Убийца королей, королева убийц

      — Соскучился, щенок?       Голос — раскалённые угли на разодранной коже; свистящий ветер в уши; пуля навылет. Взгляд — голое безумие; острие ножа, заточенное до идеальности. Оскал — звериный, бешеный.       — Что с Юджи?       «Как банально».       — Волнуешься за соплячку? — скалится ещё шире, прищуривает хищные глаза и довольно хмыкает. — Она спит. Крепким-крепким сном, ядерной бомбой не разбудишь.       — Я всё же рискну, — резкий разворот. Взгляд без повязки — ледяной. В нём волны разбиваются об острые скалы; сталкиваются глыбы льда. В нём можно замерзнуть, как на грёбаном Эвересте, но Сукуна — ревущий пожар. Лёд тает в королеве мгновенно.       — Не торопись. Ты же не хочешь, чтобы я перерезала кампус? Сколько эта соплячка съела пальцев? Пять, шесть? — хмыкает. — Прежде чем ты разбудишь её, я успею перерезать горло той чернявой. Так что стой на месте и созерцай.       — Что созерцать? — почти с отвращением.       «Вот так. Вот так, правильно, малыш. Покажи мне своё отвращение, покажи мне свои эмоции. Дай мне вкусить их».       — Меня, — Сукуна разводит руки в стороны, точно приглашая в объятия. — Созерцай меня. Чем больше ты заставляешь соплячку глотать мои пальцы, чем больше гоняешь её до изнеможения, тем сильнее становлюсь я. Об этом ты не подумал, да? — оскал, кажется, скоро порвёт ей рот. — Как только ты накормишь эту бесхребетную до отвала, я полностью завладею её телом и тогда… — Сукуна смотрит прямо. Сражается взглядами за право доминировать в этом мире. — Я умоюсь в твоей крови.       — Как романтично, — тянет Годжо. — И ты пришла сказать мне это? Как много я для тебя значу, раз ты решила выползти только ради этого.       — О, — Сукуна голодно облизывается. — Ты не представляешь, как сильно я одержима желанием убить тебя. Я заставлю тебя смотреть, как я ставлю всё человечество на колени, включая всех дорогих тебе людей, а потом заставлю их смотреть, как я режу твоё тело на куски. А потом съем тебя целиком, не оставив и…       — Перестань, Сукуна, — перебивает Годжо, махнув рукой. — У меня же сейчас встанет.       Она скрипит зубами, прищуриваясь.       — Всё верно, — скалится. — Это твоё классическое человеческое — испытывать возбуждение от прямых угроз. Но что будет, если я всё же сейчас перережу горло чернявой?       Сукуна въедается взглядом в искры, проскользнувшие в глазах Годжо. Упивается и ликует, когда видит, как спадает с лица краска, а некогда игривый взгляд сменяется студёным холодом.       «Вот так, малыш. Вот так».       — Я буду рвать её на куски и смотреть на тебя. А ты будешь меня хотеть? — почти что шепчет. — А если я буду рвать на куски тебя? Пить твою кровь и есть твоё мясо, ты будешь меня хотеть? Или тебе нравится, когда тебя боготворят? Когда восхищаются тобой, как эта соплячка? Думал когда-нибудь трахнуть её? — сыто облизывается. — Прижать её во время спарринга к полу, грубо войти в её девственное влагалище? — Сукуна практически мурлычет, с особым наслаждением наблюдая, как темнеет взгляд Годжо и как напрягаются его губы. — Лишить её невинности одним лишь движением, как ничтожную наложницу, пригодную лишь для плотских утех. Или, может, та девчонка? Кугисаки, да? Девка с характером, таких особо сладко укрощать. Она бы наверняка кусалась, пока ты брал бы её сзади. Думал об этом?       — Замолчи, — тихо, на выдохе. Сукуна слышит сквозящую в тоне опасность и распаляется ещё сильнее.       — Или ты бы предпочёл чернявую? Соплячку, не способную даже на улыбку. Заставил бы задыхаться её от своего члена? Уверена, она бы умоляла тебя остановиться. Горло такое тонкое, его так легко переломить. Тебе нравится, когда тебя умоляют? Знаю, что нравится. От меня это не скроешь. Я вижу всю твою подноготную.       — Ты слишком много говоришь для той, чей язык я сейчас вырву, — буравит злым взглядом; скулы опасно заостряются.       Сукуна скалится так, что мышцы лица окисляются. Наслаждается каждой угрозой, как кровью невинно убиенных.       — Как же тогда твоя любимая ученица будет ублажать тебя орально? — хихикает, острыми клыками задевая пухлые губы. — Без языка не те ощущения. Ты-то знаешь.       — Верну язык, как только Юджи получит обратно…       — Не получит, — перебивает резко, грубо, но оскала не снимает. Хочет, чтобы он отпечатался в его мозгу, на изнанке его век, в глубине его души. Той самой, которую Сукуна хочет истоптать, изрешетить, выдернуть вместе с сердцем. — Я не отдам ей контроль, пока не вырежу половину шаманов.       — Только двинься с места, — Годжо делает шаг, надвигается, как огромная скала. Его два метра ни в какое сравнения не идут с ростом соплячки. В этом теле Сукуна меньше его в три раза, поэтому с каждым его шагом ей приходится поднимать голову. — И я вырублю тебя в одно мгновение.       — Люблю, когда мне угрожают, — выдыхает она, облизывая языком нижнюю губу. — Особенно такие щенки, вроде тебя. А давай на скорость? Кто быстрее?       — С огнём играешь, — Годжо останавливается в паре шагов. Держит расстояние. Быть может, опасается. Быть может, думает, с какого угла лучше зайти, чтобы уложить на лопатки.       — Я сама — огонь. Я могу в одно мгновение сжечь весь кампус. Все твои ученики сгорят в муках. Огонь снимет им мясо с костей. Ты бы заплакал? — Сукуна хитро щурит глаза. — Я бы вдоволь насладилась твоими слезами. Может быть, даже слизала бы их с твоего смазливого лица. Как тебе такой расклад? Правда, романтично?       Сукуна не шутит, нет. Она действительно считает это до ужаса романтичным. Сочащееся из всех щелей отчаяние. Чужие мольбы о пощаде — благоговейная песня для её ушей. Крики о помощи; выпотрошенные трупы, разбросанные внутренности; огромная гора трупов, на верхушке которой восседает она. И смотрит сверху вниз на Годжо Сатору. На редкостного выродка могучего клана с чрезмерным самомнением.       Сукуна с удовольствием заставила бы его пасть на колени подле неё. Заставила бы целовать себе ладони, лизать их, как собака, благодарная своему хозяина за милость.       Она заставила бы сильнейшего выродка задыхаться от боли и отчаяния, заставила бы смотреть, как последние крохи его наследия сгорают в огне дотла. Она досыта бы насладилась его чувствами, его болью. Распробовала бы их в полной мере, впитала бы все его эмоции, отразившие на чертах лица.       Но не сейчас. Нет, не сейчас. Сукуна в теле соплячки, как в тюрьме; но она ждёт. Терпеливо, смиренно. Ждёт своего выхода, просчитывает каждый ход, обдумывает каждую роль для своих пешек. Годжо тоже для неё пешка. А ещё он для неё игрушка. Дикий зверёк с острыми клыками и безбашенным характером.       Сукуна шальной мыслью думает, что если бы Годжо был её слугой, они бы вместе не то что мир… Они бы Вселенную на ноги бы поставили. Изменили бы солнечную систему, обратили бы всё живое и неживое в пыль и создали бы новый мир для такой, как она.       Для Великой Рёмен Сукуны, чьё имя бы вызывало животный ужас, дикий страх.       — Ты закончила свой бред? — Годжо говорит, точно пулю в лоб пускает. С абсолютным безразличием, стальным спокойствием. Но Сукуна знает — о, она прекрасно знает, — что всё это — маска. Напускное хладнокровие, чтобы сбить с толку. Она чувствует напряжение его тела; запах его пота, глубоко скрытого под ароматом парфюма. Всё это сладко щекочет ей ноздри и оседает на языке пряностью.       Эмоции Годжо — сладкие, вкусные. Сукуна не знает, что вкуснее — они или всё же свежее мясо младенцев.       — Закончила, — шипит она, сверкнув глазами. — А теперь перехожу к действиям.       Нет, она не отчаянная и не неоправданно самонадеянная. Она прекрасно знает, что в теле соплячки ей под силу лишь проклятия особого уровня, но никак не сильнейший выродок современности.       Сукуна гладит дикого зверя против шерсти, наслаждается его рыком и ждёт его выпада. Ждёт, когда идиотское поведение Годжо, напоминающее ему маленького ребёнка, сменится другим, сладким. Тем самым, находящимся в самых тёмных углах его душёнки.       Долго ждать не приходится. Сукуна успевает лишь развернуться в сторону двери, как в миг оказывается прижатой к стене. Цепкая хватка большой ладони сжимает тонкое девичье горло. Глаза кидают кинжалы, спускают пули, прожигают искрами. Желваки на лице режут взгляд. Она слышит скрип зубов; сбитое дыхание, как у разъярённого льва. Чувствует эту кипящую в венах злость.       Она перешла черту. Заигралась, спровоцировала — и теперь получила по заслугам. Годжо держит её крепко, прилагает половину своей силы — и этого достаточно, чтобы обездвижить Сукуну. Всё-таки тело соплячки уступает Годжо во всём. Пока что.       Сукуна на мгновение предвкушает дни, когда она овладеет телом идиотки полностью и заставит Годжо ответить за каждый надменный взгляд в её сторону.       — Я тебя предупреждал, — цедит он сквозь зубы. — Предупреждал, Сукуна.       Та раскрывает губы, хватается руками за руку Годжо и едва слышно хрипит, когда он сжимает ладонь сильнее.       — Верни контроль Юджи.       — Думаешь, можешь мне приказывать? — хрипит.       — Думаю, у тебя нет выбора.       — А что ты сделаешь? — скрипуче смеётся. — Сломаешь шею? Ты так поступишь со своей ученицей? — прищуривает глаза и вновь скалится. — Как тогда ты будешь трахать её в горло?       Сукуна судорожно ахает, когда Годжо, всё ещё держа её за горло, отрывает от стены и вновь впечатывает. Со всей силы, со всей злостью — аж стена дрожит и обои крошатся.       — Сука, — цедит он.       «Да, малыш, да. Покажи мне свой характер».       Сукуна закатывает глаза, когда хватка на горле усиливается. Годжо пытается удушьем вытолкнуть её из тела. Доводит до пика, чтобы та не могла сопротивляться, двигаться, дышать. Чтобы у той не было сил поддерживать себя, чтобы та просто отключилась, отдав контроль Юджи. Сукуна это знает.       Злить Годжо опасно. Всё равно что смотреть на надвигающийся смерч и понимать, что до твоей смерти остаются считанные мгновения. Злить Годжо всё равно что искать смерть. На такое идут только идиоты или суицидники.       Но Сукуна не относится ни к тем, ни к другим. Она этого не страшится: залезает к Годжо прямо в печёнки. Своим оскалом скручивает его внутренности в тугой узел. Дразнит и выводит из себя. Задыхается от его крепкой хватки и чувствует, как человеческое тело безмозглой соплячки приветливо реагирует.       Сукуна давно позабыла какого это: испытывать возбуждение. В эпоху Хэйан у неё было множество наложников. Она скрашивала ими свои вечера, любуясь их слезами, ища в них чувство сродни наблюдению за сакральным искусством. Но никто из них не вызывал в ней такой трепет.       Возможно, дело в том, что эта соплячка — девственница. Или дело в том, что сама Сукуна давно позабыла, каково это — чувствовать тепло чужой кожи на своей. Дыхание на своих щеках. Запах живого человека.       С каждым судорожным глотком воздуха она чувствует, как мокнет бельё соплячки. Как твердеют соски под тканью её футболки. Годжо это тоже чувствует, Сукуна не сомневается. У них обоих донельзя острый нюх.       Она видит, как подрагивают его ноздри. Наверняка цепляется за едва уловимые ноты девичьего возбуждения.       — Что, всё пошло не по плану, да, щенок? — задушено смеётся. — Нравится душить соплячку? — стреляет взглядом. — Или нравится душить меня? Нравится же, я по глазам вижу. Ты чувствуешь этот запах? Смазку этой безмозглой дуры. Как насчёт дать ей то, чего она хочет?       — Или то, чего ты хочешь? — цедит Годжо, не отнимая руки и взгляда.       — Если будет приятно мне, будет и ей.       — Предлагаешь мне секс? Великая и бесподобная Рёмен Сукуна просит, чтобы её трахнули, как течную суку. Что сказали бы твои поданные?       — Понятия не имею, — колкость Годжо она пропускает мимо ушей. Он ещё ответит за неё в будущем, но не сейчас. Сейчас время игры. — Я их всех перерезала, — хрипло смеётся, тяжело сглатывая. — И кто бы говорил. Ты можешь кичиться сколько угодно, но я знаю: ты тоже на пике. Я чувствую твоё возбуждение. Твою эрекцию. Я знаю, ты хочешь почувствовать это девственное лоно. А эта соплячка хочет почувствовать твой член. Знаешь, я ведь всегда слышу её мысли. О, она мечтает о твоём члене. Кончает на свои пальцы, думая о том, как бы ты ублажал её языком, трахая им в самое…       Сукуна не успевает договорить — захлёбывается сдавленным стоном, когда Годжо вдавливает её своим телом в стену и упирается коленом меж её ног.       Девичье тело реагирует моментально. Дрожат ноги и сердце бешено бьётся о рёбра.       «Безмозглая девственница, никакого самоконтроля».       Сукуна раскрывает губы и судорожно глотает воздух.       — Договоримся на берегу, — шипит Годжо прямо ей в ухо. — Я дам тебе, что ты хочешь, а после — ты вернёшь контроль Юджи. Идёт?       Сукуна проглатывает сдавленный стон, когда Годжо сильнее давит коленом на промежность, заставляя клитор болезненно пульсировать.       — Идёт, — сквозь зубы выдыхает она. — А потом придёт день, и я умоюсь в твоей крови.       — А я — в твоей, — парирует тот, заставляя Сукуну закатить глаза.       Годжо не отнимает ладони от девичьего горла. Смотрит на Сукуну, словно взвешивает решение. Она чувствует его мыслительный процесс; его кипящую голову от мыслей; его сомнения, припорошенные острым желанием обладать. Делает вид, что это во благо соплячки Юджи. Но Сукуна знает этот сладкий вкус внутреннего конфликта с самим собой, когда демоны скребутся в голове. Царапаются и исходят слюной, клацают острой пастью и шепчут на ухо: «Давай. Давай же, давай. Давай. Давай, давай, давай, давайдавайдавайдавайдавайдавайдавай».       Она заливает бензином разгорающийся пожар и с наслаждением смотрит, как языки пламени беспощадно окутывают всё живое. Годжо должен быть польщён — ему себя предлагает сама Рёмен Сукуна. И пускай в теле девственной соплячки, всё же — Сукуна. Та, что утопила людей в их собственной крови. Та, что пожирала их, как самое вкусное на свете блюдо. Та, что отняла все надежды на спасение и обрекла на муки.       Та, что трётся промежностью о колено сильнейшего шамана современности и не чувствует ничего, кроме животного желания обладать, подчинять. Впрочем, Сукуна прекрасно чувствует настрой Годжо и понимает — его желания точно такие же. Подчинить себе Рёмен Сукуну. Безбашенную и жестокую суку. Заставить её задыхаться и течь на пальцы, на член, на пол.       Заставить умолять. Сукуна знает эту игру. А ещё она знает, что в неё можно играть вдвоём.       Подхватывая игривое настроение, она обхватывает кисть Годжо и с силой отнимает её от девичьего горла, ведёт к лицу, облизывает большой палец и смотрит в чужие глаза. Упивается проскальзывающими искрами в небесно-голубой радужке. Видит, как дрожит чёрный зрачок и как ещё сильнее заостряются скулы. Сукуна втягивает большой палец в рот, прикусывает подушечку острыми зубами и смотрит, смотрит, смотрит.       — Я сегодня щедрая. Считай это моим подарком тебе, — Сукуна вскидывает подбородок и расправляет плечи. — Можешь целовать это тело. Я разрешаю тебе быть первым у этой соплячки.       — Или ты просто хочешь, чтобы тебя в кое-то веки за тысячу лет хорошенько трахнули, — тут же парирует и довольно ухмыляется.       Сукуна раскрывает рот, но не успевает ничего ответить. Лишь захлёбывается судорожным вздохом. Годжо сильнее упирается коленом промеж ног. Ещё секунда — и он въедается в её рот жадным поцелуем.       Припадает к ней так грубо и резко, что их зубы больно сталкиваются. Сукуна чувствует этот жгучий поцелуй всем телом соплячки. Оно реагирует куда острее её истинной оболочки. По коже бегут мурашки, ведёт голову.       Сукуна запускает ладонь в густые волосы Годжо, сжимает их, тянет, наслаждаясь утробным рыком. Годжо кусает её губы, лижет их языком, скользит им в глубину рта и совсем не боится, что та может его откусить. У Сукуны проскальзывает такая мысль, но она с досадой понимает: этот язык ей ещё пригодится.       Годжо с громким причмоком отрывается от её губ, обхватывает ладонью подбородок и отводит в сторону. Припадает к шее, проводит клыками по ярёмной вене, обхватывает губами, больно втягивает. Сукуна изо всех сил старается сдержать стон, но тело соплячки трепещет. Колени дрожат вместе с плечами.       «Безмозглая девственница».       Сукуна захлёбывается хриплым стоном, не в силах больше сдерживать его.       Она и правда похожа на течную суку. Точнее, не она, а эта соплячка Итадори Юджи со своим девственным телом. Сукуна никогда не была такой: млеющей от касаний и сгорающая от желания. Она всегда брала в полной мере, но никогда не испытывала такого насыщения. Её настоящее тело никогда не пылало от похоти. Секс для неё был лишь одним из мелких пунктов ублажения себя, но не более. Оргазмы от множества убийств и то красочнее были, чем от члена во влагалище.       А сейчас она понимает, что если не почувствует в себе хотя бы пальцы и не кончит хотя бы на них, то сойдёт с ума к чёртовой матери. И соплячку с собой тоже прихватит, чтобы этому белобрысому ублюдку неповадно было.       Сукуна крупно вздрагивает и жарко выдыхает, когда Годжо в одно мгновение отстраняется от неё, резко разворачивает ту спиной к себе и, обхватив большими ладонями её грудь, впивается зубами в шею.       Сжимает груди круговыми движениями, сквозь футболку сжимает меж пальцев затвердевшие соски. Соплячка не спит в бюстгальтере, оттого ощущения прилегающей ткани к взмокшей коже кажутся острее. Сукуна поглядывает вниз и тяжело выдыхает, когда видит, как Годжо прижимает груди друг к другу, оглаживает, сминает пальцами.       Тело соплячки снова приветливо реагирует: бельё мокнет сильнее. Ноги дрожат так сильно, что Сукуна не грохается лишь потому, что прижимается к чужой широкой груди.       — Идём, — шепчет Годжо ей на ухо, хватает за руку и тянет в сторону кровати.       Сукуна довольно скалится. Щенок думает, что может контролировать положение, но это она позволяет ему лапать себя и целовать. Это она позволяет ему трахать себя языком в рот. Она обязательно напомнит ему о его месте в этой пищевой цепи, но не сегодня.       Сегодня Сукуна насладится щенком вдоволь — так, как никогда прежде не наслаждалась. Спать с кем-то в теле девственницы ей ещё не приходилось. Ещё один опыт в копилку.       Кровать у Годжо громадная, широкая, — под стать его размерам.       Сукуна плюхается на пружинистый матрас, подскакивает и облизывает губы, когда видит, как Годжо нависает сверху.       — Знал бы ты сколько раз соплячка мечтала побывать на твоей кровати.       — Я делаю это ради неё, — отсекает Годжо, стягивая с себя хлопковую кофту.       — Как благородно, — хмыкает Сукуна, взглядом облизывая литые мышцы, скрытые под тонкой бледной кожей. А затем — широкие плечи, острые ключицы, подтянутый живот, на котором напрягаются мышцы пресса. Тонкие вены кривыми линиями ускользают под полосу брюк. Сукуна тяжело сглатывает, чувствуя одобрительную реакцию девичьего тела. — Для того, чтобы вернуть Юджи, тебе придётся хорошенько постараться.       — То есть, постараться, чтобы ты хорошенько кончила?       — Понятливый мальчик, — снова скалится. Жить не может без звериной улыбки.       У Годжо в голове желание убить и вырвать сердце. Разум наверняка кричит ему о всей мерзости, но тело реагирует иначе. У тела свои взгляды на Сукуну. Или на соплячку — Сукуна в этом разбираться не хочет. Просто видит крепкую эрекцию. Налитая головка упирается в грубый шов пижамных штанов.       — Ты пялишься, — хмыкает Годжо.       — Просто рассматриваю свой ужин, — кривит губы. — К тому же я…       — Да заткнись уже, — цедит он и ложится на неё всем телом, подминая под себя и жадно целуя.       Сукуна сдавлено стонет, чувствуя чужой язык в своём рту. Горячо. До бешеного пульса в венах, до лихорадочной трясучки.       Сукуна не успевает отдать себе отчёт, как раздвигает девичьи ноги и вскидывает бёдра. Не может унять дрожь, не может остановиться, потому что тело соплячки бредит острым желанием. Оно свербит в мозгу, долбится в черепной коробке, сводит желудок в спазме, а ноги — в судороге.       Годжо вылизывает её рот, как голодная собака миску, и от этого у Сукуны свистит фляга. Мысль о Годжо-слуге такая сладкая, до боли приятная, желаемая. Ох, если бы он был подле неё, то потеснил бы Урауме к чёртовой матери.       Сукуна судорожно втягивает воздух ртом и крупно вздрагивает, когда Годжо отрывается от неё и, опираясь на локти, задирает хлопковую футболку. Округлая грудь соплячки манит для поцелуев. Затвердевшие соски блестят в оранжевом обрамлении лампы.       Годжо припадает к ним с такой жадностью, что Сукуна громко вскрикивает и цепляется пальцами за наволочку подушки. Годжо ласкает соски языком, обводит круговыми движениями, втягивает, сжимает губами.       — Хочешь, — Сукуна тяжело сглатывает, — вставить между ними свой член?       Годжо резко открывается от её груди и хмуро смотрит.       — Хочешь? — повторяет она, сопротивляясь острому желанию закатить глаза. Годжо продолжает потирать её соски пальцами. — Знаешь, соплячка это тоже представляла. Твой член меж своих грудей.       — Я бы вставил, — хмыкает он, заставляя глаза Сукуны ещё больше загореться. — Но не сюда, — скользит ладонью выше, к пухлым губам. Проводит по ним большим пальцем. Сукуна позволяет скользнуть им в рот, меж зубов. — Я бы вставил свой член сюда.       Жаркий выдох. Девичье бельё промокает насквозь.       — Чтобы просто заткнуть тебя, — тихо шепчет он. — А если бы ты была в своём теле, я бы загнал тебе до самого основания, чтобы ты подавилась и сдохла.       Сукуна не сдерживается: блаженно закатывает глаза и прикусывает палец до крови. Годжо громко шипит, но руку не отнимает. Она смакует вкус крови сильнейшего выблядка современности и ловит звёзды в глазах.       Этому белобрысому ублюдку впору посвящать стихи, оды, романы. Сукуна сквозь неприязнь признает: такой любовник рождается раз в сто лет. Никто не сравнится ни с ней, ни с ним.       — Я бы откусила тебе член, — выдыхает, отпуская окровавленный палец.       — Я бы выбил тебе все зубы перед этим, — парирует, обратной проклятой техникой залечивая рану.       — Какой же ты высокомерный ублюдок, — вместо «как же сильно я тебя хочу».       — С течной суки беру пример, — громко хмыкает.       Сукуну резко распахивает глаза и переворачивает Годжо в одно мгновение. Садится на его бёдра, стягивает с себя футболку и жадно припадает к его ключицам. Кусает их и наслаждается чужими стонами. Годжо обхватывает её ягодицы большими ладонями, с силой сжимает их, а затем звонко шлёпает.       Сукуна вздрагивает, зажмуриваясь. Годжо шлёпает ещё раз, а затем ещё, ещё и ещё, пока та не перехватывает его руки и не прижимает их к подушке.       Смотрит в чужие глаза и упивается беснующемуся океану в его радужке. Огромные волны разбиваются об острые скалы, заливают берега, оставляя тонкий слой пены на песке.       Сукуна бы утопила в этом океане всё человечество. Она бы с особым упоением смотрела бы, как Годжо превращает человечество в ничто, как разрывает тела, как потрошит их — и всё ради неё и для неё. Для Сукуны.       Она заводится от этой мысли так сильно, что держаться уже невмоготу. Припадает к его телу, царапает клыками кожу, всасывает, оставляет россыпь отметин, спускается ниже, целует литые мышцы, надавливает на них языком.       Преследует мысль заставить сильнейшего выродка стонать навзрыд от королевы проклятий. Он будет помнить её касания целую вечность. Будет спариваться с другими суками и представлять её, Сукуну. Пусть и в теле этой безмозглой соплячки.       — Если перевернёшь меня — откушу член, — шипит она, поднимая взгляд и осторожно отпуская его руки. — Но можешь смотреть на мою тебе милость.       — А если не переверну? — жарко шепчет Годжо, приподнимаясь на локтях.       — Покажу, насколько узкое горло у соплячки, — облизывает губы, скользя рукой к крепкой эрекции.— Наверное, больно, когда так сильно стоит…       Годжо сдавливает челюсти, облизывая губы. Сукуна припадает к члену сквозь хлопковую ткань штанов. Прикусывает выпирающий стояк, наслаждаясь чужим утробным стоном.       — Блядь, — выдыхает Годжо, запрокидывая голову.       «Кто кого ещё трахает, щенок».       Она запускает пальцы под резинку штанов и тянет вниз, позволяя крупному члену выскользнуть из-под ткани и с характерным шлепком прижаться к паху.       Сукуна практически прижимается грудью к ногам, а губами — к головке.       — Эта соплячка знала, что у тебя большой, — сегодня она щедрая, поэтому дарит Годжо комплимент. Пусть возрадуется: великая Сукуна признала, что у него большой член. В её время для мужчин это была высшая похвала. Сейчас она видит, что ничего не изменилось. Мужчины кичатся своими членами везде, где только можно. Гордятся большими размерами и с радостью пихают их в узкую щель. — Интересно, сколько тел ты лишил девственности? — жарко шепчет она, проводя языком по всей длине члена. — Девственницы такие кроткие, смущённые, неопытные. Тебя заводят такие, да? — Сукуна берёт член в ладонь, крепко сжимает, наспех целуя крупную голову. — Нравится ощущать власть, да?       Годжо поджимает губы, сдавленно стонет и раздувает ноздри. Облизывается, зажмуриваясь.       — Я сегодня щедрая, — хмыкает Сукуна. — Вот тебе моя милость: смотри, как я снисхожу до тебя.       — То есть, сосёшь мне, — посмеивается он, а затем запрокидывает голову и громко стонет.       Сукуна, пропуская выпад мимо ушей, опускается горлом до самого основания. Упирается носом в поросль коротких волосков и сжимает узкой глоткой член.       — Блядь! — стонет Годжо и резко вскидывает бёдра.       Девственное горло соплячки неприятно першит; рвотный позыв слишком сильный, но Сукуна волевая. Сосёт, как никогда прежде. Сосёт, как будто от этого зависит её собственная жизнь. Насаживается узким горлом так сильно, что смазка из девичьего лона течёт по ногам. Стоны Годжо ласкают её слух. Она облизывает каждую вздутую вену, скользит языком ниже, втягивает в рот мошонку, заставляя Годжо почти что кричать.       Сукуна короткими поцелуями поднимается обратно к головке и обхватывает её губами. Посасывает, толкается языком в уретру и отпечатывает в девичьем мозгу чужое бешеное наслаждение. Годжо закатывает глаза, сжимает меж пальцев простыню, тяжело дышит. Его лицо красное, взмокшее.       У Сукуны — тоже. Она не замечает, как слёзы текут по её щекам. Девичье тело не готово к такой резкости. Глотка режет и саднит, но щель настолько мокрая, что можно всю Африку напоить.       Сукуна вдруг ловит себя на мысли, что с удовольствием напоила бы этими соками Годжо.       — Хочешь кончить, малыш? — шепчет она, выпуская тяжёлый член из рта. Выпрямляется, расправляя плечи и отпечатывая в мозгу шикарный вид жаждущего Годжо. Он на пределе. Сукуна — тоже. Желание кончить вытесняет игру. Пора остановиться.       Она улыбается собственной мысли, а затем замирает, когда Годжо открывает мутные глаза, пускает ими искры и отвечает звериным оскалом.       — Хочу, — облизывает губы. — В тебя.       Сукуна ничего не отвечает. Просто не успевает. Через секунду находит себя под Годжо. Крепкая хватка на её горле, крупное тело на девичьем. Глаза в глаза. Годжо возвращает её обратно: под себя. Глаза блестят так сильно, что в них можно сгореть к чёртовой матери.       Сукуна читает на его лице злость. Ей нравится. Ей охереть как нравится, и от этого рвёт крышу.       — Что, уже не жаль бедное девственное тело? — ощеривается.       — Я позабочусь о Юджи, — шепчет он ей в лицо. Жаркое дыхание оседает на пухлых девичьих щеках. — Но после того, как трахну тебя, — улыбается, демонстрируя свои идеальные зубы. — Так, что ты будешь орать моё имя в бреду, — Годжо скользит ладонью ниже, под резинку её штанов. — Буду трахать тебя, как блядь, — сквозь бельё пальцами касается пульсирующего клитора. Сукуна не сдерживается: закатывает глаза. — Потому что ты сама — блядь, — надавливает на клитор, гладит круговыми движениями, заставляя девичьи ноги дрожать. — Каково это: желать быть вытраханной собственным врагом?       — Я вырву тебе твой язык, — сквозь непрерывные стоны цедит она.       — Ну конечно, — хмыкает. — Только сначала я им тебя вылижу.       Сукуна не сопротивляется: приподнимает бёдра, помогая снять с себя штаны вместе мокрым бельём. Годжо не церемонится разводит дрожащие ноги в стороны — так сильно, что ноют мышцы.       Он опускается меж её ног, проводит пальцами по скользким половым губам, раздвигает их в стороны. Рассматривает. Не её, не Сукуну. Рассматривает узкую щель соплячки.       — Ты пялишься, — с упоением шепчет она, задыхаясь. Между делом возвращает колкость и радуется этому, словно уже выиграла битву. Словно заставила выродка припасть к её ногам и целовать острые колени.       Впрочем, Годжо это и так делает, но не потому, что поклоняется, а потому, что просто хочет. Хочет это девичье тело или эту бешеную суку, хочет почувствовать узкое влагалище или просто в кое-то веки хорошенько потрахаться — Сукуна не знает. Да и плевать ей. У них сегодня схожие цели — хорошенько кончить.       Годжо оставляет смазанный поцелуй на колене, осторожно ведёт острыми клыками по коже, зализывает тонкие линии языком. Смотрит хитрым прищуром, в котором читается откровенное «какая же ты блядь». Сукуна знает: о ней никогда так не думали.       Беспощадная душегубица, дьявол в женском обличие, мстительная безумица, королева проклятий. Королева убийц. Ни один убийца не сравнится с ней — она всегда на самой вершине, на горе разлагающихся трупов. На своём законном троне. Смотрит со всех свысока своего статуса, положения в иерархии, основанной на безграничной силе. Все, кто кичился своей силой и уверенностью в победе, пали от её острых когтей.       Они все были скучны до безобразия, а вот он, этот сильнейший выродок современности, — настоящая драгоценность в куче дешёвых подделок. И Сукуна дрожит от восторга. Дрожит от того, что насладится едой вдоволь, когда придёт время.       А до тех пор.       Годжо припадает к блестящему от смазки лону так неожиданно и резко, что Сукуна не может сдержать судорожный вздох. Выгибается на постели до хруста позвонков, цепляется пальцами за наволочку и раскрывает рот. Выпускает гортанный стон вместе с судорожным выдохом. Ласкает чужой слух и радует чужие, манящие для пробы глаза.       Годжо утыкается носом в идеально выбритую кожу, сильно давит языком, водит им по всей промежности, обхватывает губами клитор, втягивает щеки. Сукуна слышит скольжение его языка сквозь гулкий набат в ушах. На языке горчит желание выдать маленький секрет соплячки.       Знал бы он, что эта безмозглая всегда бреется от надежд когда-нибудь оказаться под своим обожаемым учителем. Вычитывает в пошлых гламурных журналах, какие девушки нравятся мужчинам и старается соответствовать. Мечтает, чтобы тот разглядел в ней не только ученицу, но и женщину, готовую принять его член до самого основания. Взять в рот, позволяя члену проскользнуть в узкую глотку. Подставить каждую свою щель — и пускай вертит её телом, как его душеньке угодно.       Всё бы ему позволила, всё бы проглотила, всё бы впитала. Понесла бы ему потомство — если бы он только захотел.       «Вот кто здесь настоящая блядь».       Но Сукуна никогда не скажет об этом вслух, никогда не подтолкнёт соплячку в желаемые объятия. Пусть та справляется с этим сама. Пусть сгорает от злости, что Сукуна трахнула её любимого. И что её любимый трахнул Сукуну, но не её, нет.       Сукуна дрожит от приближающегося оргазма, от того, как Годжо водит языком по клитору, скользит им по мокрым складкам и толкается кончиком языка в щель.       Ест её, точно голодом измученный. Ест, как самый сладкий десерт на свете. Выедает, пьёт, впивается языком, губами. Сукуна чувствует это острое желание кусать зубами, рвать плоть. Чувствует, как Годжо подавляет его, хоть и хочет этого до безумия.       Ласки затягиваются, и Сукуна чувствует налёт скуки. Ей нужно больше, сильнее, резче. Острее.       Годжо считывает её желания, как будто у них один мозг на двоих. Как будто они оба вышли в космическую связь и образовали бездонную чёрную дыру, затягивающую в себя все планеты.       «Какая жалкая растрата: быть на стороне муравьёв».       Впрочем, Сукуна не успевает развить эту мысль. Годжо отрывается от девичьего лона, выпрямляется, облизывается. Сукуна видит, как блестит смазка на его губах и подбородке. Ещё чуть-чуть — и потекут капли.       — У меня нет презерватива, — хрипло говорит он, но останавливаться не собирается.       — Соплячка не против понести от тебя, — довольно скалится. — Так что можешь заполнить её матку до отказа.       — Я бы с удовольствием это сделал, — Годжо кладёт её ноги себе на плечи и наклоняется к лицу, почти что складывая Сукуну пополам. — Будь ты в своём теле.       Она проглатывает ответ, захлёбываясь сдавленным стоном, когда Годжо кладёт тяжёлый член на её промежность. Водит им вверх-вниз, крупной головкой задевает пульсирующий клитор. Сукуна сдавливает челюсти и прикрывает свинцовые веки. Чувствует, как Годжо просовывает руку меж их тел, обхватывает свой член и шлёпает им по клитору, заставляя выгибаться.       Девичья упругая грудь упирается в его. Сукуна жарко выдыхает и зажмуривается до звёзд. Годжо не даёт пошевелиться: всем весом прижимает к постели, заставляет задыхаться не только от стонов, но и от невозможности полноценно вдохнуть.       Незакалённое выносливостью тело начинает ломаться под чужим напором: дрожащие ноги сводит болезненной судорогой. В ушах стучит так, что впору оглохнуть. Сукуна чувствует, как у неё забирают контроль — и впервые… Впервые, чёрт возьми, она не против.       — Хочешь, чтобы я вставил? — шепчет он. Сукуна слышит его широкую, довольную улыбку, но ей не хочется ничего отвечать. Желание устраивать словесные баталии отпадают напрочь, когда она чувствует горячую головку около щели. Она утыкается прямо туда. Годжо осторожно давит бёдрами, погружаясь на миллиметр, а затем вынимает. Раз за разом, снова и снова, пока Сукуна не начинает скрежетать зубами от раздражения. — Попроси меня, — ладонями оглаживает её дрожащие ноги, сжимает бёдра, до красноты трёт кожу. — Давай, попроси меня, — слабый стон. — Попроси, чтобы я трахнул тебя.       — Ублюдок, — вымученно тянет она, когда Годжо вводит головку полностью, а затем снова выходит. — Я выгрызу тебе горло к чёртовой матери.       — Кто тогда будет тебя трахать? — сладко шепчет. — Кто тогда удовлетворит великую Рёмен Сукуну, так нуждающуюся в крепком члене?       Сукуна тщетно дёргается, не в силах вынести словесный поток. Влагалище болезненно сокращается. Это девичье тело на пределе. Она вот-вот кончит от одного лишь блядского шепота.       — Тебя давно не трахали, да? Я это понял, когда ты решила заключить со мной сделку. Ты ради этого и взяла тело Юджи под контроль. Как ты там говорила? — лижет языком её губы и смеётся, когда та клацает зубами. — Люди — те же животные. Признайся. Тебе хотелось этого простого человеческого: спариваться, как животное. Быть хорошенько вытраханной. Ты никогда раньше не спаривалась в теле девственницы. Знаешь, эти ощущения очень острые, уж я-то знаю, — Годжо вновь давит головкой в мокрую щель. — Знаешь, я тоже могу проявлять милость к врагам. Так что вот тебе моё снисхождение: я буду трахать тебя до тех пор, пока ты не потеряешь сознание. Буду так трахать, что ты будешь орать от экстаза. Буду трахать, пока простыни не станут мокрыми. Потому что только так можно удовлетворить настоящую блядь.       — Ах ты мерзкий ублю… — Годжо не даёт ей договорить. Толкается в её лоно, полностью проникая. Не даёт и вдоха сделать, доходит до самого конца, плотно прижимая свои бёдра к её.       Сукуна распахивает горящие от злости глаза и тут же закатывает их. Тщетно выгибается и стонет. Стонет в голос, надрывно, громко, — всё, как Годжо обещал. Стонет так, что собственные уши закладывает. Тело прошибает током. Тот бежит по позвоночнику, прямо в тающий от жара мозг. Ощущения болезненной заполненности потрошат её тело, как умелый мясник. Она чувствует его член каждым нервом. Чувствует, как головка упирается в шейку матки, давит на неё.       Ноги дрожат так сильно, что почти что немеют на чужих плечах. Годжо раскачивается медленно. Девственное тело соплячки принимает его полностью, без сопротивления. Смазки так много, что та течёт по ней вниз, пачкая простыни. Всё, как Годжо обещал.       От этого хочется злиться и убивать. Раздирать плоть острыми клыками и пожирать её, но всё, что Сукуна сейчас может — это громко стонать, рвать наволочку пальцами и метаться по постели. Забываться в бешеном сексе, в животной похоти, в тех ощущениях, которые она никогда прежде не испытывала.       Годжо, прославленный своей божественностью, трахается, как настоящий дьявол. Горячий, как из самого пекла, напористый, крупный и сильный. Берёт её без передыху, втрахивает в скрипящий матрас. Прижимает её ноги к постели — так, что колени касаются простыни. Засаживает размашисто, с пошлыми хлопками сталкивающихся тел. Смотрит прямо ей в глаза, когда та вновь распахивает их.       И скалится. Скалится так широко, так по-звериному, так в её стиле, что Сукуна не может сдержаться. Кончает до текущих из глаз слёз, до стыдобы. Годжо даже не нужно было касаться клитора.       Было достаточно лишь одного взгляда, и Сукуна кончила, как настоящая соплячка.       — Всего лишь минута, — хмыкает он, отпуская её ноги. — Ты быстрая не только в драке, но и в сексе. Среди животных ты бы была, пожалуй, кроликом.       — Я убью тебя, мелкий ты выблядок, — отчаянно цедит она.       — Конечно, — протягивает Годжо с абсолютным безразличием.       Мышцы девичьего тела настолько окисляются, что у Сукуны нет сил вцепиться тому в глотку. Она лишь раздувает ноздри, сдавливает челюсти и сжимается на чужом члене. Человеческое тело действительно под стать животному. Следует инстинктам, преследуя природные цели.       Кажется, Сукуна поняла, что такое овуляция и секс во время овуляции.       Как же мерзко. И как же хорошо.       Хорошо так, что аж мерзко.       Она хочет выдать очередную колкость про людей и животных, но получается лишь судорожно ахнуть.       Годжо переворачивает её резко, грубо, как мешок. Смачно шлёпает по заднице. Сильно, звонко.       Сукуна утыкается раскрасневшимся лицом в подушку и громко в неё стонет. Плевать на положение, на статус. Плевать на всё. Она хочет этого: классического человеческого, животного, порочного, блядского. Не свойственного королеве проклятий, но свойственного простой соплячке Итадори Юджи.       — Нравится? — Годжо шлёпает до жжения на коже, до слёз. Сжимает ягодицы в ладонях, разводит в стороны. — Если бы ты не была в теле Юджи, — хрипло тянет, обводя большим пальцем края ануса. — Я бы взял тебя здесь, — осторожно надавливает внутрь, но тут же вынимает, когда Сукуна резко вздрагивает. Годжо отпускает её задницу, скользит ладонями по спине, оглаживает острые, взмокшие лопатки, поднимается выше, к шее. Наклоняется к её уху и шепчет: — На сухую взял бы.       Сукуна жмурится и надсадно стонет, когда чувствует острые зубы на своём загривке. Смаргивает слёзы, когда Годжо зализывает укус, ведёт губами ниже, по острым девичьим плечам. Сукуна тяжело выдыхает; к горлу подкатывает вязкий ком. Она чувствует губительную нежность в поцелуях и дрожит. Дрожит, потому что ей противно и дрожит потому, что соплячке нравится. Её тело реагирует на каждое касание: цепкое, грубое, осторожное, нежное.       Годжо кидает её от грубости в ласку, а потом обратно. Он катает Сукуну на своих волнах, явно преследуя цель свести её с ума. Никогда раньше секс не приносил ей столько наслаждения. Никто прежде не брал так её, не подчинял себе, не отодвигал её «Я» на задние ряды, не отбирал контроль и не доводил до слёз.       В этом теле она чувствует всё ярче, острее, сильнее. Чувствует себя в нём человеком, и от этого и хорошо, и мерзко. От касаний Годжо хочется стонать, а потом кончать, а потом убить. Годжо убить.       Но это подождёт.       Сукуна поворачивает голову набок и судорожно втягивая воздух ртом.       Годжо выпрямляется, кладёт ладони на раскрасневшиеся ягодицы, разводит в стороны и просовывает меж них член. А затем грубо сжимает её задницу и двигает бёдрами. Рвано толкается меж половинок, тихо постанывая. Сукуна слухом выхватывает его стоны и тянет губы в улыбке. Щенок тоже на пределе.       — Только посмотри на себя, — шепчет он. — Вся покрасневшая, мокрая. Видела бы ты своё лицо…       Сукуна может только догадываться, как она в теле соплячки выглядит со стороны. Как насыщенный бордовый заливает каждый участок её тела. Как горит её лицо, как будто радиацией облучённое. Как болит шея, грудь, спина, ноги. Как пульсирует клитор, жаждущий пальцев. Тело превратилось в один сплошной, туго натянутый нерв. Он вот-вот лопнет, и Сукуна задыхается от бешеного желания испытать это.       Этот самый пик, которой смертные женщины так жаждут. Тот самый пик, который соплячка мечтала испытать с Годжо.       Сукуна хочет блевать от мысли, что соплячка была чертовски права. Она хочет плеваться, но получается лишь грязно стонать. Она впервые чувствует себя заправской шлюхой, которую берут на углу затхлого магазина. Сукуна в омерзительном восторге.       Годжо отпускает истерзанные ягодицы, тянет ладони к её рукам, заводит назад и складывает на пояснице. Предплечье к предплечью. Сукуна распахивает глаза и раскрывает рот. Нет сил думать, нет сил даже стонать. Она лишь чувствует сильное давление на спине. Большая ладонь идеально обхватывает предплечья.       Её всю трясёт, как на электрическом стуле. Мозг превращается в желе, того и гляди — вытечет через ноздри. Слюна стекает на наволочку. Туда же тонкими линиями течёт её смазка по ногам.       Колени прокалывает острой болью. Хочется полностью лечь на постель, но Годжо не даёт. Придерживает одной рукой её бёдра. мажет членом по скользким складкам, дразнит. Сукуна собирает остатки девичьих сил и утробно рычит.       — Знаю, милая, знаю, — сладко тянет он, водит головкой по клитору, шлёпает ею, тихо посмеиваясь.       Если бы Сукуна была в состоянии думать, то она в очередной раз прогнала бы мысль, что придёт время — и она умоется в его крови. Но Сукуна не в состоянии, поэтому она лишь до надрыва голосовых связок стонет и содрогается всем телом, когда Годжо резко входит в неё. Член плотно утыкается в шейку матки, заставляя забиться в нещадном оргазме.       Она задыхается, распахивая ошалевшие глаза. Дёргает руками, но цепкая хватка ладони не позволяет двинуться дальше сантиметра. Сукуна содрогается на крепком члене так сильно, что хочется выть. Девичье горло горит от беспрерывных стонов. А потом Сукуна чувствует в глотке кровь, когда стоны перерастают в осиплые крики.       Годжо не оставляет её в покое: выжимает досуха, как тряпку. Выжимает так, что глаза закатываются до боли. Сукуна того и гляди мозг соплячки увидит. Она прикусывает мокрую наволочку зубами, зажмуривается до ярких вспышек фейерверков на изнанке век. Рычит, стонет, яростно дышит и снова лихорадочно содрогается, когда ловит третий оргазм. А затем четвёртый, когда Годжо наваливается на неё всем телом и засаживает непрерывно, быстро, резко. Он прижимается грудью к её спине, всем телом давит на сложенные за спиной руки и вгрызается зубами в загривок.       «Как грёбаное животное».       Как грёбаное животное трахает так, что душа покидает тело. Как грёбаное животное кусает так, что кровь течёт. Как грёбаное животное долбится в неё так, что член того и гляди растянет шейку матки и проткнёт саму матку к чёртовой матери. Как грёбаное животное пальцами скользит к девичьему лицу, обхватывает шею и заставляет запрокинуть голову. А затем сдавливает ладонь на тонкой шее. Душит.       Сукуна раскрывает рот и протяжно скулит.       Годжо душит её так, что слюна начинает обильно течь по подбородку. Душит так, что кровь в глотке поднимается до языка и оседает там насыщенным привкусом металла. Душит так, что Сукуна кончает пятый раз и, наконец, понимает, что современные смертные женщины называют сквиртом.       Годжо всё делает, как грёбаное животное, но под конец, кажется, вспоминает, что трахает тело соплячки. Поэтому резко вынимает член, оставляет девичьи онемевшие руки в покое и спускает прямо ей на спину.       Сукуна не чувствует это тело. Не чувствует и липкую сперму на пояснице. Она не чувствует ничего, хоть тело всё ещё сильно колотит. Оргазм затягивает нервы, раскаляет их докрасна. Из глаз продолжают течь слёзы; сопли закупоривают нос.       — Ты будешь помнить меня всю жизнь, — шепчет Годжо ей на ухо, прикусив мочку.       О, она будет помнить его всю жизнь. Будет помнить и эту фразу. И обязательно вернёт её рикошетом. Убийственной пулей в голову. Навылет.       А до тех пор.       Сукуна прикрывает тяжёлые веки, выполняя уговор. Отдаёт контроль соплячке, возвращаясь на свой законный трон. И со сдерживаемым восторгом подмечает, как подрагивают пальцы на её собственном теле.       Сильнейший выродок оказался так же силён в сексе, как и Сукуна в своей истинной форме. Ну кто бы мог подумать.       Она облизывает губы, сжимая подрагивающие ладони в кулаки. Видит, как Годжо возвращает обратно в сон постепенно просыпающуюся соплячку и убирает весь беспорядок. Видит на его лице удовольствие и снова довольно скалится.       

***

      — А ты изменилась, — тихо, на выдохе, — пока меня не было. Мегуми.       Сукуна перед ним в белом кимоно с чёрными полосами по краям. На лицо — хмурая любимица, ставшая первым пробником Годжо в роли учителя.       Сукуна сохраняет лицо чернявой соплячки с целью подразнить, уколоть, задеть. И смеётся, когда Годжо с присущей ему надменностью заявляет: рука избить соплячку у него не дрогнет.       — Второй раунд, милая, — посмеивается вместе с ней.       — Не сравнивай мою силу с первым проглоченным пальцем, — хмыкает Сукуна, прожигая хитрым прищуром.       — О, я не про ту разминку в школе, — Годжо облизывает окровавленную нижнюю губу. — Я про тот раз, когда ты бредила в экстазе и сладко кончала подо мной.       — Мелкий выблядок, — цедит она, оскалившись.       — К твои услугам, — Годжо принимает боевую стойку. — Потанцуем, моя королева?       Сукуна расправляет плечи. Снова думает, что будь щенок на её стороне, то они бы построили идеальный мир на костях человечества. Двое сильнейших. Королева проклятий. Королева убийц. И сильнейший шаман современности. Сильнейший в своём выродковом роде.       Убийца королей и королева убийц.