Память на твоих устах

      Минхо посреди бального зала.       Звучит, как сказка, но эпоха балов прошла. Как и эпоха вампиров. Теперь Минхо представлял собой не статного графа во фраке, предлагающего потанцевать под живую музыку оркестра. Теперь Минхо был всего лишь напоминанием об аристократии. Ходячим трупом с сохранившейся памятью о нескольких веках. И даже он стал многое забывать: о жизни человека, которым он когда-то был; о десятках лет и после смерти.       Граф вампиров, ранее властвующий над низшими существами своего вида, теперь лежал в центре паркетного рисунка. Спираль из темного дерева зарождалась под его спиной и тянулась по всему залу, предзнаменуя зарождение новой жизни. Но граф поклялся больше не превращать людей в себе подобных. Он мирно проживал отведенные ему годы, вспоминая то, что уже позабыл.       Наблюдать за его задумчивым взглядом, направленным в потолок, было одним из развлечений Хенджина. Не потому, что его забавляло отвлекать графа от раздумий. А потому, что Минхо хмурился в такие мгновения, и это безумно влекло. Сильнее, чем запах крови в бокале, что стоял у его головы.       В уходящих красках заката пустынный зал заполнялся сумраком. И висевшие на обглоданных люстрах летучие мыши стали разлеплять глаза после долгого дневного сна. Исхудавшие гобелены закрывали их от призрачного свечения солнца, и ночь стала взывать к приключениям. Как взывала вампиров.       — Что вспоминаешь теперь, любимый? — голос Хенджина эхом разнесся по бальному залу, легко дотронувшись до паучьих сетей.       Они дрогнули без добычи и остались растянутыми между главной люстрой в центре и люстрами поменьше в каждом из углов. Минхо оставил без ответа, и Хенджин ступил по спирали. Голые стопы оставляли следы, стирая тонкий слой пыли. Они перешагивали линии светлого дерева, выбирая цыпочками только темный паркет. Подол шелкового халата вспархивал позади от каждого движения и тут же спадал, ластясь к полу. Тогда как тело скрывали льняные штаны и неопрятно застегнутая рубашка, у которой отсутствовала большая часть пуговиц.       В памяти всплыли отголоски гостей, которые представляли собой гул смеха и разговоров. Под тусклым светом свечей их костюмы блестели красными камнями, словно капли крови. Хенджин помнил, как воск изредка капал на ткани и кожу, стекая с люстр. Хенджин помнил, как кровавые глаза вампиров были направлены на него и на графа в один из последних балов. Хенджин не знал, что незаметно для всех воск застынет навсегда и покроется пылью, что вместо вампиров тут будут смеяться и гудеть всего лишь летучие мыши и пауки, что золотая эпоха пройдет, и останутся только руины памяти.       Его граф неподвижно лежал, и даже не шелохнулся, когда подол воздушного халата спал на лицо. Лишь прикрыл глаза. Хенджин поднял бокал, слегка взболтав содержимое. Кубок из стали изящно смотрелся в его длинных бледных пальцах, благодаря обрамлению в виде виноградных лоз и еле различимых летучих мышей. Припав к нему губами, Хенджин почувствовал невероятное насыщение, как только кровь стекла с языка в глотку. Вкус, неописуемый человеческими словами. Вкус, содержащий ощущения. Вкус, который был одновременно всем и ничем. Словно качаешься на волнах теплого океана. Словно лежишь под толстым одеялом в зимнее утро. Словно целуешься с любимым человеком, и это переходит в нечто большее. Все это — описания для людей. Для вампиров все эти чувства сплетаются в одной капле на языке.       — Я вспоминал нашу последнюю свадьбу, — отозвался Минхо, все еще прикрытый подолом халата, и его голос тоже хранился на языке в виде блаженства и непомерной любви.       Хенджин обошел его, и Минхо внимательно проследил за каждым шагом, как только шелковая ткань с красочными образами, сошедшими с картин эпохи возрождения, покинула лицо. Хенджин улыбнулся, облизав губы от остатков крови. Он перешагнул через Минхо и в следующее мгновение опустился на его пояс, отставив кубок в сторону.       — А ты помнишь, что у нас сегодня годовщина? Сколько лет мы вместе?       — Ровно шестьсот, — без труда ответил Минхо.       Он выпрямился, сев на паркете, и придержал Хенджина за таз. Он приблизился к лицу, и Хенджин запустил пальцы в его отросшие по плечи волосы. Хенджин любил их, любил так зарываться в пряди, любил перебирать и играться с ними. Он зачесал темные слипшиеся локоны назад, открыв белесое лицо и огненно-красные радужки, обрамленные длинными ресницами. Он любил это мрачное задумчивое лицо.       — Я никогда не забуду нашу драгоценную дату, в которую мы сыграли около тридцати свадеб из века в век.       — Ты забыл собственные даты рождения и смерти, — рассмеялся Хенджин, и хихиканье расползлось к высокому потолку.       — Все это стало неважным, не буду же я их отмечать, — Минхо поглаживал бедра, будто не мог унять ладони, и им было просто необходимо какое-нибудь занятие.       — Зато отмечаешь нашу годовщину.       — Самый лучший день в году, — выдохнул Минхо прямо в губы, и пахло от него желанием.       — И что ты вспомнил о последней свадьбе? — заулыбался Хенджин, намереваясь раздразнить такого разморенного кровью Минхо.       — Я помню, — прохрипел он, закрыв глаза, как только Хенджин дотронулся ладонями до щек, — как мы танцевали под этой люстрой. Как наслаждались друг другом.       — Ты помнишь, что мы тогда говорили друг другу?       Минхо помедлил с ответом, а у Хенджина совсем не было терпения. Он порывисто поцеловал мертвенные губы графа, соприкоснувшись с любимыми передними зубами, и тягуче отступил. Однако Минхо слепо последовал за новой порцией поцелуев, и эту попытку пресекли. Хенджин залпом допил кровь из кубка, отчего Минхо наткнулся только на шею и разочарованно обдал вздохом.       Хенджин хитро сполз с бедер и потянул за собой концы веревочки на вороте льняной блузы Минхо. Он поднялся на ноги и заставил подняться Минхо. Он поклонился в реверансе, подав ладонь. И Минхо принял игру, угловато ухмыльнувшись. Острый клык показался над губой. Он схватил Хенджина за костлявую руку и прижал к себе, выведя из позы реверанса. Он закружил по паркету, вызвав у Хенджина громкий хохот. Наклоненная от смеха голова откинула длинные пепельные волосы к пояснице. И Хенджин насладился взглядом на себе, полным обожания, и ладонью на талии, полной любви.       Казалось, они вернулись в ту эпоху. Музыка заполонила зал, отдаваясь импульсами в безжизненных телах. Однако сердца без пульса были наполнены любовью, что двигала слитые тела в темпе вальса. Гул и смех стали смешиваться с игрой оркестра. Свечи вновь разожглись, капая теплым воском. На каждом из гостей сверкали рубины под цвет глаз.       — Ты пахнешь кровью, — прохрипел Минхо на ухо.       И Хенджин был счастлив слышать эти слова. Поскольку это именно то, что он говорил каждую их свадьбу. Минхо предстал в выглаженном фраке с кровавой бабочкой под подбородком и брошью на груди. Брошь в виде герба поместья и семьи графа. И семьей был только Хенджин с такой же вышивкой на пиджаке. Виноградные лозы, в которых спали летучие мыши.       — А ты пахнешь мхом и могильной землей, — прошептал в ответ Хенджин, наполненный эмоциями, и улыбка неконтролируемо растянулась на пухлых губах.       Они перенеслись в тот самый день, когда бал предназначался только им. Только на них смотрели гости. Только для них играл оркестр. Только для них текла кровь. И они плыли в танце по пыльному залу, но сознанием были в воспоминании.       — В тот момент Чанбин сжирал тебя взглядом.       — Это никогда не сотрется из твоей памяти? — захохотал Хенджин, и только Минхо удерживал его на ногах, сжимая руки на талии.       А Хенджин безмерно доверял своему графу. Он знал, Минхо не отпустит, ни за что и ни при каких условиях. И посему Хенджин смело наваливался, держа ладони на его плечах. Хоть Минхо и был чуть ниже ростом, он оставался высшим вампиром, и сил у него было немерено, несмотря на закат эпохи мифологических существ.       — Я танцевал с тобой, а он представлял себя на моем месте, — прохрипел Минхо. — Я готов был загрызть его в то же мгновение.       — И только я тебя удержал, — пропел Хенджин с прежней улыбкой на губах.       — И только ты меня удержал, — согласился Минхо и ткнулся прямым носом в его шею.       — Чанбин умер от зараженной крови и уже давно пребывает в Чистилище, любимый, — ласково произнес Хенджин, зарывшись ладонью в волосы на затылке Минхо.       И почувствовал, как Минхо впился зубами в шею. В ответ на ласку — ласковым укусом. Клыки прокусили бледную кожу, и Хенджин прикрыл глаза, заведенный пронесшимся импульсом. Он судорожно выдохнул, и, казалось, даже колени подкосились от дрожи. Это было не больно, это было наэлектризовано. Это было пошло, поскольку крови у Хенджина не было, но Минхо все равно вкусил его, будто бы человека.       — И я даже не знаю, радоваться или скорбеть, — прохрипел Минхо, вынув клыки из кожи.       Хенджин расслабил пальцы, стягивающие пряди волос, и обмяк. Он прижался щекой к виску Минхо и загнанно задышал на ухо. Он держался за него, как за спасательный круг, лишь бы не упасть в пропасть желания. И свежесть мха и земли окутали Хенджина, только больше утягивая на дно.       — Если других вампиров не слышно и не видно, это еще не значит, что все они сгинули, любимый, — лихорадочно прошептал Хенджин.       И его действительно бросало из дрожи в жар и обратно. Смех больше не срывался с его губ, теперь на замену пришли рваные вздохи. Минхо поднял голову, проверяя состояние, и наткнулся только на мутные окровавленные глаза. Хенджин смотрел и выражал дикость и желание. Он хотел Минхо, хотел его укусы, его руки, его губы. Он хотел всего Минхо. Он хотел, чтобы сам Минхо проявил инициативу. И Минхо исполнил желание. Как исполнял всегда.       Минхо неконтролируемо впился в пухлые губы. И если бы не продолжал удерживать обмякшего Хенджина, то свалился бы вместе с ним. Кровь растекалась в них удовлетворением, но присутствие друг друга вызывало голод по чувствам, голод по прикосновениям, голод по любви. Они могли насытиться кровью до дурноты, но не могли насытиться друг другом.       Хенджин плыл от ощущений, пока Минхо сминал его губы. Он плыл от запаха и привкуса крови. Он плыл от прикосновений родных рук. И казалось, готов был растечься у ног Минхо. Выдохи опаляли северным ветром, наполненные жаром тела не согревали воздух. Они пылали внутренне, и замораживали льдом внешне. Им не требовался кислород, но они дышали друг другом.       — Ты становишься дико страстным, когда много выпьешь, любимый, — уголки губ Хенджина растянулись в ухмылке. Он любил такого Минхо особенно сильно.       И Минхо порывисто фыркнул в его губы в ответ на такой очевидный факт. Хенджин выбрался из хватки. Закусил нижнюю губу, расплываясь в улыбке, и отцепил руки Минхо от себя. Лишь ткань халата зацепилась за пальцы Минхо, оставив призрачное ощущение касания. Колени все еще подрагивали, но Хенджин смог подхватить пустой кубок с пола и направиться к большим распахнутым дверям, ведущим в холл. На сквозняке морозного ветра подол халата легко развевался позади, сплетаясь с пепельными прядями.       Хенджин чутко услышал, как Минхо последовал за ним, и перешел на бег, шлепая босыми стопами по скрипучему полу особняка. Его громкий смех взвился по широкой лестнице, и следом заскрипели ступеньки. Все поместье играло для него одного и только им. Все поместье было наполнено звуками Хенджина. Его смехом, его визгами, его громкими разговорами, его стонами и шипением. Стены пропитались им. Пыльные картины любовались им. Сквозняк обвивался вокруг него.       Минхо нагнал его только на втором этаже, поскольку Хенджин специально остановился в ожидании. Минхо зажал его в коридоре и поймал приоткрытыми губами судорожный вздох. Хенджин заулыбался ему, прижавшись к стене, и прислонил кромку кубка ко рту Минхо:       — Давай выпьем еще, любимый.       Минхо крепко зажал его в объятиях и стал тянуть в сторону их спальни. Хенджин перебирал ногами, чуть ли не спотыкаясь из-за неудобства при ходьбе, но отстраняться не хотел. Это было похоже на странный, неуклюжий вальс, когда вел только Минхо, а Хенджин создавал вид, что сопротивляется. Он засмеялся, чем вызвал улыбку на губах Минхо.       — Знаешь, почему мы пьем кровь? — задал вопрос Минхо, волоча Хенджина по скрипучему темному коридору.       Картины привычно смотрели из тени и слоя пыли: их давно перестали замечать. У некоторых потрескались лак и краска, некоторые прогрызли мыши. Хенджин уложил руки на плечи любимого, невольно наступая на его ноги.       — Потому что без крови мы умрем.       — Потому что мы и так мертвы, а кровь вливает в нас жизнь. Мы выпиваем и начинаем чувствовать то, что чувствовали, будучи людьми.       — Как по-философски, любимый, — ласково засмеялся Хенджин, находясь в полном восторге от этих слов.       — Кажется, поэтому ты в меня и влюбился? — Минхо довольно улыбнулся.       И Хенджин не смог сдержать порыв. Он сжал пальцами скулу Минхо, что так явно напоминала яблоко при широкой улыбке. Яблоко, что пряталось под кожей и набухало каждый раз при радости, сглаживая остроту черт.       — Ты у меня такой умный романтик, любимый. Такой хороший, что влюбиться в тебя было просто невозможно.       — Чанбин и рядом не стоял, а?       Что вызвало лишь безудержный смех Хенджина. Он знал, что Минхо обожал, когда его хвалят. В любом случае и по любому поводу. Особенно, когда хвалит именно Хенджин. Да и больше некому окутывать лаской одинокого графа. Картинам свойственно молчать, а летучим мышам — медитировать под потолком или летать в ночном небе.       — Прекрати ревновать меня к призракам!       — У тебя было столько поклонников, — Минхо завел его в спальню и захлопнул дверь.       Хенджин выкрутился из его рук. Запас хранился в термосе, а низкая температура в комнате только способствовала этому. Он добрался до шкафа и вытащил заветную кровь. Свежую: только вчера Минхо пополнил хранилище.       — У меня остался только один поклонник, — улыбнулся Хенджин, налив немного крови в кубок.       — И кто же он?       Минхо преодолел сумрачную комнату, освещенную лишь тусклым светом Луны. Он лег на кровать, на красную шелковую простынь, и балдахин скрыл его во тьме. Благо вампирам не нужен был свет, они хорошо видели по ночам. И Хенджин любовно осмотрел его согнутую в колене ногу, обтянутую тканью брюк.       — Он… — Хенджин прикусил губу, подбирая слова, — властный граф, и сделает для меня все, что я пожелаю.       — И что ты желаешь? — Минхо остро изогнул бровь, подложив руку под голову.       Хенджин демонстративно задумался, промычав. Он стоял под лунным светом и сверкал пепельными волосами. Он отпил кровь и прикрыл глаза, утопая во всех чувствах сразу. Он млел на теплом песке. Он нежился в объятиях. Он нюхал любимый парфюм и не морщился от резкого запаха.       — Хочу, чтобы ты мне кое-что рассказал, — наконец, ответил Хенджин, облизав губы от таких драгоценных капель.       — М? — Минхо подтолкнул к сути.       Хенджин размеренно подошел к кровати и забрался на коленях. Он подлез к Минхо и, удерживав не расплескавшимся, протянул кубок.       — Ты помнишь свою смерть?       — Нет, — Минхо забрал кубок, неспешно взболтав кровь. Он думал, усердно вспоминал тот момент, когда перевоплотился в вампира.       Хенджин улегся на животе, подставив руки под голову. Он внимательно рассматривал лицо Минхо. Его бледность. Его насыщенные красные глаза. Его взлохмаченные волосы. Его задумчивую складку меж бровей. Он улыбнулся, пустив палец по этой складке. Брови Минхо расслабились.       — Я помню, — продолжил Минхо, — ощущения. Момент полной пустоты, отсутствия бытия, мироощущения. А затем голод. Первородный и неутоляемый.       — Пей, любимый, — Хенджин ласково подтолкнул кубок к губам.       Минхо послушался, убрав руку из-под головы, и прижался затылком к бархатной спинке кровати. Он сделал глоток, и кровь шумно провалилась в глотку из-за проехавшегося кадыка. Хенджин пригладил его пальцами, а затем ладонь поползла с шеи к груди, зарывшись под раскрытый ворот блузы. Он расцарапал когтями бледную кожу Минхо, оставив руку в месте, где должно было биться сердце, но зияла пустота.       — Я помню, — начал Хенджин, — как умер с темными волосами, а очнулся с серыми. Будто поседел за мгновение.       — Так и было, — прохрипел Минхо, удержав ладонь на руке Хенджина. Там, где она закрывала дыру внутренней бездны. — Твои волосы посветлели на моих глазах. Мгновенно. И точно также проснулся и ты. Мгновенно. Ты был совсем мальчиком, умирающим от оспы. И прожил остатки непрожитых лет, состарившись за несколько секунд.       — Я не помню свое лицо, — прошептал Хенджин. И признание затерялось в балдахине, обещая не показываться чужакам.       Минхо осмотрел его. Хенджин понял: он подбирал слова. Минхо сделал глоток и передал кубок. Его мутный взгляд будоражил сильнее крови, потому что Хенджин знал, что последует за подобным. Хенджин припал губами к бокалу и залпом опустошил. Жидкость медленно стекла по горлу, и тепло от нее сползло к животу. Ощущения тут же закололи позвоночник мурашками, поскольку Минхо опасно приблизился к уху. Он откинул серые пряди, прохрипев:       — У тебя очаровательные черты лица, и мне безумно повезло видеть их каждую ночь.       А затем он прокусил хрящик, оставив полую дырку от клыка. Это было не больно. Это разлилось импульсами по телу, как от укуса в шею, но эти ощущения получились слабее. Хенджин приоткрыл губы, и с них сорвался судорожный вздох. Он уже представил, как Минхо кусает его в другом месте. В интимном. Он уже представил, насколько обостряются чувства от укусов в таких местах. И подобное случалось у них чуть ли не каждую годовщину. Отчего эта дата была любимой для обоих.       — У тебя незабываемые глаза. Намного светлее, чем у остальных вампиров. Насыщенно красные, яркие, алые, — продолжил Минхо.       И как только Хенджин взмолился о своих желаниях, Минхо пустил ладонь по его спине. Он спустился к пояснице и откинул подол халата в сторону. Хенджин размяк даже от подобных действий, либо это выпитая кровь била в голову. Пустой кубок выпал из его руки, и он приготовился, когда ладонь Минхо заберется в штаны. Он замер.       — И цвет обрамляет веки, выплывает из радужек.       Но Минхо сперва задрал рубашку, оголив позвоночник. Он спустился к бледной, фарфоровой спине. Хенджин прикрыл свои ядовито красные глаза, и сосредоточился на голосе Минхо, на его словах, на ощущениях, которые они привносили. Он таял и цеплялся когтями за простынь, распарывая ткань. Он вздрогнул от того, что Минхо впился клыками в бок. И стон сорвался с пухлых губ, эхом отразившись от стен. Хенджина прошибло молнией, и он больше не знал, куда себя деть и как привести конечности в движение.       — Родинка под глазом осталась с тобой и сохранила все твое очарование, несмотря на хищность натуры, — продолжил Минхо.       И слова терялись в сознании Хенджина. Терялись среди чувств. Среди волн экстаза, что разливались от укусов вампира-создателя. Именно Минхо сделал решающий укус, вырвав Хенджина из лап Смерти. Теперь нечто другое властвовало над ними, ожидая вторую погибель.       — Твои пепельные ресницы и брови… — Минхо приспустил штаны, оголив ягодицы, и Хенджин сам потерялся в круговороте сознания, — сводят с ума и так сумасшедшего графа.       — Они не достались Чанбину, — ослаблено напомнил Хенджин. — Только тебе, любимый.       От Минхо раздалось недовольное шипение. Он не любил, когда во время интимных моментов Хенджин упоминал других вампиров. Особенно Чанбина. И Хенджин это знал, и развлекался. Только вот сейчас было совсем не до веселья и смеха. Сейчас Хенджин хотел только одного: больше укусов. И Минхо исполнил каждое его желание.       Ягодицу пробили сразу две иглы, и казалось, они протянулись по всему телу, уколов и мозг. В то же мгновение мысли перестали посещать пепельную макушку. Он отдался наполняющим чувствам. Отдался Минхо полностью и без колебаний. Он ощущал укусы, язык, поцелуи и вновь укусы. Он больше не слышал собственные стоны, не слышал, как нахваливал Минхо, подначивая его продолжать. Он млел, растекаясь по кровавым простыням, будто волны лазурного океана — по пестрому песку. Он пенился и растворялся.       Экстаз приходился больше на внутреннее состояние, на чувства, которые Хенджин ощущал только будучи живым. Физического возбуждения это не касалось, это было удовлетворение гниющей души. Никакой эрекции, лишь миллионы разных ощущений, собранных в одно единое действие. Как от наслаждения кровью. Для Хенджина Минхо и кровь были наравне. От обоих кружилась голова, и подкашивались ноги. От обоих конечности наполнялись взрывающимися мириадами звезд. Ими нельзя было насытиться, и устать от них. Оба утоляли голод и возвращали к жизни. К той, что была забыта мозгом, но осталась в памяти тела.       И Хенджин плыл, плыл и плыл, позволяя царапинам и укусам появляться на белоснежной коже, эфемерно кровоточить и утолять жажду.