Прикосновение надежды

Минуло две недели с полночного бала – с ночи, когда Альфред распрощался со своей человеческой жизнью и был превращен Сарой в вампира. Он толком не помнил, что произошло в те первые часы, а когда попытался это сделать, его разум воспроизвел образы, в которых его глаза покраснели. А ещё он помнил то ужасное жжение в горле. Альфред не был уверен в точности обстоятельств, благодаря которым проснулся в постели в замке Кролоков, но каким-то образом он вернулся туда. И только на второй день (ладно, на вторую ночь), он окончательно осознал, что случилось с ним. Когда это произошло, его какое-то время начало трясти, прежде чем он не выдержал и зарыдал в тёмные простыни. Именно этим Альфред и продолжил заниматься последующими ночами. Он не разговаривал. Мало двигался. В основном лежал на животе, уткнувшись лицом в необычайно мягкую подушку и позволял слезам беспрепятственно вытекать. Он плакал перед сном и продолжал, когда просыпался. Здравомыслящая сторона его мозга даже удивилась, как он все ещё был в состоянии плакать. Альфред заметил, что время от времени к нему кто-то приходил, садясь рядом, с каждым визитом оставаясь на все более долгое время. Поначалу этот кто-то молчал, но с его новыми способностями он мог чувствовать глаза на себе. И, честно говоря, Альфреда это не беспокоило. Теперь не было нужды бояться – теперь, когда он тоже стал монстром. И он заключил, что если бы Граф не хотел, чтобы тот был здесь, его бы уже проткнули колом или бросили гореть на солнце. Вампиры использовали колы против других вампиров? Он мог заколоть себя? Так было бы лучше, разве нет? Альфред чувствовал себя беспомощным и слабым при мысли о своём будущем. Для него ничего не осталось, и он не понимал, почему его оставили в живых (скорее в виде нежити). Нечто горькое встало у него поперёк горла, когда он подумал об этом. В любом случае, в его человеческой жизни не было чего-то значительного, но быть вампиром? Чем он заслужил такую участь? --- На четвертую ночь он понял, кто был его молчаливым наблюдателем. Он понял это, подумав логически, как ему всегда говорил профессор. Профессор. Ему показалось, что у него в животе что-то упало. Альфред задавался вопросом, что же с ним случилось. Удалось ли ему выбраться живым? Будет ли он скучать по Альфреду? Но так или иначе (применив свои логические навыки), он пришёл к выводу, что тот, кто навещал его, должно быть, оказался сыном графа. Потому что Альфред был уверен, что ни граф, ни Сара не беспокоятся о нем настолько, чтобы тратить свое время и часами смотреть, как он плачет. Да и в замке не жило больше никаких вампиров – или, по крайней мере, он не замечал их раньше. Итак, это был Герберт. Альфред не очень понимал, зачем ему сидеть с ним, но он все ещё был слишком сосредоточен на скорби по всему, что когда-либо мог сделать как человек, кем бы мог стать, и переключался между жалостью и ненавистью к себе, чтобы по-настоящему задумываться о мотивах Герберта. --- На пятую ночь он впервые услышал его после бала – по крайней мере, с последнего раза, что остался в его запутанных воспоминаниях. – Альфред? - на удивление мягким голосом спросил Герберт. Ненадолго последовало молчание, прежде чем сын графа продолжил. – Я... я хочу, чтобы ты знал: мне очень жаль. Мне жаль, что... тебя так обратили. Я бы предпочёл, чтобы ты стал вампиром по собственной воле. Альфред фыркнул и затем ещё глубже вжал голову в подушку. Насколько сумасшедшим был Герберт, раз считал, что Альфред решил бы превратиться в кровососущего монстра по своему желанию? Снова тишина. Затем: – А ещё я сожалею о... ну, своем поведении. Перед балом. Я-я был слегка взволнован, увидев тебя. Но то, что я сказал – правда. Ты мне нравишься, я... похоже, влюбляюсь в тебя. Альфред вздрогнул, вспомнив, что произошло – почти произошло – в той ванной, когда Герберт поведал ему об этом в первый раз. Герберт вздохнул, но затем продолжил, на этот раз не останавливаясь. – Я буду честен с тобой. В последующие дни – как и в последние – я буду здесь и посижу с тобой. И буду говорить с тобой. Я понимаю, что ты, возможно, не хочешь этого, а скорее хотел бы, чтобы тебя оставили в покое, но я предпочту, чтобы ты ненавидел меня за вторжение в твое личное пространство, чем потерял рассудок. Короткая пауза. Альфреду хотелось сделать глубокий вдох... прежде чем он вспомнил, что лёгкие ему больше не нужны. – Я видел, как это происходило со многими в... из моего рода. Особенно с теми, кого обратили силой, против их воли.  Человеческая сторона мозга шокирована, она не может понять, что случилось. Она... можно сказать, ранена. Не может понять, что тело... умерло. И вот, когда ты остаёшься наедине со своей болью, горем и всем, что ты, быть может, чувствуешь сейчас, эта часть перегружается. Настолько сильно, что пока новые ощущения развиваются, и изменения полностью проявляются, её легко отодвинуть в сторону. Чтобы похоронить вместе со всеми остальными эмоциями. И со временем эта часть увянет, как весенний цветок посреди ледяной пустыни. И тогда ты бы стал совсем как те вечные вампиры – "кровососущие монстры", как ты, скорее всего, до сих пор думаешь о нашем роде, у которых нет каких-либо реальных чувств, кроме жажды и жадности. Альфред вздрогнул от слов Герберта. Частично потому, что перспектива стать бесчувственным зверем не казалась привлекательной, но также и потому, что Герберт словно знал его мысли. Он лишь надеялся, что он не умел читать мысли, как его отец (он уже выявил этот факт, прокручивая события в уме снова и снова). Он услышал шелест одежды, который, скорее всего, исходил от Герберта, меняющего позу, в которой сидел. – Но, - он продолжил. - Ты можешь бороться с этим. Если ты попробуешь продолжить чувствовать, испытывать все эмоции и - в конце концов - однажды начнёшь их прорабатывать, ты сохранишь свою человеческую часть. Я не буду лгать и говорить, что это будет легко. Не будет. Но именно поэтому я здесь и поэтому составлю тебе компанию. Альфред, я не позволю тебе стать тем, кого ты так боишься. Я знаю, ты думаешь, что уже слишком поздно для этого – и да, уже слишком поздно для того, чтобы спасти твою человеческую жизнь. Альфред схватил, удерживая, подушку двумя руками, снова начиная трястись. Но нечто внутри него, несмотря на всю боль, было благодарно, что Герберт был честным и откровенным по отношению к нему. – Я дам тебе горевать об этом – и позволю чувствовать тебе все, что ты ощущаешь. Я бы даже дал тебе чувствовать ко мне отвращение... если тебе это необходимо, - Альфред заметил, что голос Герберта, казалось, слегка надломился на последних словах. - Что угодно, лишь бы ты продолжал чувствовать. Продолжал думать, наслаждаться человечностью, которая все ещё является частью тебя. Я помогу тебе пройти через это. Ты можешь не поверить, но я забочусь о тебе и не могу допустить, чтобы ты превратился в бесчувственное, безмозглое существо. Альфред не знал, что он об этом думал, его часть остановилась на "не стать безмозглым существом". И эта часть тоже хотела верить словам Герберта. Даже если он не мог осознанно позволить себе обдумать и прочувствовать это. После этого Герберт сказал ему, что снова будет молчать какое-то время и останется там, где находится, читая книгу и наблюдая за ним. И это именно то, что он и сделал. Иногда Альфред слышал тихие звуки, издаваемые Гербертом. Как, например, короткий смешок или тихие вздохи. Он предполагал, что вампир делал это в качестве реакции на то, что читал, но Альфред, конечно, не был в этом уверен. Он до сих пор не поднял глаз с тех пор, как несколько дней принял эту позу. --- На шестую ночь Альфред обнаружил, что не возражает против теперешнего постоянного присутствия Герберта. Он уже привык к этому. Именно так было и сейчас – он лежал, придавленный своими чувствами, а Герберт сидел рядом. Это была стабильность. Рутина. Безопасность. Он выкинул из головы последнее слово. --- На седьмую ночь Альфред почувствовал то, чего не было в последние дни. Это было желание его разума снова получить информацию. Из внешнего мира. Он всегда переполнялся любопытством и жаждой знаний, и, даже будучи вампиром, он, видимо, не утратил этого... пока. Альфред попытался проигнорировать это (его эмоции мешали решить, что делать), но через какое-то время он понял, что не может. Ему нужен перерыв от того, чтобы чувствовать. Когда он впервые прокашлялся, он не мог не ощутить лёгкое удивление от того, что услышал, как Герберт подпрыгнул, а книга упала на пол. Альфред подождал, пока Герберт снова возьмёт книгу в руки – с его улучшившимся слухом он действительно мог слышать, как бумагу протащили по половицам – и потом прочистил горло ещё раз, прежде чем дать словам вырваться из него, не слишком задумываясь о них. – Что читаете? Герберт открыл рот и понадобилось несколько секунд, прежде чем он ответил. – Я перечитываю "Рождественскую песнь" Чарльза Диккенса, - он сделал паузу, чтобы подумать, что сказать дальше. - Слышал о ней? Альфред покачал головой и пробормотал в подушку: – Нет. Но если моё чувство времени полностью не остановилось вместе с моим сердцем, то я не помню, чтобы она упоминалась где-то в преддверии Рождества. Герберт хихикнул – что-то в этом хотя бы на мгновение, но подняло Альфреду настроение. – Сhérie, я, хм, я имел ввиду, Альфред – хотя события в этой истории происходят во время Рождества, речь идёт не о праздновании Рождества в прямом смысле. Это больше связано с развитием персонажа, про то, как главный персонаж меняет свои моральные взгляды и то, как он думает о мире. По сути, это история о том, как ворчливый старик становится добрым стариком. Альфред тайком улыбнулся смеху в тоне Герберта на последних словах. Кроме этого, он с интересом наклонил голову (но не настолько, чтобы Герберт увидел его лицо), когда услышал слово "моральные", но решил, что ещё не до конца готов обсуждать такую тяжёлую тему, как эта. – Я мог бы...почитать тебе, если хочешь. Быть может, развлеку тебя. Отвлеку. Голос Герберта указывал на небольшую долю неуверенности, скрывавшуюся в его словах – что-то, на что, Альфред не мог себе представить, был способен вампир, и вдобавок был способен сын графа. Он постарался изо всех сил, чтобы не показаться чересчур нетерпеливым, когда отвечал: – Да, это было бы... То, что я бы... эм, я бы не возражал. Скорее всего, быть чересчур прямолинейным в своих эмоциях оказалось бы не очень хорошей затеей – он не хотел делать что-то, о чем пожалеет позже, когда его жажда информации будет немного удовлетворена и он неизбежно вернётся обратно к самобичеванию и рыданиям. И он словно мог увидеть, как Герберт улыбается во время разговора. – О, это прелестно! Дай мне только... Альфред услышал шелест страниц, очень быстро перелистываемых. Он был поражён тем, что Герберт ради него вернулся к началу, но не упомянул об этом. – Итак, вот. Первая глава называется "Призрак Марли". Герберт откашлялся и, судя по скрипу стула, слегка изменил положение, в котором сидел. – Начнём с того, что Марли был мертв. Сомневаться в этом не приходилось. Свидетельство о его погребении было подписано священником, писарем, гробовщиком и старшим могильщиком. Оно было подписано Скруджем. А уже если Скрудж прикладывал к какому-либо документу руку, эта бумага имела на бирже вес. Итак, старик Марли был окончательно и безвозвратно мертв. Запомните! Я вовсе не утверждаю... И Герберт продолжил, читая слово за словом, предложение за предложением, главу за главой. Он сделал паузу лишь тогда, когда Альфред потерял контроль и не смог сдержать эмоции. Но когда он перестал плакать и снова расслабился, насколько, насколько мог, второй вампир продолжил. И Альфред слушал. Оказалось, что вампирское сознание было намного быстрее человеческого. Так что то, что, несмотря на перерывы, книгу они закончили к концу вечера, не казалось поразительным. --- На восьмую ночь Герберт принёс ещё одну книгу. --- И к концу десятой ночи Альфред прослушал "Отверженных", "Маленьких женщин" и, как сказал Герберт, одну из последних изданий в его запасе романов: "Хайди" Альфред, пусть ещё был далёк от хотя бы чего-то подобного на принятие своей судьбы или примирения с тем, кем он стал, заметил, что он стал намного спокойнее, чем раньше. Он уже не так много плакал, и чувствовал, что его эмоции оставляют достаточно места, чтобы подумать о чем-то ещё, кроме ситуации, в которой он оказался. Альфред, по крайней мере, ощущал, что к нему возвращается некоторая часть эмоционального контроля. И при этом он отметил четыре вещи. 1. Ему понравился голос Герберта. Он был мягким и тёплым, и что-то в том, как он пародировал разных персонажей истории, в том, как он произносил определённые слова, заставляло Альфреда вздрогнуть. Он убрал это в сторону, слегка волнуясь о том, что это могло значить для него. 2. Когда Герберт внезапно, посреди главы в "Отверженных", начал говорить по-французски, и Альфреду нужно было указать ему на это, чтобы он снова переключился на немецкий, он обнаружил, что Герберт читал книги на оригинальном языке. Когда он "признался",  что переводил Альфреду всё во время чтения, он подумал о третьем пункте списка, а именно о том, что... 3. Герберт оказался очень образованным и не только это, но он также оказался очень заинтересованным в изучении языков и всевозможных тем, мало чем отличаясь от Альфреда. Хотя первые три вывода были о Герберте (о чем новоиспеченный вампир понял с возникшим в желудке очень противоречивым чувством), четвёртый был не таким приятным. --- Проснувшись в начале одиннадцатой ночи, он почувствовал жжение в горле. Хоть он и пытался отогнать эту мысль – потому что она чертовски сильно пугала – он знал слишком много о том, что это могло быть, чтобы вести себя как ни в чем ни бывало. Альфред изучал мифы о вампирах и после того, как его обратили в одного из них, у него также развились некоторые инстинкты. Когда он сказал Герберту, что хочет пить, тот подскочил и сказал ему, что скоро вернётся. За те несколько минут, пока его не было, Альфред осознал, что снова один в этой комнате. С той ночи, когда Герберт заговорил с ним впервые, он был рядом, когда тот вечером просыпался и когда засыпал утром. Альфред не был уверен, что нужно что-то делать с этим. Но он, конечно, был рад (а ещё взволнован), когда услышал, что дверь открылась и шаги по деревянным доскам приблизились к нему. – Я вернулся, - объявил Герберт, как если бы у Альфреда были какие-то сомнения насчёт того, кто вошёл в комнату. Он резко вскинул голову, из-за зубов вырвалось непроизвольное шипение, когда он почувствовал запах крови, наполняющий комнату. Он словно издалека слышал, как Герберт сказал что-то похожее на "Я положу это на тумбочку, а потом подожду за дверью", но единственное, что его волновало в тот момент – это как можно быстрее добраться до крови. После этого он как бы... отключился. Когда к нему вернулось обычное сознание, он заметил, что снова лежал лицом вниз на матрасе, все ещё уткнувшись в подушки. Те ощущались по-другому. Вероятно, последнее предложение он озвучил вслух, потому как Герберт ответил, как только он подумал – сказал – об этом. – Да, я... эм... Я поменял подушки. Фактически, всё постельное белье. Это показалось мне... хм.... правильным решением, после того, как... ты... закончил. Закончил? С чем? Внезапно его осенило воспоминанием о том, как он расплескал несколько больших мисок с красной жидкостью, ведя себя как голодное животное, теряя контроль над собой и разбрызгивая её повсюду: на простыни, на свою рубашку... Альфред издал болезненный звук и не смог удержать слезы, которые, задерживаясь, падали на подушку. Он пил кровь. И ему понравилось. Он чувствовал себя плохо и неправильно, и он надеялся на Бога (разве прилично было ещё упоминать Бога в своих мыслях?), чтобы это была не человеческая кровь. И, как если бы Герберт услышал его мысли, он встал и сел на кровати рядом с ним, говоря тихо и успокаивающе. – Это была кровь животных. Она не сможет навсегда заменить потребность в человеческой крови, - Альфред поморщился. - но на какое-то время сдержит жажду. – Я потерял контроль. И отключился, - прошептал Альфред между всхлипами, после чего ещё глубже уткнулся лицом в подушку. Герберт вздохнул и придвинулся к нему немного ближе: – Знаю. Это нормально для неопытных... вампиров. Альфред заметил, что больше не съеживается, услышав это слово, произнесенное вслух по отношению к нему самому. Но, заметив это, он через секунду заплакал ещё сильнее. – Альфред, рубашка все ещё на тебе. Хочешь переодеться? Охваченный чувством страха, Альфред потянулся к своей спине и практически сорвал рубашку со своего туловища – даже не осознавая до конца, что только что впервые использовал свою новую вампирскую силу. Он швырнул её так далеко от кровати, насколько позволяли стены комнаты, ни разу не подняв глаза. Когда Альфред услышал, как Герберт ахнул, то в шоке расширил глаза, и если бы он все еще мог покраснеть, то сделал бы это. Он лежал лицом вниз на простынях, наполовину голый, на глазах у вампира, который сказал, что он ему "нравился". Одна его часть была встревожена, а другая, погребенная под грузом выученных моральных принципов и мыслей, обнаружила, что не возражает. А ещё было приятно чувствовать, как прохладный ветер в комнате дотрагивается до его спины. В каком-то смысле это успокаивало. Поэтому когда Герберт спросил, хотел бы он надеть новую рубашку, Альфред покачал головой быстрее, чем успел подумать. – Оу, эм, хорошо, - голос Герберта звучал настолько взволнованно, что он уже подумывал о том, чтобы отменить свое решение и одеться ради другого вампира. Но когда картины недавнего питья крови всплыли  перед его мысленным взором и внезапно принесли с собой ещё один комплект воспоминаний, он прокричал в подушку и издал протяжный вой. Это была ночь полуночного бала. Альфред был только что укушен Сарой. Они плелись, спотыкаясь, по лесу. Потом были двое мужчин, вместе рубивших дерево, и, ох, они были так голодны, и затем были крики, тёплая кровь и... О, Боже. О, Дьявол? Ох, кому же он должен был молиться сейчас? Если бы он был... Он убил человека. Он был убийцей, животным, монстром, был... Внезапные ощущения на его спине вернули его из размышлений обратно в настоящее время. Он вздрогнул, когда понял, что это рука, устроившаяся между его лопатками и давящая с определённой постоянной силой. Но Альфред не почувствовал угрозы от внезапного прикосновения. Он был удивлен и немного шокирован тем, что у него не было желания что-либо с этим делать. — Шшш, chérie, успокойся. Я здесь. В его испуганном состоянии его сильно не волновало то, почему его тело послушалось, и, услышав это, он мгновенно, но несильно, успокоился. Рука Герберта на его спине возвращала его на землю. Это была постоянная сила, удерживающая его, когда его сильно трясло и он плакал от очередного нервного срыва. Было слишком преждевременно, когда Герберт осторожно убрал свою руку, оставляя Альфреда с чувством пустоты, которого тот не мог понять. – Мне жаль, Альфред, но Солнце почти взошло, тебе пора спать, а мне пора возвращаться в... Альфред позже сказал себе, что произнес следующие слова инстинктивно и из-за чистой паники, не зная почему. – Останься. Герберт ахнул. – Альфред? – Пожалуйста. Альфред всхлипнул, и, хоть все ещё не мог посмотреть на Герберта, протянул руку, чтобы схватить его ладонь и крепко сжать её. Он не мог описать своего облегчения в тот момент, когда фон Кролок лёг рядом с ним, его рука вернулась на его спину, на этот раз не нажимая. – Хорошо. Я остаюсь. Альфред вздохнул и медленно начал расслабляться от прикосновения. И с этим чувством безопасности, окутывающим его мягкой дымкой, он уснул. --- Когда он проснулся ночью, в двенадцатую ночь после бала, и почувствовал руку на своей голой спине, он понял, в каком положении находится. Оно показалось ему немного неуместным. Но он также не хотел, чтобы Герберт убрал руку. Так что, когда Герберт проснулся и начал ерзать, Альфред собрал всю свою смелость и сказал ему именно это. Герберт с пониманием отнёсся к нему и сказал, что все в порядке. Что ему не нужно волноваться о том, что он воспользуется ситуацией. Он рассказал Альфреду о сильном надавливании и о том, как оно может помочь людям успокоиться – по этой же причине младенцев в прошлом в некоторых культурах, а также и в настоящем, пеленали так сильно. –  Я обещаю, что никогда не прикоснусь к тебе там, где ты не захочешь. Но буду честен с тобой: мне очень нравится касаться тебя. Надеюсь, что тебе не станет некомфортно, услышав мои слова. Альфред вздрогнул, надеясь, что Герберт не заметил этого. Было одновременно и правильно, и неправильно, что в голове у Альфреда была мысль "Мне это тоже по душе". Но он не собирался ему это озвучивать. Ни саму мысль, ни то, что он чувствовал по этому поводу. – Я не против. Часть его ощущала себя немного виноватой из-за того, что Герберт казался таким честным с ним, а Альфред столькое утаивал. Но у него было так много мыслей в голове, и он был не в состоянии сформулировать их так, чтобы спорить с самим собой и подвергать сомнению свои моральные взгляды. В ту ночь они много разговаривали. На самом деле, в основном Альфред задавал вопросы, а Герберт отвечал на них. Он спрашивал обо всем, что хотел и что ему было необходимо знать относительно его жизни как вампира. Что это значило для его тела, что ему было нужно, что не нужно, как всё работало (последняя часть не содержала в себе никакого непристойного подтекста, Альфред почувствовал необходимость указать себе на это). И пока Герберт объяснял, а Альфред слушал, сын графа, спросив Альфреда, разрешено ли ему это сделать, начал медленно поглаживать его вверх-вниз по спине, надавливая, как и накануне вечером. Это успокаивало. Это было приятно. Он ощущал себя в безопасности. И Альфреда осенило, что, полностью осознавая, что, подавляя некоторые потоки мыслей, не может отрицать, что Герберт ему нравится. Что он был благодарен ему за его присутствие и внимание, которые он уделял ему. Альфред чувствовал себя глупо, что он все ещё прятал от него свое лицо, хотя принимал – ему нравилась – интимность ситуации, и в остальном все было прекрасно. Утром он снова попросил Герберта остаться – и Герберт согласился. --- На тринадцатую ночь Альфред почувствовал себя достаточно спокойным и сдержанным, чтобы высказать некоторые менее интимные заботы, что его беспокоили. Он сказал ему, что его смущает факт того, что он вампир, что чувствует себя потерянным и не знает, в каком ключе об этом думать. Что у него было желание, быть может, порыв, принять себя таким, каким он есть, но он просто не смог. Каждые несколько часов он плакал, а Герберт говорил успокаивающие слова и помогал ему пережить это. К концу ночи Альфред смог признаться себе, что больше не был подавлен. Действительно, все его чувства немного поутихли. Его страх превратился в тревогу и неуверенность. Глубокая скорбь перешла в грусть. Ненависть к себе и отвращение сменились раздражением и замешательством насчёт того, кем или чем он теперь был. Альфред все ещё был очень расстроен и далёк от спокойствия, но в то же время он уже не был таким уж разбитым. Единственное чувство, которое, казалось, становилось сильнее, а не слабее, была симпатия, которую он испытывал к вампиру, что не покинул своего места даже тогда, когда Альфред в приступах рыданий наговорил некоторые гадости о вампирах. Также он знал, что эта симпатия была больше, чем благодарность ему. Тем не менее, он не был уверен в природе этой симпатии. --- Но когда наступила четырнадцатая ночь, Альфред ощутил себя готовым признаться в двух вещах себе (и Герберту). Убедившись, что тот проснулся, он откашлялся и попробовал подавить свою неуверенность. – Герберт?