О лактации

Её саджэ сосёт её грудь достаточно долго и упорно, чтобы спровоцировать у её тела лактацию во второй раз. В первый это тоже был он, ей было шестнадцать лет, и ей вручили в руки ребёнка, как старшей в их поколении, чтобы она позаботились о нём; она полюбила его мгновенно и легко, достаточно, чтобы её тело обмануло себя и смогло выделять молоко для него, и секте даже не пришлось нанимать кормилицу. Это было странно в шестнадцать, и не менее странно в пятьдесят пять, когда Чхон Мун думает об этом, в этот раз даже не рискуя рассказывать об этом их медикам. Слишком неловко объяснять, что снова во всём виноват Мён-а, почти сорок лет спустя. Мён-а сосёт её грудь с влажным звуком, лаская сосок горячим языком, иногда причмокивая, когда передвигается к другой груди, пока она старается не ёрзать у него на коленях; она прекрасно чувствует его возбуждение, и так хочет облегчить его ртом, но ждёт, пока её саджэ насытится. — Мён-а, — пытается она дозваться до него на выдохе, смотря в вверх, в потолок, слушая чмокающие звуки, чувствуя пульсацию между своих ног; до разума своего саджэ она, конечно, не добирается. В тот первый случай, в его полтора года, оторвать его от её груди было непосильной задачей; Мён-а много плакал, истерил и тянул к ней руки, что им пришлось изолироваться друг от друга на полгода, чтобы её лактация прошла сама по себе (это было больно), а Мён-а начал есть что-то другое. Оторвать его от своей груди в его тридцать девять не менее сложно, чем тогда. Чхон Мун шумно выдыхает ртом, когда ей кажется, что Мён-а решил высосать её грудь досуха, ни на что не отвлекаясь, будучи тем же избалованным ребёнком, которым она его помнит; которым она же его и воспитала. Она поправляет положение своей груди снизу одной рукой, надавливая пальцами на челюсть Мён-а второй, прося его открыть рот чуть шире, и даёт ему столь времени, сколько он хочет, когда его руки, сложенные вместе за её спиной, притягивают её только ближе.