Свободное падение

                    

Я хотел бы для тебя стать всем.       Или лучше мне тебя не знать совсем.

             Дину уже семнадцать. Это очень странно осознавать. Такой ничтожный промежуток времени в сравнении с миллиардами лет, это даже не песчинка, это многим меньше. Тем сложнее понимать, как вышло так, что этот короткий отрезок изменил настолько много.              Он изменил все.              Михаил наблюдает за тем, как Дин небрежно бросает школьную сумку на скамью и садится на ее спинку, а ноги ставит на сидение. За годы правила поведения в мире людей изучены хорошо. Михаил слегка хмурится, понимая, что Дин ведет себя не особо прилично. Но это очень частое явление. Михаил верит, что давно смирился со знанием, что перевоспитывать Дина в таких мелочах бесполезно.              Да и стремился ли он когда-то стать воспитателем?              Нет, конечно нет. Ответ на поверхности, его не надо искать или осмысливать. Каждый человеческий день, каждый месяц, каждый год, начиная с тех самых пор, как он заглянул в детскую спальню, он стремился стать другом и опорой. Дать поддержку, вернуть надежду, которую Дин сам того не зная, подарил ему.              Настроение у Дина явно паршивое. Можно коснуться его разума, считать поверхностные мысли и получить полное представление, что стряслось в этот раз, но это будет нечестно. Михаил вздыхает, просто и по-человечески, сбрасывает невидимость и идет к скамье. Вокруг шумно. Дин не должен услышать шаги, но он поворачивает голову в его сторону. Возможно, дело не в слухе.              Они так давно чувствуют друг друга на ином уровне, что кажется, иначе никогда и не было.              — Ты тут откуда? — напористо спрашивает Дин и немного испуганно оглядывается. — Тебя же увидят.              — И что? — Михаил жмет плечами, недолго размышляет о том, не присесть ли рядом с Дином, нарушая негласные правила поведения, но решает, что может и просто постоять достаточно близко. — Они увидят, что ты говоришь с обычным парнем, даже не слишком старше. Разве ты не можешь иметь знакомых вне школы?              — Ясненько, все предусмотрел, — бурчит Дин, явно уязвленный тем, что не додумался до очевидного сам. — Ты поздороваться или снизошел выкроить время на потрепаться?              — Дин, — одергивает Михаил и смотрит строгим взглядом. Две их последние встречи действительно были очень короткими, но Михаил уверен, что сейчас дело не в этом, а в желании Дина сорвать на ком-то плохое настроение. Хочется узнать его причины, а не просто стать удачно подвернувшейся под руку грушей для битья. — Как насчет небольшой прогулки? Или тебе нужно забрать из школы Сэма?              — Умник на дополнительных занятиях по биологии, — зло бросает Дин и поджимает губы. Михаил без труда делает вывод, что братья поссорились, и обещает себе позже аккуратно узнать у Дина из-за чего именно. — И куда это ты собрался прогуляться?              Михаил колеблется между тем, чтобы сказать, что это сюрприз, и тем, чтобы бы просто улететь с Дином и дать возможность увидеть все своими глазами. Второй вариант выигрывает быстро. Слегка воздействовать на окружающих людей, побуждая их смотреть в любую другую сторону, — это дело мгновения. Крылья уносят в полет и так и норовят обнять Дина в те доли секунды, за которые преодолевают невероятное, по меркам людей, расстояние.              — Сюда, — невинным тоном сообщает Михаил, когда они уже стоят на небольшом плато чуть ниже вершины горы.              — Сюда — это куда? — раздраженно спрашивает Дин, вертит головой и открывает рот. Михаил прослеживает его взгляд. Небо золотится янтарным восходом и нависает над ними пушистыми, длинными облаками. Куда хватает человеческого взгляда, тянется массив гор. Воздух свежий, он едва слышно звенит. Михаил следит, чтобы Дин не чувствовал холода, и улыбается его изумлению. — Да ладно, чувак. Ты притащил нас на другой конец планеты? — ошарашено спрашивает Дин, видимо, сориентировавшись по временной разнице, и трясет головой.              — У условного шара нет конца в привычном понимании, Дин, — педантично поправляет Михаил. — Мы в Гималаях. Это в Азии.              — Я не настолько тупой, — немедленно возмущается Дин, но Михаил не видит настоящей обиды и готов спорить, что часть света тот бы сходу не назвал. — Или ты решил провести урок географии?              — Я хотел узнать, как у тебя дела, — отказывается от потенциальной пикировки Михаил.              — Да ты же типа вчера узнавал, — Дин закатывает глаза, сутулит плечи, но продолжает смотреть по сторонам с заметным восторгом.              — Согласись, со вчера многое могло измениться, — Михаил слегка усмехается, потому что помнит, как часто один день Дин по событиям легко сравнивался с неделей среднестатистического человека.              — Да что может измениться в моей дерьмовой жизни? — неожиданно зло выпаливает Дин, явно теряет интерес к окружающей красоте и пинает ногой небольшой камушек.              — Дин? — усмешка исчезает сразу. Михаил помнит разное, но такую нелестную характеристику собственной жизни Дин дает впервые. Раньше он не доходил до такого даже в мыслях. — Что случилось? — прямо спрашивает Михаил, не желая продолжать искать окольные пути, и подходит ближе.              Руки ложатся на плечи Дина. Этот жест знаком им обоим, он привычен. Михаил не устает удивляться, что при всей своей тяге к независимости, от него Дин всегда принимает такое молчаливое обещание поддержки. Вот и сейчас его руки Дин не скидывает. Он поднимает голову и впивается в него непонятным, требовательным взглядом. Искушение прочесть его мысли велико.              — Да ничего такого, — Дин жмет плечами. Его беспечный тон — ложь, а в его голове явно зреет какая-то идея. — Зачем ты приходишь? — вопрос неожиданный. — Все эти годы. Нафига?              — Ты важен для меня, — Михаил подбирает слова и чувствует себя так, словно увязает в зыбучих песках, как случилось однажды, когда они с Люцифером увидели их впервые после сотворения и решили исследовать. — Я…              — Да? — уточняет Дин с прорезавшейся агрессией, которую Михаил не понимает, чем заслужил.              Секундная растерянность перед ответом не позволяет отреагировать правильно, когда Дин внезапно крепко его обнимает и опрокидывает их обоих с плато в пропасть, глубина которой не менее двадцати пяти тысяч футов. Цифры не имеют значения, но Михаил помнит их, поскольку всегда предварительно изучает местность, выбранную для прогулки с Дином.              Свободное падение — это вовсе не полет. Отличие столь велико, что несколько секунд Михаил тратит на то, чтобы осознать новые ощущения и запомнить их для дальнейшего изучения. Затем верх берет разум. Распахиваются видимые лишь тенью в земной плоскости крылья. Михаил превращает падение вниз в полет ввысь.              Есть соблазн упасть ниже или же взмыть к медленно поднимающемуся над горизонтом солнцу. Но острое желание понять причины поступка Дина, поговорить с ним и разобраться, что изменилось, заставляют вернуться на плато. Михаил мягко опускает их на скальную породу. Дин мрачно смотрит исподлобья и молчит.              — Я не хочу читать твои мысли, — начинает беседу Михаил, когда становится очевидно, что Дин этого не сделает. Вспомнить, когда еще было так сложно держать ровный тон, не выходит. — Может, ты объяснишь, зачем?..              Остаток вопроса умирает в жадном поцелуе. Нет паузы, и иногда — сейчас точно — Михаил задается вопросом, не обрел ли каким-то образом особые силы Дин. Кажется, что человеку не под силу преодолеть расстояние около трех ярдов так мгновенно, что это не успевает заметить ангел. Мысль не задерживается.              Дин умеет целоваться и явно прекрасно понимает, что делает. Он напорист на грани грубости, но от него веет такой отчаянной жаждой, что не поддаться ей невозможно. Михаил отвечает на поцелуй раньше, чем уверенность, что он должен прекратить происходящее немедленно, одерживает победу. И это не ошибка.              Это катастрофа.              Идеально сонастроенные за годы энергии, его сущности и души Дина, сплетаются так, словно всегда только этого и ждали. В безупречном получившемся узоре не найти шероховатостей. Он идеален и изумительно целен. По пространству вокруг них расходится ток. Он воплощается слабыми молниями неземной красоты.              Михаил теряет себя и обретает заново, но иным. Утонуть в Дине, поддаться горячим рукам, которые ловко пробираются под одежду и бесстыдно ласкают, и настойчивым, умелым губам, — это не может быть неправильно. Но это же самое неправильное, что может быть. Шаг назад — это несоизмеримо больнее и острее, чем мог бы быть шаг в саму Пустоту.              Сложенные пальцы тянутся ко лбу Дина, и только заставить себя посмотреть в глаза, как всегда, Михаил не находит сил. Он желал стать для Дина миром, стать важным и, очевидно, смог. Но это ставит под угрозу весь план, завещанный отцом. Это рушит все на корню, и допустить это невозможно.              — Какого черта? — вопрос злой, колючий, пропитанный едкой обидой. — Тебе же понравилось!              — Я не могу, Дин, — губы шепчут не объяснение, но, быть может, горькое извинение, хотя Михаил знает, что это не исправит ничего. Но он повторяет, не имея сил уничтожить надежду на понимание: — Я не могу.              Касание пальцев возвращает Дина на скамью, с которой он его забрал. Михаил невидящим взглядом смотрит на восходящее солнце. Внутри вновь ощущение свободного падения. Только крылья, кажется, унес с собой Дин.