грехопадение
Ловетт кричит. Кричит истошно, надрывая связки, почти истерически и гортанно. Моментами она даже закашливается, протирает опухшие веки. Щиплет. Потом снова крик. Нет, она не верит. До последнего не верит и мысленно все отрицает. Девчушка вырывается из чьей-то цепкой хватки и удирает на пыльный чердак. Ее детское сердце то разрывается на тысячи мелких кусочков, то сжимается до размеров отсырелой спичечной головки. Будь ее воля — она бы криком к чертям разбила все окна и осыпала бы весь пол серо-зеленым конфетти из битого стекла. Нелли жмется к холодной обшарпанной стене, поджимает хрупкие колени и что-то неустанно шепчет, покачивается. Она клянется. Клянется дождаться его невзирая на все предстоящие трудности. Девчонка хмыкает и стирает кулаком влагу с кончика носа. В этот день она узнала о каторге Баркера. В этот день над Лондоном висел густой липкий туман буровато-кирпичного цвета.***
— Слушай, а племянница то у тебя и впрямь в сестру пошла! Копия мать, царство небесное! — рычащим и объемным тоном говорит тучный гость с мясистым затертым лицом и указывает на девчушку. Ловетт всего двенадцать, но ей уже до боли в ребрах знаком запах постоянного перегара и ужасно вонючих мясных закусок, весьма дешевых закусок, что подаются к пиву каждый гребаный вечер. Ее взгляд потуплен, она смирно стоит и ждет очередного поручения родственника. — Да-а, ты прав. Была б мамаша ее жива…впрочем, чахотка никого не щадит — жуткая гадость! — дядя намывает бокалы, глядит то на своего знакомого, то на Нелли. Говорит он с ужасно наигранным сожалением в голосе, будто девочку ему сейчас как никогда жаль. — Нелли, — как-то до тошноты ласково подзывает чересчур упитанный гость и гадко посмеивается, щурится. Ловетт делает несколько робких шагов вперед, изо всех сил стараясь вплотную не приближаться к этому малознакомому ей мужчине. — ну ты чего, я же не кусаюсь, сладкая! — он хватает ее за руку, притягивает к себе и от этого еще больше заливается пьяным смехом, более гадким, чем был до этого. В груди маленького беззащитного ребенка что-то екает, страх смешивается с неимоверным стыдом и отторжением. Ее колотит. — Ты покажешь дяде Джозефу свою комнатку? — умильно требует гость. Он усаживает ее себе на колени, сюсюкается, как с дитем лет девяти. Его объемный живот упирается Нелли прямо в бок и таз. Сначала она умоляюще смотрит на дядю, глазами просит защиты и его вмешательства. Но тот лишь хмурит густые брови. После девчушка молчаливо и кротко кивает, в то время как Джозеф уже вовсю перебирает ее волнистые пряди и вдыхает их аромат. Она спрыгивает. Раздается скрип обветшалых досок. Ловетт покорно ступает к лестнице — гость за ней. В пабе громко и звучно, оживленно. Да так, что и вопль слышен не будет среди всех этих нетрезвых разговоров. Тем более со второго этажа. Его густые усы противно щекочут тонкую детскую шею и щеки. Нет, Ловетт не кричит — ее рот надежно прикрывает грузная широкая ладонь этой скотины. Некоторые слезы затекают ей по вискам прямо в уши, некоторые пятнистыми кляксами отпечатываются на наволочке. Взгляд Нелли расфокусирован, она болезненно пялится в деревянный потолок. Ее сейчас точно задавит этот заплывший жиром комок. Моментами она пытается сопротивляться, но с каждым разом все больше убеждается в том, что это бессмысленно. От фраз «умница» и «хорошая девочка» ее выворачивает наизнанку. Запястья красные, местами исцарапанные. Внизу живота неимоверно горит. Она ощущает жгучую боль и в районе левой почки, куда ее недавно ударили. Это место будет украшать огромная яркая гематома, и Нелли это прекрасно осознает. Будут в гематомах и костлявые плечи, и предплечья. Он пыхтит над ней слишком мерзко и шумно. С полуоткрытым ртом и даже не стянутыми нормально брюками. А она падает в бездну. Нескончаемую и кромешно темную. В голову Нелли в итоге врезался не столько сам Джозеф, сколько его собирательный образ. Грязные лапы клиентов дяди творили с ней всякое, и чем старше она становилась — тем тяжелее приходилось ей выживать в этом мире безнравственности и грязных трущоб. В мире, где кроме побоев, пьянок и разврата больше ничего и не было.больное обоготворение
Она видела в Бенджамине Баркере ангела. Нет, больше, чем ангела. Она частенько наблюдала за ловким движением этих мужских крепких рук; она видела, как на этих оголенных предплечьях при малейшем усилии вырисовывались вены и точеные мускулы. Она восхищалась. В ее памяти навсегда остался этот человек. С закатанными рукавами белоснежной рубахи, в фартуке, под которым была строгая костюмная жилетка, что прекрасно подчеркивала фигуру этого человека. Хотя, по правде говоря, фигура и не требовала всяческих "подчеркиваний", так как сама по себе была идеальна (ну, как ей казалось). Она завидовала и ненавидела. До скрежета зубов и искусанных обветренных губ, до самобичевания и ноющих ран, до полумесяцев на внутренних сторонах ладоней от острых впивающихся ногтей. Настолько она терпеть не могла Люси. Ловетт искренне считала, что эта женщина не была достойна Баркера, что она его не ценила и не было в ее сердце той сладкой трепетности, какая возникала при виде Бенджамина у Ловетт. Все чувства его женушки — сплошная гадкая ложь. Так думалось юной и ревнивой Нелли, когда она глядела в окна злосчастной цирюльни и мечтала быть его единственной, просто нужной. А сейчас Баркер прямо перед ней. На расстоянии вытянутой руки. И Нелли поначалу неистово хочется залиться истерическим хохотом от этого, а потом накинуться на него, повиснуть на его шее и зареветь в плечо что есть сил, все так же истерически смеясь. Он стоит у окна. С вознесенной кверху бритвой, что ослепительно бликует на лондонском сером свету и отливает огнецветным серебром. Тодд любуется ей, вглядывается в отражение своих больших воспаленных глаз. Ловетт уже не в силах себя как-либо сдерживать, она робко подходит, со спины изнеженно обвивает руками крепкий широкий торс цирюльника и утыкается лицом в его воротник. На долю секунды в бритве мелькает и ее отражение. Улыбка Нелли чересчур вымученная, усталая, поэтому носогубные складки у нее выделяются четче, чем обычно. — Мистер Ти, я хранила их все эти годы для Вас. Представляла, как вручу…— Ловетт указывает на коробочку с оставшимися шаветками. Она зовет его «мистер Ти», потому что только ей так позволяется. Потому что можно. Она даже не спрашивала разрешения, ей просто ничего за это не было бы, и она прекрасно об этом знала. Знала еще тогда, когда держала его крупную кисть в своих небольших ладонях и признавалась в том, что рассекретила его личность — «мистер Бенджамин Баркер». Знала каждый раз, когда ледяное лезвие касалось мягкой теплой кожи ее шеи и впивалось нешуточно в податливое мясо. Но он бы не решился. Тодд чуть отходит, разворачивается, и его пальцы неожиданно обхватывают угловатый женский подбородок. Тогда Нелли словно машинально задирает голову, от испуга с ее уст слетает рваный сдавленный писк. Она ставит себя в слишком беззащитное и уязвимое положение, рефлекторно вытягивая и подставляя шею. Суини большим пальцем начинает поглаживать пухлые бескровные губы Ловетт, затем надавливает на нижнюю. Желчно ухмыляется. Он приближается, теперь она ощущает на себе каждый его громкий обжигающий вздох. Но даже в этот момент она знает, что ей ничего не будет. Ловетт чересчур неприкосновенна. Тодд целует Нелли с остервенением, грубо и неистово, так, будто хочет съесть ее лицо. Причем он так надавливает ей на скулы пальцами, что челюсть аж чуть ли не сводит болезненно. А Нелли и не сопротивляется. Постанывает приглушенно, прикрывает крупные красные глазища. Ее сердце стучит неимоверно, кажется, жилистая мышца вот-вот раздробит ее грудную клетку и напрочь вылетит. Внутри нее словно что-то ликует и взрывается. Изредка зубы поклацивают, слышится слабое почавкивание. Воздуха уже не хватает, Ловетт упирается руками в стол. Вскоре Суини отстраняется, во рту чувствуется металлически кислый привкус, такой, будто он только что лизнул лезвие, но нет, это кровь, — капли, которые проступили на нижней губе Ловетт, когда Тодд эту губу чрезмерно сильно прикусил. — Я тебя недооценивал. — Ловетт смущенно приподнимает уголки губ, благодарно кивает. — Мне пора, буду внизу, если понадоблюсь. Вы привыкайте пока ко всему, обживайтесь окончательно. Она прикрывает дверь, прислоняется к ней и сбивчиво дышит; ее грудь, значительно оголенная за счет декольте, неестественно вздымается от крупных порций кислорода, которые она берет. Это ее счастье? После всего, что она пережила? После стольких лет…она дождалась… она сумела…***
Нелли ссутулившись стоит за прилавком, подпирает голову ладонями и что-то напевает себе под нос. Она тут же замечает Тодда, выпрямляется и отряхивает фартук. — Вы голодны? Хотите пирожков? — Я уже говорил, что у тебя ужасный шотландский акцент? — Ловетт на это лишь недоуменно смотрит вначале, потом расплывается в широкой улыбке, щерит крупные зубы и подается корпусом чуть вперед, дабы сократить дистанцию. — Сочту за комплимент. Так хотите пирожков? — Да, пару, пожалуйста. Нелли сразу же приступает к готовке. Цирюльник все это время пристально изучает женский порхающий силуэт. Кажется, хозяйка столь же легка и воздушна, сколь легка ткань ее изношенного, посеревшего от старости и грязи платья. Каждое ее движение преисполнено какой-то врожденной грацией, изяществом. Только мнется ткань платья слишком просто, местами она как гармонь, местами можно найти много впалых линий и складок. Но это не портит обладательницу наряда, вовсе нет. Баркер не ошибся, подметив шотландский акцент Нелли. Она действительно имела шотландские корни, пусть это и не бросалось поначалу в глаза. Ее предательски выдавал акцент, который переняла она от своего дяди. Стоило ей только начать говорить — все становилось кристально ясно. А еще выдавали ее кудри, что играли на ярком свету красивейшими медно-огненными оттенками (в потемках же она могла и вовсе казаться шатенкой). — Будете джин? — Не отказался бы. Нет, но не любит ее. Он не влюблен, не привязан, он просто собственнически хочет ей владеть, как вещью, и это нормально. Ну, для него, по крайней мере. Он видит в ней лишь оболочку, претендентку на место Люси, которое никто никогда не сможет в действительности занять, и Нелли только зря старается. Тодд явный психопат, психопат с донельзя пониженной эмпатией, зато притворства у него хоть отбавляй. Учиться и учиться. Она же — инфантильный ребенок с горящими глазами, наивно-преданный до беспамятства зверек, который на все пойдет ради своего избранного навсегда хозяина. Это чувство самое чистейшие из всех, что она испытывала когда-либо. Ловетт действительно пожертвует жизнью ради этого человека, если надо будет. Через все это убожество, через всю эту грязь и порочность сквозь года пронесла она в себе огонек чистой, хрустальной, пусть и присыпанной где-то эгоизмом и больными фантазиями любви. Она была готова умереть. И она умрет. Скоро. В его руках, будет истекать собственной же горячей кровью, ручьи которой будут журчать и бежать обильными струями прямо по ее хрупкой, аристократически бледной лебединой шее. Скоро. Но не сейчас, нет. Сейчас она сидит напротив мистера Ти, ласкает его робкими жестами любящих глаз и наблюдает за его трапезой, вновь подпирая обеими руками свой выразительный подбородок и томно вздыхая. Сейчас она представляет вовсю их совместное, полное возможностей и амбиций будущее на каком-нибудь теплом островке. Как же она доверяла…