Часть 1
Каз никогда не задумывался о том, что будет, когда он отомстит за Джорди. Честно говоря, он не ждал, что проживет так долго. Каким-то образом он выжил. Он пережил чуму и самоубийственные миссии, каждый неумолимый удар, который снова и снова наносила ему Бочка, он цеплялся за мучительные обрывки своей жизни, колотя ногами и руками. Когда бы ни возникала мысль сдаться, когда бы невыносимая боль ни пронзала ногу, жажда мести удерживала его в мире живых. Жажда мести заставляла его идти дальше. Но теперь месть свершилась, а Каз Бреккер был по-прежнему жив. Холодным утром четвертого дня зимы ему исполнилось восемнадцать. Он не отслеживал сознательно дни рождения Каза Ритвельда: дата возрождения из вод гавани всегда казалась более значительной. Но как бы Каз ни пытался, он не сумел забыть запах пирога с корицей утром, волнение в глазах Джорди, когда тот протягивал ему плохо завернутый подарок, мягкий звук отцовского голоса, поздравляющий его с днем рождения. Никто не знал, что сегодня ему исполняется восемнадцать. Он умалчивал об этом намеренно. Кто-то мог использовать информацию, чтобы отследить путь к его прежней жизни, и в любом случае он никогда не хотел, чтобы Отбросы поздравляли его или — не приведи Святые — дарили подарки. До сих пор этот день служил лишь одной цели: сильнее распалять его гнев. Он напоминал ему о Джорди, который напоминал о Пекке Роллинсе и мальчиках, которыми они были до того, как Роллинс убил одного и уничтожил другого. Сегодня в груди Каза не пылал гнев. Ничего столь простого и ясного. Но скорбь по-прежнему оставалась. Он по-прежнему скучал по Джорди. Его дрожащий от холода голос по-прежнему звучал в ушах. Каз по-прежнему помнил горячий шоколад, который брат покупал ему, теплую чашку в ладонях. По-прежнему слышал его смех, напускную храбрость, чтобы обнадежить его. По-прежнему видел трупы каждый раз, закрывая глаза. Несправедливо было бы сказать, что свершившаяся месть ничего не изменила — она утишила ярость. Но боль осталась прежней, и Каз скучал по брату, как скучал по ходьбе без боли. Он скучал и по другим людям. Инеж не хватало очевиднее всего. В последнее время жизнь Каза разделилась на две части: когда Призрак находилась в Кеттердаме и когда отсутствовала. Когда она была в городе, даже если не находилась рядом, простое знание о ее присутствии успокаивало неугомонную боль внутри. А уж когда Каз видел ее… Когда она сидела на его подоконнике, глядя на него с ласковой решимостью, когда рассказывала ему о работе, с которой ей нужна помощь — он снова чувствовал себя собой. Казом Бреккером. Опасным, бессовестным человеком, который каким-то образом оказался на некоем священном пути. Он не верил в святых и богов, но верил в цель Инеж, и если ей нужно, чтобы он был чудовищем Кеттердама, пока она наводит ужас на океаны, он будет. Однако, пока «Призрак» бороздил моря, Каз не был уверен, что она вернется обратно. Инеж была сильной и опасной. Но опасные люди тоже умирают. А сила не убережет от шторма. Быстрота не поможет, когда начнут палить пушки. В любой день ее корабль мог потонуть, или Инеж могла просто решить, что ей надоел Кеттердам. Он не стал бы ее винить. Он не знал, что заставляет ее возвращаться сюда. Она никогда не вписывалась в Кеттердаме, в Бочке — слишком хороша для этой вонючей дыры. Каз, однако, являлся именно тем, что эта вонючая дыра заслужила. Он знал, что будет скучать по Инеж в тот момент, когда она ступила на палубу своего корабля (даже раньше — возможно, он знал это с самого начала), но не ожидал, как сильно будет скучать и по Джесперу. Каз воспринимал присутствие Джеспера как должное. Он был таким полным жизни, его смех — немного слишком громким, руки и ноги постоянно в движении: энергия, которую в ком-то другом Каз посчитал бы раздражающей, но на которую стал полагаться. Он стал полагаться на Джеспера не только потому, что тот был хорошим человеком и великолепным стрелком, но и потому, что пока Джеспер смеялся и двигался, Казу не приходилось думать о трупах в воде. И когда Джеспер смотрел на него с чем-то, похожим на восхищение, когда шутил насчет его замышляющего выражения или одежды, или когда слишком много говорил, слишком много беспокоился, слишком много надеялся — когда Джеспер делал всё это рядом, Каз не чувствовал себя одиноким. Он чувствовал себя одиноким теперь. Он не подозревал, что после всего еще способен на подобное чувство.***
Каз провел три часа в поисках предлога, чтобы посетить особняк Ван Эков. «Почему тебе всегда нужен предлог, Каз?» — прошептал голос Инеж у него в голове — нежный и насмешливый одновременно. Потому что я трус. Потому что я слишком горд. Потому что я не уверен, что без него буду желанным гостем. В конце концов он нашел один достаточно адекватный. Джеспер забыл свое пальто — из дорогой земенской бирюзовой и золотой ткани. Он оставил его несколько месяцев назад в раздевалке «Клуба ворона», но посыльный, которого Каз отправил вернуть его, решил оставить пальто себе (и неважно, что оно ужасно сочеталось с его бледным красноватым лицом). Теперь посыльный заработал сломанный нос, а Каз нес сумку с аккуратно сложенным пальто Джеспера. Путь пешком до Гельдштрат был болезненным. С каждым шагом Каз всё тяжелее опирался на трость, и с каждым шагом мысль о том, чтобы вернуться назад, звучала всё настойчивее. Но пальто заставляло его идти дальше. Оно представляло собой более осязаемую задачу, чем слова, которые необходимо было сказать — ясная, легко определяемая цель. Каз должен был отнести Джесперу пальто. Он мог это сделать. Вид особняка Ван Эков породил смесь противоречивых чувств, но самой сильной была гордость. Команда Каза непоправимо испортила репутацию члена Совета и отдала контроль над его состоянием сыну, которого тот презирал. Сладкий вкус злорадства еще много лет будет бодрить Каза. Хорошо одетый слуга провел его в высокий особняк. — Каз! — воскликнул Джеспер, прыгая по лестнице через ступеньку. Его голос звучал потрясенно, и он не казался особенно… счастлив видеть его, но по крайней мере не выглядел сердитым. Каз не стал бы его винить, если бы он злился. — Джеспер, — кивнул он и неловко протянул ему сумку. Джеспер взял ее, достал пальто и улыбнулся: — О, а я-то гадал, где оно! — Посыльный, которого я отправил, пытался его украсть. — И я вижу, Грязные Руки пришел лично исправить эту ужасную несправедливость, — с немалой долей сарказма усмехнулся Джеспер. Каз почувствовал, как улыбка изгибает губы. — Спасибо, — продолжил Джеспер и надел пальто, вычурно взмахнув им при этом. Конечно же, он великолепно в нем выглядел. Каз смутно подозревал, что Джеспер будет хорошо выглядеть в чем угодно. — Поэтому ты пришел? Потому что твой посыльный украл мое пальто? Каз поколебался: — Частично. Джеспер расправил плечи, словно готовясь к сражению: — Ладно. Он провел его в маленькую гостиную, устланную дорогими коврами, обставленную пышными креслами и почти неприлично роскошным шезлонгом. Планировку особняка изменили с тех пор, как Каз проникал сюда в последний раз, но он всё еще мог легко сориентироваться, инстинктивно ища входы и выходы. Не существовало никаких причин, по которым ему понадобилось бы срочно сбегать из дома Уайлена, но выживание стало привычкой, которую он не мог позволить себе оставить, даже среди союзников. Джеспер прислонился к одному из шкафов, тогда как Каз, чье колено теперь болело слишком сильно, чтобы притворяться, будто он может стоять, устроился в одном из кресел и вытянул ногу, подавив вздох облегчения. Джеспер побарабанил пальцами по дереву шкафа. — Похоже, дела у тебя идут хорошо, — заметил Каз, и это прозвучало как бессмысленная светская беседа, но было правдой. Джеспер отъелся с тех пор, как Каз видел его в последний раз. Волосы отросли, кудри тщательно уложены, а кожа приобрела здоровое сияние. Вероятно, это являлось следствием новой жизни Джеспера в роскоши, но также напомнило Казу о том, как выглядела Нина после использования своих сил. — Вообще-то, да! — ухмыльнулся Джеспер, одним элегантным движением плюхнувшись в соседнее с Казом кресло. — Оказалось, я удивительно хорош в ведении бизнеса. — Ничего удивительного. У Каза имелось некоторое мнение насчет разницы между мошенниками и купцами (или отсутствия таковой), и он всегда считал, что Джеспер будет великолепен и в том, и в другом, если возьмет под контроль свою страсть к азартным играм. Он обладал многогранностью, умением приспосабливаться, храбростью и несомненным умом, даже если частенько пытался скрыть эти качества под налетом дешевых шуток и дорогого шарма. Каз подозревал, что Джеспер нарочно старался, чтобы его недооценивали: так он мог удивлять и никогда не разочаровывать. Но Каз никогда его не недооценивал. Не то чтобы он когда-нибудь говорил об этом Джесперу. Возможно, следовало. Возможно, если бы Каз ценил его вслух так же, как про себя, если бы он был тем другом, на которого Джеспер мог полагаться настолько, чтобы довериться, попросить помощи, возможно, он не закончил бы в отчаянной ситуации, которая едва не стоила Инеж жизни, а Колму Фахи — средств к существованию. Может быть. А может быть и нет. Бессмысленно думать о том, что могло бы быть. Джеспер странно на него смотрел. Почти как те прежние жаждущие взгляды, которые он бросал в его сторону, когда надеялся на большее, чем Каз мог дать. Но на что бы Джеспер ни надеялся тогда, сейчас он надеяться перестал. Он отвел взгляд. — Так где ты сейчас живешь? — спросил Джеспер, и под беспечными словами сворачивалось нетерпеливое беспокойство. — Там же, где всегда. — Что? — он приоткрыл рот, подавшись вперед. — Ты издеваешься надо мной? Ты по-прежнему живешь в этой крошечной комнате в Клепке? Каз состроил величественное выражение, которое определенно не было обиженной гримасой, и огрызнулся: — Это неплохая комната. — Это великолепная комната, если ты гол как сокол и по уши в долгах, — фыркнул Джеспер. — Но не когда ты миллионер. Ты уже потерял всю свою долю? Могу поспорить, промотал всё на женщин. Каз чуть не засмеялся. Джеспер не совсем ошибался. Он потратил немало денег на одну конкретную женщину. Вместо того, чтобы признаться в этом, Каз ответил: — Вижу, ты по-прежнему не умеешь делать ставки. — Признаю, это было скорее полным надежды желанием, чем ставкой. Так что? — С моими деньгами всё в порядке. Я сделал несколько выгодных вложений. — Брр, — Джеспер сжал пальцами переносицу. — Ладно. Слушай. Я не жду, что ты резко поймешь, как веселиться, Каз, — протянул он. — Не все обладают моим безупречным чувством стиля и бездонной жизнерадостностью. Но какой смысл вкладывать, чтобы получить больше, если ты не позволяешь себе потратить немного на элементарный минимум комфорта? У Каза на кончике языка крутился едкий ответ. Он едва успел его вовремя прикусить. Шесть месяцев назад, злой и вымотанный, он скорее всего выплюнул бы резкие слова и потом проклинал бы себя за это. Сегодня он мог быть умнее. Даже если Казу не нравилось, что его допрашивают, Джеспер задал разумный вопрос. Он постарался подумать над разумным ответом. Почему он не покинул Клепку? Он мог бы купить себе квартиру, в которой было бы больше личного пространства. Средств у него точно хватало. Послужило ли причиной, что его маленькие комнаты были привычными? Достаточно близкими к «Клубу ворона»? Потому что он сделал Клепку пригодной для жизни и чувствовал за нее некую ответственность? Или просто потому, что у него не было времени на перемены, и он не испытывал в них нужду? Что-то из этого, возможно. Но более важным было другое: — В комфорте я не чувствую себя в безопасности. Он пожалел о своих словах, как только произнес их. Джеспер вскинул брови, у него вдруг сделалось мягкое и уязвимое выражение лица — словно ему разбили сердце. — Каз… — Не надо, — тихо и резко произнес он. Не смотри на меня так. Не жалей меня. — Что бы ты ни хотел сказать. Не надо. Вот так обрывать его было несправедливо, а кроме того, в этом чувствовалось осуждение. Плечи Джеспера поникли. — Верно, — он горько улыбнулся — ничего общего с очаровательными ухмылками и теплыми улыбками, которые он раздавал как цветы. — Даже и не мечтал. Молчание давило на них — плотное и неуютное. В конце концов Джеспер вздохнул: — Ну так. Что тебе нужно? Что-то по работе? Почему-то это ранило, хотя Каз знал, что заслужил. Прежде он никогда не пытался поговорить с Джеспером вне работы — их взаимодействие всегда было инициативой Джеспера и его неослабевающей всепрощающей доброты. Даже сейчас у Каза язык чесался ответить на его разочарование чем-нибудь обидным, доказав его правоту, оставаясь бессердечным боссом Бочки, вокруг которого он высек всю свою жизнь. Но он прошел весь этот путь не для того, чтобы ругаться с Джеспером. Он не хотел ругаться с Джеспером. Если они поругаются сейчас, если Каз будет как всегда жесток с ним, они наверняка больше никогда друг друга не увидят. И, возможно, оно и к лучшему. Грязные Руки именно так и подумал бы: еще одним беспокоящим отвлечением меньше. Вот только — отвлечением от чего? Пекка Роллинс исчез. Скорбь по Джорди не исчезнет. И Каз скучал по Джесперу, каким бы слабым ни заставляло его чувствовать себя это признание. Он скучал по нему. Поэтому он был здесь. Каз сглотнул, сжав в кулаки руки в перчатках. — Я пришел извиниться. Вся фигура Джеспера замерла, застыла. У него всегда была душа нараспашку, и прямо сейчас Каз почти мог прочитать эмоции, омывающие его. Потрясение (понятно). Страх (почему?). Надежда (необоснованная, но в этом весь Джеспер). И ясное приглашение продолжать. Каз тренировал речь по пути сюда, и всё равно тяжело было собрать ее воедино. — Я сожалею о всех тех случаях, когда был груб и жесток с тобой, — сказал он. — Я делал это нарочно. Джеспер испустил короткий смешок, который прозвучал почти как рыдание. — Ты ведь понимаешь, что так еще хуже? Каз кивнул: — Понимаю, — он сжал трость между коленей, находя в ней некую призрачную поддержку. — Когда я присоединился к Отбросам, я не хотел заводить друзей. Я не хотел полагаться на других людей. Ни на банду, ни на кого. Но ты… — его хватка стала крепче. — С тобой очень сложно было не подружиться. Джеспер держался абсолютно неподвижно — Каз ни разу еще не видел его таким, — всё свое внимание безраздельно посвятив ему. Каз не был готов к тому, какое ошеломление испытает, оказавшись в ярком фокусе его внимания. — Даже когда ты говоришь что-то милое, — с мягкой грустью произнес Джеспер, — в твоих устах это звучит как обвинение. — Так я чувствовал. Я злился на тебя за это. — За то, что я был твоим другом? — Да. Джеспер недоверчиво покачал головой: — Это полное дерьмо, Каз. — Я знаю. На это у Джеспера не нашлось ответа. Он устремил взгляд в потолок, похоже, глубоко погрузившись в свои мысли. А потом наклонился вперед. И решительно повторил вопрос, который задал полгода назад: — Кто такой Джорди? Ослабевшие мышцы в ноге Каза дернулись, послав вспышку боли, ураган привидений, трупов и зловонных вод. Одно упоминание имени Джорди было приливной волной — он хотел сбежать, хотел утонуть. Но для этого он и пришел сюда. Загладить вину. — Мой брат, — признался Каз так тихо, что было чудом, что его вообще услышали. Тысячи вопросов сверкнули в глазах Джеспера, но он предоставил Казу возможность высказаться. Каз никогда не говорил об этом ни с кем, кроме Инеж на том корабле по пути в Ледовый Двор, и Пеккой Роллинсом, когда осуществил свою месть. Но Инеж была в море. Пекка Роллинс исчез. И Джеспер заслуживал знать, по крайней мере какую-то часть. Он помогал Казу, спасал Каза, верил Казу. Он заслуживал несколько кусочков того, кем Каз был на самом деле, даже если это разбитые и разодранные кусочки. — Мы выросли на ферме неподалеку от Лижа, — тихо начал он. — После того, как наш отец умер, Джорди повез нас в Кеттердам. Он пытался заботиться обо мне, но он… Каз закрыл глаза, отчаянно пытаясь не подпускать к себе демонов. Но не слишком хорошо с этим справлялся. Их холодные пальцы хватали его запястья, вцеплялись в горло, тащили обратно в глубины гавани. Он попытался сосредоточиться на комнате, на коже кресла, на пульсирующей боли в ноге, на неотрывно направленных на него серых глазах Джеспера. — Он доверился не тем людям, — сумел произнести Каз, — и мы заплатили за это. — Значит, поэтому я напоминаю тебе его? — спросил Джеспер. — Потому что я недостаточно надежен… Каз перебил его: — Ты напоминаешь мне его, потому что ты дорог мне. Джеспер вытаращился на него так, словно он врезал ему в живот. — Всё… — продолжил Каз, ненавидя дрожь в своем голосе. — Всё то дерьмо, которым я являюсь сегодня, появилось, потому что однажды мне был дорог кто-то, и город забрал его у меня. Я пообещал себе, что больше никогда не буду таким слабым, — он заметил, что начал дрожать; с острым всплеском стыда Каз заставил свое тело замереть. — Это не извинение, — выплюнул он. — Я не ищу твоего прощения. Я просто хотел объяснить, чтобы ты… Чтобы ты знал. Когда Каз поднял на него взгляд, у Джеспера в глазах стояли слезы. Но это не было жалостью — не совсем. Это было гораздо сложнее, чем жалость, и возможно, потому принять это было легче. — Спасибо… что сказал, — пробормотал Джеспер. — И спасибо, что не просишь прощения. Каз напряженно кивнул: — Прощение заслуживают, а не просят. Джеспер улыбнулся: — Звучит подозрительно похоже на одну из поговорок Инеж. Она как-то сказала мне нечто похожее. Ублюдок Бочки определенно не краснеет. — Она плохо на меня влияет. — Явно. Джеспер опустил взгляд в пол, его пальцы барабанили по бедрам, как он всегда делал, когда напряженно размышлял. Он вскочил с кресла и налил себе воды с лимоном из кувшина. — То, что она делает — поразительно, да? — Охотится на работорговцев? — уточнил Каз. — Меняет мир к лучшему. «Поразительно» было лишь жалкой тенью той гордости, которую испытывал Каз, когда думал, сколько совершила Инеж за последние шесть месяцев. Она научилась всему, что надо знать о мореходстве, усваивая новые знания так же легко, как научилась быть лучшим пауком Бочки, и собрала себе компетентную надежную команду. Месяц назад «Призрак» уничтожил свой первый рабовладельческий корабль. Бесшумные, как ночь, они проскользнули на борт, освободив детей и убив всех членов команды. Официально работорговцы попали в сильный шторм по пути в Кеттердам — любезность от Приливного, которого рвение Инеж вдохновило присоединиться к команде. Но уже распространялись слухи о мстительном призрачном корабле, и Каз слышал, как в Западном Обруче шепчут городские легенды. Инеж только начинала, но скоро они научатся бояться ее. Каз адресовал Джесперу полуулыбку. — Полагаю, я не должен удивляться, что ты тоже любишь менять мир. — Ну, — смущенно ответил Джеспер, — может, не мир; я знаю пределы своих возможностей. — Ты мог бы, — просто сказал Каз. — Ты мог бы что угодно. Они ворвались в Ледовый Двор. Они украли фьерданский танк. Они одержали верх над одними из самых опасных и богатых людей мира. Если бы Джеспер захотел что-то изменить, кто бы мог остановить его? Джеспер сжал губами обод стакана, выглядя задумчивым. Он поставил стакан. — Что насчет тебя? Разве нет чего-то, что ты хотел бы изменить? «Разве никогда не было другой мечты?» — эхом прозвучал голос Инеж. В то время он был не способен ответить ей. И всё еще не мог. Откуда ему знать после всех этих лет? — Я не слишком склонен к мечтам, — сказал Каз. — Но если ты найдешь свой путь и тебе понадобится коварный ублюдок, чтобы добраться до цели… — Ты поможешь мне? — нерешительно спросил Джеспер, словно никогда прежде не рассматривал такую возможность. Разве не так мы поступаем? Разве я не обязан тебе этим после всего? Вслух Каз просто ответил: — Да. Приблизился звук шагов, за которым последовал вежливый стук в дверь. Дверь скрипнула, и в комнату вошел Уайлен со своим всегдашним смущенным и застенчивым видом, хотя, возможно, это из-за присутствия Каза. Купчёнок всегда боялся его. Наедине с Джеспером он наверняка был раскованнее. — Привет, Каз. Давно не виделись, — робко произнес Уайлен, словно был незваным гостем в собственном доме. — Мы подаем обед. Ты… — он не договорил, посмотрев на Джеспера с невысказанным вопросом. Джеспер повернулся к Казу: — Хочешь пообедать с нами? Повар готовит до неприличия роскошно. Его тон не был собственно неуверенным, скорее осторожным. В прежние времена Каз никогда не принимал ничьих предложений провести вместе свободное время, так что даже Джеспер перестал спрашивать, или по крайней мере перестал спрашивать всерьез. Это было искреннее предложение, но в то же время проверка их новых границ. Мы теперь те, кто может вместе обедать? Каз с удивлением обнаружил, что хочет этого. И что за странное чувство: хотеть. После стольких лет нужды, он всё еще привыкал к этому более мягкому, гораздо более тревожному чувству. Но нога болела, и он уже ощущал себя слишком обнаженным, слишком ошеломленным всем, что сказал и не сказал во время этого разговора. Так что Каз ответил: — Не сегодня, — и однако добавил: — Я мог бы прийти на следующей неделе. Джеспер лучезарно улыбнулся: — Ужин в субботу? Сам не веря до конца, что делает это, Каз согласился.Часть 2
Едва войдя в «Клуб ворона», Каз уже знал, что Инеж вернулась в Кеттердам. Часть ее команды была взята из Отбросов, татуировка с вороном по-прежнему гордо красовалась на их запястьях. Это не являлось союзом как таковым — ничего столь формального и обязательного, — Призрак ничего не должна была Отбросам, как и наоборот. Тем не менее Инеж тщательно нанимала людей, чьей преданности могла доверять, а Каз хотел, чтобы его банда занималась работой, которая не вызывала у него активного неприятия. Соглашение работало. Инеж платила им, Каз брал долю. Иногда он задумывался: что, если бы они с Инеж работали вместе более официально? Если бы Отбросы были ее людьми, столько же сколько его; если бы он был желанен на ее корабле и без приглашения. Нелепая мысль: последнее, что им обоим было нужно, так это больше слухов о том, что они дороги друг другу. В Бочке союз такого рода — всё равно что свадебные колокола, а он видел, чего стоил Инеж один взгляд, замеченный Ван Эком. Кеттердам был слишком опасен для таких глупых мечтаний. Их цели на самом деле даже не совпадали. Инеж охотилась на чудовищ, а Каз являлся чудовищем. Каким-то образом он заставил ее поверить в обратное, но он знал правду. Рано или поздно ему это еще аукнется. Каз стряхнул с себя ненужную меланхолию и прошел к бару, чтобы взять выпить. Нога горела, но он надеялся, что глоток чего-нибудь крепкого заглушит боль достаточно, чтобы подняться наверх. Несколько членов банды приветствовали его кивком или улыбкой, но Каз нацепил одно из своих самых хмурых выражений, так что им хватило ума не пытаться заговорить с ним. У него за спиной Шпект и еще несколько человек из команды «Призрака» праздновали возвращение на землю, рассказывая истории о своей последней миссии против рабовладельческого корабля. Упомянули имя Инеж, и Каз немедленно прислушался. Тепло и гордость невольно затопили его, когда они описывали, как она сама убила пятерых работорговцев, и двенадцать моряков чувствовали себя так, словно их пятьдесят. — Это было невероятно, — сказал Дмитрий, светловолосый равкианец, которого Каз нанял в начале своего пути с Отбросами. — Она быстра как ветер и бесшумна как привидение. Этому проклятому миру повезло, что у этой женщины сердце в нужном месте, иначе нам всем была бы крышка. — Ты выглядишь по уши влюбленным, парень, — усмехнулся Шпект. — Хэй, разве можно меня винить? — ответил он с кривой улыбкой. — Видали, какая она хорошенькая? И добрая. Я не против сводить ее на свидание, или пару. Всё тело Каза застыло. — Да, конечно, свидание — именно то, что у тебя на уме. — Не путайте меня с собой, засранцы. Чтоб вы знали, я джентльмен. — О, нынче это так называется? — Джентльмен или нет, — возразила Анита, положив подбородок на кулак и наклонившись к нему, — она тебе не по зубам, Дим. Твоя единственная положительная черта — твое смазливое личико. — Как ты смеешь забывать о моем сносном остроумии и скромном банковском счете? — ухмыльнулся он. — И ты считаешь, у тебя больше достоинств, Анита? — Я, по крайней мере, более утонченная, чем вы все, дикари. — Ха! — засмеялся Шпект. — Болтай больше! В ушах Каза пронзительно зазвенело, и звуки комнаты поблекли. Он предпочел бы, чтобы Дмитрий не был джентльменом — тогда у него была бы хорошая причина для гадкого чувства в груди и великолепный предлог, чтобы разбить его смазливое личико о барный стул. А так единственным преступлением Дмитрия была констатация очевидного. Конечно, Инеж была хорошенькой. На самом деле «хорошенькая» — слишком слабое слово. Каз не мог винить его за то, что у него нормально функционирует зрение. Ему необходимо было убраться отсюда, прежде чем он вытворит какую-нибудь глупость, которая в конечном счете подвергнет риску команду Инеж и его репутацию, но он не мог отвести взгляд от смеющегося лица Дмитрия, от мужественной щетины на челюсти, от тонких светлых кудрей. Он был высоким, красивым, сильным. И скорее всего не разваливался на части от малейшего соприкосновения с человеческой кожей. Усилием воли Каз отвел взгляд и начал подниматься по лестнице. Он забыл выпить спиртного. Нога болела адски. К тому времени, когда он добрался до чердака, на лбу блестели капли холодного пота, и возникло ощущение, что либо его сейчас вырвет, либо он потеряет сознание. Каз перенес свой кабинет вниз именно по этой причине, но он знал, что Инеж будет ждать его наверху. Он всегда находил ее там, когда «Призрак» возвращался в Кеттердам. Когда Каз, открыв дверь, увидел ее, этого было почти достаточно, чтобы забыть всё — боль, вину, мешанину эмоций этого дня. Струна напряжения лопнула, освобождая его. Инеж небрежно сидела на окне, как бывало раньше — до того как она покинула город, — распущенные темные волосы шевелил ветер. Вороны, которых она нашла время покормить, взволнованно прыгали вокруг нее, узнавая ее аккуратные пальцы. Один более молодой устроился у нее на коленях, и она мягко поглаживала его взъерошенные перья. «Хорошенькая» — и близко недостаточно. Она воплощала всю красоту мира. Каз перевел дыхание, чувствуя, как на губах расцветает усталая улыбка. Инеж повернулась к нему, и улыбка, которую она подарила ему в ответ, была именно той, которой ему не хватало как воздуха каждый раз, когда ее не было рядом — теплая, добрая, красивая и ее. — Ты вернулась раньше, чем запланировано, — сказал Каз. Он пытался говорить безучастно, но он по-прежнему улыбался, и Инеж нисколько не обманулась. — Я знаю, — кивнула Инеж. — С днем рождения. Его потрясенное лицо, должно быть, представляло собой то еще зрелище, поскольку Инеж рассмеялась легким мелодичным смехом. Он спросил бы, откуда она знает, но на самом деле, это был бы глупый вопрос. Инеж хранила все его тайны, так почему этой быть исключением? Она спрыгнула с окна, заработав несколько раздраженных криков от своей стаи воронов, и достала из сумки маленький шелковый сверток. — Я принесла тебе подарок, — сказала она. — Настоящий подарок на день рождения, — произнес он, саркастично выгнув бровь. — А открытку я тоже получу? Проще было насмехаться над жестом, чем осознать всё его значение, тяжесть свертка в руке. Каз не получал подарков на день рождения с тех пор, как умер его брат. Инеж знала это не хуже него. — Хм, я подумывала об этом, — ответила она. — Но решила, что ты сожжешь ее. — Естественно. Я не собираюсь оставлять валяться бумаги с компрометирующей информацией. Инеж важно кивнула с притворно серьезным выражением и махнула на сверток. — Хочешь открыть его? Каз оценил не сказанное «ты не обязан». И еще больше — то, что Инеж не сказала этого вслух. Но Каз хотел открыть его. Однако сначала он повернулся привычным жестом стянуть перчатки и положить их на стол. Он пытался носить их меньше, особенно когда оставался один, но в конце концов ощущение мурашек по коже всегда становилось слишком сильным. Однако когда Инеж была рядом, Каз чувствовал себя храбрым. Храбрость — самое меньшее, что ему следовало проявить. Он развернул шелк, обнаружив под ним кубик из красноватого дерева, как раз такого размера, чтобы поместиться в его ладони. Его покрывала сложная резьба, которая явно указывала на наличие двигающихся частей, но когда Каз попытался потянуть за бока, они практически не пошевелились. Он нахмурился. — Мой кузен — плотник, но специализируется на таких штуках, — объяснила Инеж. — Тебе надо найти способ открыть его, ничего не сломав. Предполагается, что это сложно, — она сделала паузу, от шутливой улыбки на щеках появились ямочки. — Я достала тебе самый сложный. Каз изучил кубик, ловкие пальцы провели по краям и резьбе. Он видел, Инеж сказала правду: он должен открываться. Но как? В груди зажглось любопытство. Как давно он не испытывал этого чувства по отношению к чему-то, что не обещало денег? — Ты достала мне головоломку, — растерянно произнес Каз. Инеж склонила голову: — У тебя выражение лица как у голодного кота, который только что нашел раненую канарейку. Так что я могу заключить, что это была хорошая идея? — Да, — без колебаний ответил Каз, слишком сосредоточенный, чтобы смущаться; он повертел кубик, проверяя определенный нажим, насчет которого у него было подозрение. — Я его одолею. — Достойный вызов для лидера Отбросов, — важно произнесла Инеж. — Весь Кеттердам следит за тобой, затаив дыхание. Улыбка сама растянулась на губах. Инеж всегда немного дразнила его, но освободившись от контракта, стала делать это чаще и более открыто. Каз не мог объяснить, почему это приносило ему удовольствие. От любого другого — не считая неиссякаемого юмора Джеспера — он бы возмутился недостатком уважения и быстро поставил бы этого человека на место. Но Инеж, смеясь над ним, никогда не стремилась унизить его. На самом деле, скорее наоборот. — Спасибо, — Каз заставил себя отложить пока кубик, хотя уже знал, что засидится над ним допоздна, не в состоянии спать, пока не решит загадку; чтобы отвлечься, он небрежно произнес: — Слышал, с тех пор, как я в последний раз тебя видел, ты одолела еще несколько чудовищ. Инеж гордо ухмыльнулась той солнечной улыбкой, которая всегда поражала Каза тем, насколько сильно он хочет ее поцеловать. Инеж начала рассказывать о том, что случилось на рабовладельческом корабле, со своей точки зрения. Ее версия событий была более скромной, она включала больше молитв и больше беспокойства, но в итоге результат был тем же самым. Инеж нашла свой путь и была великолепна на каждом его шагу. И тогда вместе со знакомой гордостью пришла боль. У Каза больше не было пути — только сила инерции, которая несла его вперед, потому что так проще, чем остановиться. Неужели нет ничего, что ты хотел бы изменить? Неужели никогда не было другой мечты? Испытывал ли он когда-нибудь такое удовлетворение, какое испытывала Инеж, исполняя свою миссию? Испытает ли он когда-нибудь подобное умиротворение, или лишь вопрос времени, когда город заберет у него еще больше и подарит ему еще одну причину для ярости? Впервые за долгое время Казу было что терять, и немало. Что, если он ничего не потеряет? Кем был Каз Бреккер, когда не злился? Должно быть, Инеж почувствовала перемену в его настроении — она всегда чувствовала, как он всегда чувствовал ее присутствие, — поскольку закончила свой рассказ и осторожно положила ладонь ему на запястье. Каз закрыл глаза. Проще было сосредоточиться на ее прикосновении, когда он так скучал по ней, проще не обращать внимания на поднимающуюся волну. Проще, но никогда не просто. Большой палец Инеж медленно провел по татуировке на его запястье. Мгновение спустя она сказала: — Мои родители в Кеттердаме. — Приехали отдохнуть? Прекрасный выбор, — ответил Каз. Он знал, что Инеж снимает для таких случаев небольшую квартиру в более спокойной и безопасной части города — он помогал ей выбрать округ и хозяина, — но насколько он знал, они еще ни разу не воспользовались возможностью. Новость породила полную надежды мысль: возможно, это означало, что Инеж собирается немного дольше пробыть в городе. — Что-то вроде того, — улыбнулась Инеж. — А также они хотели бы познакомиться с тобой. — Мы уже знакомы. Она закатила глаза: — Полуприветствие, пока мы все рыдали, не считается. Они приглашают тебя на ужин. Каз мог только ошарашенно вытаращиться на нее: — На ужин? — Не знаком с этим понятием? — съязвила она, выглядя слишком позабавленной ситуацией. — Оно включает еду. — Твои родители хотят поужинать со мной, — повторил Каз. — Такова идея. — И ты этого хочешь? — Не беспокойся, я предупредила, чтобы они не ждали хороших манер от керчийского парня. Каз не улыбнулся, и выражение лица Инеж стало более серьезным и немного обеспокоенным. — Ты не обязан соглашаться. Это просто приглашение. — Я… — начал Каз, не уверенный, чего именно он хочет, но разочаровать Инеж в списке не стояло. А намного ли лучше разочаровать ее родителей, приняв их приглашение? — Честно говоря, я просто не понимаю, почему они хотят меня видеть. На этих словах беспокойство Инеж переплавилось в тепло — нечто любящее с толикой изумления. — Они хотят познакомиться с тобой, — просто ответила она, — потому что они любят меня, а ты важен для меня. Каз понятия не имел, что на это ответить. Такое простое высказывание. Оно не должно бы так сильно поражать его. На самом деле, это не было даже открытием, но слышать произнесенное вслух не то же самое, что видеть Инеж на своем подоконнике. — Хорошо, — сказал он грубым как наждачная бумага голосом.Часть 3
Каз уже готовил ногу к долгой прогулке до жилой зоны Кеттердама, когда заметил наемный экипаж. Он выглядел абсолютно неуместно в Бочке — никто из живущих здесь не имел достаточно денег, чтобы ездить на нем, и никто достаточно богатый, чтобы ездить на нем, не захотел бы приехать сюда. Инеж молча забралась в него. Каз колебался, положив ладонь на ручку. Это был такой ненужный риск. Повозка с лошадью прямо на мощеных улицах Бочки — всё равно что умолять, чтобы тебя ограбили. Он чувствовал себя параноиком, только вот паранойя ли это, когда добрая часть города заинтересована в их смерти? Садясь с Инеж в наемный экипаж, он не только привлекал внимание к их отношениям, но и обеспечивал, что за ними последует хвост пауков, приведя их прямо к родителям Инеж… Нет. Инеж никогда не поставила бы на кон жизнь родителей. Она не поступила бы так, не просчитав риски. Каз поднялся в экипаж, напряженно сел и закрыл занавеску. Нога вздрогнула от облегчения. Он не в состоянии был ходить еще один час и не мог сказать, испытывал ли облегчение или смущение от того, что Инеж знала это, и от того, что она просто не хотела, чтобы он терпел боль. Собственная слабость заставила его поежиться. — Очень бросающийся в глаза способ передвижения, — пробормотал Каз, когда экипаж тронулся, и выглянул за занавески в надежде заметить хвост. — За нами следили бы в любом случае, — пробормотала Инеж в ответ. — Кто-то из Портовых Лезвий следил за мной с тех пор, как «Призрак» причалил. Спину Каза сковало напряжение. Война за территорию Отбросов с Портовыми Лезвиями была улажена почти год назад, но они по-прежнему держали зуб на Каза и любого, кто связан с ним. Он уже соотносил мысленный план города и его динамику, думая, кто мог отдать такой приказ, какой рычаг они могут надеяться получить, как их остановить. — Так что, — продолжила Инеж, — это самый безопасный путь. Каз не подвергал ее слова сомнению. Никто не умел проследить за кем-то по Кеттердаму, лучше нее. Он кивнул. Экипаж был достаточно удобным — с широкой мягкой скамьей, обитой бархатом. Внутри он был деревянным, и с почти полностью задернутыми шторами только тончайшие лучи солнечного света проникали сквозь ткань, расцвечивая интерьер приглушенным теплом. Каз продолжал наблюдать за своей частью дороги, как Инеж за своей. Тем не менее время от времени он бросал на нее взгляд: на изящную линию орлиного носа, на веером лежавшие на щеках темные ресницы, на чернильно-черные волосы, которые скрепляла всего одна шпилька на затылке, чтобы убрать их с лица. Ее наряд был более изысканным, чем обычная одежда, которую она носила в последнее время — свободные хлопковые рубашки и удобные штаны, идеальные для жизни в море. Сегодня на ней было шелковое платье теплых фиолетовых тонов с золотой вышивкой в традиционном сулийском стиле. Она выглядела очаровательно — хотя Инеж выглядела очаровательно в чем угодно, — и Каз неловко подумал, что он, наверное, одет слишком скромно для такого случая. Хотя более изысканный галстук не изменит то, что он являлся лидером преступной группировки. Никакой наряд не смог бы исправить эту часть его личности в глазах ее родителей. Инеж положила ладонь на бархат между ними — невинный и достаточно случайный жест, чтобы Каз мог притвориться, будто не заметил его. Вероятно, было бы безопаснее не заметить — здесь не его кабинет, не личное пространство, — но он скучал по ней, и на скамейке лежала ее доверяющая ладонь, которую он мог взять. Инеж так глубоко доверяла ему — достаточно для этого, достаточно, чтобы пригласить его поужинать с людьми, которых она любила больше всего на свете. Он не был достоин ее доверия, но он был эгоистом. Он хотел этого. Он хотел большего. Каз снял перчатку и взял ее ладонь. При этом он подчеркнуто не смотрел на нее, не отрываясь от вида снаружи — он не хотел знать, потряс ее жест или нет. Инеж сжала его ладонь, и кожа Каза вспыхнула ее теплом. Он задумался, что люди подумали бы, если бы увидели их такими: как они держатся за руки, не глядя друг на друга и не говоря ни слова. Показалось бы это странным? Выглядели бы они подростками на первом свидании? Как бы Каз ни пытался скрывать свои чувства к Инеж, он знал, про них двоих ходили слухи — что они встречаются или вот-вот начнут. Каз даже не знал наверняка, что является правдой. Встречаться — такое нормальное слово, нелепое для них двоих. На каком этапе следует приглашать на свидание женщину, которая сотни раз спасала твою жизнь? Каз не слишком разбирался в романтике, но наверняка «оплатить ей ужин» должно находиться где-то до «купить ей корабль и постоянное место в Кеттердамской гавани». Временами, когда они молча сидели бок о бок, как сейчас, Каз находил подобные беспокойства ничтожными. Какая разница, встречаются ли они? Им не нужны слова, чтобы понимать друг друга. Они достаточно пережили вместе, чтобы знать мысли друг друга, не озвучивая их, доказали свое доверие сотнями разных способов — держать за руку, подарить корабль, собрать информацию о следующей цели Инеж, кормить воронов на его окне. У них был свой особый язык, который принадлежал только им. И не было необходимости произносить это вслух. В другие дни Каз хотел бы иметь достаточно сил, чтобы спросить Инеж, чего именно она хочет от него. И что будет, если ты захочешь больше, чем я могу тебе дать, Инеж? Однажды она сказала, что для нее это тоже сложно, и Каз знал, что это правда, но она была гораздо сильнее него. Каждый день она исцелялась от того, что произошло с ней. Каждый день она строила новое основание, выметая разбитое стекло и заменяя его сталью, и однажды она станет достаточно сильной, чтобы двигаться дальше от парня с призраками, ползающими по его коже, найти себе кого-нибудь вроде Дмитрия, или Джеспера, кого-нибудь, кто будет улыбаться и смеяться, и кому не нужно будет строить мысленную крепость, только чтобы не потерять сознание, когда она прикасается к нему. Кого-то, кто всегда был живым. Когда это произойдет, Каз отпустит ее. Он уже брал больше, чем заслуживал, просто находясь с нею рядом. Он не станет тем, кто лишит ее счастья. Да, он был эгоистом, но не настолько. Каз понятия не имел, кем станет, когда она уйдет. Но опять же, он не был уверен, и кем он является, когда она рядом. Экипаж тряхнуло, и он остановился. Каз убрал руку, надев обратно перчатку и вместе с ней Грязные Руки. За ними действительно следили — он заметил паука на крыше почти в то же мгновение, как вышел из экипажа. Инеж не выглядела удивленной. Она провела его внутрь здания, рядом с которым они остановились, и Каз понял ее план. Коридор вел к туннелю, по которому они прошли под землей к мокрому пирсу рядом с каналом. Там они пересеклись с лодкой, затем дюжину раз повернули по лабиринту переулков. К тому моменту, когда они добрались до улицы, которую Каз узнал, они потеряли паука. Чтобы убедиться в этом, Инеж, как всегда бесшумно и быстро, взобралась на крышу. Спрыгнув обратно, она кивнула. Они вошли. Каз кивнул двум телохранителям, сидевшим в вестибюле, которые делали вид, будто поглощены карточной игрой. У Инеж была настолько компрометирующая информация на каждого из них, что простая угроза разоблачения делала их неподкупными, к тому же она хорошо им платила. Когда дело касалось безопасности ее родителей, она не рисковала. Дверь открыла ее мать, румяная и ярко улыбающаяся. Каз подумал, что если бы он потерял ребенка, как они потеряли Инеж, он тоже не переставал бы смотреть на нее так, словно она чудо. В волосах миссис Гафа появились седые пряди. Они были длиннее, чем у Инеж, и она заплела их в сложную косу. Она поприветствовала Инеж на сулийском, поцеловав в обе щеки, затем переключила внимание на Каза и поклонилась. — Каз Бреккер, спасибо за то, что принял наше приглашение, — произнесла она на керчийском с акцентом. — Пожалуйста, входи. Каз неловко поклонился в ответ и сумел ответить на сулийском: — Спасибо, миссис Гафа. Он наверняка произнес слова неправильно — он никогда не обладал талантами Нины или Джеспера к языкам, — но то, что он всё равно попытался, явно оказалось правильным поступком, поскольку миссис Гафа выглядела приятно удивленной, а у Инеж на лице появилось нежное выражение, которое вызывало у Каза желание либо сбежать, либо схватить ее в объятия. — Пожалуйста, зови меня Машааль, — сказала она и повела его к кухне. Они нашли мистера Гафа — «Анах, пожалуйста» — с закатанными рукавами. Он был невысоким мужчиной с впечатляющими мышцами и такими же темными завораживающими глазами, как у дочери. В настоящий момент его окружал целый батальон овощей, специй, куриного мяса и двух видов зерен, которые Каз не узнал. Прежде чем он успел что-то спросить, Анах бросил ему фартук и выдал короткий, но ясный приказ: — Повинность по чистке. Инеж тоже достался фартук и работа (хотя и более сложная, чем чистить морковку), так что Каз не стал задавать вопросов. Он скинул пиджак, надел фартук и после немного слишком долгого колебания снял и перчатки. Он и так уже достаточно странно выглядел и без дополнительного слоя. Инеж с родителями говорили на сулийском, из которого Каз понимал только несколько слов тут и там (хотя он и пытался, как мог, следить за разговором, поскольку Нина однажды сказала ему, что лучший способ выучить язык — слушать носителей языка), но было в этом нечто до странности успокаивающее. Весь путь сюда он ожидал… ну, он не знал на самом деле, чего ожидал, но представлял, что его в некотором смысле будут оценивать, подвергнут испытанию, достоин ли он общества Инеж. Вместо этого Анах показал ему, как стирать цедру с лимона. Каз практически не готовил помимо необходимого, но возможность сосредоточиться на простой задаче, пока Инеж болтала с родителями, приносила такое умиротворение, какого он не испытывал уже очень давно. В какой-то момент Инеж подошла к нему и прислонилась к столешнице. — Извини за это, — сказала она. — Возможно, мне следовало предупредить тебя. Ужин в нашей культуре — совместное дело: все ставятся за работу. — Ничего страшного, — Каз слегка улыбнулся. — Хотя не знаю, скольких человек они собираются накормить всем этим. — Полгорода, вероятно, — усмехнулась Инеж. — Здесь что-то для охранников, что-то для соседей, что-то для моей команды, что-то для тебя, чтобы ты взял домой… У нее на подбородке осталось пятно от красной специи, на щеках появились ямочки, и Казу хотелось наклониться и поцеловать ее. Вместо этого он снова сосредоточил внимание на морковке, которую резал. — Ты удивительно хорошо справляешься, — заметила Инеж. — О, ну, знаешь, — сухо произнес Каз. — Морковки, пальцы — всё цилиндрической формы. Он заработал шлепок по спине и громкий смех, который заставил Машааль спросить, над чем они смеются, и как же Казу хотелось знать сулийский достаточно хорошо, чтобы понять спотыкающиеся объяснения Инеж. Примерно полчаса спустя было подано разноцветное блюдо из курицы, лимона, овощей и молотых зерен. Оно было значительно более острым, чем Каз привык (понятие керчийской кухни о специях ограничивалось солью, может, лишь с щепоткой черного перца, если чувствуешь себя рисковым, и не то чтобы Каз до недавнего времени мог позволить себе заграничные специи), так что, взяв в рот первую ложку и ощутив мощную смесь ароматов, он едва не выплюнул всё, чем бесконечно позабавил Инеж. Однако, когда он привык к вкусу, блюдо оказалось восхитительным. Родители Инеж старались говорить на керчийском. Каз сказал им, что они могут ограничиться сулийским, но они настаивали. Инеж учила их языку, и они хотели попрактиковаться. Они понимали керчийский куда лучше, чем Каз — их язык, но всё равно общение было несколько неестественным. Однако Каз обнаружил, что он не против языкового барьера. Ему тяжело было бы общаться с этой парой нормальных, милых, здоровых людей, даже если бы они были керчийскими учеными. А так препятствие хотя бы было очевидным, внешним, с которым они трое могли что-то сделать, говоря медленно и тщательно выговаривая слова. Инеж исполняла роль моста между ними: периодически, когда Каз затруднялся объяснить какое-нибудь понятие, или ее отец забывал слово, она быстро переводила, плавно переключаясь с одного языка на другой. Однако иногда Каз видел грусть в глазах Инеж — нечто неуловимое, что он замечал только потому, что успел привыкнуть видеть ее счастливой. Оно появлялось, когда Машааль спрашивала Каза про школу, или когда Анах интересовался его родителями, или когда поднималась скользкая тема его работы. Совершенно нормальные вопросы, которые родители задают молодому человеку. Вопросы, на которые Каз не мог дать простой ответ. Должно быть, Инеж почувствовала несоответствие того, как подобный ужин мог проходить, если бы ее жизнь текла нормальным чередом, и того пути, по которому ее вынудили пойти. Ее родители знали кое-что о том, что она сделала, чтобы выжить, и как она теперь восстанавливала справедливость, но она явно опустила большинство самых мрачных подробностей. Инеж никогда по-настоящему не выписывалась среди Отбросов, но она больше не вписывалась полностью и на здоровом семейном ужине. Но если Каз мог научиться стирать цедру с лимона и разговаривать с незнакомцами, в которых не было ни капли тьмы, Инеж, конечно же, могла найти путь обратно к двум людям, которые безоговорочно любили ее. Когда стемнело, Каз пытался не думать о тех людях в его жизни, которые когда-то так же сильно любили его, и о еде, которую они разделяли.Часть 4
Час был поздний. Каз не смотрел на часы с тех пор, как вошел в квартиру Гафа. Необычный для него недосмотр, но этот сюрреалистичный вечер, похоже, как-то повлиял и на течение времени. Каз чувствовал себя так, словно на короткое время ступил в чью-то чужую жизнь, в которой ему не приходилось беспокоиться о небезопасных улицах и позднем часе. Машааль принесла тарелку с выпечкой, которую она приготовила в тот день: замысловатые маленькие скульптуры из теста, миндальной пасты и глазированных орехов. Липкий сладкий вкус был слишком для Каза, особенно после того, как он за этим ужином уже съел больше, чем когда-либо ел за один прием пищи. Но дымящийся мятный чай, который подали вместе с выпечкой, помог прочистить голову. Анах сделал ему знак помочь отнести блюда на кухню и там молча протянул кухонное полотенце. Каз понял намек, и пока Анах мыл посуду в лоханке с мыльной водой, Каз вытирал ее и убирал. Повторяющееся, расслабляющее действие. В кои-то веки его мозг чувствовался затихшим. Успокоенным. Из гостиной доносился тихий разговор, успокаивающие звуки приглушенных голосов Инеж и ее матери. — Я хотел поговорить с тобой наедине, Каз, — сказал Анах; его голос был глубоким и мягким, и его мелодичное звучание очень напоминало Инеж. — О моей дочери. Каз кивнул. Он ожидал чего-то в таком роде. Честно говоря, удивительно, что этот разговор не начался раньше. Если бы он был отцом, и его дочь привел домой какой-то крысеныш из Бочки, который с трудом мог общаться, он бы тоже захотел поговорить с парнем. Анах казался сердечным человеком, но Каз не сомневался: если бы возникла опасность, что Инеж причинят боль, эта сердечность превратилась бы в острый смертельный лед. Однако вместо угрозы, которую ожидал Каз, вместо сурового разговора и требования больше никогда не приближаться к его дочери, Анах произнес: — Спасибо за то, что спас ее. Он положил ладонь на руку Каза, и от неожиданного прикосновения к голой коже Каз едва не выронил тарелку, грудь пронзила паника. Он резко отдернул руку и, запинаясь, пробормотал: — Простите. Он поставил тарелки в стопку, без необходимости поправив их, сердце бешено колотилось от затуманивших зрение воспоминаний. — Всё хорошо, — произнес Анах с растерянной улыбкой. Больше он не пытался взять руку Каза. Вздохнув, он продолжил: — В этом языке нет слов, чтобы выразить, что я чувствовал, когда ее забрали. Я скорбел по моей дочери, как если бы она отошла к Святым, и в то же время страх и надежда посещали меня каждый день. Я так боялся того, что с ней могли сделать. Я представлял худшее… И теперь знаю, что был прав. Яростный гнев сверкнул в его темно-карих глазах. Он повернулся лицом к Казу. — Инеж сказала мне, что ты освободил ее из того кошмарного места. Она сказала, ты помог ей и воссоединил нас. Благодарности недостаточно, Каз, но знай: пока я жив, я у тебя в долгу. Каз не знал, как принять его слова. Анах был благодарен, но знал ли он, как часто Каз рисковал жизнью Инеж? Как часто он причинял ей боль? Что ее пытали и морили голодом из-за него? Знал ли он, чем рисковала Инеж, просто оставаясь рядом с ним, даже сейчас? Пальцы дрожали. Он не сказал ничего из этого. Возможно, потому что Анах уже достаточно страдал; возможно, потому что не ему об этом рассказывать; возможно, потому что он опять-таки был эгоистом и хотел уважения этого человека, даже если не заслуживал его. Возможно, потому что он хотел заслужить его. Так что вместо этого Каз сказал: — Она тоже спасла меня. Анах долго молчал, вникая в его слова. А потом без предупреждения крепко обнял Каза. Это длилось всего секунду — достаточно, чтобы паника стиснула сердце, — после чего отпустил. — Пожалуйста, продолжай заботиться о ней, — попросил Анах на сулийском. Нечто в его словах чувствовалось торжественным и наполненным скрытым смыслом. Каз сглотнул и кивнул: — Продолжу.***
— Ты серьезно хочешь пройти весь путь обратно до Бочки так поздно? — спросила Инеж, наблюдая, как Каз надевает ботинки. Каз нахмурился. Он не особо стремился идти или ехать обратно, но не видел альтернативы. — Думаешь, мне следует остановиться в отеле? Инеж озадаченно фыркнула: — У меня наверху есть собственная квартира, знаешь ли. Он знал. Он помогал ей заполнять документы. — Это… — начал Каз, но не знал, как закончить. Она покачала головой: — Пошли. Инеж взяла его за руку и повела за собой.***
Квартира походила на свою хозяйку — теплая, скромная, уютная. Инеж не много времени провела здесь с тех пор, как купила ее, но даже так, казалось, стены впитали ее энергию. Мелкие следы ее присутствия были разбросаны тут и там — резинка для волос, пара ботинок, открытый пакет конфет, инструменты для полировки ножей. Здесь было куда приятнее, чем в ее старой комнате в Клепке. Уютно. Каз чувствовал себя не на своем месте, будто воспаленная рана на здоровой коже. Инеж небрежно прошла в ванную. Когда несколько минут спустя она вышла, на ней была длинная ночнушка из бледно-лилового шелка с тонкими бретельками, которые оставляли ее плечи открытыми. Падающий ей на ключицы свет вызвал воспоминания о том, как несколько месяцев назад Инеж сидела в заполненной паром ванной и губы Каза коснулись ее кожи. Его щеки запылали. Он отвернулся и сказал: — Я могу спать на диване. — Нет, — просто ответила Инеж и села на кровати, скрестив ноги. Она взяла с тумбочки щетку и начала медленный, завораживающий процесс расчесывания волос. Казу хотелось пробежать пальцами по локонам угольно-черного шелка. Также ему хотелось бежать отсюда к чертям. Разрываемый между двумя побуждениями, он сглотнул, застыв на месте. — Я могу спать на полу, — прохрипел Каз. Инеж посмотрела на него из-под длинных ресниц. — Ты этого хочешь? Нет. Да. — Разве ты не… — Кровать большая, Каз, — мягко произнесла Инеж. — И мы просто будем спать. Нам не надо прикасаться. Она положила ладонь на простыни, без слов приглашая его. Для того, чтобы присоединиться к ней, не должно бы требоваться столько мужества. Это не должно быть так тяжело — ничто из этого не должно заставлять сердце так бешено колотиться о грудную клетку. Во всяком случае, не от страха. Пристыженный, Каз начал медленно развязывать галстук, снимать брюки, рубашку. Убирать каждый следующий слой было тяжелее, чем предыдущий. Оставшись в одном нижнем белье, всё еще довольно скромном, Каз всё равно чувствовал себя таким же голым, как на входе в Ледовый Двор. Он заставил себя дышать медленно, холодный воздух царапал горло, когда он вдыхал и выдыхал его. Каз обнаружил, что сосредоточенность на дыхании помогает до некоторой степени держать призраков на расстоянии. Способ оставаться привязанным к чему-то физическому. Доказательство, что он жив. Как только он взял роящиеся видения под некоторый контроль, Каз сложил одежду и сел рядом с Инеж на краю кровати. Напряженная спина была неестественно прямой, ногти вонзились в колени. Инеж положила щетку и подалась к нему. — Всё хорошо? — тихо спросила она менее уверенным тоном, чем до того. — Я не хочу давить на тебя. — Порядок, — ответил Каз. Он не был уверен, говорит ли правду. Инеж расплела ноги, позволив им повиснуть с края кровати, параллельно с ногами Каза. Тихо вздохнула. — Спасибо за сегодняшний вечер, — пробормотала она. — Я ценю то, что ты делаешь это для меня. Я знаю, тебе наверняка было тяжело. Каз подумал, что, вероятно, она говорит искренне, но ее доброта только усугубляла его унижение. Если бы он был нормальным, если бы он не был сломан без возможности восстановления, его не нужно было бы благодарить за что-то столь прозаичное, как ужин. Он не запаниковал бы при виде кровати. Он бы… Он столько всего сделал бы, если бы не был сломан. Но он был. — Чего ты хочешь от меня, Инеж? — пробормотал Каз не совсем вопрос; его голос был слишком уставшим, чтобы звучать таким ледяным, как он хотел. Она изучила его внимательным любопытным взглядом. — Этого, — ответила она, что бы это ни означало. Каз провел рукой по волосам, сердце билось раненой птицей в клетке, кожа была холодной как полный трупов океан. — Я никогда, — пробормотал он. — Я никогда не стану… Дмитрием. Инеж моргнула с абсолютно ошеломленным видом. — Дмитрий? А он тут причем вообще? Верно. Вероятно, тут требуется некоторый контекст. Но слова блондина не выходили у Каза из головы весь вечер: какой хорошенькой он считал Инеж; как он хотел сводить ее на свидание, которого она заслуживала; каким он был джентльменом, тогда как Каз и близко не являлся благородным, а кроме того, и мужчиной-то едва являлся. — Ты ему нравишься. — И? — произнесла Инеж, выглядя озадаченной, но нисколько не удивленной информацией. — Он мог бы дать тебе… он бы не… Бессилие сдавило горло Каза, задушив слова. Он чувствовал себя таким слабым, стыд глодал его — столь же разъедающий, как скорбь. Взгляд Инеж был слишком напряженным — два черных солнца, направленных прямо на него, и как он мог… как она бы… Одна рука Инеж медленно и осторожно поднялась к щеке Каза, оценивая его реакцию, прежде чем прикоснуться. Каз закрыл глаза. Внутри взметнулось уже знакомое сражение между воспоминаниями и настоящим мгновением, ужас его сознания, предсказуемый как прилив, но ладонь Инеж была такой теплой, мозолистой и сильной. Рука, которая много раз спасала его, и Святые… Он так хотел ее. Он хотел этого и большего. Он хотел быть кем-то другим, кем-то целым. Кем-то, кто мог взять то, что хотел, вместо того чтобы застывать, охваченный головокружением. Не успев подумать, Каз прижал щеку к ее ладони. Инеж передвинулась ближе, пока он не почувствовал тепло ее дыхания на своей коже. Он полуоткрыл глаза, обнаружив ее рядом, достаточно близко, чтобы он мог посчитать как звезды ее родинки, пушок на висках, ресницы. Затем очень нежно Инеж прижалась губами к его губам. Все мысли в голове замолкли. — Я влюблена не в Дмитрия, Каз, — прошептала она. Слеза сбежала по его щеке, такая же шокирующая, как слова Инеж. Каз не мог… он не мог даже осознать их. Даже в самых нелепых мечтах он не осмеливался надеяться, что Инеж может чувствовать к нему то, что она сейчас подразумевала. Его губа задрожала, и он ответил на поцелуй, беря столько ее тепла, сколько мог, пока его демоны не заговорили слишком громко, и отстранился, тяжело дыша. — Я не против двигаться в твоем темпе, — тихо и искренне произнесла Инеж. — И даже если навсегда останется только это. Я тоже не против. — Я хочу большего, — признался Каз; из-за всех одолевавших его эмоций голос звучал разбито, — Я… Я по-прежнему хочу тебя. Всегда буду. Ее улыбка могла вернуть весну на три месяца раньше срока. — В таком случае мы доберемся туда. — Инеж, — произнес Каз словно мольбу или молитву, — чего хочешь ты? Она снова поцеловала его, а потом очень тихо повторила: — Этого. В мире не существовало никакой справедливости. Каз не заслуживал ничего столь совершенного, как девушка перед ним и тепло ее ладони на его щеке. Но всё равно получил ее, и если она хотела этого... Каз давно знал, что даст Инеж всё, что она захочет. Значит, это. Они лежали вместе на кровати; ночь вскоре спустилась тихим изнеможением. Они лежали на некотором расстоянии лицом друг к другу, но Инеж положила руку между ними, и Каз оставил свои пальцы переплетенными с ее. Долгое время Каз не мог заснуть, но эту бессонницу не наполняли кошмары и призраки. Только она. Когда глаза Инеж закрылись, а дыхание начало выравниваться, Каз подобрался ближе и прошептал ей в шею признание из трех слов. Инеж улыбнулась в темноту. Как все остальные тайны Каза, она знала и эту.Часть 5
Каз привык просыпаться с зарей и сразу приниматься за работу. У него были планы, повседневная работа, ответственность — всё, что получаешь, когда становишься главой банды и стараешься держаться на плаву. Но в то утро впервые за десятилетие Каз позволил голове лежать на подушке и наблюдать, как Инеж спит. Ее волосы растрепались и запутались, губы приоткрылись — воплощение умиротворения и удовлетворенности, в безопасности. Каз хотел сохранить ее в безопасности навечно. Банальность этой мысли заставила его отвести взгляд в смущении, что его собственный мозг породил нечто столь нелепо мечтательное. Однако даже если он досадовал на себя, сердце было до краев полно чувством, которое очень напоминало радость. Один поцелуй и ночь, проведенная рядом с ней, не могли исцелить его. Конечно, нет. Но они поцеловались, и он не сбежал. Эмоции Каза переливали через край, громкие, интенсивные и пугающие, но он не испытывал отвращения. Как раз наоборот. Он давным-давно привык к мысли, что у него никогда не будет подобного опыта. Если он ошибался насчет этого, то может быть… Может быть, он ошибался и насчет других вещей. Может быть, Инеж видела, как он пытается, и может быть, она искренне сказала, что хочет его со всеми его сломанными частями. В груди взметнулась надежда — столь необычное и хрупкое чувство, что Каз боялся, оно разобьется, если он хоть на секунду будет цепляться за него слишком долго. Он давно не смел надеяться ни на что, кроме спокойствия. Инеж рядом с ним пошевелилась, зевнула и потянулась. Она слегка напоминала сонную кошку. Каза словно парализовало, глупая улыбка растянула его губы. Инеж открыла один глаз, заметила его выражение и улыбнулась в ответ, выглядя слегка сбитой с толку. — Что? — По-моему, твои волосы пытаются поднять бунт. Она застонала, повернувшись на спину. — Чья бы корова мычала. Твои волосы, хм… — она прищурилась на него. — Я слишком сонная, чтобы подобрать хороший ехидный ответ. Придумай сам. — Мои волосы выглядят как крыса, которой понравилась сумка со взрывчаткой Уайлена, — любезно предложил Каз. Он сделал дорогую стрижку, которую когда-то обещал Нине, но некоторые сражения влажными зимними утрами могла выиграть только сила тяжести. Инеж хихикнула: — Да. Именно так, — она взяла несколько прядей собственных перепутанных волос и вздохнула при виде их состояния. — Поэтому я заплетаю их в косу. Каза охватил порыв, который так часто поражал его, и в кои-то веки он позволил себе быть храбрым. Он осторожно взял локон волос Инеж между большим и указательным пальцем. Даже спутанные узелками они гладко скользили под его прикосновением — тонкие и нежные, как он всегда и представлял. — Хочешь, помогу тебе заплести их? — спросил Каз, испытывая странную нервозность. Инеж завороженно смотрела на его пальцы. Вопрос удивил ее, и она встретилась с Казом взглядом. — А ты умеешь? — Я могу научиться, — пробормотал он. — Если ты покажешь мне. Так что Инеж села и начала объяснять Казу, как расчесать, разделить и переплести волосы, для примера заплетя маленькую косичку. Каз наблюдал за уроком с крайней сосредоточенностью, а потом применил новое умение к темному водопаду волос, который спускался по ее спине. Он был очень осторожен с каждой прядью, тщательно повторяя действия Инеж и следя, чтобы не дергать слишком сильно. Когда всё было готово, коса выглядела не такой аккуратной и элегантной, как когда Инеж заплетала ее сама, но она была приемлемой, и Каз пообещал себе, что со временем научится заплетать ее идеально. Эта мысль застала его врасплох — то, как мимоходом он представил будущее, в котором Инеж по-прежнему находилась рядом. Другие подобные утра, наполненные миром и уютом. Другие ужины. Возможно, больше практики в сулийском, чтобы не чувствовать себя бесполезным в разговоре… Больше Инеж, смеющейся над его волосами, и больше ее чудесных губ на его губах. В голове по-прежнему звучал голос, который насмехался над его наивностью, который кричал, что он забыл все уроки прошлого, что ничего не обещано, а уж тем более ничего столь прекрасного. Но вместо того, чтобы прислушаться к этому голосу, Каз закрыл глаза. Он нежно поцеловал плечо Инеж прямо там, где свет утреннего солнца заставлял ее кожу светиться, словно полированнaя медь. Выпрямившись, он обнаружил, что Инеж смотрит на него с застенчивым любящим выражением на лице. Смотреть на это выражение слишком долго было бы всё равно, что смотреть на солнце, так что Каз опустил взгляд и спросил: — Как долго ты останешься? — Какое-то время, — ответила Инеж. — Вероятно, две недели. Каз кивнул. — Джеспер пригласил меня на ужин. С Уайленом. В субботу, — он пробежал пальцами по ее косе, ее мягкий шелк помогал успокоить нервы. — Хочешь пойти со мной? Инеж повернулась к нему лицом, ее улыбка была ярче разгорающейся зари. — С радостью, — ответила она и мягко поцеловала его в щеку.