О правилах и последствиях

      Погожий денёк привносил в Коноху заливистое щебетание самых разнообразных пёстрых пташек на ветках зелёных деревьев, подставляющих свои пернатые бочка лучам солнца, чтобы то обогрело их как можно лучше. Отовсюду разносилась ленивая болтовня шиноби и гражданских, что решили не дать пройти мимо себя солнечной погоде зазря, используя её для того, чтобы зайти за порцией подслащённых данго в местные забегаловки или же просто бесцельно побродить по местным улочкам. С виду казалось, что вся деревня погрузилась в безмятежный и беззаботный вакуум как бурый, косолапый мишка в свою беспробудную спячку, и, вероятно, так бы оно и было на самом деле, если бы не раздающееся в одном из домов следующее:       — Он тупой!       — Какаши!       — И безмозглый лоботряс!       — Котёнок, нельзя так говорить.       — Па, в правде нет ничего плохого! — безапелляционно заявляло маленькое, пушистое, укутанное во всевозможные слои одежды, и впрямь как самое настоящее чучело, недовольное создание по имени Какаши Хатаке высоким, мальчишеским, но от этого не менее суровым голоском. Мальчик твёрдо стукнул по столу ладошкой с палочками, точно судья, выносящий свой конечный вердикт.       Сакумо устало вздохнул. В последнее время все их разговоры с сыном так или иначе плавно перетекали в поношение на чëм свет стоит его товарища по команде — Обито Учиха. Мужчина уже знал наверняка: любая тема, что бы то ни было, окольными, обходными путями в конечном итоге извернётся так, что он будет выслушивать всё о всех смертных грехах бедного мальчонки. Попалась милая кошка на прогулке? Да даже она лучше бы справилась, чем непутёвый Обито на их последнем задании. Утренняя птица красиво щебечет под окном? Не то, что Обито с его лошадиными ржанием, разносящимся по всей округе, и т.д. и т.п. Кажется, будто сын стремился углядеть мальчика во всём, что его окружало. Не сказать, чтобы Сакумо это сильно напрягало. Он рад выслушивать абсолютно всë от Какаши вплоть до подобных нелестных высказываний. Он в целом всегда очень ценил, когда сын делился с ним своими мыслями. И всë же ему было не на шутку любопытно, что побуждало его кроху так рьяно заострять внимание на юном Учиха. Интуиция неустанно твердила, что причина кроется в намного более глубинных вещах, нежели обыкновенная неприязнь. Как джонин Конохи и просто опытный шиноби, выбиравшийся живым даже из самых безвыходных ситуаций, идти наперекор своему чутью мужчина не привык.       Сакумо поистине тревожило немного иное. Какаши уже долгое время пребывал в команде с другими детьми, в числе которых как раз и находился Обито, под руководством их сенсея. Мужчина знал не понаслышке, что, работая в сформированных небольших группах, поначалу настороженные и даже порой агрессивно настроенные к остальным ребята, переживая вместе и радость, и печаль, и новый опыт, притирались друг к другу настолько сильно, что смело называли напарников друзьями в последствии, искренне радуясь их заслугам и огорчаясь поражениям. Однако сын почти никогда не упоминал никого даже из команды, кроме Обито, и то исключительно в уничижительном плане. Вообще, справедливости ради, стоило сказать, что Учиха и впрямь отпетый лодырь и немного трусишка. Говоря начистоту, тормозящим команду звеном в самом деле был именно он. И всë же Сакумо питал к этому мальчику самые нежные и светлые чувства (Конечно же в тайне от Какаши, иначе в ту же секунду немедленно был бы заклёван). Добрый, с большим сердцем и открытой нараспашку душой, юный Учиха смотрел на этот мир горящими глазами, а это многого стоило. Хатаке, будучи ниндзя Конохи почти всю жизнь, и, проработав бок о бок с бесчисленным количеством боевых товарищей, был убеждён, что добросердечность и человеколюбие в шиноби иной раз превосходят сотни тысяч самых изощрённых техник. Навыки можно отточить до небывалых высот, тело модифицировать до неузнаваемости, однако по-прежнему быть жестоким и малодушным. Постигать путь шиноби и в то же время оставаться человеком — вот к чему должен стремиться каждый ниндзя по мнению Хатаке-старшего.       Именно поэтому Сакумо был крайне рад, когда к Минато Намикадзе – новоиспечённому джонину деревни — приставили юных учеников, в числе которых оказался и Какаши. Ясный, как день, пылающий, как само солнце, его невероятного масштаба сила не только не вымещала, наоборот, лишь многократно преумножала добрую и альтруистическую натуру юноши, и Хатаке верил, что Намикадзе послужит для сына достойным примером для подражания, заняв в его сердце особое место, как занял у множества других детей, да и не только у них. Минато был любимцем всех от мала до велика в Конохе.       Однако время неумолимо шло, тренировки ужесточались, задания становились сложнее, а Какаши оставался бесстрастным по отношению ко всем своим сверстникам, кроме Обито. Даже его сенсей редко когда удостаивался особого внимания со стороны мальчика. Обычно, рассказывая о прошедшем дне за совместным времяпрепровождением с отцом, Хатаке-младший лишь сухо докладывал, как сенсей обучил их тому или другому приёму, показал ту или иную технику. Однако он почти никогда не давал ему оценочную характеристику. Сакумо не помнит, слышал ли от сына, что Минато-сенсей хороший или плохой, суровый или мягкий, хотя мужчина в глубине души чувствовал, что учитель симпатичен Какаши и тот к нему тянется, однако ребёнок по какой-то лишь одному ему ведомой причине не давал своим душевным порывам выхода. Так или иначе, другие люди для Какаши были абсолютно обезличены, точно чёрно-белые фигуры на холсте. Ему словно хватало просто знать об их существовании и то, что они могут быть полезны в бою, не более. И не то, чтобы Сакумо не порывался активно это исправить.       — А как тебе Гай? Или Рин? Мне кажется, ты ей нравишься, — мужчине не оставлял попыток сместить фокус внимания сына на других товарищей. Сделать их заметными для него.       — Па, ну ты же знаешь, — доедая овощи с рисом, тянул мальчик. — Они мне не интересны, да и я их привлекаю только из-за своих способностей.       — А разве ж это плохо? — удивился мужчина. — Симпатичные нам люди всегда приятны по чему-то. Будь то остроумные шутки, твёрдый характер, красивые глаза или выдающиеся умения. Ты вот восхитил ребят своими талантами и теперь, я думаю, они хотят узнать тебя поближе. Как личность.       Тут Какаши скуксился, будто увидел что-то неприятное.       — А Гай тоже, кстати, противный.       — Какаши, напомни, о чём мы с тобой только что говорили, — Сакумо не собирался отступать.       — Ну пап! Ты же видел его. Он как бешеная обезьяна. Ещё чуть-чуть и он кого-нибудь покусает, — Какаши начал протестовать против отцовских назиданий, однако взгляд его упал на кухонные часы. Мальчик тут же вскочил с места. — Па, спасибо за завтрак. Я пойду, а то опоздаю.       Этого бы, конечно, мальчик себе не простил. Серьёзный и собранный, ребёнок подошёл к отцу, обнимая и целуя того на прощание в щетинистую щёку, только после чего натянул маску обратно на лицо.       — Конечно, котёнок, конечно. Удачной тебе тренировки, — мужчина наклонился, дабы погладить сына по спине большой, широкой, тёплой ладонью, как делал это всегда, после чего добавил. — Подумай, пожалуйста, над нашим разговором.       Какаши только кивнул. Через несколько секунд входная дверь негромко хлопнула, знаменуя собой наступление полной тишины. Сакумо неспеша подошёл к окну, провожая ребёнка взглядом.       Мужчина знал наверняка — его любимый кроха на самом деле полный трепета и нежности мальчик. Какаши неизменно ждал отца с миссий, настойчиво требуя рассказать в мельчайших подробностях, как всё было, и всегда не показательно, но довольно очевидно печалился, стоило Хатаке-старшему только заикнуться о новом высокоранговом задании. Мальчик с неустанным рвением помогал мужчине, напоминая о лекарствах или перевязках, когда тот возвращался домой сильно потрёпанным. И особенно приятное для Сакумо зрелище — вид горящих, как звёздочки, смоляных, почти кукольных глазок и напряжённых кулачков, когда мужчина, трепля сына по пушистой белёсой макушке, говорил, как гордится им.       Рин, Гай, Асума, Куренай и остальные, хоть и неосознанно, но тоже чувствовали ласковую натуру Какаши, а потому тянулись к товарищу как цветы к солнечному свету. Однако под шелухой натасканной педантичности и невесть откуда взявшегося скрипучего перфекционизма этой стороне трудно было пробиться и стать очевидной. И всё же Сакумо надеялся, что когда-нибудь сын сможет выразить ту любовь и заботу, что плескались в нём, как большие цветастые рыбки кои в воде, дабы мир увидел его так, как видел сам Хатаке-старший. Особенно сильно мужчина желал, чтобы таким Какаши заметил Обито.       ***       — Рин, молодец, делаешь большие успехи в ниндзюцу, но не бойся использовать силу. В твоих ударах её по-прежнему не хватает, — назидательно наставлял молодой парень, что уже, однако, являлся талантливейшим джонином Конохи и был обожаем многими жителями деревни.       — Хорошо, Минато-сенсей.       Тренировка ребят подходила к концу. За этот день с них сошло уже семь потов, поэтому сейчас они загнанно смотрели на учителя, подводящего итоги, который, кажется, даже не запарился. Конечно, преимущественно так смотрел только Обито.       — Что насчёт тебя, Об-, — хотел было продолжить Минато, однако остановился на полуслове, недовольно глядя на Учиха, которого, кажется, больше интересовало разглядывание фиолетовых полосок на красивом лице куноичи, нежели советы учителя.       Какаши насупился и от всей души вдарил по ноге сокомандника пяткой.       — Ай, блин! Да за что? — реакция мальчика не заставила себя долго ждать. — Какой же ты противный, Бакаши! Терпеть тебя ненавижу!       И попытался пнуть товарища в ответ по заднице. Предсказуемо безуспешно.       — Пожалуйста, хватит! — начала вразумлять напарников Рин Нохара, которой время от времени приходилось осаждать как с цепи сорвавшихся мальчишек. — Мы же почти закончили, скоро по домам пойдём.       — Рин права, так что успокойтесь. Сейчас же, — спокойно, однако твёрдо настоял Минато.       Когда дело касалось Рин, Обито не нужно было повторять дважды. Он быстро остудил свой пыл, демонстративно отдаляясь от оппонента, всё ещё зло зыркая в его сторону, будто мог пнуть одним лишь взглядом.       Какаши на это только цокнул и максимально, насколько мог, закатил глаза.       — Обито, — возвращая детей с небес на землю, продолжил сенсей, — успешно улучшаешь свои навыки, я вижу динамику, однако внимательность необходима тебе первым делом.       — Да, Минато-сенсей.       — Что касается тебя, Какаши, — учитель направил взгляд на последнего ученика.       Намикадзе не покривил бы душой, сказав, что искреннее любит каждого своего подопечного: и миролюбивую Рин, и непоседливого Обито, и выдающегося Какаши. И всё же, как ни старался он не выделять никого из группы, к последнему юноша питал особого рода чувства. Минато не связывал это с исключительностью маленького гения. Совсем нет. Дело в том, что Хатаке был похож на крохотного волчонка, которого яро хотелось приручить, но тот упорно отказывался идти на контакт. Намикадзе неустанно этот контакт искал.       — У тебя всё та же история. Блестящая техника, но не забывай, что ты работаешь не в одиночку.       — Да, сенсей.       Расходились они все в разные стороны, однако Минато пошёл следом за Обито. Так сложилось, что всех членов команды дома кто-то ждал. Даже Намикадзе возвращался после работы к прекрасной Кушине. Учиха же, будучи сиротой, всегда приходил в пустые, холодные стены, больше похожие на полый сосуд, нежели на уютное, комфортное жилище. Минато находил это ужасно несправедливым, а потому иногда прохаживался немного после тренировок с Обито в сторону его дома, дабы ненужные мысли не съедали ученика, хотя, кажется, они всё равно это делали.       — Так расстроился из-за Какаши? — попытался деликатно начать сенсей, смотря на выглядевшего сегодня особенно понуро Учиха. Он всегда оставался немного подавленным после стычек с товарищем, однако в этот раз совсем выцвел.       — Да, блин, просто кто-то ведёт себя как напыщенная свинья! — тут же разразился Обито, будто Минато нажал на невидимый спусковой крючок. — Я просто не понимаю — почему?! Почему нельзя вести себя нормально?! Я ничего ему не сделал, а он вечно бодается как баран! Ну не всем же быть такими одарёнными, ну и что с того? И, главное, я же видел, что он мирным может быть, сенсей! Я, это, как-то на базаре с ним случайно пересёкся, ну, когда он с отцом был. Ну так вот. Он нормально на него смотрел, нормально разговаривал! А не так, будто щас голову откусит! Я бы… хотел пообщаться с ним… ну… таким.       Мальчик всхлипнул. Последнюю часть тирады Учиха буквально прошептал, покрываясь красными пятнами, словно признавался сенсею в каком-то непотребстве. Закончив, Обито бесцельно посмотрел в сторону. Ладони его были в карманах, а нижняя губа выдвинута вперёд. Он пытался скрыть накатившую горечь и обиду, однако всё было написано у него на лбу. «Нехорошо» — подумал сенсей. Шиноби необходимо брать верх над своими эмоциями, однако то ещё будет. Минато видел в Обито огромный потенциал и стремился раскрыть его всеми имеющимися силами.       — Вот оно что, — голосом полной ласки заключил Намикадзе, трепля мальчика по стоящим ёжиком волосам. — Мне жаль, что ты так переживаешь, но, я думаю, тебе не стоит настолько сильно расстраиваться. Люди не рождаются ощетинившимися. Их что-то вынуждает так себя вести, понимаешь? Заноза, которую необходимо отыскать. Больная точка, что важно залечить. Я уверен, у Какаши есть свои причины быть закрытым от нас, и как только мы разберёмся с ними, он предстанет перед нами совсем другим человеком. В любом случае, я с ним поговорю.       – Только вы, это, не говорите всё то, что я вам сказал, хорошо? — мальчик сконфуженно переминался с ноги на ногу.       — Конечно, Обито.       — Хех, тогда спасибо вам! — видеть лучезарную улыбку Обито и широко распахнутые ониксовые глаза было намного привычнее и правильнее. — Я тогда пошёл. До завтра, сенсей!       — До завтра, Обито.       ***       Когда Какаши подходил к дому, на улице уже начинало смеркаться, а потому в каждом встречном здании постепенно зажигался тёплый, жёлтый обволакивающий свет, что мягко пробивался из окон на улицу, ненавязчиво освещая мальчику путь, как маленький фонарик. Свечение трепыхалось только тогда, когда его перекрывал чей-нибудь силуэт, видневшийся через оконную раму.       Присмотревшись, Какаши увидел, как через кухонное окно и его дома видно небольшое мельтешение, а вскоре почувствовал аппетитный запах свежеприготовленной пищи. Отец готовил ужин к приходу сына. Только сейчас мальчик понял, насколько сильно у него сосёт под ложечкой. Вообще, видеть выдающегося джонина Конохи, прославившегося как Белый Клык и имеющего силу под стать кому-нибудь из трёх легендарных саннинов, в синеватом фартучке с ромашками, нарезающего картофелину кубиками, ощущалось довольно странно, но в этом и был весь Сакумо Хатаке.       — О, котёнок, уже вернулся? Мой руки и проходи. Ты как раз к столу, — приглашал мужчина, заканчивая насвистывать лишь одному ему известный мотив.       Когда семья приступила к еде, отец спросил то, что интересовало его почти ежедневно.       — Как твой день, Какаши?       — Неплохо, па. Выполняли новые задания, которые поручил Минато-сенсей, — тут до этого расслабленный ребёнок вдруг нахохлился и стал похож на недовольного воробья. — А оболтус Обито опять опоздал!       Какаши так взвился, что яростно направил кусок солёной сайры в рот, позабыв о неснятой маске, из-за чего ойкнул, случайно тюкнув себя по носу палочками.       Сакумо утомлённо улыбнулся, склонив голову набок. Это русло диалога было слишком предсказуемым.       — Котёнок, скажи, пожалуйста. Обито тебе так не нравится только потому, что кажется нерасторопным?       — Он не кажется, па! Он есть.       — Ну хорошо. Допустим, Обито и правда не самый смышлёный шиноби. И что с того?       Какаши всматривался в отца, точно сканируя, проверяя, действительно ли его интересует нечто настолько очевидное.       — Ну как это «что с того», пап? Ниндзя обязан быть собранным и находчивым. Как же он тогда исполнит правило три: «шиноби всегда должен видеть скрытый смысл в скрытом смысле» или прави-.       — Постой, Какаши, подожди, — Сакумо остановил тираду сына поднятой ладонью. — Я тебя понял, но что, на твой взгляд, случится, если ниндзя нарушит правило?       Пепельные, как от золы, бровки Какаши на миг подпрыгнули вверх, однако быстро вернулись на место, скрывая порывающиеся выскользнуть наружу удивление на пару с неверием. Хатаке-младший отреагировал так, будто его отец с каменным лицом заявил об увиденном в лесу ёкае.       — Ну пап! У тебя очень странные вопросы. Я не верю, что ты не понимаешь, в чëм здесь суть! Это же ясно как день. Шиноби провалит миссию, подвергнет опасности себя, свою команду. Всю деревню, в конце концов! — Какаши чеканил с таким напором, будто бы не верил, что само складывание слов в такие предложения являлось допустимым.       — То есть, в таком случае правонарушитель будет плохим шиноби?       — Да!       — Но плохой шиноби и плохой человек — вещи разные, котёнок. Можно быть плохим ниндзя, но хорошим человеком. Однако бывает и так, что хороший шиноби на деле оказывается ужасным человеком. Это очень-очень страшно, понимаешь, Какаши? Может, Обито и не самый одарённый боец, но у него доброе сердце. Разве ты бы не хотел быть к нему ближе?       Мальчик хмуро таранил взглядом тарелку, перебирая хаси овощи и морща аккуратный носик, как недовольный ёжик, и, кажется, почти пыхтел.       — С такими людьми якшаться, только тугодумство поощрять. Это неправильно, — Какаши лепетал почти неслышно, однако острый слух мужчины расслышал всё прекрасно.       — Неправильно? Это поэтому ты только пренебрежительно отзываешься об Обито? Потому что в ином ключе не можешь себе этого позволить? — Сакумо смотрел почти сочувственно, уложив подбородок на ладони. Его ребёнок прямо на глазах зачем-то совал себе в колёса совершенно ненужные палки, доставляя лишние душевные терзания. Мужчину не могло это не трогать.       — Да всё я могу, па! Просто сам дурак Обито повода не даёт.       — А ты бы хотел? Без повода, — интересовался отец.       — Пап, да ну глупости всё эт-.       — Ты бы хотел? — не дав договорить, с напором повторил Сакумо, особенно выделяя первое слово. — Какаши, мне неинтересно, что правильно, а что нет. Ты мой сын и мне важно узнать, что в первую очередь желаешь ты. Ни как шиноби. Как мой ребёнок.       Какаши молчал. Он вжал голову в плечи, так что и без того небольшой комплекции мальчик теперь казался совсем крохотным. Хатаке-младший смотрел в сторону, медленно перебирая пальцы на столе.       — Ну так что?       — Нет, не хотел, — ответ прозвучал совсем тихо, робко. Какаши покачивал головой из стороны в сторону, хотя обычно не дополнял речь лишними телодвижениями. Сейчас же он словно пытался убедить в собственных словах в первую очередь самого себя, а не кого-либо ещё. Поверить в них самостоятельно, а не уверить другого.       Сакумо подождал ещё пару секунд на случай, если сын захотел бы что-то добавить, однако Какаши больше не произнёс ни слова.       — Что ж, хорошо.       Подавленный и погашенный вид сына уже само по себе непростое зрелище, а если знать, что ты непосредственно приложил к этому руку, наведя юную головку на мрачные размышления, то становилось почти невыносимо, и всё же мужчина осознавал, что такие беседы неизбежны. Издержки родительства.       Однако тут в голове Сакумо зародился гениальный план. Он встал из-за стола под видом простой уборки посуды, а когда оказался сзади ребёнка, то в мгновении ока приложился губами к голой щеке мальчика, резко дунув.       Раздался пронзительный звук, как от хлопушки, Какаши резко вздрогнул и забился в руках отца как уж на сковородке, отчаянно пища.       — Ну пап! Я же уже не ребёнок! Ну па-а-ап-а-а! Хватит! Щекотно же! — взятый врасплох «заложник» продолжал яро биться в поисках свободы, однако глазки его заметно повеселели, а на щеках появился румянец от улыбки.       — Не маленький, говоришь? Ой, ну тогда простите, Мистер Большой, я обознался, но не мог ничего с собой поделать. Вы позволили врагу оказаться позади вас.       Хатаке ещё немного потрепал сына в больших, сильных, натруженных руках, после чего произнёс уже спокойнее.       — Ладно, котёнок, давай немного здесь приберёмся, а потом будем потихоньку укладываться.       — Давай, па.       — Какаши.       — М?       — Я люблю тебя.       — И я тебя, пап.       Само собой, Сакумо не поверил ни единому слову сына насчёт Обито, однако меньшее, что сейчас хотел делать мужчина — ещё сильнее выкручивать и так потрёпанного болезненной безукоризненностью ребёнка, тем более на ночь глядя. Хатаке-старший прекрасно понимал, что мало какой человек в принципе, а уж тем более настырный Какаши так быстро пересмотрит собственные взгляды на мир и людей в нём. Что для Сакумо было важнее, так это то, что он наконец-то обнаружил корень зла. Нашёл ту самую занозу, которая всегда находилась где-то поблизости, но ловко ускользала от цепкого родительского взгляда, порывая сына раз за разом наступать себе на горло, изводя бесчисленными количеством бессмысленных ограничений. Застилала глаза, убеждая, что иначе нельзя.       Разумеется, обнаружение причин проблемы не равносильно её решению, однако оно помогало определить вектор дальнейших действий, которым Сакумо будет безукоризненно следовать, дабы помочь Какаши.       И он обязательно поможет.       ***       Обито и Рин уже разошлись кто куда, когда Какаши с Минато продолжили тренироваться на полигоне. «Обалдуй Обито, наверное, уже лопнул от радости где-нибудь за кустом» — старался не думать Хатаке, что не выходило у него от слова совсем, в отличии от занятий с сенсеем, где он делал большие успехи. В некоторых манёврах Намикадзе с довольством признавал, что ему приходилось поднапрячься, дабы справиться с учеником. Приближался экзамен на джонина и с виду совсем хилый мальчонка вознамерился принять в нём участие, а потому в последнее время Минато занимался с ним дополнительно. Несмотря на юный возраст и не внушающее ужаса телосложение, юноша был уверен — Какаши сдаст.       По окончанию тренировки, когда Хатаке уже было хотел возвращаться, Минато нагнал его.       — Ты не против, если я немного пройдусь с тобой?       Мальчик кивнул. Какое-то время шиноби шли молча.       — Какаши, скажи, тебе нравится твоя команда? Если бы была возможность поменять ребят, ты бы ею воспользовался?       Мальчик поднял голову. Он прекрасно понимал в какую сторону клонил учитель.       — Минато-сенсей, мне не принципиально. Я смогу работать с кем угодно.       — Тогда почему ты так отрешён от Обито и Рин? Знаешь, им бы взаправду хотелось бы общаться с тобой лучше. — Намикадзе решил не тянуть кота за хвост.       — Минато-сенсей, — Какаши развернулся всем телом к учителю, строго смотря на того снизу вверх, — я знаю, о чём вы хотите со мной поговорить. Мне понятна необходимость кооперативности в деле шиноби, поэтому я никогда не перечил и не буду перечить вам, когда вы поручаете мне работу в группе. Я сделаю всё, что вы скажите, но как достойному ниндзя, мне так же хорошо известны мои сильные и слабые стороны, и я прекрасно знаю, что намного эффективнее в одиночку.       Минато замотал головой.       — Какаши, я очень рад, что ты понимаешь значимость таких вещей, как сотрудничество для общего дела. Это правда важно, но, когда я говорю о командной работе, я имею в виду не только совместные усилия для лучшего достижения цели. Мне бы хотелось, чтобы ты помимо прочего разглядел в своих товарищах близких для себя людей, Какаши. Нашёл в них друзей, понимаешь?       Хатаке ощутил резкое чувство дежавю. Ему начало казаться, что все вокруг сговорились.       — Извините, но мне это не нужно, сенсей.       — Какаши, — Намикадзе не сдавался. Ему было важно донести свою мысль до мальчика. Он понимал, что юный Хатаке ошибался, и эта ошибка в будущем могла стоить ему очень многого. — Я думаю, ты заблуждаешься. Шиноби не только бесстрастный страж своей деревни. В первую очередь мы обычные люди из плоти и крови, понимаешь? А человеку нужен человек, Какаши. Путь ниндзя соткан из боли и страданий, и я бы очень не хотел, чтобы ты делал себе больно там, где этого можно избежать.       Они стояли на перекрёстке, и Минато смотрел на подопечного пронзительным взглядом ясных глаз, в котором отражалось само небо. В его пышные, растрёпанные пшеничные пряди зарывались маленькие лучики закатного солнца так, что волосы Намикадзе отливали благородным металлом. Сам он возвышался подобно статуе какого-нибудь божества, сошедшего с небес. Какаши было немного неловко под его пристальным взглядом, и он потирал коричневую плечевую лямку на груди, но всё же твёрдо ответил.       — Спасибо за беспокойство, Минато-сенсей, но я знаю, что справлюсь и без людей рядом.       Минато снисходительно улыбнулся, положив руку ребёнку на плечо.        — Я верю, что однажды ты услышишь меня, Какаши.       — До свидания, сенсей.       — До свидания, Какаши.              Новость об успешной сдаче экзамена на джонина не стала сюрпризом для Какаши. Не стала она таковой и для окружающих, однако очарованная мальчиком Рин всё же организовала вручение подарков для Хатаке по случаю. Все что-то подарили юному дарованию.       Все. Кроме Обито.       Но важным это уже не было.       Ведь началась война.       Предстояла первая миссия Какаши в качестве военного капитана команды. Он не волновался. Волнуются только те, кто пинал балду ранее и теперь не уверен в своих способностях. Хатаке же отточил их до совершенства. Единственное, что его беспокоило, так это как бы не пришлось вытаскивать огромную задницу нерадивого Учиха из какого-нибудь дупла или компостной ямы.              Обито не пришлось вытаскивать.       Обито вытащил их всех.       ***       Когда произошёл обвал пещеры вблизи Моста Каннаби — стратегической цели команды Минато — Какаши на одних рефлексах успел схватиться мёртвой хваткой за Учиха, что оттолкнул сокомандника от града летящих на него валунов, спасая тому жизнь, однако в обмен подставляя свою. Теперь же они летели вниз вдвоём над кусками гигантских камней, скатывающихся на огромной скорости с чудовищным грохотом. Обито чудом не завалило полностью, однако половина его тела намертво была прижата неподъёмными глыбами, из-под которых уже натекала лужа алой густой крови, похожей на ужасающий морской прилив, что Какаши никогда не хотел бы наблюдать. Лёгкие забил тошнотворный запах железа. Хатаке было страшно заглянуть под камень. Он боялся увидеть перемолотую в голое, сырое мясо часть тела. Впервые в жизни мальчика пугала кровь.       — К-какаши… — Хатаке не узнавал этот надорванный голос. Он не хотел сталкиваться с его обладателем, однако на негнущихся, закостенелых конечностях всё-таки подполз к Обито.       Учиха был бледен как полотно. Веко его видимого глаза дёрнулось, показывая Какаши красный Шаринган. Шаринган, о котором так давно мечтал Обито. Шаринган, который теперь так сильно напоминал о хлюпающей крови под леденеющим телом. Какаши не хотел его видеть. Какаши не мог на него не смотреть.       Обескровленные, сухие, синие, как у утопленника, губы почти не двигались, когда Обито еле слышно залепетал.       — Мне так жаль, что я не подарил тебе ничего на становление джонином. Я верю, что ты станешь выдающимся шиноби и защитишь бесчисленное количество людей, Какаши, — Учиха забулькал и маленькие струйки чёрной крови побежали по выцветшим щекам. Они присоединились к большому алому пятну снизу. Слабый, затухающий, как спичка, голос громогласного и бойкого Обито казался противоестественной, омерзительной ошибкой. Какаши с ужасом осознал, что почти не разбирает его из-за набатом бьющейся в висках крови. В эту ночь Хатаке услышал самый страшный звук из возможных — затихающий голос умирающего товарища.       Какаши почти не моргал, неотрывно глядя единственным уцелевшим глазом в тускнеющий зрачок Обито. Учиха смотрел сквозь него в пустоту невидящим, мутным, как у рыбы, взглядом. Хатаке был в ужасе от понимания, что пойдет следом за этой пустотой. Какаши отчаянно пытался заметить вздымающуюся грудь Обито. Она не двигалась.       — Я бы хотел подарить тебе это, — с такими словами Учиха вынул из глазницы Шаринган восковыми, не сгибающимися пальцами, протягивая его Какаши. Обито почти не морщился. Его лицо, лишённое всех эмоций, было похоже на слепок.       От протянутой ладони веяло могильным холодом. Хатаке хотел взять глаз. Хатаке не двигался. Впервые в жизни страх, паника и ревущее отчаяние сковали тело настолько, что перекрыли доступ к отточенным рефлексам. Мышцы, обычно двигающиеся сами по себе, теперь лишили мальчика даже самых элементарных действий.       Шаринган взяла Рин, сидевшая всё это время рядом. Ей тоже было нелегко — из глаз катились слёзы большими, тяжёлыми горячими каплями, однако руки её не дрогнули, когда она пересаживала глаз напарника. Её тело шевелилось, зная своё дело. Тело Какаши оставалось вкопанным. Чуунины смогли сделать всё. Новоиспечённый джонин, под чьей ответственностью и была команда — ничего.       Хатаке ощущал все чувства и абсолютную, полую пустоту разом. В грудине бешеной птицей трепыхалось сердце, но Какаши не чувствовал себя живым или даже существующим. Он был точно тряпичная кукла, неспособный сопротивляться ничему и никому. Мальчик ничего не понимал. Не мог. Не получалось. Головы не было. Разума не существовало. Тела — тоже.       Лишь крохотная улыбка одними уголками маленьких, неживых губ, произнёсших.       — Прощай, Какаши...       «Обито…» — единственная мысль, сумевшая зародиться в воспалённом сознании, перед яркой жёлтой вспышкой, похожей на молнию, и последующим небытием.       ***       — Обито! — первое, о чём подумал Какаши, приходя в сознании. Он как ошпаренный подорвался с больничной койки, норовя двинуться вперёд. Весь потенциал движений, перекрытый на поле боя, теперь окатил тренированные мускулы с новой силой. На периферии возникло мельтешение.        — Тш-тш-тш, Какаши, ты что, не вставай так резко! Мне позвать ирьёнинов? — Сакумо выглядел постаревшим минимум на несколько лет. Конечно, не последнюю роль в этом сыграла работа мужчины на передовой, как одной из лучших боевых единиц Конохи, однако Какаши прекрасно помнил, как расцветало лицо отца при виде живого и невредимого сына независимо от тяжести собственных повреждений. Будь то сильнейшие переломы или глубокие раны, Сакумо никогда не казался больным, когда видел рядом своего целого и здорового ребёнка. Сейчас же мучительная неизвестность насчёт состояния Какаши извела мужчину сильнее всякого вражеского войска. Осунувшийся, небритый, с тенью огромных, тяжёлых синяков под глазами — отец выглядел до странного искажённо. У Какаши сжималось сердце от подобного зрелища.       В палате было прохладно, крепко пахло настоями и отварами всевозможной направленности. В воздухе слабой вибраций отдавалась медицинская чакра, пуская вдоль позвоночника колючие мурашки. Мальчик был уверен, что никогда не привыкнет к такой атмосфере.       — О Ками-сама, Какаши… Я так счастлив, что всё обошлось, — дёргано выдыхал Сакумо, прижимаясь сухими губами к мокрому виску сына, нежно оглаживая грубыми, но ласковыми пальцами продольный красный шрам, проходящий через левый глаз Какаши.       — Пап, па-ап? — сиплым и хриплым, не своим голосом спрашивал ребёнок. — А Обито? Рин? Минато-сенсей?..       — Они в соседней палате. Я подожду тебя здесь, хорошо?       Кивнув, Какаши пошёл так, словно никогда в жизни не использовал ноги по назначению. Несколько метров от одной больничной комнаты до другой казались самым непреодолимым препятствием в его жизни. Дверная ручка стала настолько тяжёлой, что дрожащие ладони еле-как смогли с ней совладать.       За распахнутой дверью рассеянный взгляд первым делом смог выцепить две стоящие возле кровати фигуры. Минато выглядел нормально, лишь его глаза выдавали усталость юноши. На Рин было много ссадин и царапин, но она тоже казалась целой. Завидев Какаши, Нохара дёрнулась было к нему, однако понимая, что сейчас не лучшее время для разговоров, осталась на месте. До Хатаке донеслось лишь тихое:       — Ты в порядке?       — Да, — и после небольшой паузы. — А ты?       — Тоже.       Минато аккуратно коснулся плеча куноичи, прежде чем наклонился к её уху.       — Давай пока оставим ребят и вернёмся позже, — Рин кивнула.       Когда дверь за уходящими захлопнулась, наступила гробовая тишина. Какаши понял, что он остался один на один с ним. Всё существо мальчика яростно противилось и хотело выбежать из палаты, однако Хатаке тут же унял эти мысли. Он бы никогда себя не простил за такое. Превозмогая ужасную боль в шее, Какаши заставил себя посмотреть в сторону больничной койки. Он не узнавал человека в ней.       Обито выглядел так, будто скинул за пару дней килограмм с десяток. Бледный, осунувшийся, слегка вытянутый, как сучок, Учиха казался таким призрачным и прозрачным, что Какаши боялся даже дышать в его сторону, а потому делал это через раз. Правая сторона мальчика была как обмазанная мелом — почти излучала свет от своей белизны. Лицо Обито же наполовину исполосовали уродливые шрамы, отчего одна его часть больше походила на витиеватую, замысловатый маску, чем на кожу.       Однако важно было лишь одно. Обито остался жив.       С того момента, как Какаши зашёл в палату, Учиха не произнёс ни звука, но его взгляд говорил о многом. Мальчик смотрел на товарища напугано. Хатаке вдруг отчётливо увидел в Обито маленького зверька, что, наученный горьким опытом общения с людьми, теперь бился в самый дальний угол, норовя при случае укусить тянущуюся погладить руку. Какаши в один миг почувствовал себя самым ужасным человеком на свете. И отвратительнейшим шиноби. Все слова застряли в глотке маслянистым, жирным комком. Несколько мгновений Хатаке хотел, как прежде, огрызнуться на товарища и уйти восвояси, однако мальчик не позволил себе этого сделать.       Обито ждал, что Какаши начнёт попрекать его. Учиха думал, что услышит каким плохим шиноби является, как необдуманно он поступил, настояв на передаче Шарингана и спасении Рин в ущерб миссии. Обито не сомневался, что поступил правильно и готовился оборонять себя от словесных атак, хотя сил не было от слова совсем, но то, что он услышал, поразило его до глубины души.       — Ты спас мне жизнь, Обито. Прости меня... и спасибо тебе, — Учиха был уверен, что ослышался.       Когда же никаких больше слов от напарника не последовало, на лице Обито растянулась мягкая, сконфуженная улыбка. Он почесал возле уха пальцем.       — Эй… тебя чего это, Какаши… тоже камнем приложило? — издёвка, однако совсем беззлобная, скорее как у маленького щенка, который постепенно, учась выражать ласку лизанием, а не кусанием, всё ещё робко покусывал хозяина.       Какаши это чувствовал. Его уголки губ побежали вверх. В грудине свело горячим, приятным спазмом.       — Похоже на то, — сейчас Хатаке уже не сомневался, что улыбку видно даже через маску.       Какое-то время мальчики сидели в тишине, однако она была совершенно новой для них. Уютной, обволакивающей.       Какаши с радостью заметил, что Шаринган удалось сохранить, и Обито не станет слепым, хотя он и так знал, что Учиха таковым не будет. В случае чего Хатаке отдал бы свой глаз без промедления.       — Обито, а ты хочешь вернуть себе Шаринган?       — Нет, — категорично замотал головой мальчик. — Это подарок. Он теперь твой в любом случае.       Какаши посмотрел в сторону. Тело Обито всё ещё била слабая, мелкая дрожь, отчего казалось, что в глазах Хатаке рябило. Необычное, доселе неведомое чувство окутывало грудь ребёнка, точно объятия. Эта та неизвестность, которая не пугала. Наоборот, утягивала с головой, приглашая окунуться в неё полностью. Хатаке не помнил, когда ему в последний раз надо было прилагать усилия, чтобы удерживать расползающуюся улыбку. Даже под маской ему было неловко.       — А хочешь... я как-нибудь покажу тебе своих нинкенов? — слова были непривычными, но пробовать их Какаши нравилось.       Обито широко распахнул уцелевший глаз. Он только пару раз видел издалека, как Хатаке тренирует своих боевых псов. О том, чтобы узнать о них что-то у Какаши, он даже не думал, хотя на самом деле хотел.       — Да, хочу. Очень хочу! — от радостных, живых ноток в голосе мальчика между рёбер Хатаке приятно булькнуло. Так было правильно.       — Ну что? Мир? — Учиха протягивал мизинец правой руки. Обито постарался улыбнуться. Правая сторона всё ещё с опозданием отзывалась на команды хозяина, а потому улыбка вышла кривой, немного перекошенной, но невероятно тёплой, счастливой и родной. Учиха больше не боялся. Он чувствовал себя в безопасности. Какаши с радостью отметил, что пострадавшая часть тела товарища не осталась парализованной.       Хатаке скрестил их пальцы.       — Мир.       ***       Через несколько дней на Коноху обрушился сильный ливень. Деревня, не дававшая себе продыху все военные дни, теперь, наконец-то, позволила своим изнурённым округам выдохнуть, оплакивая погибших на поле боя шиноби, не вернувшихся родителей, навечно оставшихся в земле маленьких детей и тех выживших, кто более никогда не будет цел и невредим. Ни за что не станет прежним.       Сакумо вышел на кухню за стаканом воды, когда почувствовал свежую влажную прохладу из-за приоткрытой на веранду двери. За ней на площадке находился маленький, лохматый силуэт. Какаши сидел так неестественно прямо и неподвижно, что его легко можно было спутать с каменным комаину, неустанно охраняющего преддверие старого синтоистского храма. Сакумо тихо и осторожно вышел к нему на улицу. Концентрированный запах озона и сырой земли забился в ноздри, расправляя грудную клетку.       — Решил подышать свежим воздухом, котёнок? Не против, если я присоединюсь?       Какаши слабо мотнул головой. Мужчина чувствовал, что нечто с силой гложет сына, оседая тяжёлым, ядовитым паром тому в груди, не давая пробиться даже свежему, пряному дождевому воздуху. Однако Сакумо не спешил лезть к мальчику с расспросами. Более того, опытный ниндзя догадывался, что терзает сердце ребёнка. К сожалению, война не обошла стороной ни одного жителя деревни. И всё же Сакумо терпеливо ждал, пока Какаши сам распахнёт перед отцом душу, как делал это всегда.       — Я всё… думал о случившемся, — подал, наконец, не свой голос мальчик.       Хатаке-старший не перебивал.       — Я всегда называл Обито трусом, а он даже не колебался, когда прыгнул за мной под обвал, — Какаши говорил тихо, почти шептал, точно мелкие шустрые капли могли его подслушать, осмеять и ручейками донести услышанное до ненужных ушей. Конечно же всё это было дождю ни к чему. — Он же так гордился своим кланом. Всюду таскал эти дурацкие очки и капли, чтоб ненароком не повредить глаза. Они были для него такой ценностью, но когда он был под камнем, то отдал свой глаз мне, понимаешь? Отдал самое дорогое мне, пап! Тому, кто ему и слова доброго не сказал!       С каждом словом маленькая фигурка Какаши становилась всё сгорбленнее и ниже. Голос — рванее.       — Пап, он мог сказать всё, что угодно. Мог признаться Рин в чувствах. Передать что-то Минато-сенсею или своему клану, но знаешь, что он сказал, пап, знаешь? Он сказал, как ему жаль, что он ничего не подарил мне на становление джонином. Последними его словами могли быть извинения передо мной! Перед тем, кто вечно называл его лентяем и бездарем, пап!       Дождь методично нашёптывал по крыше дома свой неизменный мотив. Даже в темноте Сакумо видел, как трясутся небольшие, острые плечики, покрытые зелёным домашним юката и как ходит ходуном нижняя губа под маской.       На горизонте далеко сверкнула молния, но грома слышно не было. Какаши всхлипнул.       — Правило двадцать пять…       Одна солёная слеза потекла по левой щеке мальчика, впитываясь в тёмную ткань маски.       — …шиноби никогда не…       Вторая слеза скользнула уже из правого глаза.       –… должен плакать.       К концу предложения Какаши рыдал уже навзрыд, икая и всхлипывая одновременно. Кажется, у него не получалось даже вздохнуть. Оставалось только глотать льющиеся непрекращающимся потоком слёзы. Мальчик повторял как мантру.       — Правило двадцать пять, правило двадцать пять…       Влажный ночной воздух отражался от стен дома завыванием, будто вторил огромной боли Какаши, выходящей наружу. У Сакумо разрывалось сердце от подобного зрелища. Вид страдающего сына был для него мучительнее самого тяжёлого пыточного ниндзюцу.       — Какаши…       — Нет, не смотри! — мальчик замотал головой, закрываясь от отца, как от удара. Вся его маска пропиталась соплями и слюнями. У Какаши была настоящая истерика. — Всё нормально! Просто глаза заслезились. Я сейчас их просто протру и-.       — Какаши, хватит, — твёрдо возразил отец, прижимая ребёнка к груди, закрывая большими, сильными руками, будто пряча от всего мира. Мальчик растворился в его объятиях, как соль в воде, так, что его почти не было видно. Он не прекращал рыдать. — Шиноби должны оставаться шиноби не только на поле боя, это правда. Но иногда люди просто люди, а дети просто дети. Ты ребёнок, Какаши, так позволь себе побыть им хоть немного. Я ведь никому ничего не расскажу, не отругаю. Никто ничего не увидит. Всё хорошо, мой маленький. Всё в порядке, мой хороший. Всё обошлось. Просто поплачь и ни о чём не думай. Тебе станет легче.       И Какаши плакал, позволяя дождю уносить все его страхи и тревоги как можно дальше, пока Сакумо плавно и мерно гладил мальчика по пушистым волосам, успокаивая. Водная стена окутала семью, возводя над ней невидимый высокий купол, защищающий её на пару с непроглядной ночью от лишних глаз и чужого присутствия, создавая личное, недоступное для других измерение. Их собственный, маленький мирок, существующий только для отца и сына, куда ни одна душа больше никогда не сможет попасть. Лишь они вдвоем, и никто более.       Понемногу успокаиваясь и приходя в себя, Какаши отстранился от отца. Он всхлипывал и гнусавил, однако уверенно произнёс:       — Те, кто нарушает правила мира шиноби — мусор.       Сакумо это немного расстроило. Мужчина думал, его мальчик, наконец, всё понял, но затем он услышал:       — Но те, кто отказывается помочь своим друзьям — хуже мусора.       Сакумо улыбнулся. Наверное, впервые в жизни Какаши произнёс это слово. Друзья.              Дождь плавно стихал, роняя последние неуклюжие капли, что подоспели на землю лишь в самый последний момент.       Но Какаши этого уже не видел. Он тихо спал в своей постели.       В эту ночь ему не снились кошмары.       ***       Время шло, деревня кусочек за кусочком, камень за камнем восстанавливалась после войны. На кладбищах становилось всё меньше скорбящих людей. Больничные палаты понемногу пустели. То же самое касалось и Обито. Учиха понемногу приходил в себя и уже вскоре мог тренироваться на том же уровне, что и до трагедии на мосту Каннаби. Минато радостно отмечал, что способности ученика заметно и стремительно росли, и связано это было далеко не только с новоприобретённым Шаринганом. Наладив отношения с Какаши, Учиха стало в разы легче тренироваться. Нет, Хатаке не начал выкладываться меньше на спаррингах, однако Обито понимал, что впредь ему нужно уворачиваться лишь от острых кунаев напарника, а не острых слов. Защищаться только от умелых техник, а не шквала критики. Конечно, Какаши всё ещё продолжал подначивать товарища, однако теперь он смеялся вместе с Учиха, а не над ним. Обито это чувствовал и радости его не было предела. Радовались все. И Минато с Рин в том числе.       Существенные перемены произошли и с Какаши. Касались они не только Учиха и Нохара. Хатаке в целом начал больше времени проводить с людьми, стал общительнее. Теперь мальчик охотнее отзывался на предложения других людей провести время вместе, сходить куда-нибудь. Даже на авантюры гиперактивного Гая Какаши стал соглашаться чаще, и тот был несказанно рад за своего вечного соперника.       Всё это замечал и Сакумо, однако от его проницательной натуры не укрылась другая, на первый взгляд незначительная деталь. Наверное, мужчина не смог бы назвать себя беспристрастным, оценивая внешность сына. Для него, как и для любого любящего родителя, его мальчик был самым прекрасным и обаятельным на свете, однако спроси кто Сакумо, он бы ответил, что Какаши объективно очень красив. Крепкая, точёная фигурка, аккуратные, ровные черты лица, глубокие острые глаза и интересные дымчатые волосы, помноженные на выдающиеся умения и от природы спокойный нрав делали Хатаке-младшего невообразимо притягательным молодым человеком даже с маской. Юные шиноби и куноичи уже достигли того возраста, когда в открытую глядели друг на друга с интересом. Сакумо с улыбкой отмечал, как девочки засматривались на Какаши, но о мальчике то же самое было сказать нельзя. Мужчина не помнил, чтобы хоть раз сын заикнулся хотя бы об одной девчушке, помимо Рин, да и о ней он говорил без трепета, разве что с дружеским. Так Сакумо начал думать о других возможных вариациях. И надумал.       Однополые отношения официально не были разрешены в Конохе, однако все знали об их распространённости настолько, что связи со своим полом уже превратились в негласную норму. Особенно этим злоупотребляли шиноби и куноичи, находящиеся в долгих миссиях без доступа к соответствующим партнёрам. Сакумо никогда к подобным методам не прибегал, однако был наслышан о них (Мужчина ни за что не забудет задание по молодости, в котором ему приходилось гонять из-за кустов любвеобильных товарищей, дабы хоть немного поспать). Хатаке, поначалу воспринявший такие неявные порядки в штыки, с возрастом стал относиться к ним спокойнее. Как, собственно, и ко многому другому. Сакумо решил для себя, что не станет спешить зазря, делая однозначные выводы насчёт предпочтений Какаши. В чём мужчина был уверен определённо, так это в том, что не зависимо от обстоятельств, он сделает всё возможное, чтобы сын чувствовал себя принятым, любимым и нужным.              В один погожий денёк, бесцельно шатаясь по деревенским улочкам, Какаши с Обито заметили интересную картину.       — Хей, Какаши, — толкнул приятеля Учиха, призывая обратить внимание на увиденное. — Они, похоже… встречаются?       Обито показывал на компанию джонинов, весело переговаривающихся друг с другом. Всё бы ничего, но один из них недвусмысленно поглаживал по бедру второго, совершенно не стесняясь своих действий. Оный шаловливую ладошку товарища явно чувствовал, однако не вёл и бровью, выглядя вполне довольным. Да, оба шиноби были мужчинами.       Какаши флегматично проследил за взглядом Обито.       — Да, похоже на то, — звучало настолько буднично, будто Хатаке видел подобное каждый день и на каждом углу, начиная от собственной комнаты, заканчивая кабинетом Хокаге.       — Какаши, а ты… как относишься к подобному? — Обито старательно делал вид, будто не заинтересован в ответе друга от слова совсем, однако Хатаке чувствовал, что тот буквально буравит его Шаринганом, явно намереваясь проделать дыру. Стало даже не по себе.       — Да нормально отношусь. Пусть делают, что хотят, — Какаши слегка подтянул маску. Его смущало такое пристальное внимание Обито.       — Здорово, — заключил Учиха, однако поспешил добавить, активно жестикулируя. –Только ты не подумай чего! Я тоже нормально отношусь! Мне просто было интересно, что ты думаешь.       После ответа Какаши, Обито будто стал дёрганее. Хатаке решил не забивать себе этим голову.       — Пойдём уж дальше.       — Ага, идём! — слишком уж довольно отозвался Учиха.       ***       –…и я стану, как Мадара. Он был одним из выдающихся шиноби на пару с первым Хокаге, представляешь! — Обито воодушевлённо рассказывал о своём клане.       Какаши не менее увлечённо его слушал. Ему нравилось, как многое мальчик мог рассказать об Учиха, и как вдохновлëно он это делал. Горячая речь Обито подстёгивала и Какашин интерес, хотя тот до конца честно не мог себе ответить: заворожён ли он увлекательной историей или же погружённым в рассказ Обито.       Мальчишки сидели на ветке большого дерева. Солнце уже клонилось к закату, на прощание раскрашивая небосклон широкими лиловыми мазками, от чего тот казался сахарным, но не тем приторным, хрустящим песком. Эта сладость растекалось по телу приятной, лёгкой нугой, даря расслабляющую тяжесть и улыбку.       Далеко за горизонтом кричали гулким клёкотом птицы, спешащие в свои гнёзда. Под деревом приглушённо начинали стрекотать сверчки. Воздух, прохладный и свежий, наполнял лёгкие, раскрывая их как крылья. Было приятно созерцать подобный пейзаж с кем-то. С Обито. За время их молодой, однако крепкой дружбы они успели достичь такого контакта, что тишина более не мешала им. Наоборот, укутывала, как мягкое покрывало, давая насладиться собой.       Какаши почувствовал, что что-то не так, когда Обито начал мельтешить. Он ёрзал на месте, широко болтал ногами, подёргивая правой ступнёй, и смотрел по сторонам, будто в предвкушении чего-то. Хатаке это взволновало.       — Обито?       — Какаши! Пожалуйста, послушай меня! Не перебивай, — Учиха дёрнулся на Хатаке, беря его ладони в свои, настолько резко, что тот чудом не шлёпнулся с ветки. Спасли отточенные тяжёлыми тренировками рефлексы. — Какаши, я так счастлив, что ты стал моим другом! Я та-а-ак дорожу нашей дружбой, ты вот даже представить себе этого не можешь! И мне бы очень не хотелось делать что-то, что могло бы ей навредить. И я бы никогда не стал и не собирался! Но после того случая… ну… в пещере, я вдруг представил, что могу тебе никогда не признаться! И мне стало страшно от этой мысли. В общем, была не была... Какаши! Ты мне очень-очень нравишься, ещё с поступления в Академию.       Сердце Какаши пропустило удар. Первые несколько секунд ему казалось, что он ослышался, но тонкий слух на пару с выжидающим, щенячьим выражением Обито говорили об обратном. Его ладони всё ещё были в горячих руках Учиха, однако начали покалывать от холода.       — Ну… скажи что-нибудь, — Обито смотрел заискивающе, украдкой, будто боялся спугнуть Какаши, как красивую бабочку с цветка.       — А-а… Рин?.. — единственное, что смогли выдать одеревеневшие губы.       — А, Рин, ну-у…– Учиха смущённо улыбнулся, потирая шею, точно извиняясь. — Знаешь, когда я поступал в Академию, она была первым человеком, кто признал меня, что ли. Заметил. То есть, понимаешь? Не абы кто, а красивая, милая и добрая девочка! И я был в таком восторге! Я же никогда не испытывал подобного раньше. И я захотел, чтобы это внимание было со мной всегда. А потом появился ты! Такой… не такой! Необыкновенный! У меня дух прям с первого взгляда захватило! Я рассчитывал, что мы подружимся и станем, ну… очень близки. А ты оказался вредным, так ещё и задиристым! Да и Рин повелась на тебя. И я приревновал, но сразу к обоим, понимаешь? Я потерял и внимание Рин, и возможность быть ближе к тебе. Но Рин была очень милой и доброй, я не мог на неё злиться, поэтому цапался только с тобой. Я надеялся, что, ну... если стану сильнее, ты, наконец, заметишь меня, но как-то не сложилось. Вот.       Обито, опустив глаза, оглаживал пальцами древесную кору. Какаши молчал. «Дурак-дурак-дурак-дурак!» — единственная мысль, что билась в потрясённом сознании, однако Хатаке понимал, что единственным дураком всё это время был он сам. Столько лет розни, перебранок и душевных страданий только из-за того, что когда-то маленький сварливый мальчик не ответил добром на добро. Возможно, всё бы сложилось иначе, но вместо этого он забрал столько лет жизни у себя и у Рин с Обито. Невосполнимая трата для обычного человека. Непозволительная роскошь для шиноби. Больно кольнуло сердце. Какаши чувствовал себя отвратительно. Совершенно не кстати вспомнились мост Каннаби и умирающее тело друга.       И в то же время Хатаке был восхищён Учиха. Столько лет вражды не отвратили мальчика от Какаши. Наоборот, тот теплел и лелеял мысль о возможном воссоединении с товарищем. Ни слова Хатаке, ни внешние обстоятельства, ни что-либо ещё не сдвинуло Обито с намеченного пути, и сейчас он в полной мере наслаждался близостью с желанным и долгожданным другом. Какаши почувствовал себя мягким, набитым ватой, как плюшевая игрушка. По телу приятным, пульсирующим ореолом расползалось тепло. Хатаке буквально размокал на глазах.       — Ну так что? — большой черно-красный глаз с замысловатым узором был полон надежды.       — Это взаимно, Обито, — слова с силой тянули уголки губ вверх. Какаши не мог им сопротивляться.       –Да! Да! Да! Какаши, я так люблю тебя! — Учиха был похож на фейерверк, рассыпавшийся столпом искр. Он сгрёб друга в охапку, фонтанируя безмерной радостью. Хатаке казалось, что то, как светится от счастья Обито, можно было наблюдать даже в самых дальних уголках Конохи.       — Дурак, задушишь!       — Я стану Хокаге, узаконю однополые браки, и ты возьмёшь мою фамилию! — Обито совершенно игнорировал брыкания Какаши. Впрочем, те были слишком слабыми.        — Это твой коварный план по возвращению Шарингана Учиха? — Хатаке не мог перестать улыбаться. Хоть идея Обито и показалась ему полной околесицей, но отчего-то щёки предательски заалели под стать закатному небу, а влюблённое сердце ускорило ритм.       — О да, я зол и коварен!       Окрылённые и счастливые, они ещё долго подтрунивали друг друга.       Лениво поглядывало на них лишь одно укатывающееся на большой круглый бок небесное светило.       ***       Обито и Какаши никогда и никому в открытую не заявляли о своих отношениях, но и не скрывали их, а потому вскоре всё для всех стало ясно как день. Первыми очевидность недружеской близости заметили бдительные Минато и Рин.       Команда возвращалась с задания. Учиха с Хатаке шли впереди, задорно переговариваясь.       — Смотри, как натренировался! — гордо заявлял Обито, демонстрируя Какаши напряжённый бицепс. — Скоро стану сильнее тебя! Буду тебя защищать.       — Избавь меня от своих влажных фантазий. — Хатаке фыркнул, но пощупать мускулы довольного, как кот, Учиха не отказался.       Минато наблюдал на озорство мальчишек со снисходительной улыбкой, однако вскоре сбавил шаг, подходя к Рин.        — Ты в порядке? Он ведь тебе нравится, — Намикадзе кивнул в сторону Какаши. — Или я ошибся?       — Мне правда было грустно какое-то время, — Рин начала робко, приглушённо, будто признавалась в большом проступке. — Честно говоря, мне и сейчас немного грустно, но, знаете, что, Минато-сенсей? Как только Обито с Какаши сблизились, наша команда стала такой сплочённой! Мы начали больше времени проводить вместе без ссор и стычек, столько много нового узнали друг о друге, представляете? Я думаю, наше совместное времяпрепровождение делает меня такой же счастливой, как если бы Какаши ответил взаимностью на мои чувства, так что всё обязательно будет хорошо, сенсей.       И Нохара лучезарно улыбнулась, невзирая на тень печали, что всё ещё падала на красивое девичье лицо.       Минато поверил ей.       — Хорошо, я рад. — учитель ласково погладил девочку по коротким каштановым волосам и прибавил шагу.       Наступали новые времена. Они сулили процветание Конохе.       И радость каждого жителя в ней.              — …а потом я его ударил, и тут всё бабам-бум! — Обито делился своими боевыми успехами с сокомандниками. Недавно Учиха смог пробудить Мангекьё Шаринган, и товарищи увлечённо слушали его историю. Конечно, местами преувеличенную, но это был Обито. Что с ним поделаешь? Вообще-то, на пару с Учиха, Хатаке тоже улучшил своё доудзюцу, и теперь оба мальчика могли смотреть друг на друга через призму затейливых угловатых узоров (Асума даже шутил на этот счёт, что ребята уже как женатики: полюбили друг друга, пробудили в один день Мангекьё Шаринган, проживут долго и счастливо и так же в один день радостно умрут).       Команда втроём с Рин и Какаши, обласканная греющими лучами солнца, лежала на открытой поляне. Сегодня троица могла позволить себе пробежаться по забегаловкам, наедаясь разных вкусностей до отвала (Обито объелся малиновых моти и ему стало плохо, Какаши неустанно с того момента повторял, что он его предупреждал) и просто проводя время вместе, говоря обо всём и ни о чём сразу.       — Это невероятно! Ты большой молодец, Обито. — восхитилась Нохара.       — Рин права, Обито. Ты замечательно проявил себя.       Мальчики уже встречались какое-то время, но Учиха всё никак не мог приучить себя к похвале Какаши, поэтому из раза в раз на щеках бутонами расцветали красные цветы смущения, и Обито спешил спрятать лицо и глупую улыбку в высокий клановский воротник, однако безнадёжно влюблённый глаз продолжал зыркать на Хатаке своим улучшенным геномом.       — А я теперь могу применять технику мистической ладони на расстоянии нескольких метров, — Рин жутко боялась, что её слова могли показаться бахвальством, однако запал Обито зацепил и Нохара, обнажая желание девочки поделиться с друзьями собственными достижениями. В конце концов, она так рьяно упорствовала ради них.       — Обалдеть, правда? Это же офигеть можно, как классно! Ты самая лучшая, Рин!       — Это неудивительно. Ты очень много тренировалась ради этого и получила заслуженный результат. Ты молодец.       Похвала ребят была оправдана. Рин являлась незаменимым членом команды. Без её впечатляющих навыков медицинского ниндзюцу мальчики давно ходили бы перекошенными во всевозможные и невозможные стороны, а Какаши в полной мере оправдывал бы звание пугала.       Нохара зарделась, мило подсвечивая румянцем фиолетовые полосы. Ей было ужасно приятно.       — Кстати, мы с Какаши хотим после у меня посидеть. Пойдёшь с нами, Рин? Поиграем в настолки или что-нибудь ещё сообразим.       –Ты хочешь, чтобы она увидела твой извращенский тандем из фотографий и больше никогда с тобой не общалась?       — Тц, ой, вот чья бы корова мычала, Бакаши! — Обито попытался лягнуть Хатаке. Попытка не увенчалась успехом, как и всегда, однако Какаши не мог не признать, как сложнее из раза в раз становилось уворачиваться от замахов Учиха. Не станет открытием, если в один прекрасный день Обито сможет нагнать Какаши на боевом поприще или даже обогнать его.       — Я… не могу, — Рин мечтательно вздохнула. Её шоколадные глаза лучились предвкушением, которым она, впрочем, не преминула поделиться с друзьями. Шёпотом, как большим секретом. — Кажется, я иду на свидание!       — С кем?! — подорвался с места ошарашенный Учиха.       — С кем? — вторил менее взбалмошный Хатаке, однако такой же заинтересованный.       — С тем парнем из Страны Тумана. Ну, на экзамене на чуунина ещё был, помните?       — Этот тот, что ль. С чёлочкой такой мотающейся?       — Да-да! Сначала я не смогла оценить его характер и красоту по достоинству, но потом очаровалась. И, кажется, это взаимно! — Нохара говорила по-прежнему тихо, однако бурлящий внутри неё горячей, пенящейся смесью энтузиазм тянул тембр её голоса с каждым словом всё выше и выше.       — Ну, разумеется, взаимно. Ещё бы было по-другому, — экспертно выносил свой вердикт с видом умудрённого человека Обито. — А, вообще-то, он тебя не достоин, Рин. Ты заслуживаешь гораздо большего!       — А представить, что на его месте мог бы оказаться ты, так всё становится в разы хуже.       — Ой, да хорош ты, блин!       — Я думаю пойти в синем кимоно! — улыбалась перебранкам мальчишек Нохара.       — О! Это то, которое у тебя на Танабата¹ было? Да?       — Да, оно самое!       — Отличный выбор, Рин! Наряд просто отпад! Хотя тебе всё к лицу.       — Он правда очень красивый, — поддакнул Какаши.       — Возьми ещё то кандзаси с фиолетовыми цветами. Оно прям вот твоё!       — Точно! Я совсем про него забыла. Спасибо, Обито.       — Нет проблем!       Ребята ещё долго с задором переговаривались, когда провожали подругу до дома.              Место, в котором жил Учиха, казалось очень отстранённым и одиноким, как крохотный островок в бескрайнем синем море. Стены выглядели хоть и крепкими, но обветшалыми и тусклыми, местами отлупливалась краска. Интерьер был выцветшим и помутневшим от времени. Половицы откликались протяжным скрипом, точно старый, причитающий самурай, вспоминая былое. В расщелинах тонких досок то и дело завывал, подобно маленькому ёкаю, ушлый сквозняк, то ли горюя, то ли отпугивая неожиданных гостей. И всё же было видно — Обито как мог обжил этот неприглядный уголок деревни, сделав его по-настоящему своим, и это сглаживало общую тоску дома, добавляя ему теплоты и уюта. Жилище находилось в чистоте и порядке, воздух не был затхлым. На кухонном столе лежали свежие фрукты, а в холодильнике — какая-никакая, но всё же приготовленная еда. С полок выглядывала одежда и разные побрякушки с миссий, с фотографий на мальчишек смотрели разнообразные выражения их же лиц и других ребят. Какаши с приятной щекоткой в желудке заметил, как увеличилось число снимков с тех пор, как они с Обито стали ближе. Учиха взаправду дорожил этими частичками прошлого.       — Кошмар, а ещё я извращенец. Боюсь представить, что ты можешь делать с этими фотографиями, пока никто не видит.       — Ой, да ну нормальные фотки! И, вообще, а ну хватит пошлятину мне тут разводить. Поменьше надо порнушку свою читать, чтобы в голову не лезло всякое-этакое!       — Ничего не могу обещать, — неисправимо пожимает плечами Хатаке.       — Вот пользуешься тем, что ты мне нравишься, а то бы уже давно за дверью стоял!       Несмотря на журение Какаши, Обито отчётливо чувствовал всем нутром разгорающееся собственное желание решиться на нечто необдуманное и опрометчивое.       И он решился.       Учиха дёрнулся в сторону гостя, фиксируя как в силках его щёки сухими ладонями, покрывшимся мраморной сеткой от волнения. Обито заглядывал в разномастные, широко распахнутые глаза, что судорожно бегали по лицу товарища в поисках ответа.       — Чт-       — Какаши, можно? — Учиха сглотнул, с небывалой нуждой смотря на кромку маски, подцепленную пальцами.       Хатаке кивнул.       Обито не мог вспомнить, чтобы когда-либо волнение захлёстывало его с такой убойной силой. Мальчик стягивал маску непозволительно медленно для шиноби, но иначе шок поразил бы его до самого основания. Учиха с выражением, точно откапывает клад, сантиметр за сантиметр обнажал личико Какаши, почти не моргая, боясь проглядеть момент истины и упустить его навсегда.       Ками-сама, он не может поверить. Как же долго он этого ждал! Кажется, даже лёгкие более не нуждались в кислороде, сполна насыщаясь одним лишь открывающимся видом.       Когда Какаши остался без маски, то поёжился с непривычки, ведя губами. Обито же стоял как вкопанный. Он не верил. Он, чёрт возьми, не верил, что рядом с ним всё это время под боком шастало настолько миловидное создание, и Учиха об этом даже не догадывался! Думал, конечно, но ведь не мыслил! Чувственные губки, аккуратный носик, чёткий овал лица, молочная кожа и, как вишенка на торте, миниатюрная родинка под губой отправляли Обито в окончательный и бесповоротный нокаут. В целом, Какаши был очень похож на отца, но обладал преимуществом в виде мягкости черт и концентрированного юношеского обаяния.       Обито не мог понять только одного. На кой чёрт Хатаке вообще с ним сражался? Он мог бы просто спустить маску, и Учиха уже был бы у его ног.       — Какаши, — Обито находился в абсолютном помешательстве. — Я намереваюсь поцеловать тебя и только попробуй мне помешать.       — Да давай уже, — Хатаке был разгорячён обгладывающим взглядом Учиха не меньше.       Обито накрыл чужие губы своими с глухим хлопком. Влажные, мягкие, тёплые — у Учихи в голове не укладывалось, как у смертоносного бойца могут быть настолько приятные губы. В них хотелось впиваться, мять, кромсать без остатка. Обито не отказывал себе в этом. Мальчик кусал, зализывал, гладил, проходился своим языком по чужому широко и влажно. И Какаши реагировал, подминаясь под Учиха. Комната увязла в мокрых громких хлюпах. Вдруг неожиданно Хатаке замычал.        О нет. Нет-нет-нет. Зря, очень зря.       Неискушённое ласками, гиперотзывчивое натруженное подростковое тело среагировало моментально, направляя ребристый, жаркий и склизкий комок возбуждения поначалу под рёбра, в живот, а после и под него, где происходили очевидные изменения.       Какаши не мог их не чувствовать, однако всё ещё льнул к партнёру как в забытьи, вылизывая тому рот и полностью отдавая себя в любимые руки.       Обито принял это за знак одобрения, а потому потянулся к поясу форменных штанов Хатаке. Какаши отскочил от него как ошпаренный с громким чавкающим звуком. Видеть его сейчас румяного, зацелованного, тёплого, но отошедшего было отдельной категорией пыток для Обито. Он был готов почти выть от отсутствия приятной тяжести хорошенького тела.       — Я… что-то сделал не так?       — Нет… нет. Всё хорошо, — мальчик дышал тяжело, как после добротного спарринга. — Просто я же не готовился! Давай пока… просто поспим вместе сегодня?       — Ниндзя должен быть готов к бою всегда, Какаши, — деланно поучительно протянул Учиха, поднимая указательный палец кверху.       — Ниндзя должен быть готов надрать зад, Обито, а не подставить его или у тебя всё иначе, м? — Шаринган выжидающе смотрел на Учиха с красноречиво поднятой шрамированной бровью.       — Иди уже, расправляй постель, а мне надо… Эм, в общем, я щас приду! — последствия знакомства со сладостью под названием «губы Какаши Хатаке» всё ещё давали о себе знать и с этим надо было что-то делать.       Какаши лишь фыркнул, но вскоре сосредоточил всё своё внимание на до сих пор саднящих губах. Мальчик осторожно прикоснулся к ним пальцами. Да, им определённо стоило найти с Обито общий язык раньше. Намного раньше.              Кровать в доме Учиха была не предназначена для двух людей, даже если эти люди — два субтильных подростка, однако влюблённым, что хотели буквально вжаться друг в друга все часы суток, подобное обстоятельство не представлялось проблемой. Какаши уже укрыл Обито покрывалом и готов был провалиться в сон, когда со стороны донеслось приглушённое.       — Эм, Какаши.       — М? — недовольное мычание.       — Мне немного жарко…       Хатаке выдохнул с весьма определённой недовольной тональностью, но всё же приспустил одеяло, прижимая спину партнёра к своей груди. Однако спокойствие не продлилось долго.       — Какаши…       — Ну чего на этот раз? —раздражённо.       — Вообще-то, я хотел быть большой ложкой...       Какаши резко перевернулся на другой бок, дёргая руку Обито на себя так сильно, будто намеревался выдрать ту с корнем. Учиха, ойкнув, тут же собственнически прижал к себе Хатаке, уткнулся носом в копну пепельных волос и сладко засопел.       Какаши же несколько минут провёл в настырном самоубеждении, что его сердце ни в коем разе не ускорило ритм от головокружительного запаха тела рядом и крепкого, опоясывающего его кольца рук.       Конечно же, безуспешно.       ***       –Ма-а, это кто тебя так разукрасил, котёнок? — мягко приподнимая сына за подбородок, интересовался Сакумо. Он разглядывал чуть припухшие губы Какаши, покрытые маленькими гематомками. — Сам прикусил или тренируетесь настолько резво?       — Тренируемся, па…– витиеватый узор на стене вдруг показался самым захватывающим зрелищем в мире, а потому мальчик устремил свой взгляд на него, перебирая палочками баклажаны в мисо-супе.       Сакумо на это только улыбнулся.       Конечно, было очевидно, что его мальчик рос, менялся, познавал новые грани себя. У него появлялись соответствующие интересы, но… Мужчина был действительно порядком озадачен, когда, проводив Какаши на занятия, обнаружил оставленную на веранде одну из похабных книжонок Джирайи вырвиглазного, оранжевого цвета, всю в закладках. И Сакумо определённо точно помнил, что не покупал ничего подобного в последнее время.       Не то, чтобы Хатаке был предвзят по отношению к легендарному саннину. Совсем нет. Мужчина глубоко уважал Джирайю за его силу, незаурядный ум, хоть и не всегда явную, но определённо существующую доброту, за специфическое, но всë же имеющееся чувство юмора, однако же… Сакумо поджал тонкие губы. Если Какаши вдруг подчерпнёт для себя что-то из сферы половых отношений из такого сомнительного чтива, что ж… Хатаке-старший не простит себе этого никогда. Это дело принципа. И отцовского долга.       Именно поэтому, дождавшись мальчика с тренировки, Сакумо сел вместе с ним за стол. Ребёнок уже предчувствуя неладное, сидел ровно, как штык. Мужчина глубоко вздохнул. Для него это тоже было своего рода испытание, необходимость и своевременность которого, он, впрочем, целиком и полностью осознавал.       — Какаши, сегодня мне нужно будет тебе рассказать кое-что очень важное. Ты готов?       Мальчик взволнованно, но решительно кивнул.       — Ну вот и славно, — заключил Сакумо, доставая увесистый фолиант, подозрительно походивший на медицинскую энциклопедию. — Значит, есть в мире пестики и тычинки…              — …так и появляются на свет дети. В том числе и ты, — заканчивая свой занимательный рассказ и захлопывая книгу, мужчина посмотрел на сына. Тот, казалось, не дышал. Лицо его оставалось бесстрастным, однако щёки под маской всё же зарумянились, как если бы были ущипаны морозцем. Правый глаз немного подёргивался.       — Я…я всё понял, пап…       Сакумо тепло заулыбался, откидывая назад мягкие серебряные пряди, падающие сыну на лицо. Тот забавно поморщился.       — Я понимаю, как это всё звучит, котёнок, мне самому было немного неловко, — повествование взаправду далось мужчине не самым простым образом. В частности, из-за того, что из-за щепетильной ситуации Какаши, Хатаке-старший постарался рассказать, насколько смог, как всё происходит и у двоих мужчин в том числе. Но всё это было неважно. Сакумо знал наверняка: он лучше будет повторять рассказанное бесчисленное количество раз, нежели допустит, чтобы сын снова причинил себе боль, будучи уверенным, что всё делает правильно. Хватит с него этих «правильностей».       — Если тебя что-то будет беспокоить, — продолжал мужчина, — я бы очень хотел, чтобы ты не стеснялся и спрашивал у меня. Я постараюсь помочь, чем смогу.       — Хорошо, пап… И спасибо тебе.       — Не за что, хороший, не за что.       Какаши был крайне благодарен отцу за заботу и понимание, однако всë же Ичу-Ичу, где попало, старался больше не оставлять.       ***       — Приходи сегодня ко мне вечером. Отец ушёл на миссию, и я думаю, что готов.       Прошептал, будто спросил «как дела?» у совершенно ошарашенного Обито Какаши во время спарринга.       Стоит ли говорить, что этот раунд Учиха продул с оглушительным треском.              Чем ближе становился вечер, тем явственнее ощущался холодок, пробегающий вдоль позвоночника Хатаке. Тем чаще он поглядывал на часы. Конечно, он подготовил себя. В конце концов, он хотел. Он ждал. И всё же тревожное чувство неизвестности маленьким, но изворотливым червячком заселилось между рёбер. Выкачивало весь воздух из грудины. Узлом перетягивало живот. Какаши нервозно поправил края домашнего юката.       Мальчик по надцатому разу проверял, всё ли он приготовил: защиту, масло, ткань на случай, если они наведут грязь, когда вдруг раздался стук. В тихом доме, где, казалось, единственным звуком было тараном бьющееся о рёбра сердце, костяшки о дерево казались оглушающими. Какаши подорвался к выходу.       Когда оба мальчика оказались на кровати, смотря друг на друга смущённым взглядом и не произнося ни слова, выглядели подростки, говоря начистоту, как два истукана. Неловкие, зелёные, юные, однако бесконечно влюблённые, они вглядывались в свои лица, силясь понять, как им следует начать. Как подступиться. Хатаке всё ещё потряхивало, однако к былому волнению присоединилось кое-что новое. Воспоминание. Знакомый, будоражащий запах кожи Обито забивался в ноздри, напоминая, каким приятным теплом ощущались ладони мальчика на спине. Талии. Как хорошо и волнительно было поджиматься под Учиха, когда его губы сладко ощущались на своих собственных. И насколько необычно, но будоражащее чувствовалась упругость затвердевшего, вставшего органа в тот вечер. Какаши вдруг явственно ощутил острую нужду в том, чтобы увидеть член Обито. Почувствовать его тяжесть. На себе. В себе. Хатаке сглотнул. Внутри грузными, горячими каплями начинало скатываться вниз жгучее возбуждение, набухая под животом. Между ног сладко потянуло. Мальчик проследил взглядом за глазом Обито. Тот метался от синячков на губах Какаши до цветастой скляночки и фольговых квадратных конвертиков на прикроватной тумбе. В полумраке комнаты его геном завораживающе поблёскивал. Как у кошки, посмотревшей ночью на свет. Голодной кошки. Хатаке понял, что Обито тоже вспоминал. Он тоже заведён.       — Какаши… я начну? — выдохнул мальчик, стремительно сокращая расстояние между их лицами.       — Да… Да, не мешкай, пожалуйста, — взвинченный, Хатаке не мог больше ждать.       Их губы сомкнулись, и Обито быстро перехватил инициативу, повалив партнёра на кровать. Учиха целовал напористо, с нетерпением, пуская в ход жадные до прикосновений ладони по тонкому, очерченному торсу. Какаши охотно отвечал, подставляясь ласкам всем изяществом своего тела. Жарко. Близко. Плотно. А хотелось бы ещё. Ещё и ещё, пока они не станут целиком и полностью едины. Неразрывны.       В паху нещадно ныло, и Какаши откровенно потирался об Учиха, хватаясь за крепкие, развитые плечи. Тот оторвался от терзаемых, налитых губ с влажным хлюпом. До его слуха донеслось обиженное мычание. Растрёпанный. Нуждающийся. Распылённый. Хатаке ещё не представал во взгляде Обито таким роскошным. Он поспешил спуститься вниз к бордовым упругим соскам, то вылизывая их слишком слабо, то покусывая чересчур сильно. Почти больно. Это немного сбивало возбуждение мальчика, однако тот решил не обращать на это внимание.       Когда Учиха добрался до эрегированного, набухшего члена Какаши с краснеющей головкой, то сжал его в ладони так сильно, что сделал больно. Обито стал елозить по сухому органу, сильно натирая. Хатаке дёрнулся на постели, сильно хмурясь. Это было неожиданно… Неприятно... Обито уловил смену настроения возлюбленного. Он встревожился.       — Ну… что? Как? — хрипло.       — Никак, — всё ещё корчась, подал монотонный голос мальчик. В нём более не слышалось возбуждённого запала, — давай уже попробуй внутри…       Учиха послушался, хотя понурость партнёра передалась и ему, делая его движения дёрганее. Рванее. Хуже.       — Надо лечь на бок и подтянуть ногу к себе. Так легче войдёт, — проговаривал вслух свои действия Какаши.       — И где ты этому только научился? — Обито попытался улыбнуться. Вышло так себе.       — Папа научил.       — Чего?! — бедный мальчик аж подпрыгнул. — Чем вы там с отцом занимаетесь?!       В лицо нерадивого Учиха прилетела пятка. Несильно, но ощутимо.        — Глупый, как тебе это вообще только в голову взбрело? Бери уже масло на тумбе, — Хатаке попытался вернуться к прежним ощущениям.       Обито достал пёструю склянку. У субстанции в ней был желтоватый оттенок и пряный аромат, как у полевой травы. Внутри предвкушающе заклокотало. Вот и всё. Скоро всё свершится. И он это почувствует. С Какаши. Вместе.       Хатаке тоже трепетал. Такой уровень близости, доселе ни разу не пробованный. Кто-то впервые будет в нём. Наяву. Не во сне. Он станет в точности, как один из героев романа Ича-Ича. В животе нетерпеливо щекотало. Сбившееся сердце раз за разом пропускало удары. Обито обмазал пальцы маслом. Вот он уже обводит кромку мышц по кругу. Вводит одну фалангу внутрь и… Ничего… Абсолютно ничего. Ни феерии чувств, не головокружительных ощущений. Только копошение сзади, не более.       Какаши рассеянно моргнул. Пальцы проходили свободно, боли не было, но… Вообще ничего не было. Он не понимал.       Замешательство мальчика перекинулось и на Учиха, от чего тот в смятении начал работать рукой хаотично, вразброс. Это не помогало. Обито то с силой наезжал на чувствительный сгусток внутри, так что Какаши рефлекторно дёргался, сжимаясь от болезненного дискомфорта, то вообще никаких особых мест не затрагивал.       Это было неприятно. Не возбуждающе. Это было отвратительно. Член стремительно начал опадать. Обито был в ужасе.       — Какаши!.. Ну скажи ты уже что-нибудь! — в голосе отчётливо прослеживались истеричные нотки.       — Всё, Обито. Хватит, перестань, — абсолютно бесцветно.       Заканчивали мальчики отдельно. Оргазм настиг их вымученно, механически. Лишь в качестве рефлекса. Ответной реакции тела на внешний раздражитель, не более. Не было той волны серотонина и дофамина, что обуяла бы влюблённых подростков с головой.       Укладываясь, партнёры почти не смотрели друг на друга. Хатаке чувствовал себя разбитым. Он всхлипнул. Обидно. Ужасно обидно. Его первый раз. Тот опыт, который должен был стать незабываемым, теперь хотелось поскорее забыть. Скользкость, прохлада, зуд и тёмная монохромность потолка — вот и всё, что осело в памяти противным осадком. А как же тот самый экстаз, про который так много написано в Ича-Ича? Неужели это всё вымысел? Неужели он никогда не почувствует чего-то подобного с другим? С Обито? Какаши какой-то неправильный? С ним что-то не так? В глазах защипало. Хотя, где щипало сильнее: в глазах или в грудине, Хатаке так и не понял. С такими невесёлыми мыслями мальчик отправился на боковую.       У Обито сна не было ни в одном глазу. Неправильно. Они всё сделали неправильно. Так не должно было быть. Не то, чтобы Учиха имел представление, как именно следовало бы поступить, но он не сомневался, что как-то обязательно иначе. Лишь бы не так. И Учиха знал, что исправить положение в его силах. Как минимум, он непременно должен постараться найти для них с Какаши общее, приятное для всех решение. У них ведь всё для этого есть. Тот самый необходимый фундамент в виде безмерной влюблённости и любви к друг другу, а значит всё им будет ни по чём. Всё переборют. Всё пройдут. Уж Обито обязательно позаботится об этом. Он знает это наверняка. Так и обуял тревожный сон решительно настроенного мальчишку.       Учиха спал беспокойно. Ни один мускул в теле так и не расслабился до конца, подобно пружине, что, как по команде, дёрнулась с места с первыми же рассветными лучами. Обито заглянул в лицо спящего партнёра. После водных процедур, изнемождëнный и выжатый, Какаши накинул на себя только юката, пренебрегая даже неизменной маской. Сейчас его личико было как на ладони: расслабленное, такое хорошенькое, почти фарфоровое. Поцелованное тонкими солнечными лучиками, пробивающимися из-за зашторенного окна. Такие только в качестве статуэток при императорских садах должны стоять, да под надёжной защитой, а то опасно. Засмотришься и позабудешь обо всём на свете. Обито проморгался. Юное подростковое тело, искрясь гормонами, отзывчиво откликалось на заманчивую картину. Беззащитный, открытый Какаши. И его. Полностью. Внизу становилось тяжело. Жарко. Учиха хотел Какаши, тогда как тот, в свою очередь, наверняка так же пылко хотел его в ответ, а значит никаких преград для их наслаждения и удовольствия быть попросту не могло.       Мальчик неспешно, плавно припал к неприкрытой шее, выцеловывая неизвестный даже себе узор. Обито слепо повиновался ведущему его чувству, почти не задумываясь. Какаши заглушено промычал, дёргаясь, однако так и не проснулся. Мышцы шеи натянулись как струны, красиво вытягиваясь под кожей. Учиха нещадно хотелось их прокусить, однако мальчик держался. Мерцающее, точно искорки огня, внутреннее чувство, направляя, подсказывало, что в этот раз нужно постараться быть как можно нежнее, плавнее. И Обито намеревался поступить именно так. Он, поглаживая по согретой постелью груди ладонью, впитывая каждый вздох Какаши, целовал кожу за ухом, после чего проник острым языком в саму ушную раковину, вылизывая неровности с громкими хлюпами. Между их телами была пара сантиментов, но и они казались непозволительной пропастью. К Какаши хотелось прижаться. Навалиться всем телом. Вплавить его себе под кожу. Только так было бы допустимо. Запах Хатаке действовал сродни афродизиаку, и импульсы между ног раз за разом ощущались интенсивнее. Какаши, мяукнув и насупившись, махнул в сторону ласкающего его Учиха мягкой ладошкой так вяло и слабо, что тот даже повеселился от этого зрелища. Кто бы мог подумать — насколько маленький гений может быть разомлевшим ото сна и сладких лизаний. Мальчик дёрнул ногой и подол юката чуть съехал, призывно оголяя крепкие бёдра. Заведëнный подросток не мог проигнорировать такой жест. Он съехал вниз, примостившись между ног Какаши, в полной мере пользуясь возможностью рассмотреть всё в мельчайших подробностях. Светленький, беленький, как первый снежок с приходом зимы. Даже небольшие пепельные лобковые завитки выглядели как облачко. Обито хохотнул про себя, прежде чем аккуратно взять пока ещё мягкий орган в тёплый рот. Непривычно и неудобно, однако очень интересно было ощущать, как твердеет плоть под губами, набухая. Мальчик елозил по простыням с членом во рту. Стимуляция сейчас представлялась жизненно важной. Необходимой. Дыхание Хатаке начало сбиваться. Подросток заёрзал, то постанывая, то шумно вздыхая. Когда Какаши разлепил сонные веки, то был похож на растерянного совёнка, спросонья выкатившегося из гнезда.       — О-Обито?.. Ты чего это?.. — застигнутый врасплох, ребёнок попытался сомкнуть ноги, однако находившаяся там голова друга, делающая немыслимые, но безумно приятные вещи этому сильно препятствовала.       — А сам как думаешь? — Обито обхватил напрягшиеся бедра, раздвигая их. — И вообще, не мешай мне!       Когда Учиха возобновил ласки, Какаши откинулся головой на подушку, промаргиваясь. Это не наяву. Это сон. Сахарные и манящие грёзы, но точно не реальность. В реальности не каждое утро начинается с пытающего сделать своим старательным язычком минет лучшего друга и по совместительству возлюбленного. Но если это фантазия, то до чего же восхитительная. Хатаке зарылся пальцами в жесткие волосы товарища, млея и мурлыкая, точно кот. Внизу жутко спазмировало, заставляя извиваться и поскуливать. Обито не знал точных действий, однако был упорен как никогда прежде, из-за чего сильно мельтешил. Мальчик то посасывал налитую, краснеющую головку, тыкаясь языком в устье уретры, то сразу же перескакивал к уплотнившимся яичкам. Такой разброс не слабо сбивал.       — Ну, блин, Какаши, не молчи! Я так-то не могу Шаринганом мысли читать! — нетипично строго предъявил Учиха, заметив, что партнёр снова притих как в засаде.       — Не мельтеши! — в попытках зафиксировать неуёмную голову на месте, Хатаке зажал её между бёдер.       Мальчик, что хотел уже было взвиться от такой беспардонности, с удивлением заметил, как же хорошо ощущалась тяжесть чужих ног на собственных плечах. Как приятна близость нежной, молочной кожи бедра к его рту. Слюны стало много. Зубы заныли. Обито не стал отказывать себе, прикусив красивую ножку, чувствуя, как напрягаются мускулы под сжимающими ладонями.       Какаши взвизгнул, больно схватив Учиха за волосы. Горячий, полностью вставший член дёрнулся, капая вязким, густым, точно патока, предэкулятом, оставляя тянущуюся ниточку смазки. Обито кусал и зализывал. Оттягивал и посасывал. Выводил языком влажные, змеистые дорожки, громко, с наслаждением причмокивая, и не давал отстранить дрожащие бёдра, раз за разом возобновляя сладкие мучения.       Какаши не видел. Какаши плыл, так и не сумев сообразить: плывёт он сам или перед его глазами. Учиха посмотрел на партнёра снизу вверх. Сладкий. Какой же сладкий. Такой белёсый и сливочный, что почти съедобный. Съедобный… Мысль промелькнула, как падающая с неба комета, — ярко и стремительно. Обито поспешил воплотить свой порыв в жизнь.       — Каши, ну-ка, перевернись на живот.       Какаши воспротивился, хмурясь, похожий из-за дымчатых волос на тучку.       — Нет, я хочу видеть твоё лицо.       — Да я не начинаю пока! Просто, ну… Ты сейчас всё сам увидишь, то есть, почувствуешь. В общем, перевернись уже!       Мальчик насторожено перевернулся, становясь на четвереньки подминая подушку себе под подбородок. В этот момент Обито отстранился, хотя отрывание рук от партнёра приравнивалось сейчас в его воспалённом сознании к чему-то смертельному. Неминуемой угрозе для жизни, а потому Учиха старался хотя бы не отрывать глаз. Румянец красными разводами начал растекаться по щекам и шее Хатаке. Непозволительная до этого открытость смущала до помутнения. Не то, чтобы Какаши не доверял возлюбленному. Совсем нет. Наоборот, он знал, что может дать Обито все ключи от многочисленных дверей своей путаной души и быть уверенным, что тот, если и не одарит лаской и теплом, то точно даст понимание и принятие. И всё же с непривычки откровенная поза заставляла нутро нервно трепетать, а уши — гореть.       Обито разглядывал раскрывшегося партнёра, как ни разу до этого. Хорошенький, розовенький, как поколотый зимним морозцем. Учиха обвёл пальцем ореол мышц. Они, напрягаясь, сократились, а до ушей мальчика донеся приглушённый всхлип. Виденное завораживало, однако Обито не стал долго смотреть и, не колеблясь ни секунды, быстро припал ртом к промежности.       Ох. Ками-сама.       Какаши издал высокий скулёж, уставившись во все глаза на орнамент наволочки перед собой, совершенно его не видя. В голове перемкнуло. Стыдно. Жарко. Горячо. От неожиданности Хатаке посмешил отстраниться, однако цепкие пальцы предотвратили побег.       — Что ты делаешь? Это же грязно и… противно…– лицо нещадно жгло, поворачивать его совсем не хотелось, однако подросток всё-таки взглянул на своего внезапного партнёра.       — Какаши! — воскликнул Учиха почти оскорблённо, сжав ягодицу Хатаке сильнее, чтобы тот не улизнул. Сама осуждающая суровость в интонации товарища была забавной, но тот факт, что Обито предъявлял что-то Какаши со всей учиховской серьёзностью без штанов и с сильной эрекцией, заставлял мальчика натурально сдерживать ползущие вверх уголки губ. — Мы, вообще-то, ниндзя! Быть в чужих кишках и потрохах почти что наша обязанность! Тем более, ты же прочищался, вроде?       — Ну… Да, — Какаши уткнулся носом в своё плечо.       — Ну и не бубни тогда! — считая тему полностью исчерпанной, вполне довольный собою, Обито вернул язык на место, проникая через сфинктер внутрь.       Кровь прилила к щекам, однако, кажется, не только к ним. Ловкий, прыткий язычок партнёра проходился по бархатным стенкам, теребя. Он раздражал их. Раззадоривал. Разогревал. К низу неумолимо приливала кровь, делая отверстие ещё более чувствительным. Эрогенным. Какаши было неловко. Он ёрзал, пытаясь приспособить себя к новому опыту. Привыкнуть. Однако, постепенно, к накатывающей волне стыда прибавлялось что-то ещё. Липкое, скользкое. Сжимающее низ живота тугой, жаркой лентой. Хатаке понял, что эти вылизывания были… чертовски возбуждающими. Из разбухшего члена текло нещадно, как после смачной ночной поллюции. Пальцы ног поджимались до судороги. Какаши, откровенно поскуливая, не помнил, чтобы в его доме хоть когда-нибудь настолько жарило.       Обито со смаком стимулировал партнёра, то проводя по тугой кромке снаружи мягким, махровым языком, то старался проникнуть как можно глубже. В паху пульсировало почти болезненно с каждым новым всхлипом, поэтому Учиха давно трогал себя сам, водя ладонью по члену и мокро хлюпая. Мальчик дышал тяжело и глубоко, как если бы вдыхал не воздух, а пар. Каждый горячий выдох возле копчика возлюбленного отдавался у того ворохом мурашек, раззадоривающих и без того распылённое тело.       Какаши ни за что не прекратил бы такие горячие ласки самостоятельно, если бы не Учиха, что со звонким чавканьем отстранился, прикусив правую ягодицу, на что Какаши коротко взвизгнул. Мышцы сразу же поджались от контрастирующего с горячим ртом Обито воздуха.       — Каши… давай? — заговорческим шёпотом. Обито широко зализывал укушенное место, ожидая ответа.       — Да, Обито… да, — отзываться было трудно. Замлевший подросток пребывал где угодно, но точно не у себя в комнате, разложенный вдоль и поперёк перед другом и возлюбленным. Перевернуться обратно на спину и подтянуть ногу было ещё сложнее, но Учиха помог, мягко подталкивая.       Хатаке как огня боялся вчерашнего разочарования, а оттого расслабленные мускулы вновь сократились, будто бы выражая внешне закрытость внутреннюю. Не всегда смышлёный Обито в этот раз сообразил в чём корень зла. Мальчик прильнул к зажавшемуся партнёру, прижимаясь всем телом к боку, согревая.        — Ну Ка-аши, ну, бывает, что уж теперь, — успокаивал Учиха, поглаживая фалангой раскрасневшуюся тёплую щёку возлюбленного. — Это, знаешь, как с тренировками. Вот! Ой, хотя кому я это говорю…       — Нашёл время ёрничать, — зыркнул на товарища через плечо подросток, тогда как всё ещё продолжал подставляться под нежные касания. Обито с этого похихикал.       — Ну, в любом случае. Я думаю, секс — это навык. Как и все эти печати, техники всякие. Ты только представь, если бы шиноби сдавались после своих неудачных попыток. Коноха бы вымерла!       — Ага, если бы в Конохе не пытались заняться сексом, её действительно не стало бы, — прыснул Хатаке, понемногу расслабляясь.       — О, точняк, Какаши, ты прав, — присоединился к веселью Учиха, с радостью замечая, как обстановка между ними постепенно разряжалась, так, что от тепла и нежности щемило в грудине, — Ну, попробуем?       — Угу.       Обито старался водить пальцем внутри, как делал это языком несколько минут назад. Неспешно, плавно, с нажимом, дабы можно было успеть прочувствовать его движения. Прочувствовать и насладиться — самое главное. Обито старался не думать, как эти шелковистые, не разработанные стенки в скором времени плотно обхватят его изнывающий орган. Учиха так пыжился, силясь считать все эмоции на лице тихо помякивающего Хатаке, что почти активировал Шаринган.       Неожиданно после двух пальцев Какаши стал жмуриться, точно после кислого лимона, подрагивая.       — Ты чего это? — насторожился подросток.       — Там есть… одно чувствительное место.       — Плотное такое?       — Да. Оно приятное, но ты слишком сильно в него тычешься и это становится дискомфортно, — половина слов съедала подушка, в которую утыкался мордочкой Какаши, но Обито понял его. — Сделай это нежнее.       — Так?       — Мм, да-ах! — мальчик протяжно застонал, выгибаясь дугой, демонстрируя партнёру природную и усиленную занятиями гибкость. В глазах цветасто пылало. Член дёрнулся, пачкая напряжённый живот тягучей субстанцией. Хорошо. Как же концентрированно хорошо. Хатаке оттягивал от себя руку возлюбленного и в то же время насаживался на неё сильнее.       Какаши раскрылся шире, грузно дыша. Обито не думал, что можно начать хотеть его ещё сильнее, но у него вышло.       Когда Учиха оказался внутри, оба подростка шумно выдохнули в унисон, смотря друг на друга, почти не моргая. Комната на периферии завертелась как юла. Вещи потеряли чёткие очертания. Существовали только они двое и больше ничего и никого. Душно. Пылко. Кажется, они поглотили весь возможный кислород в доме, как два горящих огонька, сливающийся вместе в один сплошной пожар. Какаши трепыхался и заливался стонами под Обито, как птица своим пением. Тонкий. Вытянутый. Крепкий. Хатаке был сильнее партнёра, пока что, однако Обито выглядел коренастее. Его ладони почти смыкались на поясе мальчика. Завораживающе. Учиха поднял взгляд на лицо Какаши. Лицо, что не всегда могли достать даже вездесущие солнечные лучи. А он, Обито, смог и собирался насладиться этим сполна. Он обратил внимание на мягкий пушок у челюсти. Персик. Точно спелый персик. Обито захотелось укусить Какаши за щёку. И укусил. Хатаке замычал, обнимая, прижимая ближе. К набатом стучащемуся сердцу. Подставлял лицо, прикрывая глаза с трепыхающимися ресницами. Какой, оказывается, чувственный мальчик… И ведь его — Обито. Учиха тем временем сместился в сторону, нежно выцеловывая продольный красный шрам и веко, шепча, как зачарованный.       — Каши, мой Каши. Какой хорошенький…       В комнате царила какофония хлюпающих звуков и хлопков кожи о кожу. Они разносились в унисон со сбитым дыханием и бьющейся в висках крови. Вдруг Хатаке, нежно мазнув по губам партнёра, произнёс.       — Давай поменяемся.       Мгновение — и Какаши сверху. Осëдлывает бёдра Учиха.       О Ками-сама.       Это экстаз.       Обито никогда. Ни за что не забудет этого. Взмокший, нуждающийся, возбуждённый — Хатаке смотрел на партнёра сверху вниз, извиваясь и постанывая вовсю. Пресловутые бабочки щекотали крыльями живот Обито, наматывая на пульсирующий комок снизу новые волны возбуждения. Эта родинка внизу губы Какаши теперь казалась самой распутной вещью в мире. Кажется, он всё-таки активировал Шаринган. Учиха хотел высечь себе этот образ на подкорке.       Если Обито когда-нибудь сказали бы, что укладывающий его на лопатки мальчик будет выглядеть каждый раз так — он клянётся всем, что имеет. Учиха никогда в своей жизни не будет даже пытаться победить Хатаке. Зачем, если самый главный приз — этот вид — будет доступен лишь проигравшему? Это была бы самая большая победа Обито.       Тут Какаши подался вниз, потираясь щекой о покалеченную сторону возлюбленного, как кот. Тот оторопел, продолжая поглаживать выпирающие лопатки партнёра. Хатаке целовал огрубевшую кожу, вылизывал лунки шрамов. Подросток млел и подставлялся, а Какаши всхлипывал.       — Обито, мой дорогой Обито…       Мальчик перекинулся, точно огонь, на губы Учиха, захватывая нижнюю. Боже. Боже. Ками-сама. Чистолюбивый от природы Какаши никогда не думал, что можно питать такую страсть к человеческим слюням. Сейчас же ему хотелось вылизать рот Обито досуха.       Хатаке кончил первым, громко взвизгнув. Чувствительные, натёртые стенки сжались, помня, что Учиха может делать своим языком, который сейчас хозяйничал в чужом рту. Не выдержав давления, следом закончил и Обито.       Комнату наполнил шум в ушах и громкое дыхание двух отходивших подростоков. Даже Какаши далеко не сразу потянулся к тумбе, дабы стереть с живота свою сперму или выкинуть презерватив Обито. Напряжение между ними, как температура в раскалённой до красна печке, постепенно спадало, оставляя место приятному, греющему теплу. Кажется, оно перекинулось даже на стены, сделав помещение светлее.       — Теперь… нормально? — более-менее переведя дыхание, поинтересовался у партнёра Учиха.       — Да… да… — не поскупился на два утверждения сразу обессиленный мальчик. Он понял. Он наконец-то понял любимую Ичу-Ичу.       — Бакаши, а ты, между прочим, меня сильно обидел! Мало того, что вредный был, как старикашка, так ещë и скрывал такую красотищу от меня под маской столько лет! Нечестно! Нечестно! — начал предъявлять мальчик, заваливаясь всей тяжестью тела на товарища.       — Обито, хватит юлить. Перестань! — Какаши сопротивлялся для сохранения крупиц гордости, но делал это так лениво и неохотно, так что сомнений не оставалось — он не против.       Не стало событием то, что, открывшие новую грань близости подростки — под натиском гормонов — опробовали её в последующем почти на каждой поверхности дома Хатаке.       ***       Сакумо вернулся с миссии через пару дней после. Перекусывая вместе с сыном суномоно, мужчина видел, что тот хочет поделиться с ним какой-то новостью, а потому повернул голову, показывая, что он весь внимание.       — Па, представляешь, а мы с Обито… Мы… Ну… — мальчик зарделся. Стремясь поделиться с самым близким для себя человеком новым опытом, Какаши не подумал, как лучше преподнести настолько деликатную информацию, да и уместно ли это вообще за обеденным столом.       — Не надо, котёнок. Пусть это останется между вами двумя с Обито, — вообще-то, Сакумо не нужно было ничего говорить. Ему стало ясно, что стряслось сразу же, как только он переступил порог дома и почувствовал пропитавшую всё сплошь и рядом чакру Учиха. Не нужно быть гением, чтобы понять, что могла делать влюблённая, юная парочка, оставшаяся наедине без родительского контроля. Подростки — что с них взять? — Единственное, что я хотел бы знать наверняка — Какаши, всё прошло хорошо?       — Да, пап! — смоляные глазки горели маленькими звёздочками.       — Ну вот и хорошо, — мужчина запустил пятерню в пушистые, дымчатые волосы, мягко откидывая их назад, дабы полюбоваться своим ребёнком. Вообще-то, Сакумо считал, что четырнадцать лет — это рано. Очень рано. Но также опытный джонин знал, что жизнь шиноби непредсказуема и скоротечна, а раз его сын выбрал такую извилистую тропу, то вполне может сложиться и так, что родитель будет хоронить своё чадо, а не оборот, как это и положено. Из всех возможных мыслей именно эта была наиболее ненавистна Сакумо. Он старался не думать о ней, игнорировал, как только мог, однако мужчина никогда не обманывал себя, признавая очень даже немаленькую вероятность подобного сценария. Поэтому, если дети хотят поспешить, то, что ж… Сакумо не будет их осуждать.       Мужчина всматривался в ровные линии лица сына. В детские, и в то же время уже совсем взрослые глаза. Его мальчик неумолимо рос, и Хатаке-старшему с каждым разом всё труднее было это осознавать. Ведь неважно, сколько много крови смывал с себя Какаши, приходя с очередной миссии, какой тяжести ранения залечивал, в скольких войнах участвовал — для Сакумо его ребёнок навеки маленький и несмышлёный кроха, с которым необходимо всегда быть рядом.       Конечно же мужчина не против такой любви сына к Обито, да и как он может, если Какаши, наконец, такой открытый и влюблённый, а Учиха — счастливый и безмерно любящий. Чего только стоит ошарашенная мордочка мальчика с глазами на выкате, держащего в руках букет пышных астри красочных колокольчиков, медленно проговаривающего, будто сам не верил «Это… Обито подарил…».       С тех пор в их доме часто были цветы.

      Эпилог

      — Так ты говоришь, у тебя появились ученики? Как они тебе? — спрашивал у заглянувшего в гости сына пожилой мужчина. Неумолимый ход времени не щадил никого, и Сакумо Хатаке не стал исключением. При имеющихся от природы пепельных волосах, серебристая седина не старила его, и всë же сеточка морщин отчётливо пролегала под глазами и уже настойчиво тянула вниз уголки губ. Однако грубая возрастная кожа не смогла заковать в себе мягкость черт и добрый, любящий взгляд. Этого у Сакумо было не отнять ни невзгодами, ни временем.       Он глядел на сына — мужчину — и не узнавал. Перед ним находился высокий, сильный, раздавшийся в плечах, матёрый, закоренелый шиноби с уставшим взглядом, но во всё то же неизменной маске. Какаши сильно изменился, и в то же время остался прежним. Сакумо до сих пор с трудом осознавал, что при разговоре с ним ему не нужно смотреть вниз. Хатаке-старший охотнее поверил бы в то, что здесь замешано какое-нибудь коварное гендзюцу, а не просто жизнь.       Мужчина флегматично вздохнул, подпирая ладонью щёку. Его голос больше не менял по-мальчишески тональность при каждом слове. Вместо этого он стал низким, монотонным, слегка замедленным.       — Ну, давай посмотрим. Наглые, несобранные, нерасторопные, невоспитанные, неумелые. Абсолютно безнадёжные, но… — Какаши поглаживал огрубевшим пальцем край пиалы с зелёным чаем, — работая в команде, они стоят друг за друга горой. Это единственное, что важно. Остальное мы с ними нагоним.       Сакумо почувствовал разливающееся внутри приятное тепло. Какие хорошие слова…       Хатаке-старший поправил ладонью находившийся в настольной вазе свежесобранный букет колокольчиков.       В прихожей раздался шум. Из-за угла показалась высокая фигура крепкого мужчины.       — Здрасьте, Сакумо-сан! Как здоровье ваше? Что-нибудь нужно вам? — Обито Учиха выглядел статно. Хатаке-старший не помнил, чтобы парень сильно стеснялся рубцов на лице, но Сакумо не раз замечал, как тот рефлекторно прикладывал ладонь именно к покалеченной стороне. Сейчас же Обито стоял прямо, выпрямившись, точно гордая горная птица, что сразу было видно — шрамы украшают мужчину.       Сакумо улыбнулся.       — Здравствуйте, Хокаге-сама.       — Ой, ну бросьте вы. Мы же не на людях с вами. Мне даже и неловко как-то.       — Ничего не могу с собой поделать. Тебе идёт.       — Спасибо! — лучезарная улыбка всё та же.       — Пап, мы пойдём. Ребята, наверное, уже пришли. Я ещё загляну на неделе, — Какаши начал подниматься из-за стола, намереваясь пойти к выходу.       — Конечно, я всегда рад. Всем вам.       Вообще, Какаши не был склонен демонстрировать свои чувства перед людьми, даже если эти люди — родной отец. Что-что, а нелюдимость он пронёс с собой из детства и во взрослую жизнь. И всё же от внимательного Сакумо не утаилось, как нежно мазнул мужчина пальцами по ладони Обито, когда проходил мимо него.       Хатаке-старший был рад. Всегда приятно видеть чувства, зародившиеся в далёком детстве и сохранившие свой пыл спустя столько времени.       Проводив молодых людей, Сакумо выглянул в окно.              — Привет! А мы вас уже заждались, — Рин Нохара подросла. Жизнь в тренировках позволила еë мышцами раздаться ещë сильнее. Теперь, в униформе шиноби и в форменном жилете она выглядела поистине мощно. Как настоящая принцесса, что, однако, всегда готова вынуть блестящий меч из ножен, надеть сияющие доспехи и встать за свой народ горой.       Её ладони покоились на макушках двух сорванцов — блондинистого, пыхтящего от недовольства Наруто Узумаки и гордо задравшего нос к небу тёмненького Саске Учиха. Со стороны могло показаться, что она просто гладит мальчишек, но нет. Рин сдерживала их лбы от столкновения, как у взъевшихся друг на друга зверьков. Из-за спины женщины выглядывала розовенькая Сакура Харуно, робко поглядывающая на Саске.       — Йо, Рин! Классно выглядишь, — поздоровался Хатаке.       — Эх, Рин… Вот жил бы сейчас спокойно с тобой и был бы счастлив, но судьба покарала меня любовью к мужчинам и мне пришлось выбрать Какаши.       — Не слушай его, Рин. Я перенял удар на себя, чтобы обезопасить тебя от этого оболтуса.       — Ах ты, — забавляясь, Обито слабо лягнул Какаши по бедру. Тот не успел уклониться.       — Балбесы, — только Рин могла ругать так мягко и нежно, что любое ругательств вмиг преобразовывалось в самый ласковый комплимент.       — У вас что, вместе с Шаринганом ещё и одна извилина на двоих? — выразил своё недовольство Саске, скуксив красивое личико.       — Блин, вот ты противный, как толчки в Академии, теме! — вклинился Наруто.       — Когда ты открываешь рот — воняет похлеще сортира, усуратонкачи!       Было видно, что Сакура хотела осадить мальчика, но не смогла. Ей пока было трудно перечить Саске.       — Какое интересное совпадение… — многозначительно протянула Нохара.       –У вас очень непотребное поведение, молодой человек, — нарочито поучающе заявил Обито.        — А тебя вообще не спрашивали, старик! — задрал наверх недовольную физиономию Саске.       — О, вот как, — театрально отреагировал мужчина, поворачиваясь к возлюбленному. — Дела плохи. Похоже, придётся пойти на крайние меры…       — Ма-а, но это так жестоко…– беспрекословно принял правила игры Какаши, поняв любимого человека с полуслова.       — Чё-чё? Вы о чём? — завертелся Наруто. Саске тоже напрягся.       — Да, но, похоже, Саске-кун не оставляет мне выбора… — драматично выдержав паузу и глубоко вздохнув, Обито призвал ворона. — Итак, дорогие Итачи и Шисуи…       — Нет… подожди, не надо ничего Итачи говорить! — всю спесь Саске как рукой сняло. Наруто злорадно захихикал. Даже Сакура позволила себе слабо улыбнуться беде Учиха.       Так они и ушли в даль, посмеиваясь и перекрикиваясь, а Сакумо, смотря на них, испытывал приятное чувство дежавю.              

Конец