Circulus vitiosus

Для Антуана Гёсса эта история началась с фонтана Сен-Мишель. Точнее, с мысли о том, что раньше его здесь не было. Антуан сам не понял, что имел в виду под «раньше». Вообще-то он видел этот фонтан каждый день, потому что жил в доме прямо напротив. Можно было бы предположить, что это делает его невероятным буржуем, но Эр-Вре́мечко — настоящий хозяин квартиры — не уставал уверять, что его семья владеет этими метрами еще с приватизации 70-х, а живёт в них и того дольше. Все эти годы фонтан был здесь. И сто лет до того — тоже. И ещё немножко раньше был. Антуан знал точную дату постройки, имена всех скульпторов и архитекторов, знал, кто и как принимал проект и почему в итоге решили не ставить в центр композиции Наполеона, а поставили Михаила Архангела. Чего он не знал — так это причины, по которой Михаил вдруг стал для него на мгновение незнакомцем. Как и всегда в это время, Эр уже вовсю работал, раскинув усилок, чехол от гитары и таблички с номерами банковских счетов прямо у входа в метро. Вот так просто, прямо в сотне метров от родного дома. Иногда Антуану казалось, что этот хитрый чёрт только прикидывается сиротой, последним обломком ничем не примечательной французской фамилии, у которого за душой ничего, кроме этой квартиры да умелых рук, — но также он знал за Эром широкий список таких навыков, что без хорошей порции дерьма в жизни не освоишь. Так что не ему пытаться схватить чужой нос — а то ещё нарвёшься на свой собственный. Заметив его, Эр оставил хвостик риффа звучать без его участия, сунул медиатор в зубы и протянул руку, которую Антуан привычно пожал. — Как прошёл день? — музыка зазвучала снова, не слишком энергично, чтобы не мешать разговору, но так точно, словно Времечко был музыкальным автоматом. — Да ни к чёрту, если честно. — признался Антуан. — Дома расскажу. Какая у тебя сегодня планка? Эр задумался, наигрывая что-то из Джо Кейла. — Шестьдесят евро? — Окей. — Сваришь суп? — Возможно. — Если захочешь устроить какую-нибудь катастрофу, то лучше пожар: его я отсюда увижу, а наводнение нет. Скажи такое кто угодно другой, Антуан бы вспылил. Но Эр смотрел на него так по-доброму и… Словно знает его, как себя? Что вместо этого в животе что-то ёкнуло. Времечко непоколебимо верил, что Малыш всегда поймёт его правильно. Он так и не привык к этому доверию до конца. Обернувшись в сторону дома, Антуан снова зацепил взглядом Михаила в фонтане, и отчего-то во рту загорчило. Он списал это на укол воспоминания о том, что произошло днём после лекции, поправил сумку с книгами на плече и прибавил шаг, чтобы обогнать застрявших посреди тротуара туристов. Музыка за него спиной снова набрала обороты. Потеряв в узнаваемости, она стремительно наполнилась импровизацией и обрела голос, который уже Антуан знал, как свой собственный. Чувство знания было тёплым. Оно исключало страх. Или, по крайней мере, ему так казалось, пока он шёл мимо книжного «Gibert Jeune», лавируя в толпе народу, обходил дом кругом и поднимался по чёрной лестнице на второй этаж. А при виде двери в квартиру вдруг перестало. Дверь он тоже знал как облупленную — это несложно, не роман же в пяти частях. Она была обшита под дерево, без глазка и только с нижним замком, стилизованным под старину. Эр говорил: мол, какую нашли в депрессивном 1934-м, такую и поставили, а менять с тех пор никому не захотелось. Антуан никогда не придавал этому значения. Вот только сегодня она почему-то показалась ему не просто знакомой, а впечатанной. Замешанной в чём-то ужасном. — Совсем уже. — сказал он сам себе с укором и вошел в квартиру. Сразу стало спокойнее. Здесь было светло, потому что коридор сразу переходил в гостиную и упирался в стену, где с трёх узких оконных рам были сняты все деревянные планки. Свет лился отовсюду: с белых стен и пола, от светлой мебели, от преломлений в декоративной плитке вокруг телевизора. А ведь в ту ночь, когда Антуан впервые переступил этот порог, казалось, что квартира вообще без ремонта — так много хлама, пустых бутылок и беспросветной грязи разводил здесь одинокий Времечко. Хотелось бы верить, что они сделали жизнь друг друга лучше. Антуан сбросил сумку на пол у входа и лёг, не раздеваясь, на диван в гостиной. Голове было мутно, как будто её опустили в желе. Он полистал реддит со смартфона, не нашёл ничего интересного, дотянулся до пульта и стал бессмысленно листать ютуб с телевизора. Эр снова забил рекомендации на их общем аккаунте клипами Duran Duran, и теперь приходилось искать познавательные каналы архитекторов вручную (но всё-таки отвлекаясь иногда на музыку: ну невозможно же!). Жизнь в моменте ощущалась странно: одновременно «как обычно» и «с другой планеты». Среди мельтешения предпросмотров глаз зацепился за что-то красное, как флаг или вроде того. Потом — за ружья. За пушки. Стало страшно. Прямо как в тех снах. Прежде, чем он успел понять свою мысль, наваждение развеялось и оказалось трейлером «Наполеона» Ридли Скотта. Но срыв уже нельзя было остановить. Глубоко вздохнув, Антуан сказал себе: «Это не я, это обстоятельства», собрался с силами, поднялся и отправился в туалет за спрятанным в вентиляции «лекарством от нервов». Хорошо, что теперь это всего лишь туго скрученный косяк. Открывать окна было нельзя: не выпустишь же каннабоидный дым прямо в туристическом центре Латинского квартала, ещё и точно указывая, куда постучаться полиции. Странно, что он уже думал об этом как о факте — ему-то казалось, что он ещё колеблется. Гёсса душило тревогой, сердце билось как будто медленнее обычного, желудок словно подцепило холодным крюком. Был только один способ быстро прогнать приступ, и он разжёг самокрутку, убеждаясь, что занялась именно трава, а не оболочка, по особому плотному дымку марихуаны. С усилием вдохнул горячий дым прямо в горло, почти не видя из-за выступивших слёз, как ярко разгораются искры на конце косяка. Гостиная быстро наполнилась сладковатым удушьем, а голова Антуана — отстранённой тяжестью. В глазах слегка качнулось и помигало расфокусом. Страх ушёл. Ощущение неузнавания себя осталось. Оно не покидало его с рождения. Когда вернулся Эр, Антуан уже ничего не чувствовал. Просто лежал на диване, по-прежнему полностью одетый, смотрел вверх и ничего не хотел. Слушал звон ключей, стук гитары в чехле об пол, шаги, вздох — и не ждал упрёков, не боялся быть застуканным, не думал о последствиях. Времечко замер в дверном проёме. Странно: он словно боялся встать против Антуана, как боятся прогневить старшего, хотя в их отношениях он и был старшим. С годами такое возникало между ними всё чаще. Словно, взрослея, Гёсс начинал слишком сильно походить на кого-то другого. Обычно эта мысль вызывала у него тоску, сейчас же — мелькнула в стороне, как о ком-то другом. — Хей. Что-то изменилось в атмосфере комнаты, словно прошёл дождь и воздух полегчал: Эр окликнул его негромко и вроде даже не вкладывал в это ничего осуждающего. В руках он потерянно сжимал неповешенную джинсовую куртку. — Проиграл сегодня в дебатах. — ничего не выражающим голосом пояснил Антуан. Эр закатил глаза, как будто ожидал чего-то гораздо худшего, фыркнул и развернулся обратно в прихожую — вешать куртку. — И в чём же ты не смог убедить непросвещённую общественность? — он вернулся и отобрал у соседа недокуренный косяк вместе с зажигалкой. Не без удовольствия крепко затянулся — Гёсс знал, как редко он себе такое позволяет, — потушил и унёс обратно в вентиляцию клозета. Тут Антуан почти удивился: он думал, что этот тайник известен лишь ему. — Окей, на самом деле это не были дебаты. — признался он. — Мы просто разосрались в коридоре с Кане. Но это было громко и публично. — Само собой, тихо у тебя не бывает. — пожал плечами Времечко. Без травы Антуан понял бы это как упрёк, а так — просто принял как должное и продолжил излагать свои претензии к мирозданию. — Он травил анекдоты про евреев. — И? — И это офигеть как неэтично! — Антуана резко выкинуло из лежачей стадии в душевный подъём. — Я сказал ему, что он придурок и юмор у него говнистый, а он мне стал задвигать, что у всех разные вкусы, и что если он не любит кофе, он просто проходит мимо кофемана, а не называет его говноедом. — Действительно, вот мудак. — Эр едва сдержал смех. — А ты не иронизируй. Я ненавижу, когда интеллектуальное наследие, имеющее объективные параметры качества, которые просто надо знать, равняют к физиологическим реакциям, и оправдывают этим свою инвалидность на голову! — Это ты ему вот так и сказал, да? — Да. Он стал юлить и апеллировать к тому, что ещё ему не нравится Гарри Поттер, раз меня не устраивает пример с кофе, и я спросил — базируется ли Гарри Поттер на эксплуатации оскорбления? Расчеловечивает ли длинный ряд нейтральных повседневных образов, создавая реальную психологическую угрозу для их представителей в реальном мире? — Убедительно. А он что? Антуан вдруг осёкся, поник и завалился верхней половиной себя обратно на диван. — Назвал меня культурным фашистом. — нехотя сообщил он. — Стал раздувать, что это всего лишь анекдоты, а я, будь моя воля, отправил бы в гетто всех, кто не согласен с моим чувством прекрасного. Я пытался объяснить если не ему, то хотя бы окружающим, что «оскорбительно» и «плохо» — это не система личных предпочтений, а объективная логическая связь, и что анекдот — древнейшее оружие сегрегационной пропаганды, поэтому надо просто внимательнее следить за тем, о чём шутишь, чтобы не оказаться под теневым влиянием. Но ни одно моё слово уже не имело для них значения. Покачав головой, Эр притулился рядом с ним и бесцеремонно потрогал золотые волосы, раскинутые по декоративной подушке. Он разрывался между смехом и сочувствием. — Да, вот в таком мире живём. — сказал он с чем-то средним между иронией и серьёзностью. — Фашизм, расизм и хамство — три слова-джокера, которые бьют любую карту, если ты сказал их первым и погромче. Если бы у Антуана были силы, он бы взвился снова, но накур делал своё дело, и он просто тоскливо замычал. Некоторое время Эр осторожно гладил его по голове, всё-таки предпочтя утешение подливанию масла в огонь. Гёсс знал, что под настроение Времечко мог довести его до красной пелены перед глазами, занимая любую случайную позицию в споре, и вовсе не факт, что она будет отражать его реальные взгляды. Но на сегодня риторических упражнений было достаточно. — Я не понимаю, что с ними не так. — пожаловался Антуан. — Человечество же офигенное. Оно создало этику и логику, развилось из чёртовых амёб до сверхсущностей. Почему Кане часть человечества, но такой дебил? Тут Эр всё-таки не выдержал и заржал. Гёсс обиженно оттолкнул его руку и зарылся в подушку, но долго дуться не захотел, а вместо этого встал, быстро сменил рубашку на футболку в своей комнате и притащил обратно косяк. Остаток вечера они провели на том же диване, за просмотром четвертого сезона «Нижних палуб», и Антуан впервые за день чувствовал себя на своём месте. Иногда он косился на Эра, не решаясь смотреть прямо, и пытался примириться со странными чувствами, которые испытывал с каждым днём всё яснее — странно, что только теперь, после стольких лет каких-то совсем других отношений. Но это уже почти не тревожило: он знал, что рано или поздно всё разрешится самым лучшим образом. Доверие между ними стало абсолютным. Он уснул прямо посреди серии, а когда настало утро, Эра в квартире не было.