Он юн, он мал, он ребёнок.
Он едва помнил об этом во взрослом возрасте, даже если это происходило годами.
В его разуме есть чёрное пятно, оно вязкое и тягучее, от него разит смрадом и сыростью пещер.
Он ненавидит запертые тёмные пространства и любит спать на ветвях сливовых деревьев в самый зенит солнца.
Иногда его тело болит в местах, где не должно болеть ни у одного ребёнка, по причинам, которые не должны случаться ни с одним ребёнком, но… что он, мальчишка пяти лет, может знать об этом? Никто никогда не говорил ему, что это неправильно; всё, что он знает, это секта Хуашань, и даже если есть люди, которые ему не нравятся, он должен терпеть их и слушаться, потому что они старше; сахёнг расстраивается, если он грубит их мастеру.
Чхон Мён ненавидит Пэк О.
В детстве это просто; он ненавидит этого человека за боль, которую чувствует, за грубые слова, которые считает правдой, за то, что недостаточно силен, чтобы действительно хотя бы ударить его. Его тело горит,
каждый раз; и он слабеет, его ци уходит, и его меридианы
горят; это больно,
всё это; и Чхон Мён ненавидит боль, что заставляет его плакать, показывая свою слабость, над которой снова насмехаются.
В юности он всё ещё
не понимает, что ублюдок сделал с ним, но ненавидит его глубже и порочнее, не в силах сдержать свой характер. Чхон Мён становится сильнее вопреки всему, и этот чёртов мастер больше не может украсть у него больше, чем уже украл. Ему тринадцать, его тело всё ещё ужасающе болит
от всего, когда его саджэ приносит ему чужую смерть, как подарок. Ничего доказуемого, ничего очевидного, ничего, что могло бы привести к кому-либо из них. Чхон Мён не знает, почему он плачет ещё раз, тихо, устало, благодарно, в плечо Чхон Чина, но липкое чувство уходит, даже если жар в его меридианах остаётся, как шрамы; они никогда не заживают полностью, оставив его неполноценным
(калекой, думает он; Пэк О явно хотел бы оставить его таковым) навсегда.
Он не вспоминал об этом следующие десятилетия, никогда не оглядываясь назад, пока сопляк, его личная пиявка в боку, не спросил его об этом со всем тактом и беспокойством врача.
Чхон Мён вспоминает о пещерах, жестоких руках и непередаваемой боли, которую, как он
знает сейчас, не должен был чувствовать никто,
точно не дети, никогда.
Он не отвечает Тан Бо, и, кажется, только подпитывает его подозрения на долгое время впереди; но Чхон Мён просто не может найти в себе силы солгать.
***
Они проиграли.
На самом деле, они
проиграли, даже если Чхонма ранен не меньше, чем он сам, даже если им обоим осталось не так уж и долго, и они на
горе трупов, когда он снова бесчестно слаб, а смерть окружает их, смерть внутри них, смерть почти забирает их.
Но даже так Небесный Демон смеет требовать большего.
Ёбаный ублюдок.
Это запах трупного разложения и вкус крови.
Это не так больно, как в прошлый раз, и это смешит его, и отдаётся горечью в его рту, когда демон на нём,
в нём, а чужие глаза горят нечеловечески красным.
Чхон Мён ненавидит.
Не за то, что происходит; не так, как с Пэк О; но даже сильнее, за то, что Чхонма сделал с другими, за то, как решает
попытаться сломить его на телах его семьи, вжимая его собственный расколотый меч ему в плечо, не давая ему истечь кровью раньше, умерев в процессе.
Его меридианы снова знакомо горят от двойного совершенствования, и он
ненавидит.
Это все ещё больно.
***
Когда руки ублюдка-сапы на нём, когда его одежду снимают медленно, будто он какой-то
приз, какой-то
трофей, то он старается не блевать, отворачиваясь в сторону от накрашенных губ.
Чхон Мён может пережить это ещё раз, ради победы, ради его глупых детей, ради Хуашань.
В конце концов,
бывало хуже.
