр, - мягко откликнулся тот, - нам обоим не помешает разрядка. Позвольте вас успокоить. - Нельзя заводить это так далеко. - Уже завели. На это Оберштайну было нечего возразить. *** Они прилегли всё на тот же диван, так удачно стоявший в кабинете министра. - Вы бывали с мужчинами, Фернер? - спросил Оберштайн, переведя дыхание - Несколько раз, - улыбнулся адъютант без тени смущения, - с товарищами в основном, - его рубашка уже была наполовину расстёгнута, обнажая довольно привлекательный торс. - По вам и не скажешь, что вы из... таких. - Для меня это как продолжение дружбы или товарищества, - пожал плечами Фернер. - Мы мужчины, и нам нужно снимать напряжение; просто я предпочитаю, чтобы это происходило с человеком, который испытывает ко мне взаимную симпатию и уважение. Потому что я также военный, и мне важно не чувствовать себя одиноким в самые мрачные моменты. С продажными женщинами так получается не всегда. На ухаживание и обустройство брака с честной женщиной нет ни денег, ни времени, по правде сказать. Да и все равно на войну её не возьмешь. А что насчет вас, Оберштайн? Есть у вас... опыт? - Да... можно и так сказать. - ...Ясно. Что ж, так даже лучше. *** Шрамы на теле Оберштайна Фернер заметил с первого же раза, как только прикоснулся к его коже. Но задавать вопросы об их происхождении настолько рано было бы слишком поспешно и неделикатно (так решил Антон). Вскоре стало ясно - тот первый раз на диване Оберштайн воспринял так серьёзно, как, по совести сказать, Фернер и надеялся, несмотря на всю его напускное равнодушие. Министр был намерен продолжать связь, и делал это. Поэтому однажды, лёжа в постели начальника, Антон решился. Проведя пальцем по спине министра, он спросил как можно непринуждённее: - Вижу, у тебя шрамы? - Да, - ответил Оберштайн. - Можно спросить, откуда? - От пыток, - просто ответил Оберштайн. - ...О, - Фернер догадывался о чём-то подобном, но ответ Пауля всё равно прозвучал лёгким, невесомым почти толчком в солнечное сплетение. - Мне... очень жаль, - добавил он после паузы. - Почему? - спросил Оберштайн. - Не ты же их нанёс. - Я хотел сказать, что сочувствую. - Благодарю, - Оберштайн вздохнул и слегка изменил позу, - но жизнь в Рейхе Гольденбаумов сама по себе пытка. Не правда ли? Тебе тоже было нелегко, я уверен. - Пожалуй, - согласился Фернер, и снова повисла тишина. Но через некоторое время министр сам повернулся на спину (не обращаясь, однако же, к Фернеру полностью) и заговорил, глядя в потолок: - Я уверен, ты задавался вопросом, как я оказался на военной службе, будучи слепым от рождения. - Было дело, - согласился Фернер. - И, конечно же, у тебя есть теория на этот счёт. После недолгого молчания Фернер засмеялся и признал: - Ты слишком хорошо меня знаешь. - Итак? К чему же ты пришёл? - Первым готов сознаться, что не знаю всех подробностей жизни слепых и их проблем, - ответил Антон. - Но если тебя взяли сначала в академию, а потом на службу в обход инвалидности и генетике, здравый смысл подсказывает мне лишь несколько вариантов. Либо военные впечатлились интеллектом мальчика-гения и попрали ради него все предрассудки и законы; либо кто-то оказывал кому-то услугу. Или ты и твоя семья военным, или наоборот. И принятие тебя на службу было одним из условий этой услуги. - Ты недалёк от истины, Антон, - произнёс Оберштайн. И начал свой рассказ: - Изначально я и не задумывался о военной службе. Я знал, что дорога туда мне заказана, и, по правде сказать, совершенно туда не стремился. Я пошёл в университет, учиться юриспруденции - она меня тоже не привлекала, но это было одно из немногих ремёсел, достойных аристократа и в то же время практичных и полезных. В университете я познакомился с молодым человеком, который... теперь это неважно, - Фернер прикусил губу, чутко услышав за словами невысказанное. - Он и его друзья показались мне неплохим материалом для революции - умные, рафинированные, пылкие, полные идей и прожектов. Сейчас я понимаю, что мы все были просто ослами. Судьба нашей ячейки оказалась плачевна. Нас всех очень быстро поймали и арестовали; некоторое время нас - или, по крайней мере, меня - пытали, подозревая в работе на мятежников. Мы были просто молодыми, глупыми студентами. Конечно же, у нас не было связей с мятежниками... но они были у родителей одного из студентов. Не его, - на последнем слове голос Оберштайна сделал почти неуловимое ударение, которое заместитель министра прекрасно расслышал, - но одного из его друзей. И я об этом знал, - Пауль перевёл дыхание, хотя в его голосе ничего не изменилось. Фернер вздохнул вместе с ним. - В обмен на столь щедро предоставленную информацию мне - единственному из всей ячейки - сохранили жизнь, - продолжал Оберштайн. - Но такое милосердие не бывает бесплатным, поэтому с тех пор я работал на Рейх, и только на Рейх. Даже штабной крысой я был более ценен, чем трупом. Это даже лестно - жалко, я тогда не смог этого оценить. После недолгой паузы министр продолжил: - Помнишь, ты спросил, бывал ли у меня опыт с мужчинами? - Да, - осторожно отозвался Фернер, - и ты ответил "можно и так сказать". - Да... одним словом, тогда, в застенках тайной полиции, я этот опыт и получил, - Оберштайн сглотнул и перевёл дыхание, но его речь оставалась всё так же монотонна. - Вместе со шрамами. Как можешь догадаться, не добровольно. - ...Ублюдки, - это слово сорвалось с уст Фернера почти непроизвольно. Образ юного Оберштайна сам собой встал у него перед глазами. Каким он был? Фернер представил себе этого паренька - бледного, как смерть, щуплого, хрупкого, слабого, одинокого, беззащитного, перепуганного до смерти, с широко распахнутыми кибернетическими глазами, полыхающими красным огнём. Оберштайн удивлённо обернулся к своему заместителю - тоже как будто неожиданно для самого себя. - Я тоже работал на Рейх. И делал это совершенно добровольно, и не видел - и сейчас не вижу - ничего плохого в этом. Но я вижу тебя сейчас, - продолжал Фернер со страстью, нехарактерной для его речи, - и не могу представить, как делаю с тобой нечто подобное. Даже сейчас - зная о тебе всё, что знаю я. А тогда? Ты был... невинен. Чист. Ты был юношей, ребёнком почти. Оберштайн сделал вдох, как будто хотел что-то сказать, но вместо этого молча притянул Фернера поближе, привлек его голову себе на грудь и спрятал лицо в волосах. - В тебе говорят эмоции, Антон, - произнёс он все таким же ровным голосом. - Разве это плохо? - пылко возразил Фернер. - Я уверен, ты тоже способен на многое, чтобы добиться цели. Это в твоей рациональной натуре. - Нет ничего рационального в том, чтобы пытать и насиловать увлёкшегося студента. Хоть бы он был действительно в чём-то виноват. - Возможно, именно поэтому ты перестал работать на Рейх. - Хм, - усмехнулся Фернер. - Бывало, конечно, и другое, - продолжил Оберштайн немного погодя. - Я несколько раз пробовал делать это с женщинами - с куртизанками - но без успеха. Кроме этого, больше ничего. - А тот молодой человек из университета? - осторожно намекнул Фернер. - Бальдр? - переспросил Оберштайн. - Ты не сказал, как его звали. - Его звали Бальдром. Да... с ним тоже кое-что было... но можно сказать, что и не было. Если ты понимаешь, о чём я. - Пожалуй, понимаю, - мягко ответил Фернер. - В основном только поцелуи и объятья. Бальдр... - задумчиво повторил Оберштайн. - Более подходящего имени и придумать нельзя. Прекрасный юноша, смерть которого запустила мой личный конец света. - За концом света должны следовать возрождение жизни и новый мир, - напомнил Фернер. - Да. Для кого-то - должны. Фернер не стал спрашивать, что Оберштайн хотел этим сказать. И, в целом, уже тогда он понял министра без дополнительных вопросов.