Seule tragédie

      Моцарт в спешке собирает вещи, просто бросая их в сумку. Чёрта с два, в этот раз он едет в Вену ради себя, не ради какого-то напыщенного идиота и его окружения, которым плевать на музыку! Не ради тех, кто смеётся во время серьёзных произведений, не ради тех, кто не понимает в музыке ничего и приходит просто из-за моды. Только ради себя! Слишком много времени он потратил на то, чтобы потакать этой моде, этим бездушным куклам, этой нелепице вместо творчества.       Но жизнь снова к нему несправедлива. Словесным пинком его останавливают от смелых задумок, резкими фразами разрывают в клочья возможности. Теперь он полностью во власти этого… этого Коллоредо. Под громкий смех со всех сторон ему запрещают выступать хоть где-то, помимо его дома. Под громкий смех его, раздавленного этим запретом, отправляют на кухню, ко всем слугам.       Стоит ему переступить порог, как визгливый смех, кажется, звучит отовсюду. В него тычут пальцами, с явно фальшивой учтивостью предлагают присесть, а только Моцарт пытается опуститься на подставленный стул, как его выдёргивают, Вольфганг падает и ударяется головой о холодный пол. Сквозь гул он снова слышит его — мерзкий, отвратительный смех. Пошатываясь, он встаёт и бредёт в свою комнатку, забыв про еду.       Утром в лицо прилетает ледяная вода и крик «поднимайся, лентяй!». Вскакивая, Моцарт отплёвывается и с немым вопросом смотрит на девушку, что стоит с пустым ведром и смеётся. Снова. Поесть удаётся только вечером, прокравшись на кухню и в спешке запихав в себя свою порцию. Дрожащими руками он пишет об этом в своём дневнике, а после прячет его под подушку. Зажигает свечи и садится за работу, вздрагивая от каждого шороха.       Проходит день, второй, третий. Когда Вольфганг пересиливает себя и выходит из комнаты, его встречает целая толпа, увы, не в том смысле, о котором он мечтал с самого детства, завернувшись в одеяло. Завидев его, они комично кланяются, даже не пытаясь скрыть своих ухмылок. — О, маэстро соизволил снизойти до простых смертных! Чем обязаны такой честью? — Неужели наша гордость наконец вспомнила о своих друзьях? — Скажи нам спасибо, Моцарт. — за его спиной вырастает мужская фигура, толкая вперёд, в ноги мучителям.       Тут же прилетает первый пинок грубым мужским ботинком куда-то в живот, за ним второй — в левое плечо, третий приходится в грудь. Тонкие женские пальцы путаются в волосах и резко дёргают вверх, заставляя взглянуть девушке в глаза. — Ну же, каково это — быть знаменитостью?       Глаза слипаются. Накатывает сонливость, под очередную волну смеха Вольфганг отключается.       Просыпаясь, он находит себя на полу и не совсем осознаёт, что же происходит. Воспоминания врываются в голову разом, от картин собственного унижения его рвёт прямо перед собой. Моцарт дрожит, оттирая пятна рвоты и надеется, что никто не зайдёт.       Никто не заходит и ему удаётся всё скрыть без лишних свидетелей. Вольфганг снова скрывается в своей комнате, надеясь, что хлипкая дверь сумеет его спасти от любых неприятностей. От физической и моральной боли он сжимается на кровати в комочек, обнимает коленки руками, чувствуя, как по щекам медленно ползут горячие слёзы. Спустя несколько часов, измотанный, он опускает голову на подушку и внезапно понимает, что та слишком мягкая и что под ней он ничего не чувствует. Сердце сжимается, когда в панике Моцарт сбрасывает её на пол и испуганным взглядом утыкается в абсолютную пустоту. Под подушкой ничего нет.       Он перерывает всю кровать, всю комнату, но не находит потрёпанной книжонки. С новыми слезами на глазах Вольфганг выбегает из комнаты и бросается на кухню, молясь всем богам, чтобы его худшие мысли не оправдались.       Как наивно.       На столе посреди кухни стоит невысокий крепкий мужчина, держа его дневник в руках и громко зачитывая отрывки его души, перебивая самого себя мерзкими комментариями. Кажется, подобное шоу идёт уже достаточно давно, если судить по количеству собравшихся зрителей и их общему приподнятому настроению. Расталкивая толпу, Моцарт пытается выхватить дневник из чужих рук, чем лишь провоцирует их. Слышатся выкрики «попрыгай, собачка!» и становится мерзко от самого себя. Он оставляет попытки, пустым взглядом утыкаясь в пол.        — «Сегодня я почти не мог играть — по пальцам с утра ударили слишком сильно, я почти их не чувствовал…» Вот ничтожество! — мужчина всё не мог успокоиться, продолжая радовать толпу своим чтением. — Ну же, Моцарт! Ты не собираешься оправдывать своё звание лучшего? — Да нечего там оправдывать, никакой он не лучший. Такой же, как и все, у графа таких «лучших» десятки, нет, сотни! Ты никто, просто мальчик, которому повезло родиться у богатого папочки. Дорога сейчас популярность, да? — Такая же пустышка, как и все. Никому ты не нужен, Моцарт, даже девушка от тебя отказалась! Что, удовлетворить не смог?       В лицо ему швыряют дневник, что острым углом проезжается по носу и щеке. Молча поднимая его, Вольфганг уходит. В спину летит смех и оскорбления, но шум в ушах мешает разобрать хоть словечко. Перед тем, как упасть без сил, Моцарт сжигает дневник. Огонь охватывает его целиком, поедая страничку за страничкой, куски израненной души творца. Закрывая глаза, Моцарт думает только об одном — это ещё не конец.