Ogni amore vuole essere eterno, questo è il suo tormento eterno.
Темнота приятно сковывала в своём царстве беспамятства. В нём было хорошо: ни привычного шума, издаваемого другими существами, ни назойливого щебета презренных и грязных смертных созданий. В этой темноте можно было и забыться, и она забывалась, иногда погружаясь настолько глубоко, что чувствовала ветер в своих волосах. Она летела. Небеса принимали в свои объятия, облака нежно щекотали лопатки и поглаживали спину. Солнце пекло голову, но мягко, ненавязчиво, словно заботливая мать. Она летела. Во снах всегда приятно летать: раскрыть могучие крылья, распушить пёрышки, подняться так высоко, за самый небосвод, чтобы увидеть границу мироздания. Были ли там звёзды? Могла ли она руками достать одинокий осколок луны и ухватиться за его серп? Ей хотелось навеки улететь на это небесное тело, лишь бы не возвращаться обратно на землю. Однако ни звёзды, ни луну она не успевала увидеть. Потому что неизменно падала на землю, разбиваясь об острые скалы. В этот раз, однако, падение вышло ещё более неприятным. С привкусом соли и воды. Девушка раскрыла глаза, почувствовав на лице влагу. С ресниц на белесые щеки капала вода, вызывая в ней прилив раздражения. Кто-то выплеснул на неё жидкость из миски, что стояла в клетке. Она тотчас же подняла глаза и наткнулась на своего мучителя. Мелкий старикашка с длинной бородой и иссохшим лицом презрительно поглядывал на неё, сложив руки на груди. В его правой руке торчала плеть, которой он нередко искусно орудовал в этом тщедушном помещении. Человек всегда бил непокорных диких зверей, которые не желали ему подчиняться. Он сросся со своей любимой вещью и никогда с ней не расставался. Старик кашлянул и ещё несколько раз ударил плетью по железной решётке, за которой сидела девушка. Звон неприятно полоснул уши, так что она сморщилась и отвернулась, бесцветно посмотрев в пол. Руки, как обычно, были стянуты верёвкой. Они настолько онемели, что девушка не могла пошевелить даже пальцами. Она прислонилась к холодной решётке, ощутив спасительную прохладу, и прикрыла глаза всего на мгновение, но тут же услышала громкий и ненавистный укор в свою сторону: — Вставай цуру, — приказал тот, ещё раз стукнув плетью по решётке. Девушке пришлось открыть глаза, и она направила смертоносный взгляд на мужчину, не желая ему подчиняться. — Тебе пора выходить. Однако ёкай поднялась с привычной гордостью, которую из неё не мог выбить этот жалкий дрессировщик. Верёвки отвязали от решётки, однако с кистей их не сняли, как обычно. Она прошагала к выходу из своей клетки, оглядев привычные виды без всякого интереса. Здесь ужасно пахло тухлятиной и мясом, от которого её нередко тошнило. Она была не единственной вечной пленницей. Эти клетки, набитые разным зверьём, нередко пополнялись новыми диковинными чудовищами. Медведи, которых поймали охотники и привели сюда, продав за кругленькую сумму. Волки, которых загнали в ловушку и усмирили только тогда, когда затолкали в клетки их волчат. Лебеди, чьи крылья были сломаны. Они понадеялись на людскую доброту, решили, что их вылечат. Их продали за несколько мешков риса. А она? Она просто была глупа, потому и попалась. Проходя чинно за своим мучителем, журавль смотрела на бедных животных, забившись в самые дальние уголки своих клеток. Они боялись. Они были сломлены, их жизни были разрушены людьми, которые воспользовались их наивностью, добросердечием, положением… Они страшились подходить к решёткам. И не зря. Животных тут не щадили, за непослушание следовало жесточайшее наказание. И её тоже наказывали, даже чаще, чем других. На спине у неё до сих пор рубцевались старые раны. Напоминали обо всех истязаниях, которые она прошла за этот год. На месте старых слишком часто появлялись новые. Не успевала восстанавливаться, её тело постоянно страдало, но она не могла сдаться. Старикашка довёл её до выхода, который был закрыт плотными тканями. Через тонкую щель пытался пробиться лучик света. Девушка хотела протянуть руку навстречу к нему, но утопила в себе это маленькое желание. Она набрала побольше воздуха в лёгкие и шагнула за ним, приподнимая ткань. Глаза отвыкли от такого яркого света. Цуру зажмурилась и поникла, морщась от солнца, которое во снах боготворила. Через несколько ужасных секунд наконец привыкла и услышала выкрики людей. Собравшаяся толпа была больше похожа на зверей, чем те, что находились в клетках. Её вывели на импровизированную сценку, возвышавшуюся над людьми. Журавль помнила, что проделывала в иные разы, а потому присела в центре платформы и сложила ноги так, чтобы никто не увидел их. Они были слишком непривлекательны из-за ранений. Только её лицо и кисти были видны зрителям. Это единственные места, куда её не били. Вокруг толпа затихла. Девушка не поднимала на них взгляд потому, что чувствовала к этим людям одну лишь ненависть. Если только увидит их лица, то обязательно не сдержится и на кого-нибудь нападёт. А потом её снова высекут. — Достопочтенные господа, никогда ещё в своей жизни вы не видели что-то столь необычное и невероятное! — У старикашки был очень звонкий и громкий голос, когда дело касалось выступлений. Он всегда начинал издалека, и это ожидание всегда выбешивало журавля. — Мы с вами привыкли думать, что ёкаи — существа, которых невозможно увидеть ни одному смертному. Они бродят среди нас, оборачиваясь в прекрасных молоденьких красавиц или же красавчиков, и скрывают свою настоящую личину. Но я… Я смог поймать одного из них! Толпа заулюлюкала, и девушка ощутила многочисленные взгляды, которые тут же взметнулись на неё. Она сжала зубы, успокаивая себя тем, что скоро эта пытка закончится. — Цуру, — крикнул мужчина, выставляя на неё руку. — Эта девушка перед вами — самый редчайший ёкай! Мы думали, что эти оборотни сгинули, но страшно ошибались, господа. И сейчас я готов показать вам настоящее представление. Держите ваши глаза открытыми и ничего не пропустите. Он махнул рукой, и девушка посмотрела на него. Старикашка был настолько противен, что она мечтала его убить. Но сейчас… ей нужно было исполнить свою роль, чтобы получить лечение или еду. Без них она бы уже давно умерла. Она должна справиться, заткнуть свою гордость, запихнуть её куда-то за пределы своего тела. — Приготовьтесь к великолепному перевоплощению, — разогревал толпу мотивационными речами мужчина, нервно поглядывая на девушку, которая специально медлила исполнять его приказы. Девушка уронила холодный взгляд на деревянный пол. Она прикрыла глаза, ощущая, как её руки удлиняются, как ноги становятся тоньше. Лицо вытягивалось и уменьшалось, а на теле волосы обращались в перья. Раньше она была прекрасным журавлём: у неё было безупречно белые крылья и туловище, а теперь они были серыми и грязными. На макушке у неё уже поблекло алое пятно, а тонкая шея чернела, начинала облезать, являя нездорового оттенка кожу. Она была испорчена, изранена под перьями, но даже такой тем не менее нравилась толпе. Они предпочли не замечать, что журавль выглядела ужасно. Пару секунд — и зрители затихли, наверное, от шока. Цуру действительно очень необычные существа, которые с людьми хоть и были дружелюбны, но никогда не подходили ближе, чем на несколько дзё. Да и не каждый день перед ними девушка становилась птицей. Журавль сложила крылья на туловище и издала протяжный крик, полный отчаяния. Она хотела сказать этим людям, насколько ей больно, но они оценили её вопль по своему и в ответ раздалось лишь радостное улюлюкание. Они подумали, что она спела им. Толпа была удовлетворена. И, действительно, на их глазах девушка превратилась в настоящего журавля. Никаких фокусов с подменой или же подобной ереси. Люди были счастливы, люди кричали, что хотят бóльшего. Они требовали, и эти возгласы пугали цуру. Они жаждали настоящего зрелища. Пульс участился от страха, от шума и гама, которые эхом раздавались в голове у девушки. Она качнулась, чуть не упав на сцену. Но девушка удержалась, взмахнула крыльями и вдруг оторвалась от земли. Верёвки, обернутые вокруг кистей перестали ей мешать, спали, отпуская её на свободу. Они стали слишком большими для её тонких крыльев. Журавль наконец-то почувствовала радость, порывы воздуха обрушились ей на мордочку. Она увидела солнце, и оно опалило глаза. Цуру захотела, возжелала к нему подлететь, чтобы в нём раствориться. Её всё равно ждал позор среди других ёкаев. Она хотела исчезнуть в свете этого небесного тела. Беспощадно взмахивая крыльями, она поднималась всё выше, вытянув свою длинную шею ввысь. Однако что во снах, что в реальности ей не удалось удержаться в воздухе. Она поняла, что не сможет улететь. В последний момент взглянула в толпу, увидев только возбужденные и жаждущие увеселений лица. Никто из этой толпы даже не представлял… Её глаза вдруг зацепились за фигуру. Мужчина, совершенно обычный и ничем не выделяющийся, в отличие от всех смотрел на неё печально. На его лице… у него одного не было радостной улыбки. Он наблюдал за этим представлением с грустью и болью. И журавль хотела крикнуть ему, чтобы он посмеялся над ней. Он должен был это сделать. Видеть столь печальное выражение было для неё ещё хуже. Однако всё-таки не успела. Крылья подвели её, и цуру свалилась с высоты обратно на сцену. Раздались аплодисменты, а девушка от боли вскрикнула, ещё жалостливее, чем прежде. Эта новая боль во всём теле её не сломила. Однако на несколько мгновений цуру потеряла ощущения реальности. Она не хотела возвращаться в сознание, но пришлось. Люди снова завопили, цуру повертела головой, приходя в себя, и уже не обращала внимания на них. Она подобрала лапки к туловищу, собрала крылья и встала. Подошла к своему скинутому наспех черному хаори и быстренько юркнула в него. Она начала перевоплощаться в человека, с горечью понимая, что ей этого страшно не хотелось. Однако пришлось вновь отрастить руки, заставить перья обратиться в волосы, а лапы — в ноги. Она ненавидела обратное превращение, ведь в при этом раны начинали напоминать о себе. Поежилась и сжала зубы, чтобы не закричать от боли. — А вот и снова перед вами прекрасная особа! — провозгласил старик, и из хаори поглядывала уже не журавль, а девушка. Она подняла пустой взгляд на толпу. Столько людей пришло посмотреть на невероятное создание из легенд. Её затопило отчаяние, когда она заглянула в их глаза. Ни намёка на сочувствие — одна лишь праздность и вожделение на лицах. Девушка опустила голову, не отобразив ни единой эмоции. Она ненавидела людей.***
Её снова вели к клетке, когда выступление перед зрителями закончилось. Старик отчитывал, как обычно, разбирал её недочёты так тщательно, что у неё вяли уши. Журавль его никогда не слушала, не обращала внимания на вечные претензии к своим «выступлениям». Даже если она сделает всё правильно, он всегда найдёт к чему придраться. Ей снова связали руки, чтобы она не могла убежать. Журавль пыталась успокоиться, но её всё подмывало толкнуть старика и сбежать. Невыносимо было жить в таких условиях: выступать перед грязными идиотами, а потом получать за это какие-то объедки. — Ты вообще слушаешь? — спросил он, когда они уже подошли к клетке. Старик переместил на неё свой строгий взгляд, который отлично передавал его скверное настроение. Он погладил свою любимую плеть, намекая на то, что её может ждать при неправильном ответе. — Глупый человек, — фыркнула ёкай, нисколько с ним не церемонясь. Плевала она на последствия с высокой колокольни. Ей не впервой сносить увечья и обиды, и, естественно, она не забыла то, кем являлась. Она — цуру. И ей не пристало поклоняться, лебезить перед каким-то смертным задохликом. — Твои высказывания мне нисколько не интересны. — Ах ты, мелкая тварь. — Старик всегда злился, если животные его не слушались. Он поднял руку, а девушка, готовая к такому развитию событий, улыбнулась кривой усмешкой. — Что бы ты ни сказал, я никогда не стану плясать под твою дудку, грязный человечишка. — Она много раз его провоцировала, но теперь из неё так и изливался ил. Журавль чувствовала невозможную потребность в том, чтобы уязвить этого мужчину. Это существо, которое издевалось над ней, пользовалось положением. Ёкай ничего не могла сделать с ним в силу своей слабости, и единственное, что у неё получалось — оскорбления. — Когда-нибудь ты забудешь запереть эту клетку, пойдёшь спать, а приду к тебе ночью и выклюю тебе глаза. Чтобы ты больше никогда не смог причинить кому-либо вред. Казалось, даже животные затихли после её слов. Однако через секунду наваждение спало: волки завыли, словно поддерживая журавля в её искрометном желании. Медведи угрожающе зарычали, наверное, тоже хотели присутствовать при этом. Каждый зверь хотел возмездия за то, что с ним здесь сотворили. Мужчина поднял руку и замахнулся своей плёткой, чтобы отвесить оплеуху. Цуру не пошевелилась, не сдвинулась с места, чтобы не попасть под удар. Девушка даже и не думала что-то делать, не хотела обороняться. Если этот человек оставит на ней какой-то шрам на видном месте, то она не сможет выступать. Ведь в этом цирке всё держалось на красоте: если ты красивый зверь и на тебя есть спрос, значит ты будешь выступать, пока не помрёшь. А если… если ты станешь калекой, то никто не станет на тебя смотреть. Девушка вдруг подумала, что это её шанс. Наконец-то её перестанут выводить к людям, ведь на лице расцветёт самый ужасный и непривлекательный шрам. И всё же она закрыла глаза, не желая видеть, как её уродуют. Однако ничего не произошло через несколько мгновений. Никакой боли не случилось от удара. Хотя и самого удара не было. Цуру раскрыла глаза и сильно удивилась, увидев ещё одного человека, который вдруг появился в этом темноватом помещении. Тот самый мужчина, который не улыбался во время её выступления, явился перед ней. В его до невыносимого правильном и светлом лице неизменно царило меланхоличное выражение. Он ловко перехватил руку старика, заставив его остановиться. Мужчина смотрел на неё с печалью, а его в темных глазах вдруг появилось чувство, давно позабытое цуру. Ей даже пришлось задуматься, но она всё же вспомнила — это было сочувствие. Мужчина повернул голову к старику и заговорил с ним: — Не стоит так себя вести, — произнёс незнакомец с легкой грустью. Его голос был спокойным и ровным, словно непоколебимая поверхность озера. Журавль заметила у него на поясе смертоносный клинок и сразу же подумала, что перед ней какой-то самурай. Да и выглядел он вполне подобающе: длинные темные волосы, собранные в хвост, но торчащие со всех концов; стать, присущая только самым благородным в этой стране воинам; сильные руки и тело, которые прикрывала лишь одежда — алое хаори, да черные хакама. Уши были проколоты серьгами, но с необычным орнаментом. Солнце на рассвете. Что, собственно, не было столь неожиданным, ведь многие носили такие серьги. Единственное, что его отличало от других людей, — странная татуировка, будто бы сам огонь решил приклеиться к его коже. Цуру принюхалась и к ней в нос забрался умопомрачительный аромат, который она никогда не ощущала от людей. Они так попросту не пахли. От этого воина пахло солнцем, полями и талой водой, словно он только недавно попал под проливной дождь. От него чувствовалась сила, невообразимая и мощная, словно он мог собственными руками сдвинуть мироздание. Журавль никогда таких за свою долгую жизнь не встречала. Мощная энергетика витала в воздухе, заставляла её покрываться мурашками. Страшно было даже представить, что этот человек мог сотворить этим клинком. Солнечный воин снова посмотрел на журавля и нахмурился, видимо, понимая, в каком она была состоянии. Наверное, он понял, что под её черным хаори было много порезов и синяков. Ему действительно было её жаль? Бред. — Ты кто вообще такой? — наконец опомнился старикан. — Это моя собственность. Я могу сделать с ней всё что угодно. — Нет, не можешь, — откликнулся незнакомец почти сразу, но теперь в его тихом голосе появились нотки твёрдости. — Я хочу выкупить у вас эту… девушку. Он слегка засомневался, не зная, как к ней обращаться. Вновь поднял на неё взгляд в поиске ответа, и девушка, поддавшись порыву, решила-таки ему ответить. Это была секундная слабость, но слова мечника её впечатлили, поразили до глубины души. Ещё ни один человек ей не сочувствовал и не пытался спасти из клетки. — Йон, — назвала ёкай своё имя, не отводя взгляда от солнечного воина. Тот лишь еле заметно кивнул, словно здороваясь с ней. Почтительно и без пренебрежения. — Она не продаётся, — уверенно ответил старик, даже не засомневавшись. Удивительно, как спокойно он давал отпор тому, у кого на поясе угрожающе покачивался меч. — Назовите любую цену, — предложил незнакомец, не отступая от своих слов. Он был непоколебим, как скала, и, видимо, даже и не думал отступать перед явным отказом. — Я готов заплатить столько, сколько потребуется за её свободу. — Я же сказал… — перешёл на крик старик, тоже не желая уступать. — Эта цуру не продаётся! Йон устала. По-настоящему устала слышать крики и вопли, а потому больше не могла безразлично слушать эту перепалку. Она подалась вперёд, сцепила скованными кистями клинок и выдернула его резким движением из ножен. Цуру без колебаний подняла довольно тяжелый меч и приставила его к горлу незнакомца. Он не ожидал такого поворота, да и никто из мужчин не мог предсказать нечто подобного. Она не выглядела так, будто могла вообще поднять клинок. Йон в человеческом образе всегда была девушкой хрупкой и очень маленькой. У неё были чрезвычайно тонкие руки, ноги, а тело даже имело какую-то болезненную хилость. Она никогда не представляла какую-то реальную опасность, никто не видел в ней настоящего дикого зверя. И это было их главной ошибкой. Короткие серые волосы, достигающие изгиба шеи, слегка взметнулись. Девушка злостно уставилась на самурая, а потом перевела взгляд своих стальных глаз на старикана, который побледнел от страха. У него на лбу образовались маленькие капельки пота. Теперь она могла причинить ему реальный вред. Йон однако не спешила обрушивать весь свой гнев на незнакомого самурая с серьгами ханафуда. — Я зарежу сначала тебя, а потом этого мерзкого засранца. И мне будет совсем вас не жаль. Люди перестали быть достойны доброты и милосердия от цуру, — пока она говорила её глаза метали молнии, а губы исказились в презрении. — Что скажете? Йон прислонила холодную сталь плотнее к шее самурая, ожидая увидеть на лице гнев или иные отрицательные эмоции. Однако, заглянув в его лицо, она не нашла ничего схожего с тем, что планировала. Вдруг потеплевший взгляд солнечного воина стал излучать одну лишь яркую грусть.