Медиум: за завесой

Власов застывает в дверном проёме, меняется в лице, на дне зелёных глаз вспыхивает адское пламя и, мне кажется, впервые, за всю жизнь, Денису не хватает словарного запаса, чтобы выразить всю глубину накрывших его эмоций. Он окидывает взглядом притихших Арчика и Ваську, потом полупрозрачную улыбающуюся тётушку, потом спиритическую доску и догорающие свечи на столе, а после зло смотрит на меня. — Ой, Денечка! — опомнившись, расцветает тётушка. — Как я рада, что вы вместе! — Мы не вместе, — считаю долгом оповестить я. — И я рад видеть Вас, тётя, — чинно отзывается Власов, и всем, собравшимся здесь, по его ебучке понятно: нихуя он, блядь, не рад. — Вы уже уходите, или задержитесь до полуночи? — Задержусь до полуночи, — сияет тётушка, — но потом, после работы, снова вернусь. Дело в том, что Мишенька разбил указку. Но я так счастлива, что наконец-то вижу вас вместе, мальчики, я так рада, что вы всё-таки набрались ума, и… — Мишенька, — шипит Власов, как злобная ядовитая гадина, угрожающе сверкая демоническими глазами, — любимый, — тянет он, и я, чувствуя, как сфинктер непроизвольно сжимается, понимаю, что это «любимый» ничего хорошего мне не сулит, несмотря на обманчиво ласковый, елейный тон, — идём выйдем на пару слов. Живо! — рыкает Денька, и, вот, теперь перестаёт пугать меня. Вот, теперь я понимаю прекрасно: ща будет шкандаль. Осторожно выбираюсь из-за стола и, прилепив маску невозмутимости к морде ментальными жидкими гвоздями, медленно, без энтузиазма ковыляю на выход. — Реще! — гаркает Власов, сверкая глазами. Мне бы сейчас успокоиться, заткнуться, признать свою вину и приготовиться получить заслуженную пиздюлину, но, вместо этого, я морально становлюсь в стойку, готовясь к обороне. Хочешь скандала, Власов? Без базара — ты его получишь. Денька сгребает меня за вырез футболки, выволакивает из зала, натянуто улыбается собравшимся, вежливо бросая: — Минуточку, — и, протащив по коридору, заталкивает в кухню, так ебанув дверью о косяк, что штукатурка сходит на пол. — Ты что наделал, блядь?! — шипит зло, моментально меняясь в лице. — А ты? — парирую я, скрещивая руки на груди. Мордобоя не будет. Мы оба на той стадии, когда понимают: словами можно ударить в сто раз больнее — надо только знать, куда лупить. Я знаю прекрасно, впрочем, как и Денис. Мы оба — те ещё мудаки. Дай только повод явить своё мудачество миру. — Когда?! — шипит Власов подколодной змеюкой. — Тринадцать лет назад, — хмыкаю я, криво усмехаясь. Власов на секунду теряется. Стоит, будто ему ведро колодезной воды на башку опрокинули, пытается отдышаться, моргает, и взгляд зелёных глаз меняется. — Что ты сделал? — зато я пру, как танк по степи. — С книгой, травами, нитками? Что за хуйню ты выкинул тринадцать лет назад? — Она всё вывалила тебе, — понимает Денис, растеряв весь свой пыл. — Не всё, — зато я завожусь с полоборота. — Большую часть я сам вспомнил. Она просто была катализатором. Так что ты сделал, Денечка? — отвратительно язвлю, выжидательно глядя на него. — Это она виновата, — пыхтит Денис. — Правильно! — я наворачиваю круг по кухне, напрочь забыв о переломе, и застываю с противоположной стороны стола. — Кто угодно, только не ты! — Если бы она помалкивала, ты бы ничего не узнал! — Денька, делая шаг вперёд, повышает голос, но орёт без ярости, скорее, с отчаянием. — Вечно ей надо было соваться в чужие дела… — Не смей обижать тётку! — рявкаю я, гулко впечатывая ладонь в столешницу. — Не защищай ее! — орёт Денис, впечатывая в столешницу обе ладони; солонка, подпрыгнув, с жалобным «звеньк» разбивается о пол. — Сводница! — Прекрати! — гаркаю, сгребая первое, что подворачивается под руку, и запускаю в Дениса прихваткой в горошек. — Стоп! — орёт он, выкидывая ладонь вперёд — прихватка зависает в воздухе. — Она же изначально понимала, что мы натворили херни. Она же… Бля! — выдыхает он протяжно, запрокидывая голову. — Она могла нас остановить, могла не позволить нам вляпаться друг в друга ещё больше! А что она сделала?! «Мальчики, да вы созданы друг для друга! Да вы — как одна душа, живущая в двух телах! Да вам на роду…» Да в пизду! — Денис взмахом ладони сносит со стола сахарницу, вазу и конфетницу. — Хватит! — гаркаю, на рефлексе выкидывая руки вперёд, и не понимаю, как это получается, но предметы зависают в воздухе, а я чувствую, как из носа тёплой струйкой стекает кровь. — В сложившейся ситуации виноваты только мы! Это был наш выбор. Я ни о чём не жалею. — Это потому, что ты нихуя не помнишь! — рявкает Денька, чашка на столешнице разлетается, вода брызжет во все стороны. — Достаточно помню! — выплёвываю в ответ, микроволновка жалобно пищит, часы над дверью останавливаются. — Лучше б забыл! — А ты и забыл! — орёт Денис, и голос его грохочет, перекрывая истеричный писк холодильника и стабилизатора. — На тринадцать лет забыл! Ты бросил меня, вычеркнул из своей памяти всё, что нас связывало, и меня заодно, ты сбежал, никому ни слова не сказав! Сука! — Ты меня околдовал! — рявкаю — и стёкла в дверцах подвесного шкафчика со звоном лопаются, оседая на пол градом осколков; кровь из носа тягучими густыми каплями срывается к ногам. — Потому что мне было страшно! — выкрикивает Власов в ответ, и посуда с полок начинает сыпаться. — Довольно! — выплёвываю, взмахом руки возвращая часть тарелок на места. — Манипулятор! — Хреновый, — выдыхает Денис, будто разом остывая. — Ты всё равно ушёл. — Потому что ты меня околдовал! — иду на второй заход я, и лампочки в люстре, вспыхнув, взрываются, осыпая кухню фонтаном осколков. — Да ты бы даже не узнал ничего, если бы тётка помалкивала! — Денька тоже вспыхивает моментально; стул от стола улетает в стену. — А то я сам не чувствовал! — меня аж трясёт всего. — Привязать меня к себе! Это ж надо было додуматься, блядь! Любовная магия ещё никого не сделала счастливым! Это оковы, это ограничение воли! Это понимание, что ты хочешь уйти, но что-то держит, заставляя возвращаться. Любовная магия в итоге вызывает ненависть, а не любовь, придурок ты! — Сам ты придурок! — орёт Денис, взмахом ладони расхреначив стакан на подоконнике с черенками аглаонемы. — Это был не приворот! Я просто привязал тебя к себе! — А то я был недостаточно к тебе привязан! — башка кружится, но бушевать я при этом не прекращаю. — Так привязан, что хуй ложил на десятилетнюю дружбу! — судя по пылающему взгляду, Власов ищет, что б ещё разбить. — Ты на неё хуй ложил, ещё когда открыл тёткину книгу, — орать больше не хочется, я просто иссякаю, не чувствуя злости — только горечь и усталость. — Мы её с энтузиазмом проебали вместе, причём в самом прямом понимании этой идиомы, — тяжело выдыхает Денька, прислоняется лопатками к двери, соскальзывает по ней на пол и, плюхнувшись задницей меж осколков да щепок, закуривает. — Жалеешь? — я тоже оседаю на пол у батареи и прикуриваю. В кухне такой пиздец, будто по ней пронёсся хан Мамай со своим войском. — Нет, — качает головой Власов, прикрывая глаза и выдыхая дым. — Почему не рассказал мне всего сам? — утираю кровь тыльной стороной ладони и затягиваюсь. — Во второй раз проебать по собственной дурости — это было бы уже смешно, — пожимает плечами Деня. — Решил поиметь выгоду с твоей избирательной амнезии. Злишься? — Уже нет, — выдыхаю дым, запрокидывая голову, и прикрываю глаза. — Но втащить тебе всё равно хочется. Закрыть гештальт. — Ну, так втащи, — Денька вроде немного раздражается. — А смысл? — меланхолично отзываюсь я. — Ты же будешь плеваться кровью и с нескрываемым удовольствием подставлять рожу. Скажем дружно: «Спасибо» — твоему тщательно и любовно взрощенному чувству вины, которое вылилось в мазохистские замашки. — Мне тоже хочется втащить тебе, — делится откровением Власов, докуривает в две затяжки и тушит бычок в осколке стакана. — Так втащи, — хмыкаю в ответ, затягиваюсь и морщусь, потому что фильтр липнет к окровавленным губам. — А смысл? — выдыхает Денис устало. — Сам отпиздошу, потом сам боль и вытяну — бег по кругу. По-моему, в попытках сделать побольнее друг другу, мы пока всё равно не преуспели, по итогу причиняя гораздо больше боли самим себе. — Бесишься, — решаю, усмехаясь окровавленными губами. — Очень, — усмехается Денька в ответ. — У меня тоже незакрытый гештальт и мешок неудовлетворённости. Меня — такого охуенного и сногсшибательного — бросили, блядь, да ещё и так похуистично. Злишься? — улыбается он. — Пиздец как, — отражаю его улыбку — в эту игру можно играть вдвоём. — Я доверял тебе, а ты мне — нет. Удавить тебя хочется, но я понимаю, откуда у этого недоверия ноги растут, плюс, ко всему прочему, ты тащишься от асфиксии, потому удавить — идея не лучшая. Я ж злюсь! — ржу, низко опуская голову. — Поговорили, блядь, — Денька тоже ржёт, окидывая взглядом кухню. — Как взрослые, сука, люди. — Мальчики, у вас здесь всё в порядке? — интересуется тётушка, просовывая полупрозрачную голову сквозь дверь, и всё, что до этого висело в воздухе, с оглушительным грохотом и звоном обрушивается на пол, разлетаясь на осколки. — О, бля! — выдыхает она. — Теперь понятно, а то вы так притихли… Я подумала, что вы таки поубивали друг друга. Там Васенька уходит, идёте прощаться? Провожаем Ваську, Деня уходит в душ, Годя ахает и вздыхает в расхреначенной кухне, а мы с Арчиком и Лилей идём собираться. — Надо что-то подходящее, — говорит Артур, пожевав губу, и распахивает мой шкаф, принимаясь перебирать вешалки. — У тебя что, ничего годного нет? — морщится недовольно, шурша костюмами. — Может, это? — вышвыривает на кровать Денькину чёрную гипюровую рубашку и его же варёнки. — Нет, — с усмешкой качаю головой, выуживая свою белую рубашку и тёртые джинсы. — Не мой фасон. — Зря, — хмыкает Арчик, зарываясь в Денисову половину шкафа по плечи. — Я б примерил! О! — воодушевлённо выдыхает, выныривая наружу с другой рубашкой Власова, только эта ядовито-красная, но в такой же блядский гипюровый цветочек. — Мне ж к Василию Андреевичу! А если позаимствовать? — Милый, это не лучшая идея, — осторожно замечает Лиля, попыхивая своей вишнёвой сигаретой. — Васька не оценит финт ушами, — произношу с ухмылкой, мотнув башкой. — Кроме того, это настолько не твой фасон, насколько и не мой. Подобное барахло повышает уровень блядства и органично смотрится только на тех, кто не чувствует себя в нём мошонкой, зажатой меж дверью и косяком. На тебе все эти приталенные кружавчики будут смешно болтаться, потому что крой подразумевает наличие мышц, а у тебя, деточка, в целом, наблюдается их отсутствие. Арчик заметно огорчается, поджимая губы, а Денька, благоухая одеколоном, гелем и лосьоном после бритья, освобождает ванную. Ухожу в душ, слушая копошение ребят в спальне и причитания Годи в кухне, мешающиеся с успокаивающими фразами тётушки Розы. Дурдом, блядь. Ехать в какой бы то ни было клуб не хочется совершенно. Настроение не то. Хотя, в принципе, я не Денис, у меня никогда не бывает настроения, нужного, чтобы зажигать под кислоту и жрать Манхэттен в неограниченных количествах, запивая космо. Нехотя принимаю душ, брею рожу, зачёсываю волосы, туго перематываю руку и ногу эластичными бинтами, впихиваюсь в джинсы, белую рубашку и, оскалившись отражению в запотевшем зеркале, оставаясь глубоко недовольным собой, выкатываюсь наружу. Лиля всё ещё восседает на кровати, пока Арчик роется в рюкзаке. Денька застёгивает перламутровые пуговицы на чёрной кружевной рубашке, стоя перед зеркальной дверью шкафа, и на всю квартиру благоухает своим парадно-выходным «нихуя ты не понимаешь, Зорин, он пахнет так, что я сам себя хочу». Уж не знаю, кому как, а мне нравится его повседневный мягкий парфюм. Он ему идёт больше. Мы прощаемся с тёткой и Годей на убранной кухне и, к семи часам, слава всему, выезжаем. Весенний вечер пахнет черёмухой и сиренью. Золотистые лучи заходящего солнца окрашивают небо на западе в мягкий лиловый оттенок. Магнитола сама врубается, как только мы забираемся в салон, и сегодня почему-то выдаёт Глорию Гейнор. Денька заводит мотор, прикуривает и, выворачивая со двора, обращается ко мне, начиная негромко: — Я хочу, чтобы ты кое-что понял, Миша. Место, в которое мы идём, не просто бар, не какой-то ночной клуб на окраине. Людей там нет. Обычных людей, нулевых, смертных человеков. Их там нет тупо, потому что они неспособны переступить порог. Любой, кто с тобой заговорит или с кем заговоришь ты — априори не человек. Помни об этом, не провоцируй, не нарывайся, не лезь в неприятности. Территория нейтральная, потому ничему не удивляйся. Там можно встретить ангелов, демонов, суккубов, инкубов, вампиров, оборотней и магов всех мастей. Будь осторожен, старайся держаться поближе ко мне или к Лильке. Никаких сомнительных предложений не принимай, никаких подозрительных напитков не употребляй. — Я присмотрю за ним, — подаёт голос Арчик с заднего сидения. — Разумнее будет, если мы разделимся, — произносит Лилька на выдохе. — Это всего лишь клуб, тем более, его хозяйка сохраняет нейтралитет. Территория, в целом, безопасная. Так мы охватим большую площадь и сможем выведать больше информации. — А кого мы вообще ищем? — хмыкает Денька, стряхивая пепел за окно. — Вампира, которого зовут Женя, — отзываюсь на дрожащем выдохе; не хочется мне в клуб, что пиздец. — Мальчик-куколка, светлые волосы, голубые глаза, на правой щеке две родинки. Найдём его — найдём Костика. — Исчерпывающе, — ехидно отзывается Власов, вдавливая педаль газа, а я мысленно уговариваю себя, что это всё надо просто пережить. «Зазеркалье» действительно обнаруживается на перекрёстке. Это маленький стрёмный бар в подвальном помещении старой сталинки на окраине. Вывеска тусклая, ни грохочущей музыки, ни километровой очереди здесь нет. Вход со стороны переулка, облезлая зелёная дверь, узкие ступеньки, ведущие вниз, и ни намёка на волшебство. Честно говоря, я ожидал чего-то поинтереснее. Мы спускаемся в подвальчик, и, по факту, внутри оказывается обычная наливайка. Объявление у двери гласит: «Вход со своими спиртными напитками воспрещён!» — и никакой магии, даже близко. Только тошнотворный, тяжёлый запах табачного дыма и перегара. За немногочисленными столиками ютятся обыкновенные местные алкаши с пивными бокалами и запотевшими стопками, под ногами вьётся чёрная облезлая кошка, а за барной стойкой обнаруживается не менее облезлая барышня. У неё рыжие вьющиеся волосы, зелёные глаза и облупившийся красный лак на отросших ногтях. Предплечья, торчащие из закатанных рукавов белой рубашки, покрыты какими-то письменами, запястья увешаны браслетами. На каждом пальце массивное золотое кольцо. И, пожалуй, только это не вяжется. — Здравствуй, Изабелла, — улыбается Денис, сбегая по ступенькам первым. Бухающие ханурики, кажется, вообще не замечают нашего появления. Девушка приветливо улыбается в ответ, оставляя в покое высокий замызганный стакан, и перекидывает полотенце через плечо. — Здравствуй, Денис, — кивает она, и глаза её на миг вспыхивают зелёным. — Давно тебя не было, — она меняется в лице, надо полагать, завидев нас, и тихо хмыкает. — Что-то новенькое? Впервые вижу, чтобы ты кого-то сюда приводил, — девушка окидывает нас сканирующим взглядом, в зелёных глазах на секунду вспыхивают колдовские искры, и так же быстро гаснут. — Проходите, — кивает она за спину. — Хорошего вечера. За спиной, в полумраке, обнаруживается ещё одна неприметная дверь, и, когда Денька распахивает её, я понимаю: а вот и магия. Чужой энергией, запахом серы и ладана, восточными благовониями и грохотом басов едва не сбивает с ног. Из распахнутой двери, будто сквозняк, вырываются женский смех, свист и мешанина шума, вихрем пролетают над наливайкой, звенят, искрясь и оседая туманом на столы. Я даже оглядываюсь, пока Лиля с Арчиком, шагнув в дверной проём, спускаются вслед за Денисом по тёмным ступенькам, и остаюсь немного шокированным. Выпивохи не реагируют. Вообще не реагируют, будто не видят и не слышат ни черта. Мы спускаемся по тёмной витой лестнице, освещённой лишь пламенем немногочисленных факелов, под которой, глухо постанывая, кто-то с удовольствием трахается. То, что ожидает на площадке внизу, честно говоря, назвать дверью у меня не поворачивается язык. Просто из пыльного пола, от фундамента средь кирпичной кладки вверх бегут золотые искры, мутно поблёскивая в полутьме. Денька проходит сквозь это искрящееся облако, как сквозь водопад, следом шагает Лилька. Арчик, видя моё замешательство, подмигивает и протягивает руку. — Пойдём, — говорит он, улыбаясь. — В стене не застрянешь. Страшно только в первый раз. Перехватывает за запястье и увлекает меня за собой. И, по ощущениям, это — вода. Даже не так. Шипящее искрящееся шампанское, лопающееся пузырьками, щекочущее нос. Оно затекает везде, затягивает, как болотная топь и, пережевав, выплёвывает нас на ещё одну лестничную клетку. И вот тут магией можно захлебнуться. Музыка, грохоча, оглушает. Неоном слепит. От переизбытка чужой энергии воздух искрится, как наэлектризованный. Жрать — не пережрать. Посетителей здесь валом, на танцполе почти битком, на диванчиках у стен практически всё занято, как и у барной стойки. Публика в клубе разношёрстная настолько, что сразу не удаётся переключиться. Запахи мешаются и кажутся такими тяжёлыми, что с непривычки делается тошно. Пахнет ладаном и серой, мхом и сырой землёй, спиртным, кровью, возбуждением и весельем. Эмоций много. Настолько много, что мне тяжело закрыться, и место это, если честно, сбивает с толку. Здесь и ангелы в деловых костюмах, от которых за три версты разит благодатью, и какие-то полуголые, насквозь пропитанные похотью девицы, и такие же юноши, кто в коже, кто в кружевах, и компания кровопийц в спортивных костюмах на диванчике в зоне отдыха, которая с удовольствием кого-то дружно жрёт. Зеленоглазые дриады, рогатые сатиры, полевые русалки с маками и васильками в длинных пшеничных волосах, абсолютно нагие ведьмы в талисманах, изрисованные рунами и печатями… Я не знаю, куда смотреть прилично, потому цепляюсь взглядом за темноволосого парня, выглядящего вполне человечным и уверенно продвигающегося сквозь толпу. Когда удаётся поравняться с ним, до меня доходит: ошибочка вышла. У него разноцветные смеющиеся глаза. Нечеловеческие. Правый — голубой, левый — зелёный. А ещё — едва заметные острые пушистые уши на макушке. Он пахнет лесом и искрится весельем, которому совершенно не соответствует чёрный классический костюм с белой рубашкой. Я зависаю, пытаясь понять, что не так, и не сразу осознаю, что в гудящей беснующейся толпе упустил и Арчика, и Лильку, и Дениса. Все мои замечательные паранормальные знакомые, привычные к такому пиздецу и разнообразию хтони на квадратный метр, просто бросили меня одного среди толпы кровопийц, оборотней и прочей бесовщины. Ну, просто заебись, блядь! — Привет, милый, — мурлычет мне на ухо какая-то полуголая девица, отираясь раскошным бюстом о спину и звеня десятком браслетов, — потанцуем? — от неё дурманяще-сладко пахнет похотью. Так сладко, что этот запах кажется осязаемым, искрится, оплетает гибкими фуксиевыми щупальцами и тянет, тянет, лишая воли. — Не сегодня, сладкая, — перекрикивая грохот музыки, весело отвечает кто-то, а я даже рта раскрыть не успеваю. — Он занят, — меня перехватывают за здоровую руку и тянут сквозь шумную толпу, протаскивая меж липких потных тел, воняющих голодом, похотью, ладаном, серой, раскалённой на солнце землёй и влажным лесным мхом. Душно. Так душно, что наэлектризованный воздух кажется густым и отказывается проталкиваться в лёгкие. Я задыхаюсь, захлёбываясь чужими эмоциями. Перед глазами всё плывёт и смешивается, теряя очертания. Много. Так много, что мне не вывезти. И я, придурок, забыл браслет Сорокина в ванной на тумбочке. Спина под чёрной атласной рубашкой волокущего меня куда-то существа кажется смутно знакомой, как и табак. Табаком от него прёт за версту. Только запах крови, струящейся из носа, всё забивает. Я будто тону в кровавом болоте. Меня протаскивают мимо барной стойки, по коридору, мерцающему синим неоном, заталкивают куда-то и захлопывают белую дверь, отрезая от грохота музыки, от смеси запахов и чужих эмоциональных качелей. — Миша, — проморгаться удаётся не сразу. — Миш, — кто-то ловит моё лицо в сухие прохладные ладони, заставляя запрокинуть голову и заглянуть в глаза. — Мишань, ты живой? Голубые радужки, веснушки, рыжие непослушные волосы. Димка, собственной персоной, заглядывает мне в лицо, стоя около раковин в удивительно чистом туалете. — Ты и правда вампир? — с трудом выдыхаю я, глядя на него. Ничего лучше сказать, конечно, нельзя. — Самый настоящий, — Дима улыбается, демонстрируя пока относительно человеческие аккуратные клыки. — Сколько ты выпил? — мажет подушечкой большого пальца по моим губам, собирая кровь, и слизывает — и в этом действии в тысячу раз больше секса, чем в пляске десятка полуголых нелюдей на танцполе. — Нисколько, — мотаю головой, проследив за его движением, и с трудом отвожу взгляд. — Я эмпат. Просто… — выдыхаю с трудом, силясь избавиться от шума в башке и хоть немного проморгаться. — Для первого посещения, здесь слишком много чужих эмоций. — Где твой демон? — Дима спрашивает непривычно строго, безо всякого веселья, тянет меня за плечи к раковинам и врубает воду. — Где лонгет? — рвёт бинт с онемевшей руки, и только теперь до меня доходит, что пальцы ледяные. — Умывайся. Послушно умываюсь, чувствуя, как с каждым всплеском воды становится легче, утыкаюсь пылающей мордой в услужливо подсунутое полотенце и выдыхаю скороговоркой: — Демон-где-то-на-танцполе-лонгет-дома-на-тумбе-я-в-состоянии-позаботиться-о-себе-нет-поводов-для-беспокойства! — Я вижу, — тяжело произносит Димка, пол из-под ног у меня стремительно уходит, а через секунду я уже сижу жопой на мраморной столешнице у зеркала. — Отдай, — мой доктор отбирает мокрый клочок бумаги и суёт в руки рулон полотенец. — Ебу и плачу… — раздосадовано качает головой он, глядя на меня укоризненно. — Какого чёрта ты вообще здесь забыл? — Ищу одного мальчика, — говорю, запрокидывая башку и зажимая нос, стараясь остановить кровь. — А лучшего места, чтобы найти мальчика, ты выбрать не мог? — Дима отбирает полотенце, пережимает подушечками большого и указательного пальца мою переносицу и растирает. — Я ищу вампира, — сообщаю почему-то виновато, шмыгая носом. — Так, может, я сгожусь? — усмехается док, не убирая пальцев. — Смотря, для чего, — до меня не сразу доходит, что кровь перестаёт течь. — Мне нужен один конкретный, чтобы побеседовать. — А я уж думал, что-то интересное, — Дима белозубо улыбается, стоя меж моих разведённых ног, и руку убирать не торопится. — Как звать? — Юджин, — говорю, на миг прикрывая глаза и машинально слизывая кровь с губ. — Женя? — неверяще хмыкает Димка. — И всё? И это ради него ты сюда припёрся? — вроде бы не верит он, делая шаг ближе, отпускает переносицу и упирается ладонями в мрамор по обе стороны от моих бёдер. — Если я пообещаю помочь найти его, это будет весомой причиной, чтобы ты ушёл отсюда прямо сейчас? — А ты поможешь? — спрашиваю, глядя на него снизу вверх. — Помогу, — улыбается Димка, медленно склоняясь ниже, пьяным, расфокусированным взглядом глядя на лицо, но не в глаза. — У тебя тут кровь, — шумно сглатывает, горячо выдыхая, и подаётся вперёд. Дверь с грохотом распахивается, впуская музыку, смесь запахов и веселого пьяного оборотня. Димка резко поворачивается на звук и хищно недовольно рыкает, оскалив белоснежные клыки. — Ой! — по-щенячьи взвизгивает вошедший и резво ретируется. — Извините! — Хочешь сожрать меня? — улыбаясь, перехватываю ворот чёрной атласной рубашки и тяну Диму к себе, заставляя повернуться, как только за щенком с грохотом захлопывается дверь. — Хочу увести тебя в более тихое и безопасное место, — отзывается он, склоняется, опаляя выдохом щеку, и нагло, совершенно по-звериному, широко влажно мажет языком по скуле, глухо утробно урча. — Как думаешь, твой демон будет сильно недоволен, если мы уйдём вместе? — шепчет на ухо, щекоча дыханием кожу. — Я думаю, что это не его демоническое дело, — цежу сквозь зубы, накрываю прохладный чёрный атлас на боку ладонью и тяну Димку ближе. — Выпьешь со мной чаю? — улыбается вампир, отстраняясь, галантно протягивая ладонь и склоняясь в полупоклоне. — Бля, как старомодно, — ржу в ответ, но помощь всё-таки принимаю, соскакивая со столешницы.