Из огня и пепла

       Пустота льда и холод, до костей пробравшие бы человека, обступили, приветствуя криоманта. Бесцветный лёд поднимался стеной, омертвевшие бирюзовые ручьи на изломе. Ледяная пустыня искрилась, замершие серебристые наледи сползали по ущельям причудливым орнаментом, тысячами тончайших лучей навевая мысли о доисторических растениях.       Застывшая природа дарила покой пустоты и смерти, сглаживая, растворяя противоречия мечущейся жизни, словно заботливая праматерь, убаюкивая, качая в ладонях-колыбели.       Остро чувствующий родную стихию, когда-то Хань мечтал здесь упокоиться: как хорошо лежать на спине, опрокинувшись в небо. Бездонная синева дня сменилась бы непроглядным ночным мраком и тишина… Мягкая, обволакивающая тишина, заметающая следы, стеной бы встала между ним и людским гомоном.       Засыпаешь, растворяешься в ничто, слишком глубокий и тяжёлый для суетливой вечности… Наивные фантазии. Смерть, истинная смерть с её сползанием в небытие, подобно скользящему осколку льда, недостижима для уставшего от жизни путника.       Знай он тогда, как безжалостны боги, как извращают они потаённые чаяния... Бытие Нуб Сайбота и близко не подошло к грёзе юности: почти лишенный эмоций и воли, он так и не испытал желанного покоя забытья. Пустота оказалась насмешкой, каменной глыбой. Чувства и желания гнили в пропитанной тьмой оболочке, сводя с ума с бесстыдной неуклонностью истончающегося в песок камня.       Обречённый, подобно неисчислимому эону себе подобных, незаметно и исподволь обучился мягкому состраданию, уважению к чужим надеждам и горестям. Не странно ли: понадобилось умереть и воскреснуть, дабы унять язвившие амбиций, жадное пустое тщеславие. Пробудившиеся было в ярком, неугомонном Ширай Рю, вновь покорно сжались и развеялись морозным дымом, выходя из гортани невесомыми клубами пара.       Истинный дар пустоты и смерти лишь сейчас открылся ледяными безжалостными всполохами, величественный и дикий, как рычание непокорного хищного зверя в отдалении от жилья человеческого.       Свобода. Безграничная, ломающая ребра и жалкие болезненные оправдания животного ума, простиралась бескрайне, всеобъемлюще. Не нуждающаяся ни в осмыслении ни в защите, вошла в его тело и душу, отмела страхи. Он обрёл ядро, центр покоя, принятия и силы, своё исконное Я.       Смолкли терзавшие тревоги и опасения, страх быть отвергнутым пиромантом. Он переживет отказ в любви и пойдет дальше. Его чувство, бездонный океан, не оскверняет ни вражда ни ненависть. Не быть любимым — неудача, не любить — несчастье.       Нежность, при мысли о Ханзо проклюнувшаяся как цветок среди каменистого склона, приятно грела. Прекрасен холод, но ему, живому, тепло близости необходимы.       Улыбаясь, запрокинул голову ввысь. Поиск и вечное становление — закон жизни. В бездвижной пустыне он познал его и полюбил.       Разгорающийся закат приготовлял острова погрузиться в невесомый сладостный сон. Завершив медитацию, умиротворённый, вышел к ручью.       Омыл руки и прополоскал рот, босым вошёл в уединенный минка, скрытый от нескромного любопытного взора рощицей сакаки.       Подвешенная к стене камидана ловила последние отблески заходящего солнца. Колыхнувшаяся от воздушного потока, симэнава бережно охраняла святость места. Мановением руки зажёг огонь в томоё у миягата. Лепесток пламени отражался в синкэ, окрасив офуда из Исэ приглушённо оранжевым. Поблескивали чернила на табличках имён, приветствуя вошедшего.       Совершив двойной поклон, дважды хлопнул в ладони. Звон прокатился по стенам и потолку, призывая внимание и благосклонность ками.       Убийство Куан Чи разрушило преграду стыдливого, яростно-бессильного молчания. С миром в душе стоял перед домашним алтарём, равный, насколько живущему возможно.       Наверное, семья, друзья и клан простили бы отказавшегося от мести Ханзо, но он бы себя не простил.       — Добрая ночь, любимые. Словами не передать, как много значат для меня эти посещения.       Найдя глазами имена жены и сына, собрался с мыслями. Тайна давила тяжёлым грузом.       — Вы помните, наш клан приютил Би Ханя. Тот оклеветанный Куан Чи наёмник из Лин Куэй. Он уехал навестить Куай Ляна, младшего брата. Я… я тоскую по Ханю.        Замолчал, чутко улавливая знаки иного мира. Огонь ярче разгорелся. Ободренный, продолжил.       — Тоскую не только как по другу, но и как по возлюбленному. Хвала судьбе, мне есть, с чем сравнивать, и в чувствах своих я не блуждаю.       Милые сердцу образы Харуми и Сатоши пред мысленным взором.       — Я всегда буду любить вас и чтить память, как и память павших Ширай Рю. Но сейчас, впервые за много лет, мое сердце готово принять и подарить новое нежное чувство. Знаю, знаю — отмахнулся шутливо — я тоже бубнил о Кенши. Могу же я ошибиться. Но здесь — заглянул вглубь себя, пытаясь вернее выразиться.       — Здесь чувство духовного сродства. Чувство, некогда толкнувшее меня к тебе, бесценная моя Харуми, и побудившее узнать получше. Затем и полюбить.       Тишину прерывало лишь потрескивание пламени. Собрался с духом.       — Мне важно знать, что вы думаете. Ушедшие видят лучше, взгляд ваш не затуманен.       Миг напряжённого ожидания.       Теплое дуновение от алтаря и в воздухе разлился аромат украшавших камидану цветов. Потрясенный явленным чудом, до глубины души растроганный благородной любовью духов, склонился в глубоком поклоне.       — Благодарю от всего сердца.