𝕾𝖙𝖊𝖑𝖑𝖆 𝖈𝖆𝖉𝖊𝖓𝖘.

Новый Орлеан, 1920 год.

      Любовь. Странное чувство, не так ли? Нас бросает то в жар, то в холод, то ещё куда нибудь. Сердце вообще андеграунд ебашит. Мы забываем как дышать, коленки дрожат. Кажется, описываю я синдромы какой-то болезни. Да, так и есть. Любовь — болезнь, которая трудно лечится, а в некоторых случаях вообще неизлечима. Оно просачивается, как яд, медленно и постепенно доводя до безумие, в конечном итоге убивая. Она закрывает нам глаза на очень многие вещи.       Это был тысяча девятьсот двадцатый год. В Америку только недавно пришла чудо-механизма радио, которое быстро обрело свою популярность. Теперь новости не только в газете, но и везде. Везде до куда может дойти голос ведущего. Лицо этого человека никогда не увидишь, но его глас обязательно узнаешь среди тысячи. Трудно будет не распознать, тем более, если этот знаменитый голосок принадлежит другу. Арлет уверена, что вряд ли бы обозналась.       За столько-то лет трудно будет не признать. Они дружили с той поры, когда были неряшливыми детьми: вечно сцепленные руки; излишне обидчивая привязанность друг к другу, не говоря уже об известных приятелях. Многие могли бы подумать, что эти двоя — пара, только, чтобы позже быть шокированными статусом «друзья».       Это дружба и впрямь прошла очень многое: и огонь, и лёд, и взросление, но осталась такой же. Каждый по прежнему ищет поддержку в другом, того кто будет искренне радоваться за твой успех, вместе посмеяться или поплакать. Это ведь дружба.       Только сильно ей злоупотреблять не стоит.       — Ал, какого чёрта? — Воскликнула Арлет, когда посреди ночи, (а если выразиться, то почти утро — три часа), к ней в квартиру постучался Аластор. Вид у него был так себе: весь в крови, а в придачу ко всему ужасу его фирменная улыбка от уха до уха, которая девушке всегда казалось фриковатой.       Это была его изюминка. Вечная смешилка на лике, к которой поначалу было привыкнуть трудно. Арлет даже порой побаивалась эту улыбку, но со временем, как это часто и бывает, привыкла.       У каждого свои таракашки в голове, но... разве люди, которые совершили преступление не должны вести себя по другому? Например, быть менее непринуждёнными, переживать, чуть ли не рвя на себе локаны? Не? Не так?       — Я убил человека, — совершенно спокойно произнёс он, будто сказал что-то обычное, шагая в квартиру. Это вовсе выбило девушку из колеи. Дверь с глухим стуком захлопнулась.       Сказать что челюсть Арлет познакомилась с полом — ничего не сказать. Нет... он не мог говорить это с невозмутимым видом! Это абсурд или просто дурное сновидение! Ущипните её уже кто-нибудь!       — Ты... ты серь-ёзно? — Голос её подрагивал. Арлет даже представить не могла, что восходящая звезда радио, её друг, кого-то убил. Небылица какая-то. Но нет. Это реальность: он перед ней, весь в крови и в её грёбаной квартире, со своей ебучей улыбкой на мине!       — В полном, — ответил Аластор. И опять это спокойствие, которое просто убивает бедняжку Арлет.       Левый глаз девушки начал дёргаться.       Это всё не было похоже на реальность. Она начала склоняться к варианту, что это просто какая-то не смешная, очень плохая, шутка. И Аластор это знал. Знал, что она будет единственной, кто сможет с распростёртыми объятиями его встретить, несмотря на всю ужасность его поступка. Знает: она никому не скажет, ведь это не в её силах. Для неё это будет его ужасным чувством юмора. Арлет единственный человек, который посчитает кровь томатным соусом, но лишь попробовав на вкус, убедиться, что это далеко не кетчуп. Ей просто нужно время, дабы привыкнуть ко всему.       — Всё-таки не томатный соус... — проговорила она, морщась. В данный момент она была похожа на ребёнка, который потерялся: стеклянные глаза наполнены страхом, лицо стало бледнее, чем обычно, — в гроб и то краше кладут, — подобно мрамору. Что же с ним будет, когда узнают? Ну, а если не узнают, он же не пойдёт по дороге безумия? Или уже гордо шагает по ней? — Аластор... — имя друга было произнесено нуждающе, будто сама Арлет кого-то убила, а на глаз стали наворачиваться кристаллы слёз. Ей было страшно за него. — Аластор, — вновь повторяет она, — не молчи... пожалуйста, — это уже не те случаи, когда он приходил к ней после кабаре́, пьяный в стельку, а позже с видом котёнка извинялся перед Арлет, мол, ключи дома забыл, а на улице холодно. Но это — совсем другое. — Всё же будет хорошо? — Она вцепилась в его пиджак, словно находилась в этом опору.       По щеке слёзы уже начали течь сами. Арлет не верила в увиденное, ведь Аластор так не мог поступить. Этому всему есть своё оправдание. Любое: на него напали, он защищался, а может защищал кого-то. По крайней мере, так хотелось верить Арлет.       — Эй, ты чего? — Большим пальцем он вытер кристальный дождь со скул. Его действия были нежные, словно он боялся, что сможет навредить ей, будто она потухнет, как свеча. — Всё же нормально будет, — начал успокаивать он её. По-логике, тут должно было быть иначе.       — А вдруг нет?

⋅•⋅⊰∙•𖤐•∙⊱⋅•⋅

      Нет ничего прекраснее чистой мелодии. Во время игры можно забыть обо всех проблемах, отдаться чудному музыкальному миру, словно нет больше никого. Арлет наоборот забивала свою голову мыслями. Переживание и страх — вот что овладело ей полностью. Неизвестность пугала. Она точно не могла сказать, что будет потом. Боялась ли Арлет за Аластора? Ещё как! Переживал ли сам Ал по этому поводу? Нет!       Бетховенская соната под номером два сама напрашивалась, сильно контрастирая с лучами солнца и светлой атмосферой. Вроде, чего грусть? Обычно, во время каникул радуются. Больше свободного времени. Но на душе не то всё. Хочется с головой закутаться в одеяле и не выходить за пределы своей маленькой квартирки, которую Арлет снимает на пособие, что выделяет консерватория для студентов, ведь она ближе к заведению — через весь город идти никуда не надо.       — Ты чего такая? — Из-за внезапного вопроса сводного брата, Арлет сфальшивила.       — В смысле? — Спросила она.       — Ну ты обычно вся сияешь, а сегодня какая-то... какая-то не такая, — ответил Рафаэль. — Тебя кто-то обидел?       Арлет не глупая. Она чётко понимает, где надо молчать, а где говорить. Если ей доверили тайну, она обязательно унесёт её с собой в могилу. Юноша внимательно смотрел в пронзительные голубые, как пасмурное небо, глаза, ожидая что она скажет. Но Арлет молчала, поджав губы и сжимая руку в кружевной перчатке до побеление костяшек, от чего на ладони остались ногтевые подарки в виде полумесяца.       — Тебе что, угрожают? — Предположил Рафаэль.       — Нет, что ты... — отмахнулась Арлет. — Просто сон дурной приснился, никак из головы не хочет уйти, — перед её глазами до сих пор стоит окровавленный образ друга.       Раф усмехнулся:       «Пф-ф... да сны ерунда!»       — А вот и нет, — возразила Арлет. — Говорят, сны с четверга на пятницу — вещие.       Рафаэль лишь закатил глаза, не догадываясь о истине.       — Там кто-то умер? — Спросил он.       — Никто, — а в мыслях крутится «да».

⋅•⋅⊰∙•𖤐•∙⊱⋅•⋅

Новый Орлеан, 1930 год.

      Время всегда так быстро идёт. Кажется, только вчера было беззаботное детство, когда жил здесь и сейчас, не думая о завтрашнем дне, радовался мелочам, а уже сегодня... в настоящее время ты уже взрослый человек, думающий о том, что завтра будет ждать тебя. Арлет бы предпочла выпить яд, нежели проснуться вновь. Это явно лучше, чем каждую ночь видеть кошмары и просыпаться в холодном поту. Ох, какая же она дура, когда убеждала себя, что Аластор не хотел никого убивать, он просто жертва обстоятельств. Но только осознала Арлет это, когда уже нихуя сделать не могла. Надо было ей в тот день взять его за шкирку и в полицейский участок.       За все эти десять лет жизнь превратилась в самый настоящий Ад, казалось, что солнце перестало светить в окно, а пташки на авроре только про смерть и поют. Появилось слишком много алых оттенков. Кровь словно впиталась в кожу и её уже невозможно ничем вымыть. Является ли Арлет жертвой обстоятельств? Нет. Она сама выбрала путь, так путь теперь одна и пожинает его плоды.       Ей определённо надо было снять эти метафорические розовые очки, ведь чем раньше, тем реальность бьёт не так больнее. Жизнь теперь не мила, ничего не хочется, даже от любимого дело плохо стало. Да, она довольно известная пианистка, но какой прок от славы, когда перед очами море крови. Свидетельница, соучастница. Смерть следовала за с ней по пятам, окружая девушку, но госпоже с косой она не нужна: выгорание, эмоции и чувства, которые перемешались, и стресс превили Арлет к нервному срыву, а он к самому отчачному решению — самоубийству. Но попытка не увенчалась успехом. Бедняжка так спешила свести счёты с жизнью, что забыла проверить дверь, (часто бывало что Арлет забывала её запирать), и по не очень счастливым обстоятельством зашла соседка, которая увидев картину перед собой сразу же забыла зачем.       Попытка была прервана. Женщина сразу же начала расспрашивать горемышную, но ничего разобрать так и не смогла. Через истерику она начала лепетать что-то нечленораздельное. В общем, девочку в лечебницу и отправили. Ну и там-то тоже он нашёл способ как изводить бедняжку: просто заявлялся в палату, (дружеские визиты, на которые уговорил медсестру), ведая о своих преступлениях. Самое худшее, что и после выписки Аластор был рядом, но уже в качестве няньки. За время, проведённое в стенах палаты, она забыла с кем связала свою судьбу.       Радио вновь вещало о каком-то то ли пропавшем безвести, то ли убитом пока Арлет просто буравила стол взглядом. Волосы золотистым водопадом падали на глаза, полностью скрывая её лик. Арлет никогда не любила длинные волосы, обычно она стригла их под каре, но в последнее время не до причёсок.       — Была бы моя воля, то каждый бы услышал, что стало с тем несчастным, — вновь своим мелодичным голосом проговорил Аластор, переключая на другой канал. Теперь играет джаз.       Тонкие Арлетины пальчики лишь сильнее сжали юбку. Он сильно изменился. Это был не тот паренёк, которого она знала. Это — грёбаный псих, который упивается чужим горем.       — Тебе не противно это говорить? — Воскликнула Арлет.       — Mea Stella, их души ничего не стоит. Не надо переживать за эту чернь, — произнёс Аластор. Кто бы мог подумать, что серийный убийца в свободное время готовит, да ещё и в розовом фартуке с оборками. Будь ситуация иная, она умилилась. Аластор любит готовку также, как и стряпню своей матушки. Она-то ей его и научила.       Он был, как впрочем и всегда, спокоен. Врачи говорили, что агрессия с её стороны будет нормой и потом пройдёт и лучше лишний раз не тревожить. Поэтому Аластор продолжал игнорировать любые нападки, нарезая овощи для зажарки и напевая себе что-то под нос.       — Ал, ты хоть осознаёшь что делаешь?! — Спрашивает она, стоя за его спиной. — Понимаешь, какие отвратительные вещи делаешь?! Каким ужасным ты сам стал?! Да ты просто чудовище!       Это была последняя капля.       Вечная улыбка на лице начала покрываться еле заметными трещинами, а ножик он крепко, до побеления костяшек, сжал.       — А разве ты лучше? — Спросил Аластор. — Думаешь, если бы покончила собой, то сразу же смогла бы сразу смыть себя все грехи? Кровь ею же не отмыть, Моя Ясная, — он уже повернулся к ней лицом, всё ещё держа нож крепко в руках. Аластор просто смотрел на неё, на его убитом садизмом лице улыбка расползлась, словно была вызвана искусственно, прямо как у Гуинплена из романа Гюго. Только в этот момент Арлет и поняла, что он был довольно близко — ещё один шаг и меж ними не останется свободного места, сольются в одно ужасное целое. — Похоже stellula в ловушке из ярких светил. Маленькая и неблагодарная, — взгляд стал более грозным. — Я единственный кто заботится о тебе. — Толи́ка правды в этих сливах есть: с ним ей плохо, но когда его нет ещё хуже. Пусть его тень и нависает над ней тенью. — Думаешь другим есть дело? Нет!       Впервые за их многолетнюю дружбу — и не только — Аластор по-настоящему злился на неё. Арлет даже вставить слово не могла, ведь как только открывала рот, то сразу он продолжал свою речь.       — Ну конечно! Отребье и мерзавец — я! — Не унимался он. — Так ты отплачиваешь мне за мою заботу?!       Арлет не сразу заметила холодное остриё, которое впилось в неё, впрочем, как и Аластор сам не с контролировал своё движение. Девушка отошла от него, пока кровь стекала оставляя за собой след, впитываясь в белоснежное одеяние. Да и долго она на ногах стоять не смогла, сильно ослабла, а тело само собой пало на пол, но ещё было живым. Далеко ей уйти не удалось, он оказался рядом, резким движением вытаскивая из неё нож. Кровушка сразу же брызнула ему на лицо, пачкая рубашку и стёкла очков.       — Почему я не могу найти хоть каплю той любви и заботы, которая достаётся этим неблагодарным? — Вновь спросил Аластор, улыбка на какое-то время покинула его, умытый в крови, лик. Разве он не заслужил ту её ласку, которая раньше изливалась на него в безмерных количествах? Почему ужасным и противным он стал ей только сейчас?       Любовь живёт в сердце, значит там и искать надо, да? Ведь если теперь добровольно она не хочет делиться своей любовью, то значит надо действовать силой!       Нож сначала вонзился в одну девичью грудь, а улыбка вновь расцвела на садистских устах, стоило ему только увидеть как «устья» алой реки стекают с края её губ, продолжая течь к шеи. Горло першило, через кашель Арлет еле прохрипела:       «Я... нена...вижу... то чем... ты стал...»       — Неблагодарная... — нож вонзился до основания в девичье тельце, пока она окончательно не потеряла своё сознание. Остриё разгневанно проникало то в одно место, то в другое один, два, три... немало, в общем, раз. Он на коленях перед собственным безумием он уже давно, раб его пятиминутный и вечный. И благо погибшая не знает, как тело её оскверняют. Было ему до боли любопытно распотрошить тело подруги дней своих суровых. Лезвие остановилось на левой части груди, где и располагается орган чувств. Он оскалился, как зверьё, увидев в своих лапах сердце покойницы.       В этот момент в дверь здравый рассудок и постучался. Собственный орган чувств начал биться птицей в грудной клетке. Но уже слишком поздно о чём-то думать.       В воздухе витает въевшийся запах крови, от которого всё внутри скручивалось. Он собственными руками её умертвил. Глаза хаотично бегали, словно пытаясь отыскать спасение, но постоянно «спотыкались» об мёртвое тело. В последнее время она и так радостной не была, а теперь... он больше никогда не услышит её звонкого, как колокола, смех; не увидит её очаровательную улыбку. Всё это теперь мечты, которым не суждено сбыться.       Он провёл своей рукой по её леденящей щеке. Его звезда угасла. Глаза закрыты, а лицо не выражает ничего, тем самым говоря, что она обрела покой. Вечный. На лбу вступил потец. Он лёгким движением смахнул эту росинку смерти. Лужа крови под ним казалась целым морем - убирать надо будет долго, но сейчас это не важно. Сделанного не воротишь, но сейчас этого хотелось больше всего на свете. Без неё — он мёртв, пыль, которая никому не нужна.