Спектакль Молли

Молли был самым настоящим жертвенным барашком. С изящными уголками ножек, с острыми копытцами пальцев ног и рук, которые нельзя было сравнить ни с чем другим. Он предвкушал сегодняшний день — потому что знал, насколько удачной выдастся его авантюра. Его задумка была безумной, но исключительные философы, анатомы и учёные сочли бы сегодняшний ритуал за бесценный эксперимент, который обязательно обернётся нобелевским исследованием о возможностях человеческого тела. Юноша старательно плёл чушь всем желающим наблюдателям, лишь бы вытрясти побольше денег для оплаты «труда» своих партнёров на сцене, ведь для идеального исполнения нужно обязательно потратиться на хорошую труппу. Или же слаженный дуэт? Так или иначе, предложение порождает спрос не хуже, и, завидев фотографию аппетитного барашка, извивающегося во все стороны ночной волной, с ужасом приняли бытие описание его невероятной идеи, его самой сладкой фантазии. Последним камнем в этой горке было приличное денежное вознаграждение и обещания анонимности — жены и дети точно не прознают о маленькой авантюре верных супругов и заботливых отцов. Можно списать на дикий поход в бар свои дрожащие руки. Или придумать очередную детскую травму, чтобы оправдать афтепати у психолога. Так или иначе, «после» совершенно не заботило Молли. Он был заинтересован в том, что почувствует в процессе, как он будет смаковать себя в состоянии «до», сгорая от возбуждения. Ведь на него смотрят, его хотят и боятся — такого маленького, такого хитроумного барашка. Но даже копытца будут завёрнуты в мягкую вату, чтобы уважаемая труппа не испугалась получить увечья в процессе. «Святилищем» был самый отвратительный подвал. Заброшенный, пыльный, пропахший вдоль и поперёк влажностью чёрно-зелёной плесени, что испариной покрывала надкусанную временем штукатурку. Серые стены, жёлтая плитка с сомнительной чёрной субстанцией, что пришла на смену когда-то идеально белой затирке. В этом подвале посреди располагалось нечто, похожее на раскладушку без матраса: пружинистый каркас на высоких ножках, по силуэту напоминающих гладильную доску, но крепче и выше, толще, чтобы барашек точно не смог своим наигранным сопротивлением внезапно свалиться в ноги к своим сегодняшним партнёрам. Сцены такого причастия им точно были не нужны — к чему лишний драматизм? Эмоций и чувств им хватит с головой и даже больше, а потому мужчины должны были быть крепкими и сильными во всех смыслах. Их не должно было колебать что-либо. Рядом с колыбелью стояла подставка на манер ресторанных, на такие обычно ставили ведёрко со льдом для дорогого шампанского. И в этот раз оно также занимало почётное место, только вместо льда внутри было озерцо из прозрачной и сильно пахнущей жидкости, в которой в обилии располагался реквизит. Он уж точно должен быть под рукой. На одной из стен находилось прозрачное, идеальное заводское стекло, которое даже не пыталось скрыть присутствия посторонних. Ни один спектакль, ни одна сцена, даже вздох не посчитался бы театральным, не будь для того зрителя. И они, готовые платить за исполнение того, о чём ранее не удавалось пофантазировать, расположились на скрипучих стульях, заворожённо ожидая начала сегодняшнего мероприятия. Слишком долго их подогревали, слишком сладко рассказывали о каждой детали и о каждом шаге. Постановка с заранее известным сюжетом — но таким, что представить его реальность было почти невозможно. И тут уже вступало в действие человеческое любопытство, когда мозг требует подтвердить свои сомнения и сказать: «Придурок, а ты мне не верил!» Алого занавеса тут не было и не будет. По-крайней мере, не сейчас. Всё начинается тихо и смирно, без лишних фраз, без жестов и драматичных танцев. Молли в сопровождении двух крупных перепуганных мужчин ступает в комнату. На их фоне он не более чем слепыш, не имеющий возможности разогнуть суставчики в своих новорожденных ногах. Но не размер и внешность должны были определять всю красоту и загадочность юноши. Его улыбка, его озорной взгляд, лёгкая походка, которой он парил прямо к своему сегодняшнему ложу. Так мягко, плавно и аккуратно, будто бы провёл все законы физики и напрочь отказался марать своё прелестное нагое естество отвращением подвала. Он хихикнул чему-то в своей голове, послушно забираясь на койку и усаживаясь прямо на пружины. Те же со скрипом ржавого металла воткнулись самыми острыми частями в мягкую розовую шкурку, заставляя ту немедленно розоветь от негодования. Но Молли блаженно вдохнул, оглаживая одним копытцем другое, демонстрируя всю свою грацию и осматривая свою труппу. Сильные и крепкие мужчины, совершенно разного возраста и социального статуса, но объединённые отсутствием чувства полноценности. Их фантазии принялись вытеснять человечность, и всё, о чём могла думать их головушка — были лишь ужасные, ужасные непотребства. И теперь, не веря своему счастью, они по немой команде бросились в объятия своего барашка. Мягкого, ароматного, нежного. Воздушные кудри волос, пастушья улыбка, сокрытая за грубым и нетерпеливым поцелуем того, что помоложе. А волосатые и шершавые руки того, что постарше жадно охватывали бёдра, мягкий холмик живота с таким приятным юношеским жирком, вещающим только о крайне здоровом теле. Оба были напуганы, были в ужасе от мыслей о том, что будет дальше. Они, как и все посторонние, знали сценарий наизусть. Каждый их шаг был прописан (но не с дотошностью), и каждое действие имело свой сакральный смысл. Возбуждение являлось следствием всплеска гормонов, который произошёл по вине адреналина, и теперь понять, какой из инстинктов был весомее становилось невозможно. Только желание трогать, касаться, наслаждаться теплом и привыкать к ощущению тела Молли, который довольно хихикал прямо в слюнявый рот младшенького. Но не стоит сваливать все несчастья и ужасы ситуации на двух мужчин. Чтобы страх, животный и неконтролируемый, не сорвал сие мероприятие, Молли позаботился о том, чтобы накачать себя разнообразнейшей дурью. Ему было хорошо и онемело, его глаза светились и потухали, как лампочка, с которой игрался ребенок. Он чувствовал всё и ничего, он находился в состоянии «между» — и потерянность заставляла смеяться. Тихо, чисто и звонко, перебирая задними копытцами и послушно укладываясь на койку. Спину царапали пружины, а мужчины боязливо оглаживали юное тело. Каждый участник был нагим, и оттого, что ткань не прикрывала даже самых богохульских мест, пейзаж эрекции старшенького не заставил себя ждать. Младшенький же был импотентом — его роль заключалась в кое-чем более важном, чем просто получить физическое наслаждение. Он был наблюдателем и помощником, который ловил кайф от того, что видел пред собою. От того, что был непосредственной частью. А потому наличие дисфункции подобного рода было лишь плюсом в его небольшом резюме. Заняв горизонтальное положение, Молли ангельским жестом подозвал к себе обоих мужчин. Каждого он заботливо, почти по-отечески поцеловал в лоб, щеки и подбородок, оглаживая сальные вихри волос, а после улыбнулся. «Ну, давай», — заблестели светлые глазки барашка, который бесстыдно разводил свои ножки. Фарфор запястий оказался в толстых пальцах младшенького, который сейчас выполнял роль наручников. А старшенький же, устроив Молли удобнее, одним рывком ворвался в его нежную плоть, заставляя того издать какой-то бесчувственный всхлип, всколыхнуться и зажмурить глаза. Таким было начало: стремительным, грубым, резким. Член старшенького был крупным, даже аномально большим. Толстый, вонючий, в жизни не промытый ни разу он находился в раю юношеской девственной плоти, оскверняя своим смрадом и отвращением храм тела Молли. Мужчина дрожал, тяжело дышал, вцепившись в копытца мокрыми от вонючего пота пальцами, безобразно и тупо пробиваясь глубже. Внутри было влажно от смеси смазки, геля и проступающей крови. Как бы Молли не растягивал себя заранее, чтобы не возникло помех, он кольцом обвился вокруг члена старшенького, не позволяя ему достойно двигаться и хоть как-то оправдать свою мужественность. Младшенький изображал на лице волнение, но стоило холодному взгляду юноши поймать каплю человеческого сострадания в лице своего актера, как тот сразу же сменил настроение на интерес. Он перевёл взгляд на кудрявый русый пах Молли, пытаясь разглядеть, чем же занимается его партнер. Член еле-еле входил и с таким же успехом выходил, а потому тупоголовому грязнуле не пришло ничего в голову, кроме как начать долбиться ещё сильнее. И тут уж пойти против каких бы то ни было законов было невозможно. Чуть ли не с треском раскрывал перед старшеньким Молли себя, позволял ему заходить глубже, а оттого кричал звонче и трепетал в руках своих актеров. Боль просачивалась сквозь искусственную ширму, становясь такой же приторной, как аромат опиума. Вязкой, яркой, сладко-горькой она оставляла свои поцелуи на всем: на выражении лица, на алых дорожках слёз, на измученных бёдрах и истерзанном анусе. Тело погружалось в ад, но чем глубже проникал член, тем сильнее боль сменялась новым ощущением. Мазохистским, жутким. Молли начинал снова смеяться, разводя копытца шире и погружая всё своё тело, всё своё потяжелевшее сознание в жидкость, которая не ощущалась кожей, но определенно не позволяла ощутить и что-либо ещё. Чувство исступления, притупление всех чувств и ощущений. Молли довольствовался тем, как член мужчины заходит слишком глубоко, слишком опасно для того, чтобы назвать этот секс «странной практикой». Теперь инструмент не пытался оттрахать барашка, а натурально стремился пробраться вглубь. Прямо к животу, желая выступить новой вершиной. Спустя минут двадцать неистового удовольствия для Молли, старшенький вдруг начал плакать. Он склонился над своим режиссером, толстыми губами целуя его дрожащую, хрипящую от боли грудь, заставляя опустить одуревший взгляд на себя и почувствовать в этом барашке достаточно жизни, чтобы попросить подсказки. Сценарий был запутан, и неудивительно, что следующий акт оказался позабыт. Молли опустил голову, облизывая губы и поблескивая заплаканными губами. Он лишь улыбнулся странной улыбкой, не выражавшей ничего, кроме искреннего удовольствия. Его мысли и фантазии и сами поглотили маленькое эго, заставляя думать лишь о собственном грехе. О том, ради чего он вырос, к чему готовился всю жизнь, предвкушая каждое ощущение. Старшенький медленно и нехотя вышел из горячего тела, демонстрируя себе дырку диаметром в добрых полтора средних пальца. Первая зияющая дыра в маленьком барашке, который всё ещё пребывал в своём, другом мире. Младший в любопытстве вытягивает шею, пытаясь рассмотреть результат работы своего визави, но не видит ничего, кроме шёлка ребяческих кудряшек на подрагивающей тонкой кожице, сводимой судорогой сбитого дыхания и истинного наслаждения. Его любопытство было неутолимым, его шея вытягивалась до жирафьей, пока Молли не словил ртом чужой палец и погрузил в озерцо слюны, оглаживая тот дрожащим языком, обволакивая влажным дыханием. Он всё ещё улыбался, искрился сумасшедшим счастьем, вбирая конечность-сардельку глубже и закатывая глаза. Послышался тихий звон, нарушающий симфонию дрожащих вздохов, и в руках у старшего появились два металлических инструмента. Один острый, как нож, но изящный в своей сущности, а второй был больше похож на очень странную лопатку. Та, которой такие семьянины, как участники труппы жарили говяжьи котлетки для своих сахарно-счастливых детишек, только вот её острый краешек был загнут во внутрь, как бы формируя букву «Г». Он застыл на месте, явно пытаясь прогнать остатки своего здравого смысла. Или же наоборот — отчаянно борясь с рвением собственных фантазий, слюняво предвкушая следующий этап, конечно же хорошо ему разъясненный и даже продемонстрированный на бездомной шавке. Изящный ножичек отметил начальную точку отрезека в низу живота. Мужлан тяжело сглотнул, неумело надавливая со всей силы и проводя линию до другого конца мальчишеского брюшка, вскрывая плоть и заставляя ручейки крови окрасить пух лобка. Молли издал вой, который перешёл в самый настоящий и яркий стон. Всё тело пробило на мурашки, каждый малочисленный волосок на его теле превратился в иголку. Перед глазами всё залилось алым цветом, пульсирующим и бьющим по вискам, а челюсти крепко вцепились в палец, что жирной личинкой пытался пробраться к бараньей глотке. Так сильно, что заставили сустав на пальце младшего хрустнуть, и тот завизжал как поросёнок, принимаясь дергать своей жирной ручищей, тем самым усугубляя свои ощущения. Ножичек тонким, но крепким лезвием лез глубже. Разрезал облепиху жирка, который формировал привлекательный холмик, пробирался глубже, чертовски безобразными движениями дрожащих от удовольствия пальцев разрывая мягкие ткани, нетерпеливо пробираясь пальцами в самое теплое место. Койка заливалась кровью, а неумело отсечённые жёлтые кусочки висели на удивительно крепких ниточках на самых краях ужасной раны. Молли выл, сжимая зубами палец сильнее, извиваясь, изгибаясь и толкаясь навстречу пальцам, которые так настойчиво пытались проникнуть внутрь. Он тихо и медленно терял связь с реальностью и со всем происходящим, но жгучая боль вперемешку с совершенно новым уровнем интимности прикосновений, отдающиеся в воспаленном от нагрузки ощущений мозгу, не позволяли ему окончательно свалиться в небытие, оставив себя без самой вкусной части. Младшенький ревел, уже не чувствуя своей руки, и в ужасе наблюдая за раскрытым краем мясного разреза, наблюдая как кровь второго участника покрывается алой кровью. Мужчина, спустя несколько минут безудержной резни наконец-то добрался до шёлка, касаясь его влажной поверхности пальцами и подрагивая от возбуждения. Он замер, не веря своему счастью. Замер, боясь шелохнуться. Он оглаживал идеально гладкую ткань, щекоча ту пальцем и обращаясь к своей первой органной любви с особым трепетом. Его ладонь пробиралась сквозь лабиринт кишечника, пытаясь добраться до задней стенки брюшной полости и изучить каждый уголок вдоль и поперёк. Но было рано. Это желание он прибережёт напоследок. Молли становилось тяжело дышать. Он не чувствовал нижней части своего тощего торса, но при этом изнывал от ужасной боли, дискомфорта и удовольствия. Ему казалось, что живот вот-вот взорвётся, разойдётся на кусочки, и желания тела твердили о необходимости облегчится. Только вот безобразный член снова вторгся, теперь без каких-либо помех проникая во внутрь. Мужчина еле поставил ту самую лопатку, раскрывая рану для себя полностью, и погружая руку чуть ли не по локоть. Словно мясник, потрошивший тушку, он двигался вниз, сжимая упругую кишку и смакуя новизну ощущений. Он хотел пробраться ниже, чтобы поймать собственный же член ладонью, и в какой-то момент резко толкнулся, входя на всю длину. Молли почти не двигался. Тело барашка замерло, копытца перестали двигаться и лишь тревожно подрагивали. Он наслаждался каждой секундой, он познавал иной мир. Не смерти. А боли, счастья, да такого, что слёзы наворачивались на глаза. Младшенький притих, полностью завороженный зрелищем того, как старший обхватывает свой член, обтянутый прямой кишкой, как презервативом, и долбится в собственный же кулак. Внизу, заставляя кожу натягиваться и выпирать как существо инопланетное. И это зрелище так возбуждало и его, заставляло плакать от удовольствия, что он совершенно не заметил, как тело притупило в нём все ощущения. Палец оторванно свисал в рот Молли, который упивался чужой кровью и представлял, как она доходит до кишечника, который сейчас так неистово трахала жирная свинья. Удовольствие захлёстывало всех троих. А зрители не могли оторваться от этой картины. Тело Молли не было похоже на человеческое: весь в крови, с вспоротым неровной линией животом, из которого лавой лезла кровь и окропляла янтарь жира, кожи, кусков мышц, которые ранее помогали Молли держать все органы на месте. Теперь над прекрасным барашком склонился отвратный мужик, изрывая, терзая и наслаждаясь самой лучшей дрочкой в своей жизни. Натягивая брюшко, разливая кровь из тела, что билось в настоящем экстазе. Некоторые в ужасе застыли. Некоторые нервно грызли ручки. А некоторые неистово дрочили свои впервые вставшие за декаду члены, задерживая дыхание до того, что мозг предупреждал об угрозе асфиксии. Кишки пришлись по вкусу мяснику. Он кончил три раза за пару минут, испытывая самый лучший оргазм в своей жизни. Его тело охватывала волна, он не хотел прекращать, он не понимал, как будет трахаться без склизкого ощущения отходов пищеварения на головке и без того немытого органа, как забудет склизкий секрет, слегка пощипывающий воспаленную от удовольствия уретру. Его сперма, дерьмо Молли, которое тот не смог вычистить, кровь смешались воедино. В подвале встал отвратный смрад. Младший плакал и бился в истерике. Он немо раскрыл рот, плача и улыбаясь, смахивая слёзы и роняя их на бледное лицо Молли. Тот был полностью доволен, пока губы покрывались помадой из крови. Последний акт был назначен младшему. Завидуя физическому удовольствию свиньи напротив, визжавшей от очередного оргазма в порванную кишку, роняя капли кровавой спермы в полость живота барашка, он дотянулся до ведёрка и достал оттуда ножичек менее изящный, чем первый, и с горестью покинутого любовника сперва отрезал свой палец, и без того не имевший шанса на жизнь «после». Тот уткнулся в нёбо, а завистник принялся всем своим не менее поросячьим рылом целовать холодеющие губы Молли. Им нельзя было долго предаваться искренней односторонней любви, и пока он облизывал влажный, железный на вкус язык и казался собственной фаланги языком, его рука полоснула по нежной шейке. Единственной нетронутой, неосквернённой части тела юноши. Тот тихо захрипел, а его рот и глотка начали наполняться пенящейся, как новогоднее шампанское кровью. Он резал до тех пор, пока голова держалась на добром слове позвонков, не прекращая ни на минуту целовать алые губы, облизывать их и пускать свои смердящие слюни в мёртвый рот. Делал он это до тех пор, пока голова с хрустом не свесилась с жертвенного ложа, означая предсмертный хрип Молли как последнюю реплику в этом спектакле. Открылась зияющая рана, похожая на второй рот. И старшенький, с вялым червяком-членом подошёл ближе, пристраиваясь рядом со своим «другом». Его член просто не мог встать. Окрашенный всеми оттенками жидкостей человеческого тела, он совал свой обмякший член в эту пасть, двигая червяком рукой и заставляя извиваться, тереться о трубочку разрезанной гортани и трахеи, обмазывая себя в крови, желая возбудиться ещё раз, наполнить и эту часть юноши своим зловонным семенем. Но у него не получалось, он лишь испытывал неподдельное удовольствие, плача от неудачи в самый ответственный момент, пропихивая свой член как можно глубже, до самой волосатой мошонки. Таковым был финальный акт жизни Молли. Его идеальный план, его мечта о вечном экстазе. Он был прекрасным ранее, но поистине расцвёл сейчас, на ржавой койке со скрипящими трубами-ножками, раскрытым и переворошенным животом. Рваные куски кишок вываливались наружу, сперма и дерьмо вываливались на пол, оставались под юношеским холмиком, раскопанным в поисках тех самых сокровищ. Он окрашивал собой вялые члены мужчин, которые плакали от наслаждения, от невозможности принять реальность происходящего и того, какой же степени удовольствие они испытали. Грязные свиньи, купающие свои члены в рассечённой глотке упивались праздником своей мимолетной любви, пока на них дрочили такие же придурковатые старики. Молодого барашка не могли отпустить просто так. Его растерзали на части, превратив в сломанную куклу, и со слезами на глазах раздали всем желающим в качестве сувениров. Какому-то счастливчику досталась идеальная вагина в виде рассечённой шейки. Её убрали в пакет и пожелали удачного дня.