Вахит вырос в семье, в которой быть «пидором» считалось грехом, наказуемым забиванием камнями, а выжирать бутылку за бутылкой и избивать всё, что движется — способом расслабиться. Потому он с раннего детства относился к нравоучениям отца с заслуженным сомнением.
Более того, Вахит привык смотреть на мир только своими глазами и чужими взглядами старался не руководствоваться. До определённого возраста о тех самых «пидорах» он вообще не задумывался. Ну, не встречал он их и жить они ему не мешали, поэтому в теории Вахит мог лишь сказать, что ему на них, откровенно говоря, было похуй.
А потом в их универсамовскую банду пришился Туркин Валера. Затыкаться пацан не умел, а творить херню бежал самый первый. Дрался по причине и без, а синяки и раны считал поводом для гордости. Совершенно очевидно был лишён мозга, но считал себя самым умным.
Короче говоря, Валера был придурком.
Кучерявым придурком с самыми дебильными глазами на свете. То ли голубыми, то ли зелёными — хрен разберёшь. Да и фиг бы с ними! Так ведь они бедному Вахиту покоя не давали.
— Слышь, — свистнул он как-то, неспешно затягиваясь краденной сигаретой у двери универсамовского подвала. — Какого цвета у тебя мигалки?
Вопрос был задан исключительно из любопытства и желания выкинуть эти глазища из головы. Только вот Валера сразу воспринял это, как вызов.
Впрочем, ничего другого и ожидать, наверное, не стоило.
— Не понял, — сказал он, угрожающе приближаясь к Зиме. — У тебя со зрением, что ли, проблемы?
— Чё ты начинаешь-то?
— А ты чё нарываешься-то?
—
Я нарываюсь? — нахмурился Вахит.
— У тебя и со слухом проблемы? — ухмыльнулся Туркин. — Недоношенный, что ли?
Именно в этот момент Зима понял, что Валера был не просто придурком, а придурком, на которого у него совершенно точно была аллергия. Поэтому в следующую секунду он расслабленно затушил сигарету и проехался кулаком прямо по морде Туркина.
С того самого дня началась их традиция мутузить друг друга по малейшему поводу. Но, к сожалению или к счастью, на этом всё не закончилось.
Турбо, как начали называть придурка пацаны, хоть и был вспыльчивым, со временем научился работать в команде. Не без помощи Адидаса и Кащея, конечно.
Те, заметив их напряжённые отношения, стали ставить их в пару при любой возможности, мол, поработаете вместе, глядишь, и общий язык найдёте.
И ведь нашли. Пару раз вернулись с дела, разукрашенные и злые, как псы, получили тумаков от Адидаса и часовую лекцию от Кащея, а потом нашли, но не суть.
Главное, что после этого они хоть перестали махаться, не разобравшись, и научились не действовать друг другу на нервы, когда ситуация требовала собранности.
Так и стали лучшими напарниками среди универсамовских.
— Прямо-таки лучшие? — посмеялся Адидас, случайно услышав разговор скорлупы. — А мы с Кащеем уже не в счёт, что ли?
— Так он уже давно на дело не выезжает, — ответил Турбо. — Старик хре—
— За языком-то следи, — пихнул его Зима.
— Ты чё толкаешься?
— А ты чё ругаешься при старших?
— А ты чё—
— А ничё!
Напарниками они, может, и стали лучшими, но спорить из-за мелочей не переставали. Однако всё чаще и чаще их споры заканчивались дружескими толчками, а не разбитыми носами.
В какой-то момент Вахит даже услышал, как Турбо назвал его своим
лучшим другом. Он тогда лишь усмехнулся, ощущая необъяснимое тепло в груди, и совсем не подозревал, что через пару лет не сможет даже произнести «лучше друзья» без горького послевкусия на языке.
И всё из-за этих несуразных кудряшек и идиотских глаз, цвет которых по сей день оставался загадкой для Вахита. Издалека они казались голубоватыми, а на солнце вообще салатовыми. Словом — хуйня какая-то, а не глаза.
И ведь это полбеды. У Турбо какого-то хрена смех такой громкий, что аж стены трясутся. И не только стены. У Вахита в груди что-то грохочет, не давая вздохнуть нормально.
Он смотрит на широкую улыбку Валеры и понимает, что
попал. Причём давно.
Тогда и начинает думать о тех самых «пидорах», которых в пьяном бреду вечно материл отец. Может, не просто так он его в детстве бил? Может, чувствовал?
Чувствовал, что сын — один из тех самых. Один из тех, кто пялится на лучшего, блять, друга и
хочет, хочет, хочет…
— Слушай, Адидас, — начал Зима, стоя в каком-то занюханном переулке с сигаретой в руке. — А ты любил когда-нибудь?
Суворов удивлённо приподнял брови и, напрягшись, издал смешок. Всего на секунду Вахиту показалось, что на его лице промелькнул страх.
— А ты зачем спрашиваешь?
— Да так… — Вахит отвёл взгляд и, совсем забывшись, глазами отыскал Турбо, который кидал в бедного Маратика снежки, задыхаясь от смеха, как беззаботный мальчишка.
Уголки его губ невольно поползли вверх от увиденной картины.
—
Да ладно? — вернул его с небес на землю голос Адидаса.
Опомнившись, Зима вдохнул как можно больше табачного дыма в лёгкие, и пожал плечами, мол, ну да, вот такие дела.
Панику устраивать из-за своих чувств он не собирался, точно так же, как и отнекиваться, как последний трус, а если Адидас ему сейчас врежет, чтобы вправить мозги, то пускай! Может, реально поможет.
— Чё ты в нём нашёл-то? — вместо этого спросил Суворов, оценивающе поглядывая на Туркина.
Зима, не ожидав такого вопроса, закашлялся словно первый раз в жизни курил.
— Чего, блять? — выдавил он из себя сквозь кашель.
— Любил, говорю, — сказал Суворов, спрятав улыбку за рукой, в которой держал сигарету. — И сейчас люблю.
— О как! — усмехнулся Вахит, всё ещё покашливая. — А в Бога веришь?
Адидас задумчиво посмотрел куда-то в звёздное небо словно пытался разглядеть там того самого Бога.
— Верю.
Наверное, разглядел. А вот у Вахита не получалось.
— А чего тогда в морду не дашь?
— За что?
— Да понятное дело, за что.
Между ними повисла тишина, прерываемая лишь матами Марата и воплями Туркина, который теперь прикрывал голову от снежков, летевших ему прямо в лицо.
Суворов поджал губы, пристально посмотрев Зималетдинову в глаза, а потом смачно сплюнул на снег.
— Сам не без греха потому что.
— Это вот сейчас чё значит? — насторожился Вахит.
— Тебе разжевать, что ли, надо?
— Будь так добр.
Адидас раздражённо вздохнул и, наклонившись чуть ближе, заговорщически проговорил:
— Не одни вы лучшие напарники, забыл, что ли?
Вмиг сложив пазл в голове, Вахит выпучил глаза и выпалил первое, что пришло в голову:
— И ты ещё спрашиваешь, чё я в Турбо нашёл?
— Ну а чё такого?
— Они же, как две капли воды! Оба кудрявые и слегка… — Зима покрутил пальцем у виска, намекая на тронутость вышеупомянутых.
— Нет, ну, кудри и… — Вова повторил жест, — это одно, а вот всё остальное…
— А чё с остальным?
— Понимаешь, Вахит, — начал Суворов как будто собирался поделиться древней мудростью. — Кащей всё-таки более…
Он поводил рукой в воздухе, пытаясь сформулировать мысль, после чего заулыбался, как самый последний извращенец, а Зима вдруг почувствовал, как в нём просыпается раздражение.
— Не продолжай, — отрезал он, заставив Суворова согнуться от смеха.
После этого разговора у Вахита словно глаза открылись. Он вдруг стал замечать то, на что раньше совсем не обращал внимания, а то, на что обращал — раскрылось для него с другой стороны.
Теперь он недоумевал, как мог видеть ладонь Кащея на плече Адидаса, но не замечать, как эта ладонь каждый раз опускается едва ли не на талию последнего; как мог сидеть рядом с Суворовым и не видеть, как тот при любой возможности начинает бессовестно раздевать Кащея глазами; как мог знать, что они друг друга без слов понимают, но не подмечать их
особую связь.
Только вот легче Вахиту от этого совсем не стало. Да, от сердца отлегло, что не один… отличился от большинства. Однако он стал часто ловить себя на том, как представляет себя и Валеру на месте своих старших. Представляет и чувствует, как в груди что-то трепещет.
А вот Турбо такой хуйнёй не страдал. Ему некогда было, он девочек клеил: свистел им вслед, как еблан, и звал на дискач. Тех несчастных, что соглашались, он прижимал к себе во время медляка, а потом тащил в ближайший угол и—
Честно говоря, Зима даже думать не хотел, что он там с ними делал. Один раз уже застал его, милующимся с девушкой, и на всю жизнь хватило.
От одной мысли внутри какое-то вязкое чувство разливалось. Не ревность, нет, а самая горькая
зависть.
Турбо тогда сжимал талию девушки и целовал так жадно, что та постанывала прямо в поцелуй. У Вахита до сих пор эта картина перед глазами.
Бессонными ночами он грешным делом представлял себя на месте той девушки и сам прижимал Валеру к стене.
А потом, не открывая глаз, запускал руку в штаны и наяривал до мозолей, вздыхая в подушку. До тех пор, пока не кончал, представляя руки Турбо на своём члене, его раскрасневшиеся щёки, затуманенные глаза... и всего на пару мгновений чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.
«Вот тебе и
любовь, блять».
Такая окрыляющая и в то же время давящая на грудь тяжёлым грузом. Такая красивая и тёплая, как летний закат, такая волнующая и громкая, как бешеный стук сердца. И такая идиотская, как Туркин, мать его, Валера.
Зиме иногда дышать тяжело из-за него было, но, что странно, отказываться от своих чувств он и не думал. Бережно хранил их в сердце и улыбался самому себе, понимая, что со стороны выглядит, как полный идиот.
Всегда ведь этого придурка любить будет. Даже если полюбит кого-то другого, всё равно Валера ближе всех будет. Чего хернёй попусту страдать? Бесполезно.
Потому и промолчал, когда Турбо вдруг поймал его взгляд и ухмыльнулся:
— Чё пялишься? Влюбился, что ли?
Он сидел на качелях, держа меж пальцев сигарету, которую отнял у Вахита, и выдыхал то ли дым, то ли морозный пар.
А Зима действительно пялился. Глазами очерчивал покрасневшие от холода руки, шею, скулы… и не понимал, чего хочет больше: согреть или расцеловать.
— Язык свой посеял где-то? — чуть громче спросил Турбо.
— Нет.
— А чё молчишь тогда?
— А что ты хочешь услышать?
— Втюрился, что ли, говорю?
Наверное, во всём была виновата эта вечерняя тишина, которая душу наизнанку выворачивала, потому что в следующую секунду Вахит, ни секунды не сомневаясь, выпалил:
— Ну втюрился, и что с того?
Турбо, не ожидав такого ответа, подавился воздухом и, посмотрел на него ошалело.
— Зима, ты чё? С дуба рухнул?
Наверное, рухнул. Только не с дуба, а с высоты своего рассудка, который позже успешно проебал стоило ему первый раз подрочить на Туркина.
Поэтому просто пожал плечами.
А Турбо смотрел на него так пристально словно пытался найти ответы на сотни незаданных вопросов, после чего неуверенно улыбнулся.
— Ты прикалываешься, что ли?
«Если бы», — подумал Зима и, устало вздохнув, опустился на корточки прямо перед Валерой, с любовью рассматривая глаза, которые с самой первой секунды поселились в его мыслях.
А потом аккуратно поправил его непослушные кудри и улыбнулся. Потому что давно мечтал так сделать. Только жаль, что больше не получится.
Жаль, что Валера его трепета не разделял. Жаль, что смотрел так напуганно словно призрака какого-то увидел.
— Зима—
— Вот ты сказал бы мне, какого цвета у тебя мигалки, и не было бы ничего, — проговорил Вахит, какого-то чёрта чувствуя ком в горле. — Сказал бы мне, что они зелёные, блять, и я бы вообще больше не подошёл.
Он уткнулся лбом в коленку Турбо, пытаясь скрыть подступившие слёзы, и стал покорно ждать, когда тот ему врежет с ноги.
Однако этого так и не случилось.
Валера застыл, как статуя, и ни слова не проронил. Даже когда за ними пришёл Адидас, который, оказывается, уже минут десять искал их повсюду.
В ту ночь Вахит не мог заснуть, размышляя о том, как между ними теперь всё переменится. Турбо, наверное, начнёт избегать его, наказывая своим равнодушием. Или вовсе высмеет перед пацанами, пытаясь растоптать его достоинство.
Одно радует: ничего у него не получится.
Зима, хоть и любил безответно, своей любви ни капли не стыдился. Держался гордо, зная ей цену, и мог склонить голову только перед Валерой. Так что удачи ему, если захочет унизить.
Только вот Валера, похоже, этого совсем не хотел. Более того, он делал вид, что ничего не произошло: всё так же улыбался Вахиту, жал руку, по-дружески толкал в плечо, разговаривал…
А Вахит сходил с ума.
«Лучше бы унизил, ей-богу», — думал он, когда Турбо стал всё чаще и чаще ловить его взгляд, заставляя бедное сердце пропускать удар.
—
Они сидели в тесной комнате перед телевизором и, разинув рты, смотрели порнушку.
На экране бедная девушка с растрёпанными волосами и размазанной помадой вылизывала член мужика, лица которого старались не снимать.
И, признаться честно, Зиму эта картина совсем не возбуждала. По крайней мере, до тех пор, пока он не представил такого же растрёпанного Валеру, стоящего перед ним на коленях.
Нервно сглотнув и поёрзав на месте, Вахит украдкой взглянул на Туркина.
«Сегодня и помру», — подумал он, когда тот тоже посмотрел на него, а потом медленно опустил глаза ниже.
Чуть не кончив прямо там, сидя плечом к плечу с пацанами, Зима прочистил горло и осторожно поднялся со своего места, стараясь скрыть свой стояк, а затем молча вышел в коридор.
Быстро отыскав туалет, он включил свет и вошёл внутрь, однако закрыть дверь так и не смог. Потому что кто-то потянул её на себя.
— Занято, блять, — возмутился он и, обернувшись, увидел того самого придурка. Кучерявого с дебильными глазами.
— Ничего, поместимся, — сказал тот, закрыв за собой дверь.
— Ты чё творишь?
— Попробовать хочу…
— Чё попробовать?
Вместо ответа Туркин лишь устало вздохнул и какого-то хрена опустился на колени. А у Вахита в голове что-то взорвалось от этой картины.
— Турбо, блять—
— Сделай так ещё раз, — прошептал тот, смотря на него снизу вверх затуманенными глазами.
— Как? — задушенно произнёс Вахит.
Вместо ответа Турбо аккуратно взял его руку в свою и, прикрыв глаза, положил на свою голову.
У Зимы перед глазами тут же промелькнул тот самый вечер, когда он совсем при других обстоятельствах поправлял волосы Валеры, думая, что больше никогда не сможет так сделать.
А теперь вот стоял у толчка и, как зачарованный, трепетно перебирал его волосы. А Валера от его прикосновений вздыхал с таким наслаждением как будто только от этого мог кончить и прижимался губами к его паху, обжигая дыханием через ткань штанов.
Взвыть хотелось от одного его вида, что Вахит и сделал, стоило Турбо потянуть его штаны вниз вместе с бельём и с каким-то предвкушением облизнуть губы.
— Валера… — позвал он, пытаясь ухватиться за последние остатки разума.
Тот вопросительно промычал, рассматривая его налитый член, и осторожно провёл рукой от основания к головке.
Выругавшись под нос, Зима схватил Туркина за подбородок и заставил посмотреть в глаза.
— Ты же мне надежду даёшь, придурок.
— Сам ты придурок, — нахмурился тот, отбросив его руку. — Я тебе ещё на площадке надежду дал.
— Когда? — удивился Зима.
— Когда по морде не заехал, — он чуть крепче сжал основание его члена и на пробу провёл языком по головке, слизав выступившую сперму. — А теперь будь добр — помолчи.
Он взял его член в рот, а Вахит издал тихий стон и прикрыл глаза, наслаждаясь бессовестными ласками.
Какие уж тут разговоры, когда у него мечта сбывалась, а сердце стучало, как бешеное?
Он запустил руки в шелковистые кудри Турбо, слегка сжав их между пальцами, и услышал его протяжное мычание.
«Вот же извращенец», — промелькнуло в голове Вахита.
Впрочем, он и сам был не лучше.
Стоял на дрожащих ногах и наблюдал за тем, как исчезал его член во рту Туркина; как слюна стекала из уголка его губ; как он надрачивал себе, запустив руку в штаны.
Наблюдал и чувствовал, как с каждой секундой всё ближе и ближе к вершине удовольствия.
— Валера… — судорожно выдохнул он, надеясь, что тот без слов всё поймёт.
— Валера-Валера, — самодовольно улыбнулся тот, даже не думая отрываться от его члена.
Вахит кончил с задушенным стоном и чуть не подавился слюной, заметив, как Турбо проглотил его сперму, а потом поморщился, явно пожалев, что сделал это.
— Ты нахуя это сделал?
— Интересно же—
— Пацаны, блять, — послышался приглушённый голос Адидаса за дверью. — Освобождайте помещение, пока тут очередь не образовалась!
Турбо тут же подскочил с пола и, неуклюже подтянув штаны, прошептал:
— Блять, Зима, чё делать-то будем?
— Расслабься, — ответил Вахит, заметив панику в его глазах. — Адидаса уже ничем не удивишь.
Они быстро привели себя в порядок и вышли из туалета, стараясь не смотреть Суворову в глаза.
А тот встретил их с хитрой улыбкой на лице и осмотрел с ног до головы.
— Ну, с облегчением, пацаны! — засмеялся он как будто рассказал самый смешной анекдот на свете.
—
Уже стоя в подъезде под лестницей и зажигая сигарету, Вахит наконец спросил:
— И чё всё это значит?
— А ты как думаешь?
Турбо стоял напротив него, опёршись о стену, и выглядел так спокойно словно совсем не перевернул его мир минут десять назад.
— Я, если хочешь знать, вообще сейчас думать не в состоянии, — ответил Зима и поднёс сигарету к губам.
— Ну хорошо, — пожал плечами Туркин. — Давай, спрашивай, какого цвета у меня мигалки.
Вахит похлопал глазами, пытаясь понять, шутит он или просто дурака решил включить.
— Ты издеваешься, что ли, надо мной? — сдавшись, спросил он.
— Да ты же сам сказал: «ответил бы тогда, что зелёные, и ничего бы не было». Или чё ты там говорил?
— Ах, вот оно что, — усмехнулся Вахит, чувствуя, как в душе разливается обида. — Ну, будь по-твоему!
Если уж Валера хочет вот так отвязаться от него, то кто он такой, чтобы мешать ему?
— Чё за херня у тебя вместо глаз, а, Турбо? — начал он, вкладывая в слова всё своё раздражение. — То ли серые, то ли белые, то ли коричневые, как дерьмо — никак не пойму. Пособи слепошарому.
Он вдохнул побольше дыма в лёгкие, чтобы хоть как-то избавиться от горького привкуса на языке, и стал ждать ответа.
Валера оттолкнулся от стены и, как обычно, отобрав его сигарету, затянулся с задумчивым лицом.
А потом вдруг улыбнулся и сказал:
— Малиновые.
Зима сначала даже не понял, что он сморозил, а когда дошло, смачно сплюнул прямо на пол, в который раз спрашивая себя, как это его так угораздило, втрескаться в
идиота.
— Ты долго мне мозги канифолить будешь? — устало проговорил он.
— А чё не так-то? — возмутился Турбо. — Романтично же получилось.
— А нормально нельзя было?
— Да как нормально-то?
— Да вот так!
Вахит схватил его за воротник кожанки и притянул к себе, затянув в долгожданный поцелуй.
— Акварельные, — выдохнул он прямо в губы Туркина, — акварельные они, точно тебе говорю.
Тот заулыбался и едва слышно прошептал:
— Ну, акварельные, так акварельные.
