Торпила

Двухнедельный перерыв на подготовку экзаменов и сдача сессии в памяти Джисона прошла хорошо ещё полгода назад, несмотря на плохую погоду, причитания родителей и стабильно ухудшающееся здоровье. Он в порядке. Честно в порядке. Хватает пару пачек чипсов и каких-то снэков, чтобы прийти в себя и в полной готовности ступать с Чанбином на территорию неизвестных земель для лучших чизкейков в его жизни — оно того стоило. Джисон считает, что он невероятно неотразим. Даже если в туалете этого же кафе он смотрит в зеркало на совершенно незнакомого человека. Ну и пусть. Не всем дано понять. Чани-хён зовёт его на репетицию их совместного проекта по понедельниками, чтобы Джисон напился каких-то вссатых энергетиков с дешманским названием и не менее дешманским эффектом и эмблемой, а потом блевал каждые перерывы в их проекте, отрываясь от туалета на полчаса. Плевать. Так было нужно. Феликс мягко перебирает его пряди на совместных парах и на общих сборах в столовой, почёсывая его голову, позволяя отдохнуть. Джисон чувствует облегчение, когда нежные руки друга успокаивают и утешают. Чувствует облегчение, когда на них не смотрят. Он не выдержит взгляды. Больше ни одного. Ну и ладно. Зато они вместе. Минхо шутит с ним самого разного рода шутеечки — Хан, честно, пытается соответствовать. Иногда ему даже не надо ничего из себя выдавливать. Обычно, Ли справляется сам, вызывая улыбку у их общих друзей и у него на лице. Они с Минхо друзья. Хорошие друзья. Главное, чтобы Джисон держал себя в форме. Иначе всё развалится. Чонин — его любимый донсен — никогда не прогонет, не пошлет, не скажет отвалить, разве что сделает это всё, да ещё и в три раза хуже. Джисон всегда смеётся. Смеются и их общие друзья. И Инни. И, совершенно редко, чуть-чуть, иногда, Ян позволяет себе подурачиться с ним, ласково называя любимым хёном. И что, что ему неприятно? Можно и потерпеть. Сынмин заглядывает в душу каждый раз, когда его рука спокойно покоится на поверхности стола, будто ему важно понять почему она дёргается. Про тремор, таблетки и хроническую депрессию можно умолчать, а про нервные срывы, отговорки и уклончивые ответы — нет. Возможно, Ким Сынмин видит его насквозь чуточку больше, чем другие, но тактично молчит об этом. Ну и хорошо. Не за чем кому-то беспокоиться. Хёнджин его игнорирует — статично проходит рядом, молча садясь на место напротив, попадая в плен Чанбина, расспросов Чана, домогания Минхо и даже комплиментов Чонина. И нет. Ему не противно. Совсем не завистливо. Джисон с ним не разговаривает — это лучше, нежели они будут кричать и кичиться друг на друга. Джисону не нравится Хёнджин. От слова совсем. Не нравится, начиная от глупого взгляда, который все (зачем-то) называют красивым, с его не проникающими глазами и совершенно не проницаемым выражением лица, заканчивая его ужасным-преужасным заносчивым смехом, который будит внутри, разве что, мертвых бабочек с его явно не красивым телосложением и точно, точно, самым ужасным характером человека на земле. Характером, о котором Джисон дремлет каждую ночь. Пусть. Пусть? И ладно, что он не чёртов идеал? Хёнджину тоже есть куда стремиться. Только вот Джисон — полная ему противоположность с не самой красивой внешностью, с точно не проницающим до глубин души взглядом, с ужасно поддельным, еле выдавитым из себя, смехом, с характером, который он пытается в себе убить, лишь бы не было так стыдно за самого себя, с чем угодно, —падает и падает вниз, в пучину бедствий и страданий. Джисону больно. И завистливо. И нет, он совершенно точно не хочет терпеть. Он не торпила. *** Учебный год всегда начинается с приветственной вечеринки и сопровождением первокурсников — Джисон пропустил, что это было уже почти год назад, попутно вычеркивая клеточки с днями на коробках своих таблеток. Близится окончание каждого триместра приема лекарств — это пугает. Джисон не готов к прерывам, когда его состояние неустойчивое, неурегулированное, а у него даже нет оправданий. Феликс зовёт его гулять каждое воскресенье, приглашая попить вместе колу или сходить в какое-нибудь кафе, получая в ответ лишь неблагодарные отмазки Джисона, что он занят, готовясь к зачётам. Наглая ложь, вырывающаяся из его позорного рта, съедает изнутри, когда по этим воскресеньям он не может встать, потому что плохо. Ему хочется вскрыть вены. Чан шутит, что Хан потеряется мешком в своей съемной квартире — жить в общежитие, среди кучи людей, оказалось невозможным — и они его не найдут. Джисон думает, что лучше бы они о нем забыли. Он любит их — честно любит. Ему тяжело обременять людей своим присутствием, когда наличие самого себя в его собственной жизни, делает его несчастным — какого это другим людям? Хан старается не задаваться этим вопросом. Ему стоит побольше гулять на свежем воздухе, звонить Минхо и жаловаться на его глупого парня с его глупыми шуточками (прямо как у него), ходить с Чани-хёном и Чанбин-хёном в зал каждую пятницу и среду, поедать с Феликсом его приготовленные пирожные и ходить с Чонином в салон игровых автоматов, надирая задницу этому школьнику. Вместо этого он предпочитает не высовываться. Какая разница кто там, что делает? Пока о нем не вспоминают — всё хорошо. Всё прекрасно. Всё до боли и скрежета в зубах отлично до тех пор, пока он не видит счастливые фотки Хвана на страничке Феликса в тот же вечер, когда он предложил ему погулять. Это не обременяет. Нет, абсолютно нет. Джисон не чувствует никакую эмпатию. Всё хорошо. *** — Ты наконец появился? Как зачёт, хён? Чонин спрашивает совершенно обыденно. Не «где ты был целых две недели» или «почему староста думала, что ты умер». Нет. Это нормально, Чонину не свойственно так много переживать, а тем более выливать это на кого-то. Всё прекрасно. Он ведь поинтересовался? Джисон занимает место за столиком, напротив, облокачиваясь на руку. Раньше таблеток хватало на какой-то период, и он мог выйти в люди человеком, теперь Джисон чувствует, что ещё одно лишнее движение его собственного рта, и он просто выплюнет все рвущиеся наружу органы. Чонин не спрашивает, замечая пустоту со стороны своего хёна — Хан не взял поесть, ему не надо. От одного намека на еду его выворачивает, а желудок собирается совершить кульбит, окончательно добив всё это несварением. — Джисон-а?! Наконец-то, — верещит Чанбин на всю доступную слуху Хана площадь, присаживаясь, громко стуча подносом о стол. Он ерошит его волосы, дружелюбно улыбаясь. Точно. Хан должен быть благодарен. — Как дела на репетициях, Хан-и? Минхо усаживается рядом с Чонином, когда присоединяется ещё и Феликс. Джисон понятия не имеет о каких репетициях идёт речь. Он принес справку о том, что сидит на антидепрессантах уже почти год — преподаватели должны быть с ним помягче. — Сон-и, как твое самочувствие? Уже лучше? — обеспокоенно спрашивает Феликс. Хан улыбается, совсем крохотно, потому что на большее его не хватит. — Хан-а, привет, как поживаешь? — Чан вежливо стукается с ним плечом, совсем легонько задевая его макушку. Это приятно. Он по этому скучал. Потом приходят Сынмин с Хёнджином, и они оказываются с ним на одной скамье. С Чаном посередине, но всё же. Джисона тошнит. Если он ещё раз посмотрит на улыбающегося и спокойно обедающего Хвана — его вырвет. Прямо на его суп с тефтельками. Феликс с Чаном пытаются что-то ему подкинуть, прежде чем Минхо насильно заставит его съесть кимчи, а Чонин любезно приблизит к нему его любимый соус. Чанбин аккуратно следит, чтобы он всё съел, Сынмин подаёт салфетки, Феликс мягко воркует и причитает, что ему обязательно надо поправляться. Хёнджин просто сидит и молчит. Даже не смотрит в его сторону. Это приятно. Очень приятно. Джисон чувствует и понимает, что выбрал правильных людей в своей жизни. Где-то внутри трепещут давно забытые чувства. — Минни, у тебя своей тарелки нет? — Минхо показательно фырчит, перегибаясь через Чонина, чтобы всучить любимому так обожаемую ножку. Сынмин любит их. Очень. А Джисон, кажется, любит их. Кажется, тоже, очень. Чан с Хёнджином хихикают, тыкая в их статус женатиков, а Чанбин громко заразительно смеётся. Вот у кого притягательный смех — у его дорогого, любимого Бинни-хена. Пусть так и остаётся. Джисон очень не любит нежелательных перемен. Спустя пятнадцать минут, через силу всё доев, Чанбин убегает в студию, Чан с Хёнджином уходят на отработку, Феликс отлучается по причине важной проверочной, Минхо целует Сынмина в макушку на прощание, нежно гладит Чонина по голове и дарит Джисону очень нужный надёжный взгляд, вселяя веру во всё хорошее и даже в человечество. Как ни странно, работает не надолго. Чонин сидит ещё пару минут, а потом встаёт собираясь унести поднос, а потом забрать с собой Сынмина в другой отдел кампуса. Джисон опять остаётся один. Он может спокойно дышать. — Как ты? — спрашивает Сынмин, пока Ян ещё не пришел. Джисон резко чувствует себя в состоянии говорить. И вправду: меньше народу — больше кислороду. — Хорошо, — как-то внезапно отвечает Хан, на долю секунду даже почувствовав себя таковым. Ему лучше. Определенно получше. Сынмин не заглядывает ему в душу, вместо этого предпочитая разглядывать аккуратно подсунутую своим мужем обёртку шоколадной конфеты, которую, как думает Минхо, никто, кроме него не видел, но Хану кажется, что он давно влюблен в их любовь, поэтому эти маленькие жесты внимания уже давно у него в сердце. И где-то в печёнке. — Если почувствуешь себя плохо — говори, ладно? — Джисон замирает, резко не понимая, что чувствовать. Он не чувствует злобу или жалость. Не чувствует презрение от жалости. Ему нормально. Относительно нормально. — Я отвлеку их, хорошо? Сынмин улыбается, унося и свой поднос, попрощавшись с Джисоном, когда на горизонте уже начал маячить Ян. Может быть, совсем чуть-чуть, Хану бы хотелось, чтобы его кто-то понимал. Не всем дано понять, но Сынмину — понятно. *** — Ты собираешься соблазнить моего лучшего друга? Минхо заходит к ним в библиотеку, пусть, как танцор никогда сюда и не приходит, тихо подкрадываясь сзади к Сынмину. Джисон чувствует необъяснимое желание вырвать и сказать им о том, как он их любит. Кажется, его мутит. — Никого я не соблазняю, — Ким отмахивается от лезущих в его тетрадь рук, явно не морща умилительно глаза, когда нос Минхо утыкается ему в макушку. Это мило. — Джисон-а, сообщи мне, когда он перейдет на более откровенные действия, — Ли щиплет его за щеку, — я приму незамедлительные меры. Хан смеётся, чувствуя неприятное жжение в груди. Ощущение будто он не смеялся очень давно — горло пересохло. — Не раньше, чем это сделаешь ты, — дразнится в ответ, получая возмущенные вздохи. — Да я? Когда? — старший очень нескрытно дышит запахом волос Сынмина, а его рука наконец хватает свою цель, переплетая свои пальцы с младшим. — Тебе кажется. Джисону нравится. Смотреть так на умиротворённых влюбленных друзей приятно. По крайней мере, это сужает его больную черную дыру в сердце. — А мне кажется, что ты слишком назойливый, хён, — улыбка Сынмина стоит всех неприятных ощущений где-то под ребрами, Минхо улыбается в ответ, снова их гляделки, нежные, глупо-любящие взгляды, которые так и наравятся подпортить Джисону день. Он снова поругался с Хёнджином. Опять поцапался, когда сделал невольное замечание про внешний вид Хвана, растегнутая рубашка, достаточно сильно? Хёнджин сильно оскорбился, нагрубив в ответ. Может, даже немного заслужено. Совсем чуть-чуть. Непризнанно. Неприятное покалывающее чувство в груди и ужасное настроение обеспечены на весь оставшийся день. — Как тебе идея сходить в пиццерию в эту пятницу? — Джисон поднимает взгляд на Сынмина, вертящего карандаш в руке, и на Минхо, спокойно сидящего рядом. Никак. Ему не мыслится. Хочется открыть рот — создать жалкую имитацию того, что он хотя бы пытался, но его хён аккуратно ставит свою руку поверх его, дрожащей, с мягкой понимающей улыбкой. Рот резко захлопывается. Как и самообладание Джисона. — Всё хорошо, Хан-и, необязательно идти с нами, — его дружелюбный взгляд последнее, что Джисон хочет видеть, — если надумаешь прийти — пожалуйста. Не надумает. Ни за что в жизни. Он предпочтет умереть забытым в своей однокомнатной квартирке, чем посвятить не ценного себя ценным людям. Нет.

***

Первое время он чувствует головокружение, как и первое время после начала курса. Прекращать пить таблетки тяжело. Но Джисону, с горем пополам, не хочется становиться зависимым. Головная боль, тошнота, резкая апатия, нежелание чего-либо, пускай он и привык с этим жить, каждый раз, как в первый. По-прежнему тяжело. Парень, честно, обещал себе провести день продуктивно, хотя бы не залипать весь день в телефоне — натыкается на профиль Хвана с попадающе самым некрасивым фото на земле. Страшное. Оно некрасивое. А личные фотографии и аккаунт Хёнджина закрыты. Скрыты — он уверен, что в настройках была выбрана функция «показывать определенным пользователям». Вытекающий вопрос: сохранил ли Хёнджин его номер? Навряд ли, Джисон и сам не сохранял. Знал, что не понадобиться. Про бумажку, оставленную Феликсом, спрятанную глубоко в шкафу с попыткой обмана самого себя, на которой записан запрещённый, желанный плод, он молчит. Или не упоминает. Знать об этом совершенно никому не обязательно. Интересно, а Хван когда-нибудь думал о том, чтобы позвонить Джисону? Просто иметь номер в контактах? У него он есть? Ему не стоило слезать с таблеток. От этого только хуже. В конце дня Хан засыпает. Думает ли Хёнджин о нём перед сном?

***

— Привет, Джинни, отлично выглядишь. Хёнджин улыбается Чану. Ярко, искренне, дружелюбно. Хану не кажется, что он красивый. С точностью, да наоборот. Страшный, противный, ужасный. Ему тоже хочется сделать Хвану комплимент. Вместо этого он говорит: — Убери свои страшные учебники, пожалуйста. Хёнджин с раздраженным выражением лица и с сдерживаемым цоком убирает вещи, освобождая место напротив. Джисон садится с подносом в руках, чувствуя себя достаточно смелым, чтобы поесть сегодня. Обязательно получится. — Лино говорил о вашем танцевальном конкурсе, как успехи? — Чан достаточно обходителен, переманивая внимание Хёнджина на себя. Они болтают, но Джисон старается не подслушивать. Ему неинтересен Хван Хёнджин. Скорее противен. Даже несмотря на собственную закусанную губу, стоит вспомнить, как он двигается на сцене. Джисон бы не смог. Он и вполовину не так хорош, как Хёнджин. Хочется ударить себя чем-то тяжёлым по лбу. — У меня будет зачёт в эту пятницу, — Хёнджин поворачивается, взглядом задевая Джисона, — если хочешь можешь прийти. Он обращается к Чану. Не к нему. И это совсем не должно его задевать. — Удачи, — тихо выпаливает Хан, направляя в рот горячую ложку супа. Его врач посоветовала не грузить себя чем-то тяжёлым, из-за периодических болей в животе. Хёнджин внимательно наблюдает. К столу подсаживаются Сынмин с Чонином. — Ох, я устал, — тихо бурчит младший, укладывая голову на руки. Сынмин рядом легонько улыбается, попутно передавая Хвану списанный конспект по пропущенной теме. Он все ещё смотрит на него. — Такое ощущение, что целую неделю не выходил на отдых, — Чонин потягивается. — Да, хён? Жутко устал. Чан кивает, собираясь что-то ответить, когда Джисон случайно роняет ложку с супом обратно в тарелку, не доставив её до рта. Хван взрывается. — Если не можешь столько съесть, зачем брать? Он выглядит раздраженным. Достаточно раздраженным, чтобы Джисон даже не хотел препираться в ответ, но просто не мог. У него никогда не получается по-другому. — Тебя это касаться не должно, — ребята рядом затихают. Сынмин аккуратно помогает вытереть разбрызгившиеся капли, оставляя салфетку рядом. Джисон чистит ею слегка запачканные рукава, не переставая замечать раздраженный взгляд Хвана, направленный в его сторону. — Это глупо. Одним супом не обеднеешь, съешь его или нет, ничего не изменится. Джисон не поднимает взгляд в злобные глаза напротив — пропадет. Младшенькие тушуются, а Чан покорно молчит. У Хана пропал весь аппетит. — Займись своим делом, Хван, — повезло, что к столу направлялись другие, шумный Чанбин с Феликсом вовремя появились, кажется, не замечая накалённую обстановку. К обеду Джисон больше не притронулся.

***

— Разве ты не хочешь прийти посмотреть? — Минхо попивает свой айс-американо, любезно купленный муженьком, взбодренный. Перерыв от лекарств проходит на ура. Джисон бы даже согласился, если бы не жирная черная полоса, маячащая перед глазами уже долгое время. — Я не чувствуя себя достаточно хорошо, хён, — отзывается он. Минхо любопытно смотрит. — Я не знаю смогу ли прийти или.. Природная неуклюжесть и безалаберность берут своё — Джисон врезается в кого-то, задевая при этом Минхо, от чего тот выливает свой кофе прямо на незнакомца. Боже, как же стыдно. — Ох, прошу прощения.. — Хан поднимает глаза, только чтобы встретиться с знакомыми, оглядывающие его и всё это месиво. Боже, как же стыдно. С карими, до черноты пугающими и снящимися в кошмарах. Хёнджин смотрит на него, на Минхо, на пролитый кофе на своей идеально сидящей рубашке, девушка рядом, наверное однокурсница, удивленно охает, прикрывая рот рукой. Неловко, как же неловко. — Ой, Джинни, прости, совсем не заметил, — Минхо приходит в себя, передавая Хёнджину салфетки от бывшего стаканчика кофе и того, что от него осталось. Взгляд Хвана, кажется, чуть смягчается. — Ничего страшного, хён, — он улыбается. Красиво, ярко, обворожительно. — Мне тоже надо было смотреть по сторонам. Они говорят ещё о чем-то, Джисон не слушает. Как бы он себя повел в такой ситуации? Хёнджин выглядит всё также. С пятном от рубашки, без, всё такой же. Невероятный. Улыбка не сползает с его лица, пока он разговаривает с Минхо. Джисон невольно приоткрывает рот. — Ну что, Хан-и, придёшь посмотреть на зачёт танцевального направления? — Минхо обращается уже к нему, привлекая внимание. Хёнджин наблюдает за ним, ожидая ответа. Его мозг просто не выдержит. — Не думаю, что смогу, хён, — Джисон нервно теребит края кофты, разглядывает большое растекающееся пятно на рубашке Хвана, просвечивающую его кожу и тело. Гулко сглатывает. — Я дам знать, если что, хорошо? Джисон старается улыбнуться, правда пытается. Но у него не выходит хорошо. Хёнджин отворачивается, не уделяя ему больше своего внимания, говорит с Минхо, прощается и уходит с однокурсницей, ни разу не зарекнувшись про испорченную вещь. Ни разу. Где-то внутри себя, глубоко-глубоко в глубинах своей души он восхищается этим. Хёнджин — универсальный человек. С ним легко находится общий язык, интересы, разговоры. С Джисоном у них легко находится причина для спора и пререканий. Любая. — Захочешь — придёшь. Знаешь, где найти. Мы всегда тебе рады, — Минхо закидывает ему руку на плечо, улыбаясь. Ему не хочется подводить их. Не хочется оставлять их одних. Он лишь кивает в ответ.

***

Джисон устало кладет голову поверх рук, чувствуя нежное прикосновение к своим волосам. Ему хочется отдохнуть. Когда же он перестанет чувствовать вечную усталость? Лечащий врач назначила ему таблетки на ближайший срок. Пить он их начнет в феврале. Следующего года. — Мне надо сходить в общежитие, — вздыхает Феликс, — забыл ключи. Сегодня моя смена, в кафе не попаду. — Иди, — подтрунивает Сынмин, лишая Джисона единственного возможного счастья — ласкающих рук Феликса в его волосах. Ли уходит, оставляя после себя шлейф уходящего солнца, будто бы вся библиотека резко стала серой. — Ты придёшь завтра? — спрашивает Сынмин. — Нет. Ему не стоит даже поднимать глаз, чтобы понять, как Сынмин смотрит на него. Проницаюше. Понимающе. — Там будет и Минхо, — Ким продолжает писать, невзначай упоминая остальных, — и Чани-хён, и Чонин, и Чанбин, и Хёнджинни выступать будет.. — Нет, — слишком резко. Слишком грубо и оторванно. Сынмин удивлённо распахивает глаза, даже перестав писать. Хан приподнимается, Ким заглядывает до души, до нервных волокон обволакивающих всё его тело. До самых честных и искренних чувств. Голова снова опускается на руки, не в силах размышлять рационально. Не сегодня, не когда-либо, с начала его болезни. Уже очень давно. Сынмин опускается до его уровня. — Зачем ты это терпишь? — тихий шепот раздается у уха. — Мне надоело противиться. Я устал, — отвечает Джисон, дыша в согнутые руки. — Легче терпеть невербальную ненависть и унижения, чем попытаться решить проблему? — Сынмин метко и резко поднимает брови с уколом обвинения, указывая на пробел друга. Жирный, белый, толстенный, горящий красным пробел — Хван Хёнджина. — Нет никаких унижений, — отнекивается он, — просто.. Хан пытается подобрать слова. Описать их с Хёнджином отношения. Но о каких отношениях может идти речь? Парень засыпает и просыпается с мыслью о Хване, думает о нём днём и ночью, завидует и мечтает о нём. Каждый божий день пытается убедить себя, что он ему противен, не приятен. Не красивый, страшный, нежеланный, когда всё о чем он может желать — побыть в крепких, нежных объятиях, ощутить поцелуи, касания, шёпот и слова любви. О том, что он, Джисон, всё чего когда-либо хотел Хёнджин. Его несбыточные мечты. Хочется поплакать. Поплакать и пожаловаться как же всё это нечестно. Это первое проявление бурных эмоций после принятия таблеток. Он должен чувствовать себя живым. Но чувствует себя, на удивление, мёртвым. — Ты торпила, Сони, — заключает Сынмин, — я хотел сказать терпила. — Я тебя понял, — голос дрожит. Совсем немного, но он так и не научился сдерживать себя. — Я понял. Этой ночью Джисон не разглядывает фотку профиля Хвана. Он долго смотрит в одну и ту же точку в своей комнате, неохотно признавая: он любит. Очень и очень сильно.

***

Сегодня мало с кем из ребят можно было пересечься, У Хёнджина зачёт, танцевальный первый курс бегает в попыхах, весь универ соберётся точно. Помимо Минхо, Сынмина и всех остальных, Джисона успела спросить и староста, и тысяча однокурсников пойдет ли он. Нет. Преподаватели любезно отпустили их с лёгким материалом, призывая посмотреть на отчётник первокурсников. Это как целый концерт. Может, в другой жизни. Все знали, что он не пойдет — Джисона оставили следить за кабинетом химии, вместо дежурных. Как итог, он один в захудалой лаборатории без возможности куда-либо уйти. Даже если бы он захотел посмотреть на выступление, уважительная причина уже есть. В уши долбит громкая музыка, на телефон приходит сообщение от Минхо с фоткой всей их группы и от Сынмина с совместной фоткой с Минхо (они думают, что он не видит их переплетённые пальцы..) с подписью, что Хван выступает скоро. Буквально через два номера. Открывает заметки, чтобы посчитать дни до начала приема таблеток. Он не чувствует себя так странно, как думал. Но чувствует себя достаточно странно, чтобы понять, что эффект лекарств всё же сильный. В голову лезут мысли: может, ну, его? Если он уйдет, никто и не заметит. Сынмин зачем-то пишет, что Хёнджин будет выступать через 10 минут, присылая им ужасно взволнованные смайлики в групповой чат. Пишет. Снова и снова, будто отсчитывая время до запуска ракеты. Джисон встаёт. К чёрту, он может потом свалить всё на нестабильное состояние и что, что никто о нем и не знает? Догадываться одно, знать — другое. Зайти в этот огромный темный зал трудно, но с большим количеством студентов сделать это незаметно немного легче. Хану как раз пришло завершающее сообщение от Сынмина, что всё уже началось. Вступление музыки, несколько однокурсников Хёнджина, красивые, четкие движения, плавные переходы, танцы поставленные под музыку — всё это неимоверно красиво. А потом выходит Хёнджин. Его подсознание могло обзывать его любыми словами: некрасивым, страшным, противным, ужасным, нежеланным. Глядя на него сейчас в голове крутится одна единственная мысль. Невероятный. Невероятный, неотразимый, потрясающий, поразительный, нереальный. Да плевать на все устои в его голове. Сколько бы он себе не твердил, сколько бы не пытался переубедить: он завидует. Завидует красоте и харизме Хёнджина, завидует его природному очарованию, завидует его высокому росту и уму, приятному характеру, располагающиму к себе людей. Всему. Завидует, что никогда не сможет быть таким, как он. Завидует и любит. Любит, несмотря на все противные слова, вырывающиеся из его рта в его сторону, несмотря на улыбки, розданные другим людям и никогда Джисону. Несмотря на то, что Хван этого не оценит. Никто не оценит. Мало кто поймет. Да и не всем обязательно знать. Хан смотрит как завороженный. На каждое действие, каждый изгиб, каждый открытый участок кожи, каждое выражение лица, мимику, улыбку и на ослепительные глаза. Хотелось бы заснять такое, но у него дрожат руки. Спирает дыхание, перед глазами начинает все плыть, а ноги перестают держать. Студенты бурно аплодируют, преподаватели в восхищении, Сынмин и Минхо пишут ему, что это было офигенно, Чанбин в общий чат, что Хван просто секси, Чан скидывает видео с выступлением, а сам он, через толпы обучающихся, проходит к выходу. Ему нельзя оставаться здесь надолго. Ещё чуть-чуть и его прорвет. На негнущихся ногах юноша выходит из зала, направляясь прямо по коридору. Джисон чувствует распирающее чувство внутри живота. Кажется, он просит таблеток, лишь бы больше не чувствовать этого всего. Как после этого смотреть Хвану в глаза? На телефон приходит новая груда уведомлений, Хан несётся по коридору, совершенно не обращая внимания на всё вокруг. Надо потерпеть до нового года, новогодних каникул, а дальше до февраля как рукой подать. Так легче не думать о нём. Легче.. Резкая боль проходится по всему телу. Голову нещадно бьёт, череп проломили, за руки держат, упасть не дают. Ну вот опять. Каждый раз одно и то же. — И снова ты, — усталый вдох-выдох человека, в которого он врезался. Хёнджина. Юноша резко открывает глаза, отнимая свои рук от чужих, отшатывается, уже точно не способный стоять ровно. Хёнджин мокрый, потный, всё ещё в костюме, смотрит на него, стоя до сих пор рядом. Белый ему очень идёт. — Извини, — быстрый лепет, — я не хотел. Хван разглядывает его больше удивленно, чем враждебно, слегка склоняя голову. — Разве тебя не оставили в лаборатории чистить пробирки? — Я ушел. Джисон молчит, как ни в чем не бывало. Хван ждёт от него ответа. — Я.. — Хан пытается набрать воздуха в лёгкие. Разговаривать с Хёнджином без пререканий и ссор — тяжело. — Ты.. молодец. Хорошо выступил. Красиво станцевал. Если Хёнджин и забыл скрыть удивление, то от ступора. Возможно, это первый раз, когда он сказал приблизительно то, что думает. — Ты сбежал с дежурства, чтобы посмотреть выступление? — Я сбежал с дежурства, чтобы посмотреть твое выступление. Выражение его лица по-глупому смешное. Такое забавное и наивное. Юноша невольно улыбается. — Ты что решил посмеяться с меня? — Хван, видимо, решил иначе. — Или.. правда пришел посмотреть? Он будто бы загорается. Глаза Хёнджина сверкают, его поза становится более хаотичной, неспособной устоять на месте больше пяти секунд, пальцы заламываются, а рот открывается как у рыбки. Хотелось сказать ему всё, что он думает, всё, что испытывает, рассказать про все бессонные ночи, про нервные срывы, про достающий тремор в руках. Про переживания и заболевание. Про всё. — Я не.. — слышится громкий всхлип, — правда, честно.. — ещё один, — .. это.. Перед глазами пелена и вытянувшееся лицо Хвана. Кто-то плачет — у Джисона есть подозрение, что это он. Таких потрясений его мозг не ожидал. Юноша начинает рыдать, как пятилетний ребенок, слезы льются из глаз, руки не слушаются, пытаясь всё прикрыть, начинается икота. Джисон плачет и плачет. Плачет, разрёвывая всю свою душу. Ему было так больно, так неприятно, так обидно. Хочется выплакать всё, что накопилось. — Джисон..? Хёнджин, если не в ужасе, то в шоке точно. Он пытается подобрать еле стоящего парня, старается спросить, что вообще случилось, мало ли, что там в жизни у людей.. — Почему ты такой? — Хёнджин слышит совсем у уха. Теперь парень держится за его костюм, руками хватается за плечи, утыкаясь лбом. Белый пиджак быстро мокнет, оставляя огромное серое пятно от слëз. Хван удерживает парня, держит его за спину, поясницу, лишь бы не упал. Хан выглядит так, словно вот-вот и у него случится приступ. — Я.. Я не могу так больше, Хёнджин! Я устал! Не могу это терпеть, я устал притворяться, что всё хорошо, всё не хорошо. Слезы льются пуще прежнего, Хёнджин пытается успокоить его, невесомо поглаживая по голове. — Ты, это.. эй, не переживай так? Хочешь пойдем ко мне, ты успокоишься, общежитие как раз рядом.. Кроме слез и всхлипов в ответ ничего не слышно. Хван берет его на руки или на спину. Единственное, что он помнит, это как держался за него, плача ему куда-то в шею. Хёнджин приятный. Очень. *** @SeoChangbin: Эй! Ты где??? @Hyunjinnn

@Hyunjinnn:

Я занят

@Lino: Чем ты там занят??? Ничего, что у тебя послезачетная вечеринка??? @Minnie: Боже, хён Хёнджин открывает камеру и наводит на себя, чтобы сфоткать умостившегося на нём Хан Джисона, мирно посапывающего ему в шею. Коленки Джисона разместились по бокам от него, руки нависли, Хёнджин фоткает, но такую милую картину точно никому нельзя показывать.

@Hyunjinnn:

Очень важными делами

Юноша оставляет нежный поцелуй на макушке парня. *** — Ты пропустил всё веселье! В этом ведь вся и суть отчётника! — Минхо громко сообщает, чуть ли не с порога столовой. — Куда ты вообще делся? Неужто что-то настолько важное? Хван доедает свой обед, отвечая на вопросы Чана о самочувствии, игнорирует вопящих хёнов и взглядом выжидает единственную фигуру. — Там было действительно весело, — внедряется Чонин, Минбины рядом согласно кивают. — Чем таким ты был занят? К ребятам подходят уставшие Феликс с Джисоном. — Кем, — улыбается Хёнджин, вставая из-за стола под удивлённые взгляды. Подходит к сонному, не сображающему парню, оставляя нежный поцелуй на глазу. — Я буду ждать тебя после пар. Джисон кивает болванчиком, не способный здраво мыслить, и присаживается за столик, клевая носом. — Что только что..? — Йа, Ким Сынмин, ты мне должен сто вон! Вместо этого Сынмин закатывает глаза, рукой успокаивая своего неугомонного парня и удерживая его на месте поцелуем в щеку. Феликс удивлённо закрывает рот рукой, Чанбин сделал самое глупое лицо на свете, а Джисон засыпает прямо на столе. Сна в объятиях Хвана ему, видимо, не хватило. Какой он делает из этого вывод? Хван Хёнджин отличная подушка, крепко обнимает, ласково шепчет и нежно прикасается. А он не терпила. И уж точно никакой не торпила. (Будь проклят Ким Сынмин)