Золочёные лилии

Когда на вышке Венской Крепости появилась рыжеволосая женщина с лицом спрятанным под вуалью Генрих вздрогнул. Получше приглядевшись он тут же обругал себя за излишнюю пугливость — ослеплённому яркими солнечными лучами Беарнцу почудилась траурно-чёрная фигура матери короля, смертельно опасной Екатерины Медичи. Впрочем кто будет винить за излишнюю мнительность человека каждый раз одним лишь только чудом и благодаря своей необыкновенной удаче, избегающего смерти от руки это флорентийской ядосмесительницы. А между тем на пороге стояла прекрасная Елизавета, теперешняя царствующая королева. Но и это ненадолго. Карл плох — он не протянет ещё и недели, как это не печально. В последнее время он стал Генриху почти другом, спас его от ножей Морвеля, страдает сейчас даже немного по вине Беарнца, но вот именно что почти другом. Гибель матушки, с которой королю наваррскому так не довелось попрощаться останется навечно больной точкой в любвеобильном сердце и никогда не простит её он ни Карлу IX, ни Екатерине, ибо он уверен, что приказ был отдан ими. Но тем не менее никак не выказывая внутренних переживаний он лучезарно улыбнулся Елизавете, от чего она вся покрылась красными пятнами. — Чего же желает её величество от, меня, презренного узника, в этот солнечный день? О, как Генрих ненавидел эту роль шута! Принявшись веселить других ещё в далёком детстве, каким-то своим чутьём почувствовав, что выжить он может лишь смеша королевских детей, он до сих пор не откинул эту презренную маску. Уехав наконец из Парижа сын Жанны д’Альбре стал позволять себе некоторые вольности в переписке с принцами, особенно с гордым герцогом Анжуйским. Теперь любимец Екатерины мелочно квитался с Беарнцом, кропотливо взимал с него плату за каждое оскорбление. И — Генрих Наваррский это точно знал — он жив лишь пока Карл смеётся над его шутками и благоволит ему. Таков обычай, смеётся король — смеётся и двор, пусть даже кто-то и сквозь зубы. Если бы мог Беарнец перестать быть шутом! Но, увы, благодаря этому он всё ещё не в могиле. Но Елизавета была сейчас серьёзна и словно бы чём-то испугана, руки по красоте подобные тем, изображения которых до сих пор могут радовать глаз в виде скульптур античных ваятелей, подрагивали. «Эге, а не умер ли уже король Карл? — с ужасом подумал Беарнец.» — Я пришла к вам по делу, — австриячка говорила с явным немецким акцентом немного смягчая согласные там, где они должны были бы быть твёрдыми, да к тому же ещё и немного неуверенно, словно приехала во Францию совсем недавно. Конечно, ведь Елизавета жила в своём иллюзорном мире, где все знают её родной язык или же испанский, самой близкой подругой её стала принцесса Маргарита к двадцати годам, без запинки говорящая на стольких языках, сколько не каждый аристократ выучивает за всю жизнь. — Так по какому же, мадам? — уже не полушутливо, а настойчиво спросил Беарнец, чувствуя как по его спине катится холодный пот. Он упускал её из виду все те годы, пока был при дворе и теперь ему становилось страшно от того, что жена Карла могла быть на стороне Екатерины Медичи. Королева же рывком откинула вуаль и быстро — насколько позволяли тяжёлые юбки платья самого нежного оттенка желтого, какого только и можно было сыскать, всего расшитое драгоценными и полудрагоценными каменьями — подошла к нему и упала на колени. Звякнула золотая цепочка. Вот и ещё одно на чём сошлись Елизавета и красавица-Марго. — О, молю выслушайте меня, я более ничего не прошу! — воскликнула она. — Конечно, — ошарашено пробормотал Беарнец. Это уже совсем не походило на горе от смерти мужа. Елизавета, которой словно лишь того и нужно было, схватила руку Генриха и стала покрывать её горячими поцелуями. — Ах, как могла я сомневаться в вашей доброте! — счастливо прошептала она, прижав его ладонь к своей щеке. Король наваррский не почувствовал ни пудры, ни румян, что стало для него приятным открытием — он ненавидел косметику. — Сударыня, я вас… — начал окончательно сбитый с толку Генрих. — О, неужто небо вняло моим молитвам, неужто мне дано судьбою столь много, неужто и вы меня любите! — вскричала Елизавета, не давая ему договорить «не понимаю». — О, знали бы вы, как я вас люблю! Больше жизни, больше всего на свете! Я королева, но что мне трон и власть без любви! Вы же знаете — чувствуете сердцем, как и я чувствую, что вы хороший и вольный человек — я не так глупа и наивна, как считают многие — да что многие! Все при дворе! — я образована не хуже милой Маргариты и, мне кажется, я могу неплохо использовать свои знания. Я лишь притворяюсь, как и вы, о, Генрих! Я влюбилась в вас с первого взгляда! Помните, тогда, на вашей с Марго свадьбе! Ах, как была чудесно-красива ваша суженная, ваша супруга в том голубом платье, шлейф был так длинен! Его несли три принцессы! И среди всего этого великолепия была я — маленькая дурочка и воплощение власти и влияния моей семьи, ненавидимая и презираемая всеми французами. И вот слушая шутки карликов, которых я все ещё не прогнала, лишь потому что они тоже не знают практически никакого ещё языка кроме немецкого, да испанского, я увидела вас, — она поднялась с колен и провела кончиками пальцев по его щеке. — Ваше лицо мне сразу полюбилось, вы были так задумчивы, так печальны. Быть может это странно, но ваше лицо показалось мне осенённым какой-то божественной благодатью. Я стала наблюдать за вами со своего места — беременность не позволяла мне танцевать или вообще практически подниматься на ноги, а Шарль был слишком занят тем, что выдавал свою сестричку замуж и заливал своё горе вином, — на прекрасное личико королевы набежала тучка. — Ах, бедный Шарль! Он одинок и болен. Да, его окружают врачи, но в сущности ему нужна поддержка. Все лекари сходятся в одном — причина болезни кроется в состоянии его души, но мадам Екатерина и мадам Маргарита жестоки и непреклонны, они не желают его навестить, а только они ему и нужны. — Вот ваше величество сейчас сами себя и раскрыли, — с улыбкой заговорил Генрих, стараясь и сам поверить в свои слова. — Я понимаю, вы влюблены в короля, а ко мне вы испытываете лишь дружеские чувства, что мне очень лестно. — Но… — прошептала Елизавета. — Но я люблю и любила одного лишь вас. — Мадам, вы запутались, — обворожительная улыбка Беарнца стала ещё слаще и словно приросла к лицу. — Это лишь иллюзия. Было жаль убеждать эту женщину-ребёнка в том, что всё, что она чувствует — ложь, но у него много, слишком много проблем, чтобы позволить одной рыжей дурочке ещё и разозлить его единственный щит — короля. — Почему же тогда, — королева подняла на него глаза. Сейчас тихая австриячка показалась ему почти дерзкой, — почему же тогда вы не покидали мои мысли эти годы? Почему рожая я еле сдерживала от того, чтобы не выкрикивать во время схваток ваше имя? Почему вы являлись мне во снах так, словно вы — мой муж, а я — ваша жена? Генрих уже не знал, что ей сказать, как отшутиться. Завуалированные пикировки с королевой Екатериной показались ему простыми и лёгкими по сравнению с беседой с Елизаветой. — Вы молчите, — медленно проговорила она, губы исказила печальная ухмылка, — вы молчите, а Господь глух к моим мольбам. Ну, что же возможно тогда таков мой крест. Елизавета не попрощавшись обернулась и замерла испуганным зверьком. В дверном проёме стояла Екатерина Медичи. — И вы здесь, дочь моя? Я полагаю вам уже надо обратно, к королю. — Вы совершенно правы, матушка. Елизавета присела в реверансе и, подставив свекрови лоб для поцелуя, ушла. *** Зима 1578 года выдалась холодной, даже последний зимний месяц — февраль был так морозен, что весь Париж был скрыт снежным покровом. Идти по этим улицам и улочкам было приятно — как-никак очередное приключение. Генрих вынул иззапазухи зачитанный почти до дыр кусок бумаги, сверил адрес. Зайдя наконец в нужный дом он первым делом поразился запустению царящему в нем. — Идите сюда, — донёсся откуда-то сверху женский голос. Молча повиновавшись он поднялся по лестнице, пару раз чихнул — всё вокруг было покрыто толстым слоем пыли. Из под двери одной комнатки сочился тусклый свет, вероятно от огарка свечи. Зайдя он увидел Елизавету она стояла повернувшись лицом к окну. Длинные светлые с легкой рыжиной волосы были собраны так, что часть из них лежала у неё на плечах. Она обернулась. Годы горя и страданий по мужу пошли ей на пользу. Черты лица раньше излишне мягкие словно бы немного заострились. Наглухо закрытое тёмное бордовое платье с золотистой каёмкой ей шло, даже немного скрывало болезненную бледность лица, которой Елизавета теперь обзавелась. — Вы похорошели, мадам, — с вежливым поклоном тихо промолвил Генрих. — Правда? А мне говорила, что я напротив очень подурнела, — её губы не дрогнули произнося такие страшные для каждой женщины слова. — Что же, тем хуже для меня. С каждым годом отвергать женихов становится всё сложнее. Генрих молчал. Елизавета тоже больше не говорила. Лишь заламывала руки и хрустела костяшками. Одна хрустнула, вторая тоже, третья — нет. — Зачем вы позвали меня, мадам? Бывшая королева не ответила. Через пару мгновений она горько расхохоталась: — Столько лет я ждала, что встречу вас, столько ночей провела без сна придумывая что бы такого вам скажу, то полагала, что брошусь к вам на грудь, то считала что гордо уйду… И вот этот момент настал, но я не знаю, что мне говорить, что делать! — Вы не изменились, — Беарнец пожалел, что когда-то отверг самоотверженную любовь наивной девочки. Она стала бы Наварре хорошей королевой, а ему нарожала бы много сыновей. — Напротив, Генрих, когда женщина безответно любит, она падает во тьму, — Елизавета вновь подошла к окну. — Вы знаете историю мадам Екатерины? Рассказать вам её? — нежный голос стал немного визгливым — в разговоре была задета её слабая струна, её больное место. — Однажды мадам полюбила одного дворянина. Он был умён, хорош собой, храбр, знал этикет до тонкостей… Она была им очарована. И вот позвав его к себе в покои Екатерина открылась ему и умоляла его стать её фаворитом. Но граф — а он был графом — любил другую, чистую прекрасную девушку и не в силах лгать ответил ей отказом. С этого рокового для мадам и Франции часа Екатерина Медичи стала той, кого мы все знаем. Генрих поразился тому каким одухотворённым лицом обладала эта женщина и с каким выражением она говорила. Он шагнул к ней и заключил в объятия. Страсть убийцей подстерегла его и нанесла свой удар. Поцелуй за поцелуем, вот инициативу уже перехватила Елизавета, она начала поднимать юбки… Боль пронзила тело Беарнца. Он повалился на пол, Елизавета наносила удары хоть и крохотным кинжальчиком, но уверенно. Её лицо и руки были все в крови, а сама она словно умалишённая продолжала терзать уже бездыханное тело. — Тише, девочка. Рука в чёрной перчатке легла ей на плечо. — Он уже мёртв. — В таком случае отдайте мне дочь, — Елизавета поднялась с колен стараясь выровнять дыхание. — Я выполнила своё обещание, так взамен исполните своё. — Умой лицо, милая, ребёнок в карете на улице, — проговорила Екатерина усмехаясь. — Видит десятый сон. Не пугай её своим видом. Когда Елизавета спустилась во двор вместе с Флорентийкой, то всё было, как королева-мать и говорила. — Мама, где мы, что все эти люди? — пробормотала ели разлепив глаза Мария-Елизавета. — Всё будет хорошо, meine Liebe… — мать утёрла слезу. — Всё будет хорошо. И карета поехала вперёд. Сначала совсем медленно, а потом лошади перешли на галоп. Нужно было как можно скорее успеть к австрийской границе. А у небольшого домика осталась стоять дама в чёрном. — Всё же Елизавета была бы прекрасной королевой для Генрике, — проговорила Екатерина Медичи. Её лицо под капюшоном исказилось в ужасающей гримасе. — Она абсолютно права. Нет ничего важнее детей. И она тоже ушла от этого дома в ночь. В комнате наверху осталась лежать бренная оболочка короля Генриха Наваррского.