Аксиомы

Чем же хороша первая любовь? Будь жизнь клишированной романтической комедией, в которой весь мир настолько непроблемен, что всех волнуют лишь чужие отношения, ученые этой комедии годами бы спорили о том, в чем минусы и плюсы той самой первой любви, пытаясь найти ответ на этот неочевидный вопрос. Иногда не стоит думать о том, насколько плоха или хороша определенная вещь. Суть всех явлений нашей жизни в том, что они просто есть и всё. Нет в этом сакрального смысла или особой значимости, негативных и позитивных влияний на мир, последствий и всего вот этого. Суть она и состоит в том, что пресловутой вселенной всё равно на эти пространные рассуждения о любви и прочем. Она их и вовсе не заметит. Нужно выдохнуть, осознавая, что первая любовь просто есть и всё. Тут нужно глубоко вздохнуть, поднимая глаза к небу, ухмыляющемуся сверху вниз своими лазурными глазами на людишек с их глупенькими мыслишками, а после выдохнуть, говоря себе успокоиться. А потом залечь на дно, зализывая раны. Тут больше никак. Либо ты спрячешься и перетерпишь, либо понесешь ещё более страшные увечья от первой и неразделенной любви. Ведь ничто не вечно. Наверное, первую влюбленность это тоже касается? Ведь так? Они частенько тусили вместе. К определенному моменту это стало такой аксиомой, что уже нельзя было представить их отдельно друг от друга и счесть это чем-то нормальным. В голове сразу возникают вопросы о том, поссорились ли они, и что послужило распадом такой прекрасной дружбы! Нет, в этом совершенно не было смысла. Даже представлять их не вместе уже было странно, а если такое происходило наяву, то в мозгу сразу проскакивали мысли о баге Вселенной и потекшей матрице. Точно такой же аксиомой стало и обучение в физико-математическом классе, как и вечные стенания Эрена о том, что он в скором времени точно отчислится, перейдет в гуманитарный класс и будет зубрить историю, пока не сдохнет. Но ведь аксиома поэтому и зовется аксиомой? Это устоявшаяся истина, ее невозможно отринуть или спрятать, убрать и вырезать, проигнорировать и забыть. Именно поэтому Эрен и не уйдет, а точнее его захватили в тиски чужие тонкие руки, недовольные глаза, когда Эрен снова не понял тему по стереометрии, чужие волосы, так завораживающе падающие на лицо, когда Армин наклонялся, что-то сосредоточенно фиксируя в толстую тетрадь. Эрен будет ныть, скрипеть зубами, но он выдержит любые трудности физмата, лишь бы почаще быть рядом с тем, кто дает ему столько радостных мгновений вместе, дружба с кем стала собственной аксиомой его жизни, и он будет готов сохранять ее так долго, как только сможет. В какой момент он начал замечать, что у Армина настолько мягкие волосы? Возможно, в момент, когда впервые растрепал его светлые волосы, по своему обыкновению обрамляющими его лицо, падающими на лоб идеально ровной постриженной челкой, словно он каждый день ровняет ее перед выходом из дома. Волосы прикрывали его уши, ниспадая на хрупкие плечи. Весь его образ так и веял слащавой идеальностью, полностью доказывая, что перед вами отличник, перфекционист, каких свет не видывал, возможно, моментами доходящий до занудства, но в целом не опускающийся на уровень типичного задрота, которого волновали только оценки и мнение всех учителей в пределах досягаемости. Он словно не пытался выглядеть лучше в чьих-либо глазах, он просто был таким, каким он был. Выверенным по линеечке, не имея ни переизбытка, ни недостатка. Рядом с ним Эрен выглядел, как сущий беспорядок. Они этим и дополняли друг друга: если Армин и казался, на первый взгляд, хорошо убранной комнатой без намека на грязь, то открывая один из ящиков в этой комнате, рискуешь наткнуться на кошмар из запутавшихся проводов, фантиков, каких-то замызганных тетрадей и прочего хлама, наскоро распиханного по закрытым полкам и шкафам. Этим разнообразным хламом и был Эрен. Совершенно неуместный, но такой привычный, что отказаться от него, как и от выверенного Армина, уже катастрофически невозможно. *** Чем может быть хороша первая любовь, если нежное касание чужого человека к объекту твоего воздыхания ударяет тебя куском снега, сходящего с крыши в теплый день начинающейся весны. И ведь для таких дебилов надписи ставят: «Осторожно! Сход снега!» Но кого заботит то, что на заборах написано? Боль от полученного удара ошарашивает и отрезвляет, выталкивая из сладкой дремы, оставляет на теле свой след в виде темнеющего синяка, постепенно разрастающегося в уродливое и бесформенное пятно, в постыдную отметину, служащую доказательством собственной глупости и невнимательности. Ну какой дурак будет под крышей шнырять, если знает, что с нее снег валит? Появление Энни в жизни Эрена было сродни снегу. Она ворвалась в нее, влетела, расталкивая всех вокруг, совершенно не церемонясь с чувствами других (на самом деле только с его). Ее ладонь аккуратно и так спокойно лежала в руке Армина, словно теперь она была аксиомой, словно всё, что было у них с Эреном, теперь перечеркнуто без возможности исправить полученную оценку, строгий учитель ни за что не позволит. Он грозно посмотрит поверх очков, как на ничтожество, и попросит удалиться, не мозолить глаза. Этот их жест был похож на призыв Эрена убраться восвояси и не портить их картину радости встречи, у них же любовь, им же надо. А что насчет него? Разве он не заслуживает хоть толики любви? Кулаки самопроизвольно сжимались и разжимались, зеленые глаза безапелляционно сверлили две фигуры, явно наслаждающиеся вниманием друг друга. Улыбки и взгляды, до краев заполненные взаимным интересом, сплетенные пальцы, звонкий смех, легкий румянец на щеках. Влюбленность очаровательна своей взаимностью, той самой ответной заинтересованностью, она исцеляет, заставляет улыбаться, прокручивая моменты каждой встречи, каждого сказанного слова и долгого взгляда, от которого по телу разливалась теплая нега, согревающая и растворяющая всего тебя без остатка. Это тепло греет в холодную ночь, когда бесцельно пялишься в темный потолок и улыбаешься, как кретин, счастливо опьяненный собственными мыслями и грезами о предстоящей встрече, словно большего для абсолютного счастья и трепета внутри не нужно. Это боль в сердце от улыбки, но настолько приятная боль, что не хочется ее упускать, хочется стать мазохистом и прочувствовать ее ещё и ещё, просто ощущать и не отпускать этот драгоценный момент. Это первый опыт, этого же больше не будет, об этом все твердят. Если это так, то как тогда можно отпустить что-то настолько щемяще приятное? Но это все отходит на второй план, когда касания чужой руки переходят на лицо, ласково поглаживая нежную светлую кожу любимого лица. Они делают это со знанием дела, будто в очередной раз говоря Эрену: «Уходи. Хватит пялиться. Никто тебя тут не ждал». На деле же, лучше бы они сказали это ему в лицо. Лучше бы они обратили на него внимание хоть как-то, он бы все отдал, лишь бы оторвать эти знакомые голубые глаза от других незнакомых глаз, лишь бы эта неловкая улыбка предназначалась только ему. Он был готов получить и все раздражение, всю злость и непонимание, он хочет получить любую частичку, ему совершенно плевать, насколько позитивное или негативное действие она на него окажет, ведь это все равно будет внимание того, кого он так сильно любит, о ком так много думает каждую минуту своей жизни, словно лишь эти мысли были его спасением, его уходом от проблем гнетущей реальности, постепенно показывающей свое лицо совсем не подготовленному зрителю. Но он не получает ничего. Тотальный провал, игнор и полная несправедливость, идущая в комплекте с завистью. Ни Армин, ни Энни не видят никого вокруг, утопая друг в друге. И когда они только успели? Ревность — это боль, похожая на укол неприятного врача, успевающего нахамить и покрыть грязью от головы до пят (и всё это лишь за время сдачи крови для анализа!), оставляя этим неприятные воспоминания на весь остаток дня, а также разные ругательства, припасенные в голове явно не для слабонервных слушателей, но так и не находящие выхода из головы, оставаясь на языке горьким послевкусием противного лекарства. Это как получить волейбольным мячом по голове на уроке физкультуры, умудряющемуся проворно зарядить тебе по носу и сопровождающемуся язвительными комментариями Жана, который чуть позже нехило получит по своему прямоугольному ебалу. Боль похожа на разочарование от того, что кружка, заказанная в интернет-магазине, услужливо пришла на порог его дома уже разбитой. Похоже на недовольство от того, что любимый сериал закрыли, не собираясь более продлять, хотя другие дерьмовые сериалы уже получили свои незаслуженные 10+ сезонов и толпы фанатов. Ревность похожа на змею, обвивающуюся зелеными кольцами вокруг твоей руки, тянущуюся к твоему уху, чтобы прошипеть кучу гадостей, дополняющих твою боль, полученную от того самого укола, забирающего твою драгоценную кровь для обследования. Проблема в том, что никакой змеи нет, а все удручающие мысли всецело принадлежат тебе самому. Получите и распишитесь, но не удивляйтесь потом, что останетесь в полном смятении от полученного ровно так же, как остались в непонятках от разбитой кружки, а ведь надо было отзывы читать, придурок. Вот пей теперь свой чай из осколков и страдай, что не продумал все заранее. Эта мысль настолько очевидна, что хочется смеяться. Конечно, эта влюбленность в друга детства всегда была дерьмовым товаром, на который не было отзывов, потому что каждому, кто хоть немного имеет мозги, давным давно понятно, что тратить деньги и время на это всё не стоит. Потому что Эрен уже давно понял, чем все закончится, но сейчас, стоя на расстоянии нескольких метров, глядя на друга с нечитаемым выражением лица, это осознание лампочкой зажглось над его дурной головой. Каким там по списку стадий принятия идет отрицание? В любом случае, это второе, что успевает прочувствовать Эрен, удаляясь в противоположном направлении от этой парочки. Они же просто держались за руки, стоя рядом. Тем более, у них вроде как совместный проект. Разве это может значить что-то особенное? Армин бы ему наверняка рассказал, если б у него появилась возлюбленная, разве нет? Он же всегда говорил ему о том, что происходит в его жизни. Как же он мог забыть упомянуть о том, что Энни тоже занимает весомую часть этой самой жизни? Это кажется невозможным. Хочется упрекнуть себя, что он всегда знал, что так будет. На самом деле, он ничего не ждал, это все бред и временное помутнение рассудка, длящееся несколько лет подряд. Нет, он точно все знал и понимал, на что идет. Он ничего не требовал от Армина, и сейчас он преспокойно примет его пассию (чтоб она провалилась) и ни слова ему в укор не скажет, как честный друг и хороший товарищ. Он не собирается вести себя, как обиженная сучка, и вообще он мастерски овладел самообладанием. От этих мыслей хочется истерично рассмеяться, потому что Эрен с его вечно горящей пятой точкой и самообладание — вещи абсолютно несовместимые. Это уже точно такая же аксиома, как и его явная нелюбовь к математике, как их дружба с Армином, как-то, что он — безнадежно влюбленный идиот и как-то, что Армин не любит его в ответ. Эрен мотает головой, как ополоумевший, будто это поможет вытеснить все мысли, хором скандирующие: «А мы же тебе говорили!». А толку от того, что они ему говорили? Неужели такой человек, как он, может взять и отпустить свою навязчивую мечту, идею, корнями проросшую в его мозге? Это невозможно точно так же, как и то, что Армин бы вдруг влюбился в него в ответ и сказал, что он придурок и был не прав, раз раньше не замечал отношение Эрена к нему. Неожиданное осознание окатило ледяным душем промозглой осенью, когда ни с того ни с сего отключили воду, пожелав держаться и маяться с кастрюльками горячей воды, как хочешь. Потому что если хочешь мыться в теплой воде, то придется приложить какие-то усилия. Армин, чтоб его черти в аду драли, знал или догадывался о чувствах Эрена. Может быть, поэтому он не распространялся с ним о своей личной жизни, не говорил об Энни и устроил эту ванильную показательную сцену в коридоре. Эрен явно чувствует предательство, навалившееся на него тяжким грузом. Этот засранец в очередной раз доказал, что неспроста считается одним из главных умников школы. Он сложил два плюс два и опять утер нос своему несмышленому другу. Это было так до одури просто, что Эрену опять захотелось рассмеяться, но он не стал, выпустив лишь неловкое и сжатое хмыкание. Если честно, это больше невозможно терпеть так сильно, что хочется отпустить поводья и разрыдаться прямо в школьном толчке, находясь среди кучи парней, идущих покурить и заодно отлить. Они говорят о чем-то своем, недовольно поглядывая на Йегера, словно прилипшего к раковине. Он, игнорируя их всех, стоял, склонившись над краном, оперевшись обеими руками на края раковины. Отросшие темные волосы свесились вниз, закрывая его лицо, но если бы кто-то заглянул под них, то увидел бы плотно закрытые глаза и сжатые в тонкую линию губы. Выглядело так, будто бы Эрен мучился от сильной боли, но стоически терпел, не желая показать свою слабость, а по факту лишь обрекал себя на страдания, не имея никакой поддержки, ведь другие даже и не догадываются, что ему на самом деле больно. Либо им плевать. Тут нужно выбрать одно из двух. *** Невзаимная любовь ужасна тем, что она рождает зависть и ревность, отравляющие организм человека и ищущие выхода, чтоб направить всю свою ядовитую злобу на другого, как-то насолить, задеть, отомстить. Они красными буквами, висящими на табличке, прикрепленной к стене дома, с крыши которого падает снег, кричат и предупреждают: «Мне так больно! Я не справляюсь со своей завистью и ревностью, мне хочется плакать и кричать, совершить непоправимое, чтоб потом мучиться угрызениями совести». Эрен так отчаялся, что готов нацепить эту табличку себе на грудь, чтобы Армин понял. Он, словно отправляясь на плаху, хочет показать этому Армину, что он его тоже любит, может быть, сильнее этой Леонхарт. Видеть эти густые прямые волосы, блестящие в свете мартовского солнца, и не иметь возможности долго касаться их, вплетая в них собственные пальцы, нагло взъерошивая и играясь, оттягивая голову назад, целуя в тонкие и бледные, чуть приоткрытые губы, через которые видно белые зубы, от чего знакомое лицо приобретает выражение невинности, удивления, той изумленности ребенка, увидевшего нечто, что ломает его привычное представление о мире. Голубые глаза, манящие своей чистотой хрусталя, теперь необычайно округлены. Непонятно от восторга, шока или ужаса, а может от всего и сразу. Да и не важно, что они пытаются донести, если они так безотрывно смотрят на него, в его собственные затуманеные глаза, если они так тщательно пытаются вглядеться в его лицо, пытаясь найти причину столь смелых действий, но, конечно, они абсолютно точно не смогут ничего найти, если причина такого поведения кроется в них самих, в этих голубых глазах притворно невинного ребенка, округляющихся еще сильнее, когда руки Эрена, сжимающего тонкие запястья, забираются под рубашку, прямиком к теплу чужого тела. Какой же он маленький и тонкий, но при этом очень теплый. Эрен хочет натянуть его на себя, как теплую кофту, прижать к себе, зарываясь носом и чувствуя знакомый запах свежести. Это смесь дезодоранта и запаха стирального порошка, которым пахнет почти вся одежда Армина. Запах чистоты словно спешит довершить образ идеального Арлерта: посмотрите, он не только мил, умен и прилежен, он еще и пахнет, как только что постиранная белая наволочка! Рука без зазрения совести гуляет по голой коже, проходясь по впалому животу, трогая за торчащие ребра и кости таза, пробираясь назад, трогая и пересчитывая позвонки, а после переходя обратно, ползя кверху, случайно задевая сосок и непременно поглаживая. Язык пробивает себе дорогу, врывается отчаянным боем внутрь, заполняя все собой, проводя по зубам. Этот поцелуй целиком и полностью можно назвать самым неловким поцелуем в мире. Он насильственный, он отчаянно неприятный. Он выглядит как подачка, как монетка, брошенная в руки бездомному, но цена ей настолько мала, что несчастный человек ничего не купит на нее. Это жест доброй воли, сделанный из жалости, но человек, делающий его, в последний момент передумал, осознал, что ему этого всего не надо, что он не сможет это вытерпеть, пусть ради друга, что он не должен быть здесь и ему это все не нравится. Поцелуй выходит глупым и смазанным, все касания становятся такими омерзительными, что хочется блевать, а потом помыться, чтоб смыть этот позор, розгами бьющий по коже, оставляя эти красные следы нескрываемого стыда. На светлой коже пятнами расползается краснота, показывающая крайнюю степень смущения (или возмущения). Пятна распускаются как цветы, опаляя кожу стыдливым огнем. И почему он так дрожит и стесняется, будто это он прижал своего друга детства к столу, а не наоборот? Он вновь берет все проебы Эрена на себя, снова становится святым мучеником, только попробуйте не воздвигнуть храм в его честь! Эрен забудет о своем атеизме и будет ходить туда хоть каждый день, лишь бы взглянуть на святой лик и расплакаться. Он может даже читать ненавистную научную фантастику (но горячо любимую Армином), лишь бы это что-то поменяло. Может все дело в ней? Может, он недостаточно внимания уделял личности его друга, поэтому он выбрал другую? Может, он на самом деле плохой друг? В последнем вопросе он стал уверен на все двести процентов, когда Армин все-таки смог оттолкнуть его тушу от себя и быстро вскочить, пока дикий зверь не успел опомниться и не набросился на несчастного вновь. Он как ошпаренный отбежал от Эрена, но вскоре встал, словно врос в пол, молча уставившись на него, тяжело дыша. Эрен почувствовал себя еще большим дерьмом, осознав, что так бесстыдно любуется Арлертом, пялясь и стараясь запечатлеть каждую деталь его лица и тела (даже в такой неловкий момент!), чтобы потом пересматривать эту картинку, бережно доставая ее, как фотографии давно ушедших, но таких приятных моментов прожитой жизни из закромов галереи. Его друг похож на напуганного кота, которого разбудили звуками пылесоса. Он непривычно взъерошенный, даже что-то диковатое читается в сумасшедшей пляске его глаз, бегавших от лица Эрена к его губам, а потом куда-то вбок, за его фигуру, чтобы после вновь вернуться к его лицу и после воткнуться обратно в стену. Сам Йегер молча наблюдал эти догонялки и даже охотно в них участвовал, безотрывно глядя на Армина. Губы у обоих раскраснелись, как и их лица, что сильно сближало их внешне. Словно так они были помечены, и каждый, кто вошел в эту комнату, сразу бы понял, чем таким интересным они тут вдвоем занимались. Обоих слегка трясло, но эта дрожь была совсем незаметной (понадобится целый микроскоп, чтоб разглядеть ее). Неизвестно сколько бы длились их молчанки, если бы Эрен не вздохнул тяжело и долго, а Армин, словно услышав призыв к действию, не открыл бы рот, чтоб потом снова быстро его захлопнуть, слышно клацнув зубами. Это полный провал, это смешно до боли в животе, это так глупо и отвратительно, что уже даже хорошо и весело. Терпимо. Этот фильм о школьной романтике достоин всех премий Золотой Малины. — Прости, — выдавил из себя Эрен, нехотя опуская глаза на свои ботинки. Он вдруг понял, что теперь не имеет права так долго смотреть на Армина. Своими необдуманными действиями он подписал себе приговор, и теперь решается его судьба, судьи, пожалуйста, будьте к нему благосклоненнее! Точнее один конкретный судья, теперь сверлящий его взглядом. Его взгляд жесткий и похож на фирменный взгляд учителя математики, когда нерадивый ученик в который раз промямлил неправильный ответ у доски. Но и в голове этого жестокого учителя что-то щелкает, он будто приходит в себя, напряженное лицо смягчается с выдохом, словно он осознал, что ученик безгадежно туп, а на умственно отсталых запрещено злиться, все равно они ничерта не поймут. Он даже натягивает на себя подобие улыбки, такой незаметной, что микроскоп снова понадобится. Он окончательно берет себя в руки, когда острые плечи его расслабляются и блаженно опускаются на выдохе, а шея распрямляется вместе со спиной. И десяти минут не прошло, а перед ним уже тот же самый, тот же родной, самый лучший ученик в их потоке, с заразительной улыбкой, невинными глазами, шрамом на курносом носу, тонкими запястьями и аккуратно подстриженной челкой. Он наклоняет голову, точно так же глядя в пол, и вновь открывает рот, только слова, окончательно сформировавшиеся в его рту, вылетают из него, как бабочки, по весне выпутавшиеся из своих тесных коконов. Это так просто и естественно, что истеричный смешок снова стремится найти свой выход, только для него все входы и выходы закрыты, а потому он вынужден задохнуться где-то в груди. Этот смех не по сценарию, нам он здесь не нужен, молодой человек, проявите в конце концов хотя бы долю самообладания! И он проявляет, вздыхая в ответ и ожидая, когда слова друга наконец сорвутся и найдут свое место в его ушах. Этакий обмен. — Мне жаль, — просто, как заученную теорему, говорит Армин. Ему такие вещи всегда даются просто, он идеален и это правда: даже разговоры о чувствах он ведет так, словно все давно понял, словно он проходил это миллионы раз и теперь ему все настолько понятно, что он может расписать эти разговоры, как доказательства теоремы стереометрии. Он делает это, ни капельки не стесняясь своей идеальности. Это настолько хорошо, что хочется скрипеть зубами от негодования, найти хоть какую-то помарку, хоть какую-то ошибку или неровность, да хоть что-нибудь, что раздробит этот идеализированный образ! — Эрен, прости меня… — голос подрагивает, — я не могу ответить взаимностью, ты знаешь. Давай забудем все это, хорошо? Эрен не отвечает. Он либо не видит в этом смысла, либо не знает, что сказать. Если все предрешено, то зачем отвечать? Армин все решил и этот экзамен не требует аппеляции: ее попросту не существует. Либо прими свои результаты, либо пойди нахуй, потому что никто не поменяет своего мнения. — Эрен? Ему приходится приложить весь свой остаток сил, чтобы слегка приподнять голову. Ровно так, чтобы было видно обеспокоенность в лице друга, слегка скрытую тесными волосами, упавшими отросшими прядями Эрену на лицо, но которые он и не думал убрать. Ему так спокойнее. Так его чуть хуже видно. Так не видно блеск зарождающихся слез в его глазах. — Угу, — неловко промямлил он, не понимая, чего ещё хочет услышать Армин. Он все прекрасно показал и не понимает, к чему эти разговоры, раз все уже было предрешено, раз заказ разбитой кружки уже сделан, а деньги отправлены на карточку продавца. Их ему тоже никто не вернет, как и годы, потраченные на пустые мечты, звонко и безжалостно разбитые в кабинете биологии. Впервые Эрен осознает, что Армин на самом деле не идеален. Это осознание ударом волейбольного мяча прошибает его, от чего сердце будто замедляет свой ход, гулкими ударами отражаясь внутри. Армин не идеален, ведь он и правда не знает, что сказать. Эрену никакой микроскоп не нужен, чтобы увидеть то, как тот мечется, мнется, переступая с ноги на ногу, теребя край белой рубашки, не зная, что ему делать дальше. Он, если честно, даже не знает, что ему сказать, и это отчего-то вызывает на сухих губах улыбку. Хочется сказать: «Ты такой же потерянный человек, как и я, и в этом нет ничего страшного, ведь мы еще ищем себя. Прости, что возложил на тебя вину и ответственность за мои действия и чувства. Я был мудаком». А после этого по-отечески похлопать его по плечу. Но Эрен лишь стискивает зубы, оставаясь на том же месте, в той же сутулой позе с опущенной головой. Терпения Армина тоже не хватает, потому что тот, вздыхая последний раз и кидая печально встревоженный взгляд на своего друга, молча выходит из кабинета, закрыв за собой дверь. Эта закрытая дверь тяжестью ложится на Эрена, воспринимающаяся, как намек на то, что их многолетняя дружба завершена прямо здесь. И пусть это кажется глупым и необдуманным, но они же просто два подростка, принимающих хорошие и не очень решения, в сущности еще не понимая, как поступать правильно. Хотя люди в целом не знают, как поступить правильно, ведь правильности не существует (раз даже Армин не смог остаться правильным в его глазах), и теперь Эрен свято убежден в этом. Он чувствует себя насильником, грязной псиной и отбросом общества. Возможно, в этот раз это не просто слова самобичевания, а реальность, которую он всё-таки не может принять? У него нет точного ответа на этот вопрос. И слов больше нет, он исчерпал этот невозобновляемый ресурс, выкачал из него все, что там было, ничего не оставив на будущее, словно у него будет еще одна жизнь, еще один шанс, что все вернется на привычные места, а жизнь возобновит свое привычное течение. *** Армин с Энни начали встречаться. Это стало точно такой же аксиомой, как и то, что Эрену смотреть на них было тошно. Он терпел, что было ему совершенно несвойственно. Он скрипел зубами, он закатывал глаза, он молчал, он злился и ругался (не при них, конечно же), но, в конечном итоге, всему живому было плевать. Все живое говорило ему, что это его недовольство ни на что не повлияет, что мир не способен удовлетворить каждого, что пошел нахуй этот Эрен Йегер со своими чувствами. Эрену оставалось лишь встать и поднять свою голову на небо, безразлично смотревшее на него в ответ. Может быть, оно даже не смотрело, но Эрену бы очень хотелось, чтобы оно хоть раз обратило на него свое внимание. Чтобы он мог вдохнуть чистейший воздух весны, свойственный только ей. Это особый запах нового, это запах перерождения и надежды на светлое будущее. Этим запахом хочется упиться, зарыться в него, как в белую рубашку, пахнувшую этой до слез и боли в горле знакомой свежестью и идеальностью. Этот запах должен пропасть с наступлением знойного лета, и Эрен верит (по крайней мере, он пытается верить), что и чувства его смогут со временем раствориться, растаять под солнцем, назойливо сияющим в том же неизменно голубом небе. Он готов залечь на дно, зализывая раны, как потерпевший неудачу в бою зверь, он готов стать мудрее и принять эту едкую несправедливость, именуемую неразделенной любовью. Он готов перешагнуть через это, это часть обряда инициации, доказательство того, что он действительно вырос, что он смог отринуть свое желание и принять то, что нравиться всем просто невозможно. И нравиться кому-то определенному, кто не любит его в ответ, тоже. Он вздохнет, глупо улыбаясь небу, словно он блаженный или под кайфом, принимая все уколы ревности, разбитые кружки, удары мяча и испуганные глаза, смотрящие на него снизу вверх.