Красный бархат

      

— Золотые руки мафии. Я слышал, так тебя называют. — Я не горжусь этим прозвищем. — Но это — часть тебя.

      Нана Китадэ ощущает себя полной неудачницей. Видимо, все боги посмеялись над её днём рождения, потому что иначе свою судьбу она объяснить не может. Китадэ натягивает перчатки, глядя на экран телефона, по которому ещё пять минут назад разговаривала. Не сказать, что она питала особую любовь к Дазаю или прислушивалась к его советам, но сегодня он звучал тревожно, рассказывая ей о некой организации под названием «Крысы мёртвого дома».       Она не боится, хотя, наверное, должна, если даже в голосе бывшего Исполнителя слышит обеспокоенность новоприбывшими гостями. Зловещая, беспощадная организация. Накахара говорит, что при должном виртуозном умении договориться можно и с Портовой мафией. Дазай говорит, что с «Крысами мёртвого дома» будет другой подход.       Нана встаёт с кровати, разглаживает покрывало, поправляет подушки и проводит пальцами по прикроватной тумбочке — пыли, ожидаемо, нет. Не зря она вчера провела день, прибираясь. И унимая нервы, потому что появление чужаков в Йокогаме не радовало. Наоборот, напрягало.       — Достоевский имеет склонность к манипулированию другими людьми.       — В этом он с тобой схож, — хмыкает Нана, накрашивая губы кроваво-красной помадой.       — Очень смешно.       — Я понимаю, что он — не вор, чтобы ты могла понять, на что способен конкурент, но, бога ради, или в кого ты там веришь, Китадэ, здраво оцени ситуацию.       — Почему мне нотации читаешь ты, а не Накахара?       — Потому что он несколько занят. И потом, у меня всегда получалось это делать лучше, согласись?       — Кладу трубку.       Пальцы Фёдора скользят по красному бархату, обтягивающему талию Наны, и он притягивает её к себе, оставляя целомудренный поцелуй на виске, хотя в фиалковых глазах читается диаметрально противоположное. Нана знает, что он её хочет, и её удивляет эта игра в джентльмена — если то, о чём она наслышана о нём от Дазая, правда, то почему же такое поведение?       Серьёзно, Нана? Хочешь, чтобы его пальцы сомкнулись на твоей шее и перекрыли доступ к кислороду? Фёдор Достоевский ведь может — она почему-то не сомневается.       Дазай прав — ей, воровке, не понять, что следует из появления в Йокогаме Крыс. Она работает просто: получает заказ что-то выкрасть, подложить, донести — и она это исполняет, не задавая никаких вопросов. За это Огай Мори её и ценит, Нана знает — читает по довольному блеску в глазах и щедрым поступлениям на карточку.       — Красный на тебе смотрится просто изумительно, — шепчет Фёдор, оставляя поцелуй на скуле и спускаясь к линии челюсти. Нана знает, что в губы не поцелует — и это не из-за помады. Они никогда не целуются в губы, потому что подобные поцелуи гораздо интимнее, а они такого удовольствия себе позволить не могут. Он поднимает её руку и оставляет поцелуй на тыльной стороне ладони, и Нане нравится подобная ласка. — Как жаль, что он на тебе будет недолго.       Достоевский опускается в кресло. Нана усмехается, но садится на его колени, расставляя ноги по обе стороны бёдер и устраивая ладони на его плечах. Она чуть жмурится, ощущая его губы на своей шее, и сжимает пальцы, когда Фёдор пускает в ход зубы.       Дазай говорит — не пытайся его понять. Дазай предупреждает — не играй в игры с таким, как я. Дазай настойчиво рекомендует — держись от всего этого подальше.       Нана улыбается.       Улыбается и тогда, когда несколько часов спустя в её квартире появляется Дазай. Он не сводит глаз с её шеи, на которой, она не сомневаются, его привлекли следы зубов. Он не сомневается, кому они принадлежат, и, видимо, это знание его неимоверно раздражает.       — Я же говорил тебе это прекратить, — Осаму подходит к и так открытому окну и распахивает его ещё больше. Нана фыркает и удобнее устраивается в кресле.       — А кто ты, чтобы мне приказывать?       — Тот, кому на тебя не плевать. Мори и Чуя, неужели они тебе не говорят, что связываться с Достоевским не стоит?       — Дазай, я взрослая. Я в состоянии оценивать ситуацию и делать выводы.       — Что-то я сомневаюсь, — Осаму сверлит её взглядом. Нана вздыхает и поднимается на ноги, откидывает на спину длинные чёрные волосы и скрещивает руки на груди. — Нана, это далеко не самый обычный человек. Очень и очень опасный. Кто знает, на что он готов пойти. И потом, какой толк от того, что ты проводишь с ним время? Узнаёшь какую-то новую и важную информацию?       — Мне хорошо с ним.       — Хорошо?       — Твоя ревность выглядит неуместной.       — Это не ревность, а здравый смысл. Он наиграется с тобой и бросит — и это при лучшем раскладе.       Видимо, Дазай действительно в отчаянии, раз обращается к ней по имени, а не по излюбленному Китадэ. Пытается достучаться, задеть что-то в ней, но Нана уже не девочка-подросток, таскавшаяся с ним. Нана принимает решения, и Нане нести за них ответственность. Если возникнут осложнения, она разберётся с ними сама. Всегда разбиралась.       — Что ж, это будет уже моей проблемой. Спасибо, что пришел и предупредил. Теперь можешь быть свободен.       Она не намекает, а красноречиво указывает ему на выход. Дазай подходит к ней чуть ближе, чем обычно оказываются друг к другу люди, но Нана не шагает назад и поднимает голову. Она наблюдает, как дёргается его кадык, и смотрит в глаза.       — Красный на тебе смотрится просто изумительно, — хрипло говорит Дазай. Нана против воли ощущает ползущие по коже мурашки. Память услужливо подбрасывает воспоминания, когда на ней было красное платье, он был с ней, и они были… Наверное, счастливы.       — Дазай, — она окликает его, когда он проходит мимо и открывает дверь. Осаму оборачивается.       — Что?       — Будь осторожен. Фёдор Достоевский действительно очень опасен.       — Знаю, — говорит он и покидает квартиру. Нана падает на кровать и запускает пальцы в волосы, ощущая, какие они ледяные.       Но есть что-то в Фёдоре, что откликается в ней.       Что именно?..