Дикие травы

      Они раскинулись на земле, взмокшие, уставшие, переводили дыхание, уставившись в кружевную высь. Шелестели листочки, маленькие серые птички прыгали с ветки на ветку, чирикая весёлый мотив. Лютик держал Йеннифер за руку, не думая совершенно ни о чём и обо всём сразу. Он вдруг понял, что никогда не забудет этого леса с его ароматом диких трав, этого неожиданного страстного и мягкого акта любви. Понял, что никогда не пожелает других губ, кроме этих сухих и потрескавшихся от жажды и жары. Он вдруг понял, что с этого дня для него будет существовать только она, её буйные локоны, её фиалковые глаза, её аккуратные грудки и нежная, горячая кожа, несравнимая ни с одной из тех, которых он касался.       Он лежал с ней рядом, держал её за руку и понимал, что во всём мире для него отныне будет существовать только одна муза. Боялся этого, но изменить ничего, увы, не мог.       Он знал, что она это знает. Знал, что она читает мысли в его голове. И он хотел, чтобы она знала, он мог повторить каждое слово вслух.       Заурчал живот, напоминая, что пора бы поторопиться, сесть на коней и отправиться искать постоялый двор, но Лютик не шелохнулся, продлевая блаженный миг. Наслаждался близостью обнажённой женщины, уютно устроившейся у его плеча, разглядывал солнечных зайчиков на её расслабленном умиротворённом лице, любовался подрагивающими густыми ресницами, чёрными веерами окаймляющими закрытые глаза, и едва обозначенной улыбкой. Взгляд скользил и ниже, гораздо ниже, очерчивал каждый плавный изгиб, ложбинки и холмики. В уме складывались строки, пока ещё бессвязные и несовершенные.              Дикие травы венчали нас,       В полдень, что солнцем слепил,       С мятным запахом, лиловым вереском…              Йеннифер пошевелилась, отогнала жужжащую над головой мошку, проговорила, не размежая век:       — Недурное начало баллады, поэт.       Лютик не удивился.       — Благодарю. Работы над стихами предстоит, конечно, сполна, но однажды песня станет бриллиантом моей коллекции.       — Ничуть не сомневаюсь. И какой у неё будет финал, счастливый или драматичный?       — А какой хочешь ты?       Лютик хотел, чтобы она ответила, но это было бы слишком большим везеньем, он понимал. И не ошибся. Йеннифер усмехнулась и села, закрывая груди и лоно руками, посмотрела на солнце, просачивающееся сквозь резную листву.       — Поедем, скоро начнёт вечереть. Мы уйму времени потеряли. Отвернись, пожалуйста, я оденусь.       Лютик отвернулся. Ровно на мгновение.              Сразу они не уехали, сначала нашли ручей, привели себя в порядок, утолили жажду и напоили коней, съели по горстке полузелёных ягод земляники. Йеннифер нашла место Силы и зачерпнула её. По сравнению со вчерашним вечером чародейка выглядела здоровой, пугающие багровые кляксы на её теле выцвели до желтоватых змеек.              Двигались быстр, потому как Йеннифер желала хоть сколько-нибудь наверстать время. Чем дальше становилось расстояние от Флотзама, тем больше тракт заполнялся телегами, везущими продукцию по деревням или из оных. Пущи постепенно остались позади, уступив место реденьким рощам, справа снова замаячили уходящие в облака гряды Махакама. Крестьяне в однообразной одежде трудились на полях, очищая посевы от сорняков, на лугах паслись стада пёстрых коров, отары шерстяных овец, охраняемые скучающими пастухами.       В первой деревне попавшейся на пути деревне купили молока, хлеба и овечьего сыра, наполнили флягу колодезной водой и это была единственная остановка до наступления густых сумерек. Однако даже при таком высоком темпе так и не удалось достичь Эйсенлаана, крупного города, известного металлургическими заводами, на что надеялась Йеннифер. Перспектива постоя в любом из селений её раздражала. И Лютик только при высыпавших на небо звёздах понял тому причину — учуял запах дыма и увидел в лесочках сполохи костров.       Беллетэйн.       Сегодня кметы праздновали обновление природы, ещё один оборот извечного цикла.       За время путешествия он успел позабыть, что близится Майская ночь.              Костры вспыхивали в полях как яркие ослепительные звёзды на тёмном небе, один за другим, да и самих звёзд высыпало немало. Миллиарды крупных бриллиантов от горизонта до вышины, таких близких, что, казалось, достаточно протянуть руку и зачерпнуть горсть.       Йеннифер не смотрела ни на небо, ни в поля, сжимала губы и правила так, чтобы держаться подальше от света и костров. У неё получалось совсем недолго — тракт вёл в очередную деревню, и костров разгоралось всё больше и больше. На фоне огня мелькали силуэты стройных девушек и крепких парней, пляшущих неуёмные танцы, долетали песни и звуки бубнов, свирелей, дудочек.       У украшенной цветами и зелёными ветвями околицы перед мордами коней пронёсся дикий, бушующий, орущий хоровод. Нетрезвая разрумянившаяся девчонка в красной задравшейся юбке кинула Лютику венок из маргариток, он ловко его поймал и водрузил на голову, сняв шапочку.       — Майская ночь! Беллетэйн!       Йеннифер пришпорила коня.              За накрытыми прямо на улице столами под гирляндами из цветов и зелени праздновали те, кому статус семейных людей не позволял предаваться свободной любви, но они ещё помнили шальную удаль молодости. Исходящие пеной жбанчики передавались из рук в руки, бабы наперебой исполняли озорные куплеты, покачивающиеся мужики мяли друг другу бока, меряясь силой. Похрюкивая, бегали беспризорные поросята, босоногие мальчишки, которым ещё рано было думать о девичьих прелестях, загоняли подсвинка с намалёванным на спине кругом в закут. Игра называлась «свинопас».       На подворье единственной на селенье корчмы пир был горой. Пировали в основном краснолюды, не имевшие в своей культуре главнейшего майского праздника, но никогда не отказывающиеся от гуляний и пива. Они жарили нанизанные на прутики колбаски на огне и хлестали ривский херес сразу из бочонка.       — Беллетэйн! Беллетэйн! — проскочили мимо них симпатичненькие девушки в полупрозрачных, обшитых листьями сарафанах. — Приходите на Беллетэйн! Выберите Майского Короля и Майскую Королеву!       Бородачи проводили девушек насмешливыми взглядами, отпустив по парочке фривольных шуток, их больше заинтересовали въехавшие во двор всадники, но от благодушного приглашения присоединиться к поеданию колбасок Йеннифер отказалась.              Корчмарь, сухонький расторопный старичок, бросился к новым гостям, предлагая яства и постой. Йеннифер немедленно потребовала горячей воды и оставила Лютика разбираться с ужином.              Через четверть часа они ели куриный суп с ржаными гренками, сидя за узким столом в маленькой комнате, пока паренёк с незабудками в светлых вьющихся волосах носил воду в бадью. Опрокидывая ведро, юноша глядел в распахнутое настежь оконце на мерцающую россыпь огней, тянувшуюся покуда хватало глаз. Его манила Майская ночь. Воздух густо пах горьковатым дымом, проникавшим со сквозняком. Его приятели и приятельницы кружились у костров в неистовых танцах, а он работал.       — Иди же, иди, юный херувим, — отпустил Лютик, когда опустошилось очередное ведро. — Поспеши. Пой, пляши, люби — молодость так коротка! Иди же! Возьми от этой ночи всё!       — Не сомневайтесь, милсдарь!       Парнишка, гремя пустыми вёдрами, убежал. Он был пригож лицом, ему могли перепасть незабываемые утехи.              Лютик подлил Йеннифер пива.       — Ты будешь сегодня принимать эликсир? Сколько ещё пузырьков?       — Два. И можешь спрашивать прямо, не заходя. Нет, последние порции не нанесут моему здоровью прежнего ущерба, организм адаптировался, теперь чистая польза. Ты должен был заметить, что я стала сильнее.       — Я, ей-богу, заметил.       — Я почти восстановилась, Лютик. При нашей встрече энергии во мне было, ну допустим, на кружку, — Йеннифер подняла своё пиво, показывая размер, — а сейчас как в этой бадье, где не хватает ведра, чтобы она начала плескаться через край. Снадобья укрепляют дно и стенки бадьи, чтобы вода, то есть энергия, не утекала, как сквозь решето. Я уже могу творить любые чары и не задумываться о расходе Силы и обмороках.       — Это я тоже заметил, кисонька, а как насчёт… Коли уж ты просила говорить прямо… Как обстоят дела с твоим душевным состоянием.       — А что с ним? — нахмурила красивые бровки Йеннифер.       — Ты печальна, — смягчил свои наблюдения Лютик, — мрачна, как туча перед грозой.       — Вовсе нет.       Йеннифер принуждённо улыбнулась, но в это время под окном звонкий девичий голос выкрикнул:       — Беллетэйн! Май! Прекрасная ночь! Найди избранника и люби!       Йеннифер измученно опустила голову, выдавая себя. Упавшие на лоб локоны не смогли сразу скрыть мелькнувшего на лице смятения. Но уже через мгновение она выпрямила спину и встала.       — Прогуляюсь перед сном.       Не оставляя времени для возражений, она ушла. Лютик хлебнул потеплевшего пива, зачерпнул со дна миски ложку похлёбки, действительно вкусной после голодного дня, прожевал гренки и кусочки курятины, очистил языком зубы… и, бросив всё, побежал за Йеннифер. Чутьё подсказывало ему, что чернуля ушла не только в уборную.              Спросив у краснолюдов, он отыскал её на заднем дворе у колодца. Она подняла ведро воды, поставила на бревенчатый сруб и теперь плескала себе в лицо, растирала ладонью. Огней бесчисленных костров за постройками не было видно, только звёзды и ясный месяц, хотя праздник всё равно ощущался — в насыщенном дыме костров, в доносившемся смехе, дудочках и свирелях.       — Кисонька, вот ты где…       Лютик, нацепив дурашливую улыбку, приблизился.       Йеннифер обернулась только сейчас, позволяя влажной коже блестеть в лунном свете. По щекам стекали капли, но это была, конечно, колодезная вода, не слёзы.       — Соскучился, трубадур?       — Не могу прожить без тебя ни минуты, моя милая. — Он сомкнул руки на её талии, прижал хрупкое тельце к себе. — Это всего лишь ещё одна майская ночь, дорогая, всего лишь ещё один виток на жизненной спирали, у тебя будет ещё много таких витков, вот увидишь.       Она вздрогнула в его объятиях.       — Ты знаешь?       — Что ты родилась в Беллетэйн? Да, Геральт упоминал. Ты и Цири. Мы найдём их, я тебе помогу. Просто не грусти. Радуйся, как радуются эти кметы. Ты жива, ты прекрасна, и у тебя много времени впереди.       — Мы этого не знаем. Чародейки, как и ведьмаки, не умирают от старости в своей постели, я уже однажды шагнула к последнему рубежу.       — Но ты здесь, передо мной. Пусть тебя не гложет прошлое. Наслаждайся настоящим, ищи очарование в каждом миге, мечтай, живи. Завтра всё изменится, завтра кончится Беллетэйн, наступит обычный день. Взойдёт солнце и прогонит панические мысли. Пойдём к кострам, пойдём праздновать вместе с этими беззаботными крестьянами, пойдём радоваться возрождению природы вместе с ними.       Йеннифер мотнула головой.       — Нет, не надо, не хочу. У меня нет права находиться там, праздновать вместе с ними. Я реликт, обреченный на вымирание, после моей зимы не придёт весна. Моё присутствие там — кощунственная насмешка над самой идеей праздника. Наверняка, завтра настроение изменится, но сейчас…       — Сейчас волшебная тёплая ночь, — прервал её Лютик. — Ночь, которая скоро закончится. Отринь страхи и предрассудки, пусть это будет наш Беллетэйн. Я люблю тебя, душенька моя. Я люблю тебя.       Он наклонился и поцеловал, вплетая пальцы в крутые локоны, но Йеннифер отстранилась и уставилась широко раскрытыми глазами.       — Ты сказал, что…       — Ты же читала меня, ты знаешь, что это правда.       — Но ты произнёс это вслух!       — Почему тебя это удивляет, кисонька? — спросил Лютик, снова пытаясь завладеть губами. Когда Йеннифер воспрепятствовала, стал покрывать мелкими поцелуями изогнутую шею. — Ах да, могу предположить, что на такое долго не решался он, но как известно, мы с ним противоположности, я не считаю практичным скрывать чувства в себе, говорю о них. Я люблю тебя, Йеннифер, моя обольстительная ведьма, чьи глаза словно звёзды, а губы слаще мёда. Ты вернула мне жизнь, ты нежданно ворвалась в неё и осветила. Мне нужна лишь ты. Лишь ты, кисонька.       — Лютик… ты и моногамия?       Она замерла под его поцелуями, очень заинтересованная в ответе.       — Я всегда был моногамен, — пожал плечами Лютик, — просто музы часто менялись. Но тебе не надо опасаться, что я променяю тебя на другую и не на одну. Если такое время наступит, оно наступит ещё не скоро. Раньше мы заберём у эльфских всадников Геральта, и мне придётся уступить тебя ему. Что, впрочем, я сделаю с лёгким сердцем, потому что нет на свете более трепетных и сложных отношений, чем ваши, потому что я дорожу ведьмаком и тобой. Только в эту майскую ночь, если не возражаешь, я не буду думать о тех неизбежных днях, в эту майскую ночь ты моя.       Она сама нашла его губы. Коснулась коротким страстным поцелуем и вырвалась из объятий, схватила за руку, потащила прочь с заднего двора.       — Пусть это будет наш Беллетэйн, Лютик. Сегодня Майская ночь. Завтра… А, плевать, что будет завтра. Мы будет веселиться. Но сначала… — Йеннифер сорвала с него венок с увядшими маргаритками и швырнула в темноту. — Я сплету тебе другой, сама.       Лютик поймал её и поцеловал, прижав к стене сарая.              За околицей пылали костры из еловых и берёзовых стволов, огненные языки взвивались к небу рыжими сполохами, расчерчивали тьму белёсыми столбами дымов. Сучья трещали, выстреливая в воздух мириады искр, высвечивая пляшущих по всей поляне людей.       Йеннифер, держа за руку, вела Лютика вдоль кромки света, иногда задерживалась, чтобы пропустить скачущую, орущую вереницу девчат и парней. Вокруг творилась возня, раздавались визг и взрывы смеха. Более чем слегка пьяные селянки кружились, хлопая разноцветными юбками, хохотали и, заплетясь в ногах, падали в объятия широкоплечим красавчикам. Те подхватывали их и, довольные добычей, уносили в темноту, из зарослей бересклета и вереска доносились сладострастные стоны и непристойный писк.       На подмостках из сколоченных досок, высящихся рядом с огромным костром, темноволосый Майский Король в венке из листьев и широких зелёных штанах тискал светленькую Майскую Королеву, мял её упругую кругленькую попку, задрав тонкую льняную рубаху. Королева, с полузакрытыми осоловевшими глазами, висела на его шее, перебирая ногами в такт переливам свирели. Толпа прыгала перед помостом, вертелась, фальшиво пела, размахивая палками, обмотанными лентами и цветами.              Засмотревшись, Лютик и Йеннифер не заметили, как на них накатил хоровод, со взрывами смеха извивавшийся между кострами. Их затянули, увлекли, заставили бежать в бешеной, неистовой, безоглядной гонке, и это было весело, было задорно, необычно.       — Беллетэйн! Беллетэйн!       Лютик хохотал, мчась в сумасшедшем ритме, Йеннифер хохотала, не выпуская его руку. Пламя кружилось, деревья кружились, небо кружилось. Ноги несли, не замечая препятствий, по пружинистой сочной траве, под мириадами огненных искр.       — Беллетэйн! Майская ночь!       Кто-то споткнулся, упал, разрывая живую цепь, разделяя хоровод на небольшие группки. Лютика и Йеннифер растащило в стороны, но они, бросив свои группки, раскинув руки, устремились друг к другу и, соединившись на середине, закружились, заплясали, сталкиваясь с другими парами, смеясь.       — Беллетэйн!       — Беллетэйн!       — Беллетэйн!       По толпе передавали жбанчик с пивом, и они тоже отведали пенного напитка, подогревая пыл. Костры горели, поедая ветки, источая жар. Не прекращая шалой пляски, Йеннифер подняла руку, выкрикнула заклинание. Над головами тут же взмыли красные и жёлтые шары, бахнули высоко, рассыпаясь снопами ярких метеоров. Вторым заклинанием в небо взмыли радужные гейзеры, за ними последовали переливчатые фонтаны. Люди на поляне кричали, восхищённо ахали, хлопали в ладоши.              Натанцевавшись, утомившись, Лютик и Йеннифер удрали за пределы круга света. Стараясь не мешать предававшимся любви парочкам, пробрались сквозь заросли и с трудом отыскали свободное уединённое местечко под душистым кустом барбариса. Небо уже посерело, предвещая скорую зарю.       Лютик скинул куртку, которая на нём до сих пор оставалась, расстелил. Йеннифер остановила его, вскинув руки ему на плечи, поцеловала медленно, сначала нижнюю губу, потом верхнюю, ловкими пальчиками уверенно расправляясь с завязками его рубахи. Он терпел, давая ей вести, но не выдержал, поддался стремительно накатившему возбуждению, сгрёб в объятия.       Они опустились на курточку, на мягкий ковёр луговых трав. Лютик освободил от блузки аккуратные белые груди, чувствуя, как твердеют соски, поцеловав каждую, спустился вниз. Йеннифер порывисто задышала, впилась ногтями ему в спину. От неё пахло влажным теплом, дымом, сиренью и крыжовником, неодолимым желанием. Он не в силах был отказать ей, не в силах был остановиться и не хотел. Он дал то, что ей было нужно, то, что было нужно им двоим…       От костров неслись смех, крики, пьяная музыка, над зарослями плыла дымовая завеса.       Беллетэйн!              Отойдя от сладостного пика, ещё ощущая дрожь в спине, Лютик думал, что никогда не испытывал ничего подобного. Все удовольствия, получаемые им ранее, были бледной тенью только что пережитого блаженства. Этот миг, как ни неуместно это звучит, стоил всех перенесённых страданий.       Небо неумолимо светлело, сплошная чернота распадалась на чёткие контуры кустов и деревьев, серость розовела, приглушая яркость звёзд. Дружное пение разбилось на одиночные нестройные голоса, свирели и дудочки замолчали, стоны и пошлые вздохи перемежались с сопением и храпом.       Предутренний холод впивался в разгорячённые утехами тела. Лютик теснее прижал к себе Йеннифер, прикрыл своею рубахой. Она поцеловала его, наклоняясь над лицом, щекоча волосами, потом легла, уютно устроив голову на плече, глядя сквозь ветви как неминуемо наступает, разгорается новый день, то самое «завтра».              Время текло, птахи вылетали из гнёздышек и приветствовали зарю мелодичными трелями, выпала роса. Глаза слипались.       — Лютик, — вырывая из дремоты, тихо позвала Йеннифер. Он думал, она давно спала, прикорнув у него на груди.       — Да, моя дорогая…       — Хорошая ночь.       — Совершенно согласен с тобой.       — Я наконец-то почувствовала себя живой. Жаль, что она кончилась.       — Через год будет ещё одна. Вывезу тебя из Венгерберга в деревню, и мы обязательно спляшем у кметских костров.       Йеннифер не ответила, но то, что внезапно прильнула к нему, говорило намного больше слов.              Прильнула всего на мгновение и села, не прося в этот раз отвернуться, бросила ему рубаху и подняла с травы свои дорожные брюки, отряхнула с них прилипшие колючки и травинки. Робкие лучики только-только показавшегося над горизонтом солнца, просочившиеся сквозь листву, красно-золотистым сиянием запутались у неё в волосах.       — Ты хочешь уже уходить? — спросил он с сожалением, несмотря на то, что продрог до костей.       — Нет. Ещё не окончательно рассвело. Я обещала сделать кое-что…       — Что?       — Сплести тебе венок.       Одевшись, она принялась срывать цветы и скручивать их в косу. Сначала дотягивалась до ромашек и клевера вокруг их ложа, потом поднялась и бродила между кустов, собирая незабудки, гвоздики, космею, натыкаясь на спящие или всё ещё занимающиеся любовью парочки. Лютик следил за ловкими движениями её рук, помещающих в единую палитру голубые, белые, лиловые тона, разбавляя их желтизной, зеленью. Она справлялась не хуже любой из сельских девиц, что упражняются в этом искусстве каждый год.       Может быть, и она до своего поступления в школу магичек на Танедде выходила с подружками на луг и плела венки в Беллетэйн? Он мало знал о её прошлом.              Когда Йеннифер вернулась к нему с венком, он уже был одет, сидел на курточке, отгоняя назойливую мошку. Она опустилась рядом с ним на колени, возложила на макушку итог своего труда, топорщащийся лепестками и листиками, источающий нежный аромат. Лютик провёл пальцами по цветам, восхищённо рассмеялся.       — Ты непревзойдённая мастерица, свет мой. — Он взял её руки и поцеловал в раскрытые ладони со следами терпкого сока растений. — Этот венок лучший из тех, что я видел. Он достоин красоваться на голове монарха, но я вовсе не против носить его.       — Именно такой благодарности я и ждала, — усмехнулась чародейка. Села, прислонившись к нему спиной. — Знаешь, чего мне сейчас не хватает? Твоей лютни. Она была бы здесь как нельзя уместна. Я бы послушала твои баллады. Обо мне.       — О тебе и Геральте?       — Прошу тебя… Только обо мне.       — Таких очень мало.       — Но они есть, я помню. «Волосы как вороново крыло, как ночная буря, а в глазах затаились фиолетовые молнии»… Или вот ещё… «Сердце её, словно украшающий её шею драгоценный камень, твёрдое как алмаз и как алмаз бесчувственное. Сердце — острее, чем обсидиан, режущее, калечущее»…       — Этот репертуар давно устарел. Не обижайся на старьё, кисонька. Я напишу новую балладу, ту, что вчера начал.       — Напиши, Лютик, напиши, хоть мне это старьё нравится. Напиши новую, со счастливым финалом, про чародейку, чьё сердце мягкое и ласковое, будто дикие травы, чьё сердце пылает от любви как костёр в Беллетэйн.       Она обернулась. Их губы соединились. Поэт ликовал, упиваясь негаданно полученным признанием, хотя в глубине души сознавал, что жизнь далеко не всегда совпадает с балладами, в конце их истории маловероятен, невозможен счастливый финал.       Но сейчас он хотел в это верить, целовал.