Не дошёл

Хоть на пару дней — но на радость всему народу снег на город покрывалом пушистым лёг. Скаты крыш нью-йоркских в стужу и непогоду — ледяной каток. Отворив окно с усилием, еле-еле — хуже клея держит забившийся в щели лёд, Мэтт влезает в мансарду, впуская с собой метели, головой трясёт. У него костяшки пальцев опять разбиты, глухо ноют рёбра, в ушах до сих пор трезвон. Пусть уснул под снегом город, не спят бандиты. Вот не спал и он. И сейчас бы упасть в кровать, распрямить колени, в чай горячий добавить щедро вино и мёд — но не время предаваться презренной лени: ибо церковь ждёт. Вообще-то не так уж часто встаёт он к мессе, но сегодня, назло пурге, добредёт зато. Одиноко будет священнику в храме, если не придёт никто. Есть у Мэтта и чувство долга, и сила воли, и привычки себя корить не иссяк запас. А что валит с ног от усталости и от боли, так не в первый раз. Он садится на минуту, устало дышит. Там, снаружи, рассвет уверенно гонит тьму. И какой-то голос — дальний, почти не слышный, говорит ему: “Мэтти, Мэтти, сын Мой, ищущий и незрячий, в этой жизни всё принимающий, как урок. Про борьбу ты давно усвоил душой горячей, про покой не смог. Нет, не всё на благо, что с болью и через силу. Недеянье порой даётся сложней, чем труд. Посиди сегодня, послушай, Мой мальчик милый, как снега поют. Истязать себя по мелочи — много ль прока? Не за всё на свете надо страдать виной. А священнику, знаешь, в храме не одиноко – он всегда со Мной. Это Я в ночи от волков охраняю стадо. Я для тех, кто не знал дороги, зажёг звезду. Если Мне от тебя что-то будет вдруг срочно надо, Я тебя найду…” И совсем не слышно, что говорит он следом, только день короткий к закату спешит уже. Просыпается Мэтт в мансарде, под тёплым пледом — без вины в душе.