Медиум: за завесой

Денька ещё мирно спит, когда я возвращаюсь домой. Варю ему кофе, оставляю пепельницу с пачкой серого Винстона на тумбочке, и, особо не мудруя, кладу охапку роз рядом — как есть — без вычурных бантов, упаковок и прочей срани. Перед мысленным взором совершенно другая картина. На чердаке слышно, как в саду ухают совы, и белки бегают по крыше. На всех горизонтальных поверхностях растыканы свечи. Не простые, парафиновые, а наши, рабочие. На полу пепельница, початая бутылка шампанского, смятое одеяло и розы, рассыпанные в хаотичном порядке. В доме тихо и спокойно, все спят, кроме нас, никто не орёт, не ищет, ничего от нас не требует. Уютно-тёплый сонный Денис в расхристанной рубашке валяется поперёк одеяла на животе, болтая в воздухе босыми ногами. — Тебе надо определиться с рабочим материалом, — говорит он, отпивает из горла, передаёт бутылку мне и, забрав сигарету, затягивается. — Тётка говорит, уже пора. — А в чём тут определяться? — улыбаюсь, веду кроваво-красным бархатным бутоном по белому измятому хлопку меж его лопаток, оставляю цветок в покое и взмахом руки выуживаю клубок красной шерсти из коробки. Нитки распускаются, сматываются, формируются в фигурку под моим взглядом — и через минуту на ладони уже лежит мотанка. — Нитки, травы, минералы. — Я так не могу, — качает головой Власов, вытягивается ближе и легко выдыхает на фитиль чёрной погасшей свечи — пламя вспыхивает мгновенно. — Зато могу иначе. Соль, свечи. Мне проще с огнем. Сказать ей? — Скажи, — улыбаюсь и щекочу его шею под линией роста волос ароматным бархатным бутоном. — Ну, Миш! — вроде бы возмущается Денька, перехватывая цветок, и разом смурнеет. — Не хочу. Она говорит, я и так без тормозов. А огонь и соль — не тот материал. Это не нитки и камушки. Он разрушает, а не созидает. Вы с тёткой светлые. Я — другой. — Кто тебе сказал такую глупость? — забираю у него сигарету и затягиваюсь. — Я не светлый и не тёмный, Денис. Я — взаимный. Мир вокруг не монохромный. Нет смысла делить всех на тёмных и светлых. Выйди за рамки. Тётка, может, и позиционирует себя, как светлую, и травки выращивает, и местным мази варит да настойки готовит. Только мы оба знаем прекрасно, чем она ещё подрабатывает в лунные ночи за закрытыми дверями зимнего сада. Никогда не слышал, чтобы привороты, привязки и порчи считались белой магией. Так и ты. Соль, огонь и воск — это необязательно разрушение. Их используют не только для наведения, но и для снятия. Решение — только за тобой. Во что обратишь свои способности, в то всё и выльется. Просто выбери правильную сторону и не вешай на себя ярлыки. Выдыхаю, мотаю головой, чтобы отогнать наваждение, глядя на спящего Деньку в смятом одеяле, улыбаюсь и ухожу в кухню. Как же мы так проебали всё? Как стали другими?.. Корзина для пикника обнаруживается в кладовке почти сразу же. Вытаскиваю её и термос, собираю посуду, варю кофе, трамбую к чашкам и приборам тёткино печенье, миндальные конфеты, багет и ещё горячий мясной рулет. Оставляю корзину на стуле и ухожу искать покрывало. Власов с сигаретой в зубах, чашкой кофе в руке и букетом подмышкой, заспанный и в простыне, выползает в кухню, как раз когда заканчиваю собираться. — Доброе утро, — улыбаюсь, пододвигая ему пепельницу, и наливаю себе горячего кофе, не влезшего в термос. — Выспался? — Как тебя понимать? — в ответ хмыкает Денька, оставляя розы охапкой на столе. — Это ты типа так прощения просишь? — Типа да, — говорю, ведя здоровым плечом. — И куда мне этот букет? — хмурится он, выдыхает дым и отпивает своего оставшегося кофе. — В жопу засунуть? — Я думал, после нашей вчерашней взрослой беседы в кухне, в доме ещё остались уцелевшие вазы, — произношу с максимальным напускным похуизмом, но фантазия, сука, рисует странные картинки, и губы сами собой растягиваются в улыбке. — В жопу — необязательно. Просто найди вазу. — Все вазы заняты сиренью и не рассчитаны под такие веники, — Денька докуривает в две затяжки, доливает воды из-под крана в свой остывший кофе и плюхается на стул в углу. — Возьми половое ведро, — усмехаюсь, отпивая своего кипятка. — Нахуя ты? — спрашивает Деня, не глядя на меня. — Захотелось извиниться, — признаюсь честно. — Я сейчас должен был впечатлиться, расчувствоваться и сказать тебе: «Отпущено»? — скептически изгибает бровь Власов, косясь на цветы так, будто они могут укусить. — А, я неправильно начал, — улыбаюсь, на миг опуская голову, стараюсь настроиться, смотрю Деньке в глаза и начинаю с неподдельным раскаянием в голосе: — Простите, святой отец, ибо я согрешил! — Бля, — морщится Денис брезгливо, отодвигая чашку. — Меня сейчас вывернет! Оставь свои извращённые эротические фантазии для ролевых с Димочкой и избавь от необходимости выслушивать эту хрень! Меня не заводит покаяние. — О’кей, darling, — умышленно коверкая голос, с улыбкой произношу я. — Понял, принял, больше не повторится. Не хочешь в лес? Позавтракаем на природе, и ты мне спокойно, без лишних участников беседы, расскажешь, что вам вчера удалось выяснить в «Зазеркалье», а я расскажу, что мне удалось выяснить… — У Димы в постели? — Денька брезгливо морщится, допивая холодный кофе в два глотка. — Избавь меня от необходимости это слушать. Для подобных бесед у тебя есть Чернов, ты можешь ему заплатить, если из тебя так и рвутся высокие лирические мысли, и всё Василию Андреевичу подробно изложить — он с удовольствием выслушает. Меня к такому жизнь не готовила. — Я и не собирался настолько углубляться, — улыбаюсь в свою чашку. — Если ты закончил плеваться ядом, может, ответишь, как насчёт леса? — Собирайся, — неохотно отзывается Власов. — Съездим. Улиткам нужен мох. Твоему вереску тоже. В доме от негативной энергии всё звенит. Надо скинуть. И заехать на обратном пути в посудную. Все тарелки расхуячили. И свечи бы в эзотерической взять чёрные с полынью, хату почистить, а то дышать, блядь, нечем. Пока Власов плещется под душем, впихиваюсь в спортивный костюм и вытаскиваю корзину в коридор. Сегодня Денька особо не выделывается, тоже вываливается ко мне в спортивках, растянутой старой футболке и зелёной олимпийке, и пахнет привычными цитрусами. Хочется сгрести, прижимая лопатками к груди, и обнюхать, уткнувшись носом во влажные волосы на затылке, в ямку на шее, в линялый ворот потасканной футболки. Пахнет родным, близким и знакомым до последней нотки. Пахнет июльской жарой, характерным гаражным запахом, бензином, солярой, мазутом, прогретой на солнце смолой, вишнёвой корой и мятой, растущей под туей возле гаража. На Денисе драные джинсовые шорты и такая же линялая, как сейчас, красная футболка. На щеке и лбу тёмные разводы, руки в пыли и мазуте. В гараже парко до одурения. Короткие светлые прядки волос мокрые, пот стекает по шее и впитывается в растянутый ворот. — Ключ на двенадцать подай, — бухтит Власов из-под капота. — На, — улыбаюсь, склоняясь, сую в протянутую руку ключ и, не удержавшись, быстрым мазком языка ловлю капельку пота, стекающую по его шее. — Бля! — Денис дёргается, от резкого рывка с характерным звуком встревает башкой в металл, роняет ключ, матерится и шипит. — Придурок конченый! — Ну, прости, пожалуйста, — тяну без единого намека на угрызения совести. — Такая капелька соблазнительная была. — Жарко же, — возмущается Власов из-под капота. — И куда он, сука, пизданулся?.. — А ты сними футболку, — улыбаюсь, пожимая плечами. — Ага, щас, — фыркает Денис. — Тогда градус в гараже повысится, и мы вообще отсюда хер выйдем до вечера. Нельзя, мои дома сегодня. Улыбаюсь и отвожу взгляд. Нихрена он не изменился. Такой же, как был, просто впихнулся в удобный для себя костюмчик. А под костюмчиком, если правильно стянуть и из образа вытряхнуть, всё тот же мой Денис из гаража. Чуть помятый, побитый, поломанный, чуть более циничный и язвительный — но мой — до последней нотки знакомый, как и его парфюм. В лес мы приезжаем ближе к полудню, когда прогретый солнечными лучами воздух уже пьяняще, насыщенно пахнет сосновой хвоей, тополиной корой, расцветающими деревьями и травами. Парит, как перед грозой. Мы выбираем место на поляне меж рекой и затоном, поодаль от столика с лавками под шелковицей, и расстилаем покрывало на траве. Вокруг безлюдно и тихо. Слышно только, как шумит неспокойная речная вода слева, как ветер шуршит в ветвях деревьев, обрывая с цветущих черешен, черёмух да груш лепестки, как щебечут птицы в небольших островках ёлок да тополей поодаль, у болот. Я разливаю кофе по чашкам и устраиваюсь на покрывале, разбирая содержимое корзинки. Деня собирает мох в пакет, ходит по берегу у затона, шепчется с немногочисленными змеями, выползшими греться на камни, нюхает распускающиеся ландыши, буйно произрастающие меж фруктовых деревьев у воды, и кажется вполне расслабленным, когда снова выбирается на поляну. Даже тёмные аккуратные рожки меж светлых прядей волос виднеются, что с моим демоном случается вообще крайне редко. Он, скидывая олимпийку и устраиваясь рядом, кажется расслабленным настолько, что на локте и предплечье проступают старые шрамы, путь которых мне совершенно нелогично хочется проследить пальцами и повторить губами. Мы одни, может, потому Власов не испытывает чувства необходимости держать образ. Медленно, почти по-кошачьи лакает остывающий кофе, курит, глядя вдаль — на серебристую тополиную листву — и больше не искрится напряжением. Я тоже выпутываюсь из олимпийки, со своим кофе справляюсь быстро, переключаюсь на ягоды и греюсь под тёплыми лучами. Припекает даже, хочется футболку скинуть, но не рискую. Уж очень я хорош под ней, а лишний раз действовать на нервы Деньке — идея хреновая. Меня природа, увы, демонической регенерацией не наградила. У Дени с этим полегче. Он скидывает футболку, оставаясь в спортивках, вытягивается на покрывале, улегшись на живот, сгибает ноги в коленях и, болтая босыми ступнями над дикими анютиными глазками, уплетает тёткин мясной рулет, подставляя спину, покрытую сеткой светлых шрамов, солнечным лучам. Устраиваюсь с противоположной стороны в точно такой же позе, тяну колосящуюся травину, запихиваю в рот и рассматриваю далёкую рощицу, лишь бы не смотреть на Власова. Руки к спине непроизвольно так и тянутся. — Смотри, — улыбаясь, Денис кивает на старую раскидистую шелковицу у столика на берегу. — Внимательно смотри. Сначала в кроне начинается какое-то непонятное, но активное копошение, а затем, по стволу, медленно спускаясь к кореньям, сползает с десяток странных небольших существ. Они пушистые, упитанные, чем-то похожие на помесь колобка и кошки. Разница только в окрасе. Шёрстка у них зеленоватая, и существа выглядят не хищно. — На, — Власов улыбается, насыпая в мою ладонь миндаля в шоколаде из баночки. — Сами вышли к тебе. Иди угости. Не бойся, не укусят. — Мы на нулевом, или на первом? — шёпотом уточняю, осторожно поднимаюсь, чувствуя, как под босыми ступнями, похрустывая, проминается напитанная влагой трава, и плавно направляюсь к лесным духам — эти крупнее предыдущих, у них отчётливо видны лапки, ушки и клычки. — Я не чувствовал изменения фона. От скачков ощущение, будто проходишь сквозь воду, сквозь топь или водопад. А сейчас ничего. — Потому что мы на нулевом, — Денька тоже встаёт, высыпает на свою ладонь немного ягодного асорти из судка и направляется к шелковице. — Смелее, они не укусят. Мы осторожно и медленно подходим ближе, а лесная хтонь, юркая в высокую траву, приближается к нам, любопытно сверкая в зарослях глазами-бусинками. Денька присаживается на корточки и протягивает пригоршню ягод на ладони куда-то в куст пижмы. И тут происходит странное. Трава вокруг нас начинает шуршать и шевелиться, как штормящее море, и из ковылей, бессмертников, полыни да тысячелистников показываются десятки любопытных пушистых мордочек. Их обладатели пищат и, перекатываясь, как пингвины, быстренько направляются к предложенному угощению. Я улыбаюсь, тоже присаживаюсь на корточки и протягиваю конфеты. Эта лесная нечисть забавнее предыдущей. Она хватает угощение тонкими когтистыми лапками и, удерживая, ест, как ондатра. Наверное, именно на них эти духи больше всего и похожи. Их собирается на поляне десятка три. Денька смеётся и разбрасывает местной хтони конфеты. — Нас окружили, — улыбаясь, полушёпотом замечаю я. — Расслабься и наслаждайся, — Деня ржёт, когда особенно наглый представитель лесной нечисти, промахиваясь мимо голубики, цапает его за палец и тут же, отскочив пушистым попрыгуном, извиняется писком. — Это терапия. Как полежать в щенятах, — Власов гладит мелкую бесовщину по лоснящейся зеленоватой шёрстке. — Наслаждайся. — Как я их понимаю? — срывается с губ быстрее, чем успеваю обдумать вопрос. — Предыдущих не понимал. — Эти на порядок выше и разумнее, — пожимает плечами Деня. — Буквально как щенки. Мы скармливаем этим созданиям все привезённые конфеты, ягоды и тётушкины макаруны, и лесная хтонь, насытившись, с шуршанием разбегается в кроны фруктовых деревьев у затона. Я, улыбаясь, укладываюсь на покрывало, слушаю шелест листвы с тихим плеском воды у берегов, закуриваю и, больше не испытывая никакого морального напряжения, решаю, что надо переходить к делу. — Так ты мне расскажешь? — начинаю неохотно, выдыхая дым в тёплое колышущееся марево над травой. — О нашем вчерашнем походе? — хмыкает Власов, отбирает у меня сигарету и тоже вытягивается, глядя в небо. — Вечер неприятный, но полезный, — хочу вернуть сигарету себе, но так и залипаю на ломаной выцветшей полоске шрама у Деньки справа под рёбрами, и протягиваю руку, чтобы повторить путь подушечками пальцев. — Я толком никаких полезных знакомств не завёл, — он не вздрагивает и не отстраняется, только глаза прикрывает, только коротко сбито выдыхает сквозь зубы. — На меня вечно вешаются разные бесполезные суккубы и инкубы. Зато Лилька познакомилась с каким-то не в меру весёлым щенком Пашей и его пизданутым напарником Юлианом. Они из ревизоров, и, как выяснилось, как раз ищут пострадавшего человека и вампира, рискнувшего обратить того без лицензии. Мы выпили немного, побеседовали, и малый решил пригласить их к себе в гости сегодня вечером. Показать жилплощадь Кольки, может, это поможет им чем-то в поисках, а они помогут в поисках нам, — Деня тяжело выдыхает, ловит мои пальцы на кубиках пресса над полоской шрама и, зажимая в кулаке, удерживает, не открывая глаз. — Прекращай, — его голос незнакомо, совершенно не по-человечески клокочет, и звучит намного ниже привычного, а хватка на пальцах крепнет. — По краю ходишь, — ногти чернеют и становятся заметно длиннее, превращаясь в когти. — Ты не пугаешь, если что, — сообщаю, но руку высвобождаю и оставляю сетку шрамов на коже Власова в покое. — Чем всё закончилось? — Тем, что Арчик, к сожалению, идиот, — улыбается Деня, и голос его звучит уже знакомо, только глаза мерцают зелёным колдовским светом. — Он забыл, что обещал приехать к Чернову сегодня вечером, и осознал это лишь в машине на полпути домой. — И? — не выдерживаю я. — И он поедет к Чернову, конечно же, а мы с тобой приедем к Лильке, чтобы она не оставалась одна с ревизорами, — сообщает Денис легко и просто, будто это вообще ничего не значит. — Поздно пытаться выбрыкнуться, я уже пообещал, что мы к шести будем. Ревизоры ревизорами, моя неприязнь к Лиле — само собой, но Артуру я пообещал. А ты поедешь со мной, потому что, во-первых, мне скучно, а во-вторых, ты, зараза, бессовестно свалил вчера со своим вампиром восвояси, ни слова мне не сказав. Я чуть не двинулся там, блядь. Теперь отрабатывай грешки. — Я свалил с Димкой, потому что вы все, такие сверхъестественные и замечательные, бросили меня одного в этом дурдоме, захлебывающегося чужими эмоциями, а Димка просто меня подхватил вовремя, — отвечаю раздражённо, не оправдываясь. — Да уж, наверное, мы, такие сверхъестественные и замечательные, и в койку тебя затолкали к этому кровопийце, — ехидно отзывается Власов, брезгливо морщась. — Дурость какая, блядь! — Твои поступки тоже частенько язык не поворачивается умными назвать, — подмечаю негромко, прикусывая травину. — И ты так же чудовищно разбираешься в мужиках, как и я. — Ты не менее чудовищно разбираешься и в бабах, — кривится Деня недовольно. — Разница только в том, что я демон, и мне последствия хренового выбора особо не грозят. А если тебя последствия твоего хренового выбора на энергетическом или физическом уровне выпьют досуха в какой-то подворотне, независимо от того, суккуб это будет, инкуб или вампир, ты обратно уже не воскреснешь. Люди смертны, darling. — Спасибо за лекцию по основам эзотерики, дорогой, — ехидничаю быстрее, чем понимаю, что сейчас лучше бы, по-хорошему, заткнуть пасть, — мне этого ужасно недоставало. — Пожалуйста, любимый, — не остаётся в долгу Власов. — Знаешь, временами так остро хочется тебе вломить, что аж руки чешутся, аж, вот, блядь, чувствую: надо! — Так что ж ещё до сих пор не?.. — усмехаюсь, переворачиваюсь набок и, отбирая у него сигарету, в две затяжки докуриваю до фильтра. — Да, вот, рука не поднимается на тебя — припизднутого и ущербного, вечно помятого, — язвительно отзывается Денис, глядя в небо. — Вот, знаешь, бывает, смотришь на человека и понимаешь: сильнее, чем его жизнь отпиздила, ты отпиздить уже не сможешь — вот, с тобой точно та же хуйня. И потом, ты, хоть и придурочный, а всё ж таки мой — своё, оно, хоть и дебильное, а его всё равно жалко. Поднимайся, инвалид, блядь, — улыбается, встаёт с покрывала и протягивает мне руку. — Уберём за собой и будем в город возвращаться. Нам ещё в посудную и эзотерическую заехать, а оттуда, до визита к Арчику, ещё б домой заскочить. Посуду мы покупаем добротную, чёрную и белую, качественную и ударопрочную — яхтенную. Ну, так, на всякий… Хрен знает, какой ещё шторм может накрыть нашу квартиру. Лучше быть готовыми. Когда под одной крышей оказывается пара вспыльчивых холериков, у которых три мешка вопросов друг к другу и гора незакрытых гештальтов, оно по-разному может случиться. Энергия — она ж бьёт ключом — зачастую КР-46, да всё по темени ебашит, причем из-за угла и, что, сука, характерно, совершенно неожиданно и в самый неподходящий момент. А внезапный выброс негативной энергии, как показывает практика, на состояние нашей кухонной утвари отражается крайне неблагоприятно. В эзотерической лавке, пока Денька шастает меж стеллажей и рассматривает нитки минералов да рамки с маятниками, я успеваю нагрести три коробки свечей — красных, белых и чёрных, как положено, с полынью, упаковку сот, немного прополиса, немного лаванды, немного мяты, немного мака, соли, словарь символов, карты таро, мешочек рун… Всё на здоровой руке не помещается, а в сломанной не удержать. Власов только качает головой, отбирает у меня руны, карты, мешочек соли — возвращает это на прежние места, перехватывает коробки со свечами и тащит на кассу. Пока девочка-кассир за каждым пиком окидывает нас любопытным взглядом смеющихся карих глаз. Я зачем-то успеваю добавить к покупке набор длинных тонких игл, два мотка шпагата и три клубка шерстяных ниток. Зачем — не имею понятия. Деня только скептически изгибает бровь и ничего не спрашивает. Вообще ничего. Дома, когда Ферик Денисович, вопросительно мяукая, лезет в шуршащие пакеты с Годей на пару, помогая разбирать покупки и силясь прогрызть свёрток с лавандой, а Денька, на ходу скидывая футболку, шлёпает в ванную, я замечаю, что кожа на его плечах заметно порозовела. На плите кипит кастрюля с чем-то красноватым, распространяя ягодный аромат на всю квартиру. Ферик гоняет по полу красный клубок, выпавший из пакета, и путается под ногами, Годька, умиляясь, расставляет новую посуду. Тётушки нигде не видно, во всяком случае, я её не ощущаю, и отправляюсь в ванную вслед за Денькой. Он уже перед зеркалом в полотенце, повязанном на бёдрах, пока с влажно поблескивающими каплями воды на по-человечески подгоревших плечах. — Не знал, что демоны обгорают, — улыбаюсь, выворачиваясь из шмоток, и юркаю в душевую кабинку. — Херня, через полчаса всё будет золотистым, — отзывается Власов сквозь шум воды. — Регенерация же. — Мне нравилось сдирать с твоих плеч кожу, когда она обгорала, и ты линял, как змеюка, — подставляя морду струям, фыркаю, перекрикивая шелест воды. — Из тебя демон получился бы получше, чем из меня, садюга, — кажется, Денис там улыбается снаружи, но шум воды сбивает с толку, только эмоции получается ловить. — Ты опять стащил мой гель, — шаря пальцами по полке и не открывая глаз, констатирую, отфыркиваясь. — Возьми мой, — Власов распахивает дверь душевой, суёт мне бутылку в руки и, задевая запястье пальцами, замирает. — Больно. Давай пошевеливайся и выкатывайся. Отдашь мне немного, потом к Арчику поедем. Мне не нравится твоё состояние. На постели мы валяемся под открытым окном в полотенцах. Я со стаканом тёткиного отвара, Денька с сигаретой. Меня, честно говоря, ощутимо клонит в сон, пока Власов лениво тянет боль, осторожно касаясь пальцами то лопатки, то лодыжки. — Я же тоже так умел раньше, — говорю, прикрывая глаза, утыкаюсь носом в словарь символов и ставлю полупустой стакан на пол. — Не так, — судя по голосу, Денис улыбается. — Я могу забрать, вытянуть. А ты можешь вылечить. Это другое. — Не могу, — качаю головой, чувствуя, что проваливаюсь в дрёму. — Я забыл. — Можешь, — Денька ведёт подушечками пальцев линию вдоль позвоночника; ветер шумит акацией во дворе, где-то на площадке смеются дети, на окне тихо шуршат гардины. — Нужно просто вспомнить. Это — как плавать. Вздремни. У тебя ещё часа два. Я разбужу, — шепчет он, и я отключаюсь, как по щёлчку пальцев.