Пятно

      Рисование всегда давалось ему сложно. Бенджамин ещё с детства любил наблюдать за художником, жившим недалеко от его дома. Он завороженно смотрел, как тот вырисовывает линии, как часами сидит и превращает что-то непонятное в шедевр, который всегда выходил даже лучше, чем оригинал. Пейзажи всегда были красочные и волшебные, а люди... Словно живее.       Он не решался подойти, поэтому наблюдал издалека, стараясь повторять. Красок у него никогда не было, отчего он так и не научился писать ими. Под рукой был лишь уголь.       Вначале выходило, как и полагается - плохо... Кривые линии, из которых он, в отличие от художника, не мог воссоздать ничего, кроме других, ещё более кривых линий. Грязь, грязь, грязь... Ничего красивого.       Отец смеялся. Он всегда смеялся, говоря, что всё это глупости. Все художники, музыканты и поэты идиоты... Обычные бездельники, не способные ни на что стоящее. Он нещадно хлестал Бенжамина, когда видел, что тот пытается что-то нарисовать, подражая деятелям искусства.       Его удары по рукам лишь злили мальчишку, но тем самым заставляли его стараться усерднее, назло... Искусства не существует?.. Нет... Отец не прав. И Бенджамин должен доказать ему это.       Первым, кого он действительно смог нарисовать была мать. Она единственная, кто старался его поддержать. Её нежная улыбка навсегда отпечаталась у него в сознании. Но... Написать её портрет он смог лишь тогда, когда увидел её бездыханное тело. Он знал, что она умрёт. Знал, но тешил себя надеждами, что её ещё можно спасти. Каждый день её кашель становился всё сильнее. Он боялся, видя, как с её губ капает кровь. Но она улыбалась, шепча, что скоро это пройдёт и она снова будет здорова, как раньше. И он верил... Хотя в глубине души знал, что это ложь.       Это было первое, что он смог написать также, как и художник. По крайней мере, он так считал. Однако отец сжёг портрет, как только увидел его. Все рисунки, которые попадались ему на глаза были сожжены. Но Бенжамин рисовал больше и больше, не обращая внимание на синяки.       Они с братом не хотели идти по стопам отца и идти против закона. Воровство до хорошего довести не могло... Деньгами, которые отец украл мать спасти было нельзя. А тогда, какой в этом вообще смысл?       Смерть матери разбила ему сердце, но дала толчок... А вот смерть брата словно всё затушила. Затушила огонёк, который только-только смог загореться. Отец видел его смерть, также, как и Бенджамин. Но ничего не сделал. Ему словно было плевать, как и всегда. Плевать на жену, умирающую в мучениях от чахотки. И на сына, висящего в петле по его собственной вине. После этого Бенджамин ещё долго не рисовал...       Взять уголь он решился уже после того, как познакомился с Люси. Люси... Она была нежной, милой. Непохожей на его мать, конечно. Но некое сходство было. Хотя, он и сам не мог назвать, в чём они были похожи. Однако, её портрет ему не нравился. Он был словно... Неживым. Словно он нарисовал куклу. Мёртвую, не настоящую. И даже слова Люси о том, что это просто шедевр не помогли. Он не смог сделать то, что хотел.       Нелли любила смотреть на то, как он рисовал. Хихикала, садясь рядом, заглядывая в листок. Он улыбался в ответ, скрывая свой гнев. Ничего не выходило. Всё было мёртвым. Всё было пустым... Не так, как у художника. В рисунках не было души и он не знал, как её туда вложить. Но взгляд Нелли смягчал... И улыбка её тоже. Зелёные глаза успокаивали, а прикосновения напоминали мать. Как она осторожно касалась его руки, а после обнимала, шепча, что у него всё получится. Как бы он не отрицал, Нелли больше напоминала его мать, нежели Люси.       Он старался рисовать всё, что хотел оставить в памяти. Люси, маленькую Джоанну, Нелли... Даже мать попытался написать ещё раз, по памяти. Но всё выходило мертвым! И он вспомнил, как выглядел тот портрет... Самый первый. Он тоже был такой. Мёртвый... Как бы ни было похоже, как бы ни было пропорционально... Всё было мёртвым. Отец был прав, он, кажется, не способен рисовать...       Суини по долгу сидел в кресле, стараясь вспомнить лицо жены. Цвет её глаз, улыбку. Ничего... Пустота. Болтовня Нелли лишь раздражала, мальчишку внизу хотелось придушить. Мыслей о рисовании не было уже пятнадцать лет. Он уже забыл, что когда-то давно рисовал...       Нелли не Люси, Тоби не Джо... А он не Бенджамин. Всё это лишь блеклая копия. Он медленно поднялся с кресла и подошёл к комоду. После, не зная от чего, открыл один из нижних ящиков. Его сердце пропустило удар. Даже когда он взял в руки бритву не было такого...       Нелли сохранила всё. И его бритвы, и его рисунки. Даже уголь остался. Зарисовки спящей Джоанны через пару недель после ее рождения, беременная Люси... Люси за пару дней до свадьбы и Нелли... Он не помнил, что так много рисовал её. Вот она читает, сидит и позирует ему, улыбаясь. Вот готовит... Но везде мёртвая. Как и остальные портреты.       Суини медленно бросил взгляд на уголь и осторожно взял его в руку. После, сел в кресло, решаясь нарисовать ещё что-то... Быть может у него выйдет сейчас? Быть может остаток его души, которую ещё не полностью съела жажда мести останется там?       Линия, линия... Ничего. Даже лицо не вышло. Его начало трясти. Глаза загорелись от ярости и он бросил уголь в сторону, а листок скомкал и разорвал. Раньше он не вёл себя так. Но ведь... Раньше и получалось хоть что-то.       День за днём он продолжал убивать, стараясь не вспоминать о художествах. Его трясло лишь о мысли, снова взять уголь в руки. Но всё же... Может дело в угле? Может надо рисовать не им? Он давно хотел научиться рисовать красками. И кисть у него уже есть. А краску достать - пустяки. Хватит лишь взмаха руки.       Последний клиент. Вечер, почти ночь... Уже никто не придёт. Взмах бритвы, предсмертные хрипы, кровь. Нет. Вернее сказать... Краска.       Его лицо и одежда в крови. На губах появилась улыбка, что удивило его самого. На педаль он не нажал и труп так и продолжил сидеть в кресле. Бумага слишком мала, чтобы написать на ней что-то стоящее. А вот...       Он подошёл к бездыханному телу и снял пудермантель, на которой уже была кровь. Отлично... Пол картины уже готово. Осталось сделать пару штрихов. Бритва - это и есть его кисть.       Ещё один раз он рассёк шею, получая краску. После нанёс штрих на полотно. Ещё и ещё, много-много раз... Штрихи, очертания, наконец-то он понял, что было нужно! Вот оно... Наконец-то у него выйдет портрет, который он так долго хотел изобразить! Вот, как нужно вложить свою душу! Ещё кровь... Ещё краска. Ещё штрих... Уже похоже на Нелли.       Живо, красочно, с душой... да! ДА! Он достиг того, чего жаждал всю свою жизнь. Вот, что ему нужно! Быть может, художник делал тоже самое? Или он и вовсе не был художником. Он лишь ничтожество, подражающий творцам, как он! Ну конечно... Конечно! Разве можно вложить свою душу в портрет, не добавив её буквально?       Дверь медленно открылась, прозвенел звоночек. Вошла Нелли. Она замерла в дверях, содрогаясь от увиденного. Суини перевёл на неё взгляд. Он был безумным. Улыбка была не похожей на человеческую. Вся цирюльня была в крови. Труп был изуродован полностью... Да и сам Суини был почти полностью красным от крови. Её пошатнуло, снова затошнило. Нелли думала, что больше её никогда не будет так сильно мутить от вида крови и трупов. Она и сама это видит каждый день, мало того, и сама их разделывает... Но сейчас было совсем не так. Было что-то другое...       – Нелли, – почти пропел он, впервые за долгое время называя её по имени. Взгляд его стал ещё безумнее. – Я так рад, что ты пришла! Я так счастлив...       – М-мистер Ти... – лишь выдавила она. Сил шевелиться не было, она словно приросла к полу.       Тодд шагнул к ней, откидывая бритву в сторону, словно забывая, что это его друг. Теперь он относился к бритве, как к обычному предмету. Это уже было слишком странно и не похоже на него.       – Помнишь, как раньше Бенжамин пытался изобразить что-то на бумаге? Как он рисовал, пытаясь подражать таким же идиотам, ничего не смыслящим в искусстве?       Его голос был полон сумасшествия. Её пугал его взгляд, пугал его голос. Она лишь кивнула, не в силах сказать что-то поперек. Он улыбнулся шире и схватил её за руку, заставляя женщину вздрогнуть.       – Он был ничтожеством... Как и все эти дряни, смеющие называть себя художниками! Они думают, что рисуют шедевры, а на самом деле лишь обманывают других! Как они смеют считать свою грязь шедеврами?!       Он потащил её к холсту, улыбаясь с каждой секундой всё шире.       – Я наконец понял, как нужно рисовать... Понял, как вкладывать в портрет душу! Погляди, Нелли! Я наконец-то нарисовал шедевр... Я создал тебя! Живую! Наконец-то, наконец-то!       Он засмеялся, указывая на портрет... С каждой секундой он становился всё безумнее.       Нелли взглянула на то, что он назвал шедевром. Портретом... Это было пятно. Кровавое пятно, состоящее из хаотичных линий и других маленьких пятен. Она медленно перевела взгляд на него, бледнея.       Он рехнулся... Совсем рехнулся... Ему, кажется, даже на месть и судью стало плевать. Он о нём и не помнил! Нелли надеялась, что однажды к ней вернётся её Бенджамин! Милый, ласковый и добрый Бенджамин... Но вернулся не он, а Суини Тодд. Однако сейчас не осталось ни Бенджамина, ни даже Суини... Это был кто-то иной. И он был не похож на человека.       Но улыбка его быстро пропала. Он опустил руки, неудовлетворённо глядя на своё творение.       – Нет... Чего-то всё равно не хватает. Его крови мало.       Он медленно повернулся к Нелли, зловеще улыбаясь.       – Милая... Нелли, солнышко... Поможешь мне закончить самую прекрасную картину на свете?..