***
Красная ковровая дорожка встречает их троих настолько приветливо, что Том даже успевает растеряться под слепящими вспышками фотокамер и агрессивным напором журналистов, но вовремя поправляет вежливую маску на лице и вспоминает свои удачные позы. Ох, сколько знаменитостей здесь сегодня собрались! Их лица сменяют друг друга калейдоскопом ярких образов, быстро угасающих в его памяти, так как никто из них не является тем, кого бы он сейчас хотел увидеть. Он стоит в очереди к ведущим и ведет беседу с начинающей актрисой, даже пытается оказать какую-то поддержку заметно нервничающей девушке, но тут его зовут на первое интервью. Сколько их было вообще? Он сбился на третьем в попытке сфокусироваться на том, чтобы не выдать своих истинных намерений и эмоций. Конечный итог был… удовлетворительным. — С кем же вы собираетесь встретиться сегодня? — спрашивает его ведущая в платье цвета стухшего золота. "Да ебать вас это не должно", — думает Томас, и грамотно съезжает с темы абстрактными ответами. — А вы знаете, что Роберт Дауни-младший тоже здесь? — спрашивает его доброжелательная журналистка за ограждением. Невероятное совпадение! Что вы, он совершенно не в курсе. О, да, они хорошенько наобнимаются при их "незапланированной" встрече. До хруста в ребрах. Осталось только подкинуть журналистам очередную сопливую утку про Зендею — и, наконец-то, они могут пройти в главный зал церемонии, где, Холланд искренне надеялся, организаторы посадили их не за самый крайний столик, и у него получится хотя бы мельком, хотя бы иногда, но видеть Роберта, его лицо и улыбку, посмотреть на его смех и движения, представить себя сидящим рядом с ним, в эпицентре внимания. Он перекидывается словами с еще парочкой людей, стоявших на входе, пока Джек, отбив Гарри от какого-то странного мужика, пропихивает обоих внутрь и находит нужный столик. Том уже отодвигает стул с позолоченной спинкой — тот кажется ему очень неудобным — и замирает. Сначала это кажется миражом. Потом — что кто-то, наверное, всё перепутал. Но вот он, Роберт, его блестящий, прекрасный Роберт, сидит буквально через пару столов от него — только руку протяни и коснись, пригуби этот источник счастья, энергии и внутренней силы. Кто-то скажет, что расстояние в несколько метров между влюблёнными — это слишком много, непозволительно много. Том не согласится. Для него эти метры не имеют значения, если можно смотреть, можно видеть, слышать и любоваться. И если повезёт, то можно будет получить короткий взгляд, глаза в глаза, немой разговор между двумя изнывающими в духоте общества душами. Это тот максимум, что они могут позволить друг другу сегодня. Даже если это кажется ничтожно малым, даже если это и есть ничтожно малое, он от всего сердца благодарен за этот подарок судьбы, в который до сих пор не верится. Он твердо уверен, что удача вдоволь наигралась с ним сегодня, как Эмили Блант прерывает шумную беседу с Робертом и слегка кивает тому за спину, выразительно вскинув брови. Дауни разворачивается резко, как вихрь, и припечатывает Томаса цепкими глазами с хитринкой, какая бывает у ребёнка, обдурившего своих родителей ради дополнительной порции сладкого. Том физически ощущает, как родной взгляд ощупывает контраст ярко-розовой рубашки на молочной коже, пересчитывает пуговицы жилетки цвета бургунди, медленно спускается по ногам и оценивает отражение светильников в начищенных лаковых ботинках, затем возвращается обратно и выдаёт себя с головой — в глазах Роберта горит хищный голод, а в голове вряд ли есть хоть какая-нибудь разумная мысль, пока тот коротко облизывает губы и сглатывает вязкую слюну. "Меня сейчас мысленно медленно раздели и обиженно одели обратно", — с особым удовольствием думает Холланд. А потом понимает, что Роберт выглядит каким угодно, но точно не удивленным их близкой посадкой. Осознание, что Дауни приложил, наверное, много усилий ради этого, заставляет сердце гнать кровь быстрее. Они гипнотизируют друг друга по разные стороны еще какое-то время, обмениваясь глазами одними ими ведомыми сообщениями, пока Гарри выразительно не дергает его за рукав, а Сьюзан что-то тихо не шипит Роберту. Томас нарочито небрежно поправляет лацканы пиджака, кокетливо подмигивает и под внимательным взглядом присаживается на стул с такой грацией, словно тот был королевским троном, не меньше. Роберт на мгновение прикрывает глаза, приводит дыхание в порядок и падает на услужливо отодвинутый коллегой стул, окончательно поворачиваясь спиной. Теперь Том может позволить телу отпустить напряжение, что переходит в мелкую волнительную дрожь на кончиках пальцев. Он внимательно рассматривает вычурные бокалы, пока остальные гости присоединяются к их столику, и старательно игнорирует то, как Гарри пытается потопить себя в салатной тарелке.***
Церемония начинается, и камеры хищными змеями выползают из темных углов: теперь им обоим нужно контролировать каждый мускул и каждый взгляд, хотя их положение и находилось практически в слепой зоне. Томас незаметно приценился к каждому оператору, который снимал пролёты над залом, и убедился, что в поле зрения объективов ни он, ни Роберт просто так не попадут, только если крупным планом, как делается при награждении. Что ж, ему это точно сегодня не грозит, поэтому он окончательно расслабляется на неудобном стуле и оценивает содержимое на столе, потому что если не приходить на награждения за победами, то приходить хотя бы ради вкусной еды. Шоу на сцене набирает обороты, и с заветным конвертом туда выходит чем-то очень неприятная для Тома леди, та же, что награждала Роберта на Золотом глобусе. Она объявляет номинантов на премию за "лучшую мужскую роль второго плана" — которая должна была быть, как казалось, чуть позже — и волнение вновь захлестывает Тома нестабильной волной. Хоть Сьюзан и зачитала им результаты еще утром, но это не значит, что кто-то не мог где-нибудь допустить ошибку. Что Роберт внезапно не выиграл, и награду не получит какой-нибудь Де Ниро, который на экране, как и остальные номинанты при представлении, откровенно скучает. Холланд знал, чего стоила эта роль, одних только заскоков Нолана на съемочной площадке хватало на премию за железную выдержку. К этому режиссеру у Тома скопилось достаточно личных претензий после того, как во время фейстаймов Роберт жаловался на затекшие ноги и походы в туалет в строго назначенные часы. — И выбор критиков... — тянет интригу женщина, — Роберт Дауни-младший! Том думает, что объявил бы лучше, ещё более достойнее, чем это сделала она. Он не вскакивает с места в овациях лишь потому, что Гарри предварительно кладет руку на его коленку и сильно надавливает; зато никто не запретит ему счастливо улыбаться и хлопать в ладоши изо всех сил — статус наставника и подопечного, которые им приписывает общество, это спокойно позволяет, даже активно поддерживает. Роберт не красуется, сухо целует жену в губы (Том от восторга даже пропускает эту сцену мимо глаз) и небрежной (но, по мнению Тома, очень сексуальной) походкой шествует на сцену, и смотрит оттуда уверенно и как-то даже зловеще. А ещё он нервничает, но немного: так, что заметит только тот, кто Роберта хорошо знает, или так, как если бы переводил знакомому иностранцу фразеологизм своего родного языка. Так, словно боится, что его неправильно поймут. Томас напрягается. Все-таки тот "я что-то задумал"-взгляд надо было обдумать. В конце концов, Роберт мог бы и намекнуть. Предупредить, подготовить. Потому что Том сейчас абсолютно не знал, что делать со всеми нахлынувшими на него эмоциями. Он смотрел на Роберта, который на огромную аудиторию высмеивал нелепейшие комментарии по поводу своей игры, удерживая при этом награду за лучшую игру среди ролей второго плана, и таким образом ставил на место каждого бестактного критика. Он мстил и за себя, и за каждого в этом зале, за каждого в их профессии, но, в первую очередь, этот жест был направлен в сторону нападок на Тома этим летом за роль в "Переполненную комнату". Том совершенно не знал, что ему стоит сделать, как удержать себя в руках, потому что единственное, что хотелось сделать сейчас — плюнуть на все и броситься на шею своему любимому мужчине, а потом опуститься на колени и хорошенько отсосать ему до черных пятен перед глазами. От первого его удерживает рядом Гарри, который, на самом деле, тоже был тронут и восхищён поступком ухажёра своего старшего брата. Исполнение второго пункта он решает отложить до более подходящего момента. Роберт отвешивает шуточный реверанс и уходит за кулисы под оглушительные овации зала, который бурно обсуждает произошедшее на сцене. Было удивительно даже то, как актёр сделал намек кристально понятным, но в то же время в максимально шуточной форме, что делало эту речь менее провокационной и сглаживающей конфликт. Томас смотрит на сцену, но особо не вникает в происходящее, слишком увлечённый своими мыслями, и краем глаза замечает, как Роберт возвращается на своё место, кидая на их столик короткие взгляды. На своей номинации Томас не удостаивается даже короткого кадра с зала, и, очевидно, награда достается не ему, но его это не тревожит. Всё, за чем следят его глаза — как рука его мужчины за соседним столом ненадолго сжимается в кулак.***
Закадровый голос объявляет долгожданный антракт, в котором разрешается встать с мест, пообщаться с коллегами и пройтись по залу или сбегать в уборную. Томас решает воспользоваться этой возможностью и аккуратно подобраться к столику "Оппенгеймера", предварительно поздоровавшись со знакомыми лицами, чтобы не привлекать к себе излишнее внимания. Он фотографируется, фотографируется много: с Билли Айлиш, с Томом Хиддлстоном, с Педро Паскалем, с командой мультфильма по "Человеку-пауку" и еще с людьми, чьи имена не может удержать в голове. Наконец, фотографы вокруг поутихли, и они с Джеком подбираются к заветному столику. Роберт сидит, скучающе оглядывая зал, пока голодная Эмили рядом подначивает остальных не ехать на афтепати, а заказать бургеры и завалиться к кому-нибудь домой. На её молящий о поддержке взгляд он слабо кивает, мечтая, если честно, лишь о горячей ванне, постели со свежими простынями и Томе Холланде на них, которого он бы сначала медленно раздел, начиная с черного галстука, потом он бы разобрался со всеми пуговицами жилетки… Роберт встряхивает головой, как будто бы это могло прогнать то наваждение, что преследует его с момента, как он заметил Тома в зале. Он всю церемонию держал себя в руках и эмоции на лице в отстраненной вежливости, потому что Томас-чертегодери-Холланд появился сегодня словно заморский принц в столь элегантном костюме, цвет которого так идеально сочетается с его карамельными глазами. Дауни снова ловит себя на том, что его мысли уводят его куда подальше (а точнее, за пару столов позади него, на которые он старается смотреть как можно меньше), хватается за стакан с водой как за спасительную соломинку, поднимает глаза и замирает. Заморский принц, словно сошедший со страниц детских сказок, вместе со своим телохранителем приближаются к его столику, как кажется Роберту сейчас, в замедленной съемке. Он медленно проглатывает воду, чтобы не подавиться. Губы Тома изгибаются в приветливой сдержанной улыбке, пока он приветствует всех за столом, коротко посматривая на мужчину. Он подходит ближе, и Роберт встаёт с места. Тормоза слетают, как только улыбка Тома насыщается столькими чувствами, что из вежливо-приветливой она становится слишком личной, такой, что хочется похитить её вместе с обладателем и утащить в тёмную закрытую пещеру, где он один, бережно храня, смог бы любоваться ею вечность. Том прочищает горло, перед тем, как позвать его по имени. — Роберт, я... И время, кажется, замирает вокруг. Пока Том пытается подобрать слова, хоть и ничего, как на зло, на ум не приходит, что смогло бы передать все его чувства сейчас, Роберт бережно кладет руку ему на щеку, оглаживает её большим пальцем и тянет к себе. Томас понимает все без слов: смотрит так преданно в глаза, тоже тянется в объятья, и они припадают друг к другу, как два магнитных полюса, как два противоположных заряда. Для них, конечно, не ново – вот так прижаться друг к другу на публике, словно старые друзья, словно давние коллеги. Но этот раз, он один единственный, когда можно обнять друг друга искренне, словно два возлюбленных, не страшась камер и косых взглядов. Потому что камеры не запомнят, как Том прильнул к его руке, как эта рука ласково огладила его за шею, а зачем пролегла по спине; как он, прижав его к себе, оставил незаметный легкий поцелуй на шее; как он вдохнул любимый одеколон и как у Роберта от этих невольных провокаций всё напрягается, как он сдерживается и как им обоим тяжело уходить из этих объятий. Они отстраняются, но не отпускают друг друга, нет, это сейчас слишком тяжело, как и неважно всё вокруг, да и кому они сдались вообще. Будь его воля, Роберт бы уже утаскивал Томаса отсюда, но есть обязанности, есть репутация, есть легенда. Нет, этой воли он позволить им обоим не может. Но Роберт дает волю своим рукам, чтобы те прошлись по ткани костюма, почувствовали сокрытое под ним неровное биение сердца. Пальцы добираются до отворотов, за которые хочется ухватить и придвинуть к себе, что он и делает: тянет на себя, пока Тома смеется, держит за локти, держит дистанцию, держит их обоих в своих руках, ведь кто-то должен, в конце концов. — Паршивец мой, я с тех пор ни о чем думать не могу, как о тебе, ты этого добивался, признайся мне? – шепчет Роберт с такой искренней мольбой, что у Тома даже на мгновение вскакивает на дыбы совесть и требует сразу извиниться за свой поступок. Заставить её успокоиться получается намного быстрее, чем унять острое желание продолжить этот провоцирующий флирт через тюремную решетку окружающих их обстоятельств. Держать себя в руках, напоминает он себе, а еще Сьюзан за спиной Роберта тоже своим настороженным взглядом намекает, что палку они давно перегнули, и та уже начинает трещать. — Просто хотел поздравить тебя с заслуженной наградой, Роберт, всего-то, — Томас становится на вид серьёзным, хотя глаза искрят трепещущим возбуждением и искренней гордостью. — Всего-то, — передразнивает Роберт, комично кривит лицо и закатывает глаза, но решает подыграть. — Премного благодарен тебе, коллега, за такое признание. Оно для меня важнее всех этих бестолковых пластиковых статуэток. Роберт смотрит серьезно, говорит серьезно, чтобы Том ему поверил. И Том, конечно же, верит. — Поговорим об этом, когда ты получишь Оскар, — уже вполголоса отвечает он, на что они синхронно хмыкают. К столику подходят еще люди, требующие внимания звезды вечера, и Холланд отходит обменяться парой фраз с Эмили и её мужем. Они разделяются на две группы со светскими беседами, но не перестают — просто не могут — поглядывать друг на друга. Закадровый голос отсчитывает секунды до конца перерыва и просит гостей вернуться на места. Том клятвенно обещает женщине, что они точно заедут за этими бургерами и хорошо закончат вечер, напоследок обменивается с Робертом последним взглядом и уходит. Эмили ободряюще тянется к скисшему Дауни, который уже всерьез думает слинять отсюда, но они, к сожалению или нет, еще должны были забрать несколько наград этим вечером. Поэтому они с Джоном начинают в очередной раз обсуждать варианты развития вечера, игнорируя приглашение на вечеринку в Сохо Хаус, на что Сьюзан тоном, не терпящим отказов, обламывает их. — Это масштабное мероприятие, там будут отмечать не только сегодняшние награды, но и Золотой глобус. Вы все, — она обводит указательным пальцем троих подстрекателей, — обязаны там отметиться. Том там тоже будет, так что перестань строить из себя страдальца и соберись. Быстро съездим туда, сделаете фото и делайте потом, что хотите. Воодушевление сразу же спадает, они молча соглашаются с этим планом и возвращают на лица вычищенные маски заинтересованности происходящим. Церемония возобновляется.***
— Поздравляем всех победителей сегодняшнего вечера и благодарим "Critic's choice" за то, что собрали нас всех здесь. Прекрасного вечера! — раздается голос ведущей со сцены, пока команда "Оппенгеймера" фотографируется у стенда с последней на сегодня наградой. Роберт просит Эмили незаметно его прикрыть, обещая, что он ненадолго и вообще только в туалет отойдет. Та со всё понимающей ухмылкой кивает, мол, иди, делай свои грязные делишки, и направляется с планом заговорить зубы Сьюзан на максимально возможное время, ухватив при этом за шиворот планировавшего побег Киллиана. Мысленно поставив заметку, что он теперь обязан обеспечить эту женщину хорошим ужином, мистер Дауни-младший прокладывает себе путь среди многоликой толпы звёзд кинематографа, пытаясь среди них вычленить лицо того единственного, с которым ему было необходимо переговорить. Да, именно переговорить, просто предупредить и еще разок приобнять за плечо. Может, опустить ладонь по спине пиджака и незаметно огладить поясницу. Но точно ничего опасного, за что Сьюзан или кому-либо еще стоило бы переживать. Но Томаса нет в этой толпе, как бы он в нее не вглядывался. Роберт разочарованно тянется к карману за мобильным телефоном, думая, что его мужчина со своей свитой уже покинул мероприятие, как манящий бледно-бордовый оттенок мелькает в периферии. Две пары карих глаз сталкиваются, и Роберт ликует, что успел. Томас Стэнли Холланд одиноко стоит, облокотившись плечом о стену, и беззаботно наблюдает за ним, кажется, уже пару минут с противоположного угла помещения. Роберт строит одну из своих недовольных физиономий и делает шаг навстречу. Но Том с коварной улыбкой делает шаг назад. Еще один шаг уверенный вперед — и такой же шаг назад. Роберт ломает голову, что за игру затеял его партнер, когда снова делает шаг вперед, а Томас разворачивается от него и неторопливо отходит в один из неприметных коридоров. Он продумал всё грамотно, так, что никто из нескольких десятков присутствующих не заметил этой нехитрой махинации, кроме того, кому это и предназначалось. Исчезнуть у всех на виду — навык, отработанный ими годами. Роберт следует за мужчиной, чей силуэт в мраке коридора кажется чуть ли не иллюзорным из-за игры тусклого освещения. Он чувствует себя глупым мотыльком, летящим на громадный фонарь в небе, который называют луной. Или пропащим пиратом, что на дно морское утягивают хищные сирены. Томас останавливается напротив невзрачной двери, которую мимоходом Дауни бы и не заметил, тянет за дверную ручку и пропадает. Его намерение, наконец, становится понятным. Роберт дает себе еще несколько секунд, чтобы собрать свой разум по кусочкам, и заставить работать, прежде чем проскочить в комнату следом. Он поворачивает замок изнутри и оглядывает место, в которое его утянули: комната маленькая, заполненная каким-то техническим хламом для съемок. Том со слишком большим энтузиазмом тоже поглощен изучением пылесборников, освещенных единственной тусклой лампочкой с потолка. — Какая удачная находка, — бормочет Роберт, теряя, похоже, все навыки речи, когда Том ослабляет свой галстук. — Приметил, когда в туалет ходил, — отвечает Томас, опираясь на стену. — Для чего же, боюсь спросить? — невинно говорит Роберт, неторопливо подбираясь ближе. — О, — глаза Тома бегают то по его лицу, то по черному костюму. — Мне показалось, ты хотел о чем-то поговорить. А там нам бы… помешали. — Всего лишь хотел предупредить, куда мы дальше поедем, — Дауни подходит вплотную, но руками желанного тела не касается. — Ты же в курсе, что существует такая вещь, как телефон? Мог бы просто написать мне сообщение. — Телефон, знаешь, такое нестабильное человеческое изобретение, здесь совершенно нет нормального сигнала. А еще это излучение… Томас тихо смеется. — Ты от Нолана такого понабрался? Он плохо на тебя влияет. Их губы едва соприкасаются — еще не в поцелуе, нет — маняще дразнят друг друга, ходят вокруг да около, тянут момент встречи, испытывают выдержку друг друга, которая сегодня и так пострадала, поэтому Роберт тихо рычит и прикусывает нижнюю губу мужчины в его руках. Томас стонет, воздух вокруг словно загорается, и он сразу же углубляет поцелуй, запускает одну руку в волосы Роберта, и тянет к себе ближе. — У нас мало времени, — шепчет Роберт сдавленным голосом, не имея ни малейшего понятия, чего бы он хотел добиться этим замечанием. Вряд ли даже второе пришествие заставило бы его выйти отсюда. Томас согласно кивает, хватает его за плечи и меняет их местами так, что теперь Роберт был прижат к стене. Губами прокладывает дорожку по услужливо открывшейся шее. — Тогда не буду тебя сильно задерживать, — мурчит Холланд и утягивает в новый поцелуй. Роберт не хочет оставаться в долгу, хочет почувствовать под пальцами жар любимого тело, потому что ему — невероятно — жутко холодно и очень хочется согреться. Он пытается не сорвать пуговицы, пока расстегивает пиджак, но натыкается на еще одно препятствие: наглухо застегнутый жилет, про который уже успел забыть. — Зачем ты надел столько слоев одежды? — разочарованно причитает он, отставляя идею забраться хотя бы под рубашку, и в отместку кусает манящее ушко. — Во-первых, сегодня довольно прохладно, — как что-то само собой разумеющееся, отвечает Том, пока его руки разбираются с ширинкой мужчины. — А во-вторых, — он встает на колени, и Роберт забывает, что он что-то спросил, — я надел этот костюм, чтобы ты смог его с меня потом снять. Томас освобождает твёрдую плоть и проводит на пробу рукой, слегка сжимая у основания, чем вызывает еле сдерживаемый стон сверху. — Победитель готов к своей награде? — томно проговаривает он и поднимает глаза на мужчину, который, не мигая, следит за каждым его действием и запускает руку в густые мягкие волосы, одобрительно поглаживая. Томас медленно облизывается, и Роберт нетерпеливо шипит сквозь зубы. Как же пошло. — К тебе вообще можно быть готовым? — шипит Роберт, и ощущает резкую нехватку воздуха, когда Том аккуратно облизывает головку, а затем проводит языком вдоль члена, обильно смазывая его своей слюной. Он не торопится: тщательно ласкает уздечку, возвращается обратно к головке, и, когда Роберт уже нетерпеливо слегка толкается, берет в рот, сдавливая рукой у основания. Сверху снова раздается сдавленный стон. Томас поднимает взгляд наверх, и оценивает открывшуюся ему картину: раскрасневшийся Дауни внимательно следит за каждым движением его губ на своем члене, прикусив при этом кулак, чтобы случайному прохожему не стало уж слишком очевидно, что происходит за закрытой дверью. Том удовлетворенно мычит, посылая слабые вибрации вдоль ствола, продолжает ритмично посасывать, а свободной рукой пробирается к мошонке: некрепко обхватывает яички, большим и указательным пальцами слегка щипает кожу между ними. Роберт одобряюще сжимает его волосы, пока давит в себе все лишние звуки. Где-то на задворках мыслей он снова и снова удивляется, как на старость лет он может быть таким чувствительным и так легко возбуждаться, но этот неугомонный мальчишка, ворвавшийся в его жизнь неизбежным ураганом, каждый раз доказывал, что можно. Можно, оказывается, снова поверить в страстную любовь, такое забытое чувство, что словно давно кануло в небытие его прожитых лет. Можно вновь довериться, впустив в свою дорого выстроенную приватность кого-то нового, неизведанного, но такого долгожданного человека. Можно, наконец, зажавшись с ним в этой узкой комнате, испытать еще один прилив предвкушения и чуть ли не злорадства, когда пальцы Тома, так непринужденно подбирающиеся к его анусу, натыкаются на внезапное препятствие. Холланд от такой находки едва ли не давится, выпускает член изо рта, но продолжает его стимуляцию рукой, и поднимает растерянный взгляд вверх. Роберт самодовольно улыбается, когда глаза напротив заканчивают обработку полученной информации и озаряются осознанием. — Неужели думал, что ты здесь единственный подготовил подарки? — говорит он. Том оставляет его без ответа, в голове только мысли круговоротом вокруг одного: Роберт весь вечер провел с анальной пробкой; подготовленный специально для него, он не сказал ему ни слова за весь день, чтобы вот так, под конец, переиграть его в их любимой гонке провокаций, где победитель никак не мог определиться. Он осознает, что до дома, до их кровати еще, наверняка, долгие, долгие часы ожидания и невозможности коснуться друг друга, а он ничего, совершенно ничего не может с этим сделать. Том с искренней обидой смотрит на мужчину, но тот лишь нежно поглаживает его по затылку, будто извиняется, но Томас прекрасно видит в глазах напротив — нет там ни капли раскаяния, ни капли сочувствия, лишь только смутное понимание, что они достаточно раздраконили друг друга и дальнейший вечер будет для них обоих невыносимым. Этого ли они добивались друг от друга? Холланд пользуется моментом внезапности этой затянутой немой беседы, вновь берет член в рот, но лишь головку, и втягивает щеки, а рукой аккуратно цепляется за основание пробки и с её помощью стимулирует внутренние стенки, пытаясь нащупать простату. Роберт, совершенно не готовый к такому приливу ощущений, больно бьется головой об стену и еще раз кусает руку, чтобы заглушить карамельно-тягучий стон. Его уже едва хватает, он слишком близко, чтобы волноваться о чьих-то заблудших ушах, когда его Том поступательными движениями доходит уже до середины, а затем насаживается ртом полностью, и кончик его носа упирается в лобок. Они снова встречаются глазами: теперь уже Роберт может насладиться, как мужчина у его ног старательно дышит носом, а затем сглатывает накопившуюся слюну, создавая вакуум. Тем временем его рука, управляющая пробкой, перестает кружить вокруг простаты и переходит прямо на нее, слегка поглаживая. Всё вокруг переходит в белый шум, когда Роберт неконтролируемо толкается вперед и кончает, рассыпаясь на мелкие атомы по отштукатуренной стенке узкой каморки. Воздуха в легких катастрофически не хватает — весь его он передал мужчине у его ног, что сейчас заботливо вылизывал его член, забирая себе всё до последней капли. Дауни пытается прийти в себя от послеоргазменной неги, хотя бы сфокусировать уплывающее сознание, но получается из рук вон плохо. — Ох, Томмо, — хриплым голосом шепчет он, проводя большим пальцем по линии острой челюсти Томаса. Коснуться, почувствовать под рукой горячую кожу, заземлиться — это немного помогает. Мужчина ненадолго льнет к его руке слишком голодным порывом, наслаждается лаской, а затем отстраняется, поправляет на Роберте брюки, заботливо заправляет рубашку и поднимается. — У нас мало времени, помнишь? — с едва скрываемой тоской говорит он. Дауни уже плевать на время. Он тянет его на себя и уводит в неторопливый, полный невысказанной благодарности поцелуй. Одна из его рук хочет пробраться под жилетку, добраться до ширинки штанов и забрать свое, но другая рука, не его рука, разгадав нехитрый маневр, останавливает тихим шлепком. — А как же ты? — недоумевающе смотрит Роберт на любимого. — Дотерплю до дома, — отвечает с усмешкой Томас, и снова отстраняется, оставляя последний короткий чмок на губах. — Мазохист. Холланд выскальзывает из комнаты первым, получив, наконец, тот самый дальнейший план, ради которого они, конечно, сюда и пробрались. Роберт еще пару минут приводит себя в порядок и выходит следом. Джек и Гарри, всё это время смиренно ожидающих Тома в приемном зале, чуть ли не хватают его и утягивают к выходу. Вопросов, чем он занимался, от младшего брата не поступают: Гарри выглядит совершенно и абсолютно точно не желающим знать какие-либо подробности. Роберта встречают эмоциональнее: Сьюзан сейчас похожа на маленькую разъяренную фурию, которая отговорки про поход в забитый людьми туалет слушает с максимально скептическим выражением лица и дергающимся левым глазом. Эмили за её спиной шлет ему воздушный поцелуй, всё также крепко удерживая уставшего Киллиана в крепкой хватке, и вместе с ним смеется над представлением. Они снова разделяются: едут в разных машинах, общаются с разными людьми, делают отдельные фотографии, пока все пункты из требования Сьюзан не оказываются выполненными, пока не становится всё сложнее и сложнее не переглядываться, пока желание сбежать отсюда и перестать строить из себя недознакомых не становится невыносимым; тогда они собирают таких же страдающих от затянувшегося празднования близких людей и покидают душное помещение отеля. Они все-таки заезжают в ресторан с бургерами, где Роберт щедро оплачивает счёт, но внутри они не задерживаются. Их вечер заканчивается в тихих и размеренных разговорах в гостиной их дома, когда Томас, уже чуть ли не с нервной чесоткой выпроваживает гостей по домам. С премьеры Дулиттла всё стало намного сложнее, потому что их отношения становились всё серьёзнее и серьёзнее, пока не пришлось принять решение меньше отсвечивать на публике, предотвращая справедливые вопросы. В самые тяжелые моменты разлуки Том вспоминал, ради чего это всё. Ради самой лукаво-светлой улыбки, ради долгих разговоров на все темы мира, ради огромной поддержки, ради нескончаемых искр взаимопонимания; ради каждой встречи, каждого поцелуя, каждых объятий. Это все еще того стоило.