W: Демоны Марго

Как просто — ты здесь не нужна. Иди вдоль улиц неживых, одна среди существ чужих.

Уставшее весеннее солнце — георгиново-желтое на фоне болезненно-бледного неба — еще не до конца тонет за горизонтом, когда Маргарита Николаевна ступает на шумную Тверскую. Путь ее не имеет цели, он пуст и сер, б е з л и к, как силуэты мелькающих мимо прохожих. Вечно бегущих занятых людей, снующих тут и там с таким рвением, словно от этого зависит вся их жизнь. И всякий раз, когда молодая женщина останавливается и с надеждой поднимает свои темные глаза, чтобы до неприличия пристально всмотреться в изменчивые черты незнакомцев, она не находит в них ничего. Словно зернистая пыль застилает взор, позволяя ей смотреть, но не видеть. Тянуться, но не трогать. Так непохожи они друг на друга. Этот странный парадокс сбивает с толку, незримое чувство одиночества делает ощутимым тактильно — до боли в груди и беззвучного хрипа. Но что Маргарита может сделать против него? Ведь нет ничего удивительного в том, что пустота внутри в какой-то момент становится пустотой снаружи. Более того, есть в этом даже что-то забавное, что-то такое, над чем можно зло посмеяться. И женщина обязательно посмеялась бы, если бы не внутренности, сворачивающиеся тугим узлом от странного предчувствия. В этом году полноценная весна пришла в Москву рано. Густой воздух запáх сладковато-травянистой сыростью, хотя снег давно сошел и дал возможность продрогшей земле задышать в полную силу. Мир словно ожил, почувствовал облегчение, избавившись от цéпи льда, и кажется, только одна Маргарита чувствовала себя все так же скверно, как и месяц, и два, и год назад. Солнечный свет не приносил ей радости. Бесконечные встречи с престижными приятелями супруга и их горделивыми женами не избавляли от щемящего чувства одиночества. Оно преследовало ее, смердящим песьим паром дышало в худые лопатки. С ней просыпалось и с ней же ложилось спать, находя пристанище в ворохе темных густых кудрей. Ее жизнь — тридцатилетней женщины, не знакомой ни с искренней любовью, ни с материнством, ни даже сердечной дружбой — была мучительно пуста. Пуста настолько, что заглушить это теперь не удавалось ни вином, ни дорогими покупками, ни долгими прогулками по улицам любимого города. Сегодняшний день — самый обычный, ничем не примечательный — Маргарита именовала последним шансом. Сегодня, именно сегодня! Все или изменится, или канет в небытие, словно ничего не было вовсе. Возможно, такие мысли должны пугать молодую женщину, волновать ее тонкую душу, но Маргарите не страшно. Она не чувствует ровным счетом ничего, кроме тоски. Настолько ничего, что даже не хочет плакать. Злосчастная цветочница привлекает ее внимание, едва Марго заворачивает за угол. Совсем еще юная, хорошенькая до невозможности, она весело зазывает прохожих и красуется плетеной корзинкой, практически доверху набитой ярко-желтыми, истинно весенними цветами. Этот желтый цвет когтями впивается женщине в разум, селится в нем, как чудовищная птица из книжки со страшными сказками. Но Маргарита не отмахивается от нее — стягивает с одной руки черную перчатку и уверенным шагом направляется к девушке. Странно, ведь нет в этих цветах совершенно ничего особенного. Всего-навсего яркая, до рези в глазах, охапка чуть подувядших мимоз. И желтый цвет Марго совсем не идет. Но отчего-то женщина чувствует, что в неказистых бутонах-цыплятах скрывается нечто важное. Но что? Осведомившись о цене, она голой рукой тянется к сумочке. К счастью, Маргарита Николаевна не нуждается в деньгах. Маргарита Николаева м о ж е т купить в с е, что ей понравится. Не задумываясь, она отсчитывает нужную сумму, коротко улыбается цветочнице и протягивает деньги — легким, настолько небрежным жестом, что бланшевый локоток ненароком задевает что-то — кого-то, живого и теплого — позади. Марго готова поклясться, что несколькими секундами ранее никто не стоял с ней рядом, никто не желал купить этих жутких желтых цветов, однако столкновение оказывается настолько ощутимо-резким, что молодая женщина невольно ахает от неожиданности. — Вы должны быть внимательнее, — тихо произносит человек за спиной с выразительным германским акцентом. Внезапно прилетевший удар совсем не кажется ему болезненным, но крайне важным – да. Неловко краснея, чувствуя невероятный стыд за такую — казалось бы, совсем малую — оплошность перед иностранцем, Маргарита Николаевна забирает из рук девушки свой нескромный букет и только после этого оборачивается, решившись наконец посмотреть мужчине в лицо. Он высок, даже очень, и очень хорошо одет. Быть может, лишь немного старше сорока. Серо-голубые глаза глядят на нее снисходительно, отросшие волосы аккуратно забраны назад. Высокие скулы, родинка над тонкой губой, чуть с вызовом ухмыляющийся рот привлекают внимание последними. Женщина перед ним отчего-то непривычно робеет, делает шумно-неловкий вдох. Но не желая снова упасть в грязь лицом, подбирается вся, выпрямляет гордую спину. — Да, вы правы, — отвечает она бархатистым, чуть с хрипотцой, голосом. — Простите, пожалуйста. Тонкие, без перчатки, пальцы крепче стискивают стебли мимоз, жмут их к неровно вздымающейся груди. На фоне черного весеннего пальто цветы кажутся искрами, ярким беспокойным пламенем – единственным светлым пятном во всем траурном женском образе. Тугие кудри собраны в аккуратную прическу и частично спрятаны под беретом, радужки карих глаз против собственной воли изучающе проскальзывают по незнакомцу вверх. Пожалуй, его почти можно назвать красивым. Красивым и странным человеком. Из тех, от которых знаешь, что стоит держаться подальше. Он наблюдает за ней тоже. За женщиной, в древесных глазах которой медленно загнивает такая печаль, что можно укрыть ею всю Москву и Европу, и даже тогда она не закончится. Всепоглощающая, густая, губительная, она утягивает каждый ее вдох, каждый взгляд и мысль на дно. Топит их в такой ядовитой смеси мук, что нельзя от нее ни отмыться, ни уничтожить. Потрясающе. В какой-то момент затянувшаяся пауза становится слишком некомфортной, и Марго надевает перчатку обратно. Она понимает, что должна сказать что-то еще, но слова теряются, хлестко подстегнутые неожиданным чувством какой-то странной, непреодолимой растерянности. — Всего доброго. Простите еще раз, — произносит она напоследок и, обойдя незнакомца сбоку, устремляется вперед, крепко держа нехороший букет. Мужчина обращает внимание на то, к а к и м е н н о она натягивает перчатку. Как ускользает от него, скромно обронив очередное извинение. И как тот самый запах, тот безысходно-манящий шлейф, уносится от него все дальше, оставив за собой лишь щекочущее ощущение на языке. Бросив взгляд на цветочницу, что предлагала и ему купить эти отвратительные цветы, человек — человек ли? — как-то странно улыбается ей на прощание. И неторопливо, будто совсем никого не преследуя, делает несколько шагов в направлении удаляющейся женщины. Так паук изящно ступает по серебряным нитям чужой паутины, жадно влекомый пряным запахом гибели. По пути он делает слабый взмах искусной тростью, и вмиг в корзине желтые мимозы обращаются черными лилиями, на страх и крик той, что их продавала. Тонкий стан легко обходит людей, снует между ними, все глубже кутаясь в сети собственных неоднозначных мыслей. Воланд слышит и видит их, чует голодным зверем. Он знает, что «мост» в голове молодой одинокой женщины всегда подразумевает нечто любопытное, но пока не готов дать этой идее развиться. — А если нет, — заговаривает он снова, следуя за Марго по пятам. — Если я вас не прощу? — И тень улыбки залегает в уголках его губ. Только теперь женщина понимает, что за странное чувство тревожило ее все это время – незнакомец смотрел на нее, крался вором. Будто хищник, преследующий свою добычу и легко находящий ее в толпе по сигнальному желтому маячку. И хуже всего, что Маргарита сама поддалась этому неслышному, бестелесному зову. Так легко и отчаянно, словно зная, что терять ей больше нечего. Одернутая голосом, она останавливается с искаженным от изумления лицом — явно не ждала такого ответа и что с ним теперь делать не знает тоже. Обернувшись, недолго глядит на преследователя, будто хочет таким образом прочесть по загадочным чертам, что ему от нее нужно. Хочет, но не может. — Тогда, — заговаривает она, почти не шевеля губами, — тогда я могу предложить вам свои цветы. Отняв букет от груди, Марго протягивает его вперед, давая желтым огням заплясать свой бесовской танец в бездонном омуте зрачков. Признаться, женщина до сих пор не может понять, нравятся они ей или нет. Ей хочется знать, что о нем думают другие. Нравятся ли людям те цветы, что вот-вот могут стать вестниками ее трагической смерти? Но прохожие, ничего не подозревая о малодушных мыслях незнакомки, безучастно проходят мимо. — И что мне делать с этими уродливыми цветами, — отвечает мужчина, встав на расстоянии вытянутой руки от собеседницы, — Маргарита Николаевна? Ухмыльнувшись, Воланд слегка склоняет голову вбок, чтобы краем глаза зацепиться за удивление на красивом строгом лице. Люди так боятся, что кто-то их знает. Кто-то их обсуждает, кто-то о них что-то думает. Кто-то понимает их лучше, чем они себя сами. — Отнести их к мосту и пустить на водную гладь? — Продолжает он, поглядев вперед, на виднеющиеся очертания массивного сооружения – конечную цель новой знакомой. — Или положить на землю, под которой вы будете лежать? — Стоя посреди улицы, они явно замедляют ход окружающих, но на удивление, никто не задевает их ни плечом, ни сумкой, не говорит ни единого недоброго слова. Словно для всей этой невзрачной толпы они двое – такая же часть незримого, как кислород. — Непрактичное применение, я бы сказал. Лучше будет их выбросить и купить куда более стоящие вас цветы. В ответ на шокированный, почти возмущенный взгляд, отточенные черты мужского лица преображаются ухмылкой, тогда как рука с длинными пальцами сильнее сжимает набалдашник в форме пуделя. — Скажем, лилии… Белые лилии. Цветок королев – такой же невинный, как и страстный. Они будут смотреться в ваших руках куда уместнее, чем это… Недоразумение. Хмыкнув, мужчина разворачивается и, не приглашая последовать за ним, размеренным шагом двигается дальше, вливаясь в толпу, но уже не теряясь в ней. Прежде чем нагнать его, Маргарита Николаевна какое-то время просто наблюдает. Она растеряна, слегка напугана, однако холодный острый ум не позволяет ей впасть в панику — ведь у всего должно быть разумное объяснение, верно? — Откуда вам знать, какие цветы меня стоят? — Спрашивает она, напуская на себя смелости и копируя ощутимый германский акцент на последнем слове. — И откуда вам известно мое имя? — Вам нужен ответ, чтобы успокоиться, или утолить любопытство, которое разыгралось бы в вас, если бы вы не испугались? — Опустив подбородок, Воланд натыкается на откровенно недовольное выражение лица и тихо посмеивается. Эта женщина совершенно очаровательна в своем раздражении, но хорошее воспитание попросту не позволяет ей выразить его открыто. Марго предупреждающе щурится. Вопреки светилу над головой, в пронзительных глазах человека она находит совсем не пламя весеннего солнца, не горячие блики жизни, но будто бы блеск луны. Холодной и странной даже для тех, кто извечно тянется к ней — изменчиво-многоликой. Ее мрачные отголоски удивительным образом делают его радужки еще ярче, резче, внимательнее. Кажется, они наблюдают за ней даже тогда, когда внимание незнакомца обращено на людей вокруг. Смутившись полученным в ответ безразличием, женщина прячется под пиками чернильных ресниц, тогда как шаги ее спутника становятся все медленнее, растянутее и легче, словно мужчина перестал куда-то спешить и, наконец, дошел до нужного места. — Вы знакомы с моим мужем? — Мужем? А, вы говорите о том человеке, что любит вас самой глубокой любовью, на которую только способен, но которого вы не любили ни секунды своего существования? Муж… Предположу, что вы долго привыкали к этому слову, боясь однажды ошибиться. Смакуя звук сорвавшегося женского дыхания, наслаждаясь уколом страха, пронзившим ее грудь, Воланд едва ощутимо подхватывает Марго за локоть и переводит ее через дорогу, чтобы вскоре вместе подняться… На мост. Тот самый мост, срываясь с которого весенний ветер бросает на воду серебристую рябь; целует и размывает отражение двух силуэтов, остановившихся вдруг вплотную к парапету. Несколько секунд мужчина осматривается, дав Маргарите, окончательно потерявшейся в иллюзорном гипнозе его речей и собственных мыслей, немного прийти в себя. А после разворачивается к ней и указывает на злополучный букет кивком головы. — Полагаю, они будут лучше смотреться в воде. Взявшиеся из ниоткуда, крупные белые лилии испускают сладковато-пыльный аромат тлена, дурманящий и мгновенно разносящийся по воздуху на много миль вокруг. Раскинув свои лепестки, они нежно касаются кожи рук, удерживающих их сочные стебли; почти шепчут им странные сказки. — Что это значит?.. — Спрашивает женщина завороженно. Чтобы убедиться в реальности происходящего, она касается тычинок подушечками бледных пальцев, пачкает их ржавчиной пахучей пыльцы. — Как вы… — Итак, Маргарита Николаевна, вам на самом деле нужны ответы на вопросы? Это безумие. А может, чудо? Самое настоящее чудо, застывшее в кипенной белизне цветов и голубых глазах странного незнакомца. Ворвавшееся в ее жизнь столь внезапно, столь бесцеремонно оставившее следы на девственно чистом полу. Маргарите давно хотелось его замарать. Изуродовать, разобрать, сжечь. Но вместо этого человек, имени которого она даже не знает, смог распустить на нем белые лилии. — Нет, — отвечает женщина после долгой паузы. Просто потому что хочет, чтобы чудо так им и осталось. Повернувшись к мужчине боком, она глядит вниз, но тут же ловит себя на мысли, что не хочет предавать такую красоту течению. Положив свободную от трости руку на холодный металл, Воланд тоже встает рядом. Рассматривает неприкрыто, изучая борьбу противоречивых эмоций, мыслей, и предательскую дрожь ресниц. — Так что вы решили, Маргарита Николаевна, — голос его отчего-то звучит у самого женского уха, хотя незнакомец не совершает ни шагу. — Вы бросите цветы в воду? Ее дыхание, выпускающее на волю вкус сомнений; тонкое веяние страха в жилке молочной шеи; чуть треснувшие от нажима стебли лилий – музыка, завораживающая сильнее, чем крик несправедливо рано отнятой души; чем хруст ломающихся от чужого гнева костей; чем эхо отчаяния от встречи с неизбежным. Оно подобно мелодии жизни. Необычной, вселяющий трепет там, где должно быть сердце. Где его давно уже нет. Эти звуки… Всего на миг, они вынуждают Воланда прикрыть глаза, полной грудью вдохнуть влажный воздух. — У вас есть выбор, — продолжает он, — или вам жалко так просто бросить вниз эти прекрасные, горделивые, дорогие цветы? О, или все дело в их природе? Почему то желтое безобразие вы обронили бы без раздумий, а эти светлые, чистые, вдруг жалеете? Что изменилось, Маргарита Николаевна? Марго долго молчит. Ведь дело действительно в цветах. Вернее, в том, о чем те напомнили ей. Жалкие, отвратительные желтые веточки показались ей точной копией собственной жизни. Ослепляющие, но совершенно пустые, лишенные очарования и даже манящего запаха. Быть может, кто-то другой отдал бы все за такой букет — за жизнь, в которой молодая женщина окружена невзаимной любовью мужа и может ни в чем себе не отказывать. Снова и снова тащить все новые бутончики в свою золотую клетку. Но сама Маргарита сыта этим по горло, настолько, что готова почти без раздумий ринуться в непроглядные речные воды. А в лилиях... Нечто удивительно притягательное затаилось в них. Незнакомое, непонятное, а оттого еще более желанное. В их одурманивающей белизне, удушающем запахе — вся та жизнь, к которой женщина так стремится, но которую просто не в состоянии обрести. И теперь, держа в руках эту эфемерную частичку желанного бытия, она никак не может решиться так легко с нею расстаться. Словно изумительной красоты бутоны могут каким-то образом спасти ее от одиночества, стать преданными друзьями. — Ничего. Ничего не изменилось, — бормочет она глухо и, протянув руки вперед, медленно разжимает пальцы. — В любом случае, все это просто не имеет значения. Глупо надеяться, что цветы могут что-то значить, верно? Цветы касаются мокрой ряби безмолвно, даже не поднимают брызг. И продолжая наблюдать за своей недавней обладательницей незрячими зернами глаз, лениво начинают свой путь по медленному течению. Все это время мужчина не сводит с нее взгляда. На хмуром лбу залегают неглубокие морщины, плотно сжимаются губы. Определенно, эта женщина отличается от остальных. Но, поражаясь самому себе, Воланд пока не понимает, нравится ему это или нет. М а р г о. Мар-га-ри-та. — Тогда не буду вам мешать, Маргарита Николаевна, — голос его сух, но спокоен, — вы приняли решение, сделали выбор, и никто не вправе вам мешать ему следовать. Однако смею вас заверить, не каждая достойна получить цветок королев, так же, как не каждая способна выбросить его в реку. Не скажу, что это умно, но вызывает в моей голове множеств вопросов. Соблазнившись локоном вороных волос, выскользнувшим из прически, мужчина протягивает к Марго руку, собираясь заправить его обратно, но в последний момент передумывает. — Думаю, вода все еще крайне холодная. И грязная. Вы хоть раз видели утопленников, Маргарита Николаевна? Они не бледные, как все остальные трупы, а иссиня-серые. Со взглядом, в котором читается страх и раскаяние. Не самое приятное зрелище. — Стукнув кончиком трости по земле, мужчина расправляет плечи. —И оно куда страшнее тех чувств, что одолевают вас изо дня в день. — Вы безумец, если искренне считаете, что знаете хоть что-то о моих чувствах. — А может, это вы безумны, Маргарита Николаевна? Или ничто вас сейчас не смущает? Злясь на иронию в его голосе, женщина понимает, что просто не хочет об этом думать. Не хочет искать ни объяснений белым цветам, ни смысла в чужих речах. Пусть они просто будут. Будут, а потом сойдут, как дым тумана. — Раз вы так хорошо меня знаете, — заговаривает она неожиданно строго, так, словно размышления иностранца глубоко задели ее, — что же вы мне тогда предлагаете? Люди говорят, что выход есть всегда. Но порой они говорят так многое, что ты попросту перестаешь им верить. И все же, беря на себя смелость говорить о моих чувствах, какой исход для меня видите именно вы? Ее холодная, граничащая с безумием решимость и жажда доказать себе, что все уже решено, не может ни позабавить, ни даже восхитить. Женщины… Коварные, удивительные существа, которых невозможно понять. — Что я предлагаю вам, Маргарита Николаевна? — Переспрашивает Воланд. — Вы что, хотите, чтобы я решил за вас? Улыбка сходит с его лица меньше, чем за мгновение. Неуловимо для человеческого глаза, пальцы легко взметаются вверх, безболезненно смыкаются на точеном женском подбородке, вынуждая Марго запрокинуть голову. Голубые глаза схлестываются с карими, обдают их обжигающе-холодными страстью и злостью. — Я, Маргарита Николаевна, предлагаю вам спрыгнуть с этого моста и упасть прямо в реку, в эту холодную, омерзительную воду. Вы захлебнетесь в ней и пойдете ко дну, как камень. А душа ваша вскоре попадет в Ад и будет мучиться в нем до скончания времен. И вы ничего, абсолютно ничего не сможете сделать, потому что будет уже слишком поздно. Голос, тихий и — вопреки взгляду — до ужаса спокойный, проникает в самое нутро. Кажется, будто мужчина готов убить ее на месте, однако он лишь продолжает смотреть в упрямые глаза, то ли ища в них что-то, то ли… к чему-то побуждая? — Вы сделаете это, Марго? Воспользуетесь предложенным вариантом? Женщина не дрожит. Не зовет на помощь и не пытается его оттолкнуть — только зрачки ее становятся больше, шире, иллюзорно делая глаза совсем черными. Совершенно справедливо, она злится, только не может понять до конца, на кого именно. — Воспользуюсь, если пожелаю, — наконец отвечает Маргарита, усилием воли заставляя собственный голос звучать достаточно сдержанно, — и спокойно понесу ответственность за свой поступок. Вы же, кем бы вы ни были, совершенно бездушны и позволяете себе слишком многое. — Взявшись за запястье поймавшей ее руки, она с силой отбрасывает от лица холодные пальцы, стараясь не думать о том, как отвратительно, должно быть, эта сцена смотрится со стороны. Впрочем, ни один человек из множества прошедших мимо, даже не попытался предложить ей свою помощь. Воланд не сопротивляется. Не отводя от женщины с виду абсолютно безразличного взгляда, он опускает ладонь. Удивительно. Женщина – человеческая женщина – сама отошла от него, так спокойно-воинственно, так смело… Разве это не восхитительно? Какая стать, какая красота, какой букет противоречий! Несомненно, если бы у него было сердце, оно бы обязательно сжалось в непритворном желании влюбиться. — Зовите меня Воланд, Марго, — молвит он еле слышно. — Приятно знать, что я в вас не ошибся. Женщина кривится со скептицизмом, явно намереваясь что-то сказать, но голос, совершенно новый и незнакомый, вдруг опережает ее: — Мессир, у нас все готово. Мы… — Резко осекшись, незнакомец обводит собеседников любопытным взглядом, незримым под очками с темными линзами, и выплевывает в весенний воздух почти истеричный смешок. — О, вы заняты… — Не забудьте поставить букет в воду, когда вернетесь домой, — на этот раз очень осторожно, без лишней резкости, однако так и не спросив дозволения, Воланд берет свою собеседницу за руку и оставляет вежливое касание губ на тыльной ее стороне, — Маргарита Николаевна. От растерянности женщина не успевает спросить, о каком букете идет речь, только смотрит завороженно вслед двум удаляющимся фигурам, все еще ощущая странную тяжесть касания на собственной руке. Она не может ответить себе, что произошло только что. Да и не хочет, пожалуй, до сих пор боясь смахнуть хрупкую позолоту удивительного наваждения. Дождавшись, когда ровные спины мужчин станут практически неразличимыми в толпе, Марго оборачивается обратно к парапету и вдруг встречается глазами с ответом на свой вопрос. Перехваченные фиолетовой лентой, на широкой его части лежат сиротливо прижавшиеся друг к другу белые лилии. Те самые, что Маргарита Николаевна собственными руками бросила в реку. Почти с материнской нежностью прижав их к груди, молодая женщина закрывает глаза и до головокружения глубоко вдыхает волнительный запах. Когда она снова распахивает их, недавние собеседники исчезают совсем. Вместо них, ловя каждое ее движение, на другом конце моста уже стоит незнакомец. В тот миг, когда глаза их наконец встречаются, время прекращает свой ход и обращаются люди в пыль. Не остается совсем никого на мосту, во всей Москве и даже этом странном, загадочном мире, кроме Маргариты и мгновенно отравившегося ею человека. Гордо вскинув подбородок, она с мгновение набирается смелости и громко, так, чтобы мужчина точно ее расслышал, спрашивает: — Нравятся ли вам мои цветы?