*
Дома у Андрея всегда хорошо. Особенно с Юлькой. Валера ни одну ляльку так не любит, как это хохотливое чудо. Он завалился сюда, уставший с работы, в обед. Тетя Света выходная, дядя Ильдар тоже пришел в гости. Квартирка стала похожа на консервную банку, полную шпрот, несмотря на то, что народу мало. Ильдар Юнусович умел собой все заполнить, особенно говорить в одной комнате так, чтобы слышно было везде. Ментовская привычка. Так что когда с улицы послышался гудок машины, они счастливо пискнули, радые в компании погулять. Давненько не виделись! День выдался дождливый и холодный, погода повернула к осени. И они как-то так засели в кухне и не вылезали, гоняя чаи и наблюдая то мелко покрапывающий дождик за окном, то шумный ветер, треплющий кроны деревьев. Даже то, что дядя Ильдар все время на Валеру смотрел тем своим знакомым, пригвождающим взглядом, их сегодня не раздражало. Валера очень устал, он с утра разгружал машину с фруктами. Притащил Васильевым авоську хороших, которые ему за верность складу дали, а сам смотреть на них уже не мог: во-первых, пока разгружал, обожрался, во-вторых, замучился их таскать. В общем, ему было не до косых взглядов. А если его не бесит, то и Андрей не тратится. Но Туркину было до погулять, еще как. Чем меньше он будет дома, тем лучше. Чтобы не быть дома, надо с утра рано уходить и поздно ночью приходить. Тогда у него будет большую часть времени хорошее настроение. Оно еще лучше, если Валера не дома сутками. Но на сутки куда-то свалить вариантов мало. И больше половины неудобные: либо пойти потрахаться, либо поспать на вокзале, либо у Андрея. Только у последнего ситуация лежа и никто его не трогает, но наглеть не хочется. Напялили кроссовки. Валера уже в дверях стоял, когда тетя Света пригладила торчащие волосы Андрею. С такой лаской, от которой сердце щемило. — В десять дома будь. Ночью что только не делают… И дядя Ильдар туда же. Валера голову задрал, в потолок подъезда смотря. Прохлада стен спасала от домашней духоты. Но хотелось уже выбежать во двор. Машина просигналила снова. — Ты с этими парнями где познакомился? Ильдар Юнусович глянул на Андрея пытливо. Он вышел из кухни, откуда уже успел посмотреть на машину и двух придурковатых пацанов с бритыми бошками. Те стояли у открытых дверей авто и болтали. Отечественная, но дорогая, а сами молодые и борзые. Всё сразу становится понятно. — На даче твоей, — ответил Андрей, чем заставил того удивленно брови вскинуть. Не желая никаких вопросов, он бросил торопливо: — Марат Суворов, отслужил недавно, и друг его Вахит. Всё, пока! И убежал. Ильдар фыркнул возмущенно, поворачивая голову от двери к окну в кухне снова. С его ракурса еще можно было видеть машину. Ну! Андрюшка! По крайней мере, в словах его было две успокаивающие вещи: во-первых, Суворовых Ильдар знает, люди хорошие. Правда, у него выдалось с ними познакомиться кратко и всего три лета: у него дача там недавно появилась, времени на нее выпадало мало. Во-вторых, для него не было ничего более уважительного, чем альфа, который служил. Не отмазался, долг родине отдал… Хорош! И это Андрей прекрасно знал. У дяди Ильдара альфы делились на два типа: служил и пассив. И никак иначе. Забота близких Андрея раздражала слегка. Особенно она была возмутительной от дяди Ильдара. Пока он не появился, Андрей был за старшего в семье. Он был маме опорой, он помогал во всем, он привык быть ответственным за нее и сестру, потому что знал, что мама у него… Немного бывает не в себе. Местами. Признавать это не очень хотелось, но никуда не убежать было: она могла вести себя, как маленький ребенок. И Андрей привык, что он может справиться с этим. А если может… Значит, он взрослый. Взрослым не говорят быть дома в десять. Взрослым не говорят, с кем идти гулять. И мама если раньше и говорила, то как будто для галочки. Васильев знал, что может сделать по-своему, она немного поволнуется, но не сможет ему ничего запретить. Но появился дядя Ильдар. И резко Андрей стал маленьким… Для всего. И проявил себя, как настоящий бунтующий подросток, не принимающий новые правила, ограничения и тем более — советы от какого-то левого мужика, как ему жить и поступать. Время шло, дядя Ильдар женился на маме, занял место в графе отца его и Юли… А Андрей едва ли привык. Он мог позволить дяде Ильдару заботу о сестре и маме, но о нем самом… Нет. И всё же ощущал благодарность… Скрытую и стесненную подростковой еще неприязнью. И всё же привык к одному — у него, как у омеги, есть защита. Он знает, что вечером придет, а дядя Ильдар уже всё будет знать о Марате Суворове и обязательно ему скажет, стоит ли с таким парнем общаться. Знает, что будет злиться на мужчину, но внутри ощутит благодарность: о нем заботятся, как о родном. А Валера заботе этой так завидовал… Он бы хотел хотя бы такую маму, как у Андрея. Не говоря о том, что такого отца или просто «дядю», как Ильдар. Он бы хотел… чтобы на него не смотрели, как на сироту, глаза тети Светы. И чтобы дядя Ильдар не считал его таким уж оторванным пацаньем, каким до сих пор видит. Он бы хотел… Чтобы его пожалели. Он бы всё отдал за нервную маму, которая ведет себя, как ребенок. И за отца, который лезет в его дела, чтобы знать, с кем он общается и где познакомился. И он так завидовал Андрею. Тому, что ему не надо сейчас думать, где денег на одежду для института заработать. Тому, что ему не надо переживать, пустят ли его домой вечером. Тому, что ему не надо прятать свои вещи по друзьям или у себя дома, под половицей, где точно-точно никто не достанет ценное, чтобы продать и пропить или просто испортить. Валере не так повезло. Он никогда не роптал. Если тратить время на нытье и ничего не делать — так и можно остаться в жопе. Но иногда… Так накатывало. Как сейчас. Он не знал, от усталости ли из-за работы или просто из-за дикой жалости к самому себе, но он пустил Андрея вперед по лестнице, наблюдал его тонкую, в сравнении с его, спину, макушку светлую и ноги стройные, и завидовал почти что по-детски. Ему так хотелось вдруг побыть одному. Полежать где-то тихонько, чтобы никто его не трогал. Так вдруг остро резанула сердце радость, что скоро он переедет в общагу. Надежды на общежитие были огромными. Это решит кучу проблем. Он спокойно будет спать. И у него будет угол, куда можно прийти, побыть одному, в полном покое. Побыть один он хотел лет с двенадцати. По крайней мере, он помнит, когда впервые этого очень захотел. Он помнит, как пришел маленьким и слабым домой слишком поздно, засидевшись тогда в гостях у друзей по первой школе, помнит, что отец тогда нажрался в стелечку. Помнит, как его долго били, в голову вкладывая мысль, что нужно приходить домой вовремя, иначе на улице его могут убить или изнасиловать. Валера даже не мог запереться в комнате, у него не было замка. Вырвался из рук крепких, добежал, так его прямо там, на кровати, поймали и продолжили колотить. Тогда он впервые подумал, что лучше бы его на улице прирезали. Подумал впервые, что хочет убежать из дома. Но ему было некуда. Подумал впервые, что хочет быть сильнее. Чтобы его не могли ударить. Если уйти из дома он не мог, то с силой дело обстояло в постоянстве. Валера быстро вписался в школьную секцию по боксу. Украл себе перчатки в магазине удачно, чтобы не хуже остальных быть. Через время стал сильнее, поотжимал у малолеток денег и купил себе форму. А через полгода впервые смог хорошенько ответить отцу. С тех пор отец его боится и мать смотрит косо: обидно, когда сына твой твоего мужика бьет. Но у пьяного человека на уме много гениальных идей. Отец с мамашей могли запросто нагадить Валере, пока его дома не было. Так Туркин лишался накопленных денег, которые прятал, шмоток, которые с трудом доставал — не все же можно украсть, да и не особо хотелось. Подарки ему особенно было жаль: Андрей всегда что-нибудь дарил хорошее, нужное, а у родителей начиналась истерика на почве того, что кто-то лучше них живет, раз может позволить себе «разбрасываться» дорогими вещами и дарить их таким отбросам, как Валера. И Туркин прятал и подарки, и другие ценные вещи, которые ему не нужны слишком часто, у Васильева. Неудобно, но так он знает, что у него не совсем уж голая задница и есть что-то приличное. Не выходило так только с деньгами и блокаторами: заначка и таблетки нужны почти всегда. Обиднее всего было не за вещи, не получить по башке, не успев среагировать. Обиднее всего было услышать словесные стрелы в свой адрес. Валера больше всего хотел убежать от них. Хотел убежать от моментов, когда он спит, а кто-то, кто пригласил вдруг своих дружков на ночь побухать, будит его и не дает спать своим гоготом, дракой на кухне или истошным воем, что убивают. Он хотел убежать от обзывательств, унижений, криков. От ласкового тона, в который он жадно верит всякий раз, но который всегда прерывается тихим вздохом и тем самым «но», после которого больно-больно в самое сердце попадают сказанные с досадой родительской слова, разбивающие его. О том, что он и не умница, и не красавец, и ничего у него никогда не получится, и не получалось… О том, что Валера хуже всех. А еще было так обидно и раздирающе больно, когда его сравнивали с Андреем. Он ненавидел тот день, когда родители их случайно увидели вместе: они всегда припоминали, какой его друг милый и хороший, просто лапочка! И мешали с говном, когда осознавали, что кто-то своего ребенка воспитал лучше, чем они. Валера ненавидел оба случая: и восхищение их другом, потому что завидно, и унижение ими его, потому что больно — Андрей единственное хорошее, что у него есть. Он не хотел чернить дружбу с ним и потерять ее по своей глупости, а потому, когда еще и эти капали ему на мозги, упоминая его, готов был орать — и они понимали, что задели живое, и ржали над ним. Им и в голову не приходило, что Валера в ответ так же остро и яро сравнивает их с родителями Васильева. Что он знает, что его папаша ни на каплю никогда не будет таким же жестким и сильным, как дядя Ильдар. И Валера прощал Ильдару Юнусовичу косые взгляды в свой адрес, потому что знал, что отец должен защищать своих детей. Что он знает, что его мамаша никогда не будет такой же ласковой и доброй, как тетя Света. И он прощал Светлане Михайловне жалостливый взгляд на него, как на сироту, потому что знал, что настоящая мама и чужих детей любит и жалеет, как своих. Валера бы так хотел быть нормальным. Как Андрей. И он активно пользовался тем, что подкидывает жизнь. Если уж та подкинула тетю Свету, то с ней Валера охотно всё время учился домашнему порядку, уюту и особенно — готовить. С ней это было весело. Она не ворчала за перевод продуктов и всегда приговаривала смешное: «что ручки сделали, то ротик слопал» — и Валера с Андреем хихикали, ручками делая вкусно и аккуратно. А если подкидывала дядю Ильдара, то Валера учился сам себе быть жестким батей. Сам себя защищать от взгляда на чужого до тона голоса. Учился у них всему тому, что посильно. Выбегая на улицу, Валера надеялся, что у него сегодня предметы для зависти закончились. Что-то день не задался. Долгий, утомительный, тяжелый… Но на улице ждал еще один… Ну почему Андрей вот такой вот образцовый мальчик? Такой вот весь… Правильный. И отношение к себе требует правильное. Как будто с ним инструкция где-то прилагается, как с ним общаться. Ведь ему слово плохое не скажешь и обязательно надо подарить подарок, если понравился. На свидания приглашать… Настырность проявить… Как Марат этот. Тот только увидел Андрея, а сразу нырнул в машину, достать оттуда презентик. Васильев подошел ближе и ему вручили кассету с фильмом. — И что это? Васильев покрутил коробку в руках. Валера глянул через его плечо на обложку и понял только, что заграничное. — Киношка. Посмотришь… — Спасибо, Марат, — вздохнул с весельем Андрей, — но у меня проигрывателя нет. — А у меня есть, — широко улыбнулся Суворов. Валера закатил глаза. В инструкции еще написано, как абсолютно не пошло флиртовать с Васильевым. Точно. А Андрей смутился. И глянул на Марата из-под ресниц. А тот заулыбался еще шире, яблоки щек отдались приятной натянутостью. Порадовал! — Ладно, — согласился Андрей. — Придется прийти в гости. И тепло в груди расплылось. В гости… Это хорошо! Марат не рассчитывал. И промурчал ему: — Буду очень ждать. Зима мог поклясться, что в кошачьих глазах Валерия увидел столько зависти, что ей можно захлебнуться. И пожалел, что не сообразил ему ничего подарить. Что можно подарить такому, как Валерий? Хотя на самом деле, он выглядит так, что ему надо подарить всё. Кроссовки новые, футболок, джинсы… На рынок привести и одеть. И снова все упиралось в то, что Валера… Не примет. Своенравный, гордый и беглец. Ему будто от чужих ничего не надо, он досконально всё «сам». И чем такого радовать? Пока Вахит, не зная того, радовал тем, что его увлек на прогулку до самой ночи. Когда Андрея уже проводил до дома Марат, как Золушку — к назначенным часам, пока один мент не превратился в тыкву или злобного крыса, Вахит катался с Туркиным по пустым дорогам города. Зима разгонялся до максимума, тормозил со свистом, заставлял бояться скорости и хохотать, если удалось не врезаться в ближайший столб. Они столько выпили пива, что перед глазами уже всё было смазанным. И столько, что оставалась только наглость. Так что, когда они услышали вой ГАИ, только и сделали, что прыснули со смеху шкодливо и нагло рванули вперед. Завязалась погоня. Не одним же им ночью нечего делать! Посту ГАИ тоже охота, видно, было развлечься, и они не отставали, следуя за хулиганьем хвостом поразительно долго! Вахит вдавил газ в пол и начал ловко выруливать по улицам в улочки, из улочек во дворы и дворики. Хохоча и улюлюкая на весь салон, глазами пьяными они искали повороты и углы, куда бы им скрыться. Вырулили в какой-то тихий, темный дворик. Загасили фары. Вой ГАИ послышался вдалеке. Оба высматривали возможную и невозможную опасность в окна. Вокруг темень и тишина. Даже окна в домах не горят. Только луна ярко светит. Большая и полная, она низко висела над горизонтом, а вокруг россыпью блестели звезды… Отвернулись от окон и столкнулись взглядами. В серебряном свете отчетливо виднелись их улыбки. У Валеры просто потрясающая улыбка… Пьяная, глаза блестят дымкой, морщинки четко рисуются тенями… И волосы эти вьющиеся… И пахнет так… Косточкой персика, так горько-сладко… Все же запах ему идет. — Никого, — тихо шепнул Валера. А в голосе напряженный восторг. Он так еще не катался! Ему тихо повторили: — Никого… А Вахит выглядел особенно бледным в тусклом свете. Ему красок не хватает. Но глаза его карие, улыбчивые всегда, теплые… И табака солнечного запах — они так нравятся. Порыв был совершенно спонтанным. Улыбки так и тянулись, смешки еще наполняли машину. Адреналин отпускал, в руках оставаясь легкой дрожью. Вахит потянулся к нему ладонью ласковой, как к кошке, коснулся его лица мягко. Его шершавые немного подушечки пальцев гладили гладкую после острой бритвы кожу лица Валеры, очерчивая невесомо скулу, щеку, отчетливую нижнюю челюсть… Скользнул к сильному плечу. Робел от внимательного взгляда кошачьих глаз… И в самом деле набирался решимости. С ней же и коснулся его губ своими. Сухие, с ранками, закусанные, от пива горькие, а все равно самые вкусные. Они поддались Вахиту легко. Приоткрылись, пустили ловкий язык… Вопреки ожиданиям, что Валера захочет утянуть всё к сексу, это был просто долгий, нежный, сладкий поцелуй. Вахит давно так не целовался. В машине, в тихом месте, поздней ночью… Так, чтобы губы заболели, припухли и покраснели… Наверное, это первый их такой поцелуй… Без продолжения. Валера просто устал и у него не было сил потрахаться. А целоваться так… Ему понравилось. Особенно, когда его нежно пару раз поцеловали после в шею уставшими губами… И в милую родинку над губой. Можно ли это считать свиданием? У Валеры их никогда не было. Каждая встреча заканчивалась сексом, он привык. И понимал, что эту их встречу никто вслух свиданием не назовет. Но Валера тайно будет так считать. Для себя. Чтобы больше не завидовать. А ночь и правда стала свиданием. Они впервые поговорили. Всю ночь, так много и долго, что к утру в горле першило и языки приятно побаливали. И всё равно тянуло поговорить, еще и еще. Валера узнал, чем Вахит занимается. А тот про бокс, учебу, общагу и работу. И понял, что Туркин сбегает от него не домой, а на работу. Оба говорили аккуратно, что-то о себе прикрывая, но так полно, что обиды за секреты держать было невозможно. А утром часы показывали семь. Вахит видел уставшее и сонное лицо Валеры и молча стал выруливать по его адресу. Машины постепенно заполняли дороги, люди ехали на работу. Остановки ломились от народа. Автобусы под завязку полны, пыхтели от тяжести… А рыночки работали уже давненько. Кто рано встает — тот быстрее делает кассу! И когда Туркин уже сопел на соседнем сидении, тихо угукая на всё, что ему скажут, Вахит наткнулся на бабульку с ведрами последних летних цветов. Он остановил тихонько машину, бросил осторожный взгляд на мирно спящего пассажира и бесшумно выполз из салона. Быстренько купил цветов, обрадовав старушку, и нырнул обратно. Аккуратно уложил их на коленки Валере… Поехали дальше. Улыбка озорная, довольная, так и светилась на его лице. А глаза стреляли в сторону Туркина. А тот быстро проснулся из-за громкого чиха. И чихал снова и снова. Слизистая першила, глаза заслезились… Взгляд его упал на цветы, он тихо матернулся и сказал рассерженно: — Блять, Вахит, нахуй… У меня аллергия на медок этот! Против воли Зима рассмеялся. Кошака разозлили! И такой Валера ему нравился. Алиссум своим медовым запахом заполнил весь салон. И Валера никак не мог перестать чихать, даже когда они передарили цветы случайной прохожей девочке. Он не выветрился за путь до дома. А там, собираясь выходить из машины… Туркин ощутил себя нелепо и неловко… И не умеючи поблагодарил, как знал. Такому ему учиться было не у кого, он всегда альф своих коцо благодарил, а тут… Совсем растерялся. Ему просто еще не дарили цветов, это же пустая трата денег. Он потянулся и поцеловал Вахита в уголок губы своими, горячими из-за аллергии. И поделился тихо с улыбкой: — Спасибо. Красивые были… Но ты в следующий раз че пожрать дари. Я вообще обоссусь от счастья тогда. — Понял тебя, — рассмеялся тихо не менее смущенный их первым совместным утром Вахит.***
Кино — это очень хорошо. Кино, которое не крутят в кинотеатрах — еще лучше. Домашний кинотеатр уютнее и милее. Теперь у Андрея был повод зайти к Марату в гости. И в один пасмурный день тот зашел. То был последний день августа, неожиданно слишком холодный и мрачный. Дождь лил с утра и не закончился и к обеду. Для прогулок такой день не годился, а чтобы посидеть дома и посмотреть подаренную кассету — самое то. Правда, когда Андрей пришел в гости, дома была Диля. Но Марат не захотел выбирать день, когда дома нет совершенно никого. Пустота и они один на один — это бы к чему-то Андрея обязывало, как не друга, а они… Дружат. Марат очень пытается. Диляра же гостю и открыла дверь. А Андрей совсем не ожидал, что кто-то будет дома у Суворова еще. Ему и без того было как-то неловко идти в гости, а тут внезапно тот, к кому он не был готов. С рассказов Валеры он знал, чем это может закончиться, но Марат вел себя очень пристойно все это время, а дядя Ильдар, неожиданно, ничего ему не проворчал по его поводу, и Андрей счел, что они правда могут просто посмотреть кино. Тем более, что кино тоже очень пристойное. И он может врезать, Валера ведь его научил. Но наличие дома мамы Марата подарило облегчение. Так гораздо спокойнее. Значит, на него правда не было никаких лишних планов. Зато они сразу появились у Диляры на него! Марат домой привел прошлого мальчика, когда решил его с родителями познакомить по случаю серьезных отношений. А тут… Второй такой. И предупреждая о нем, у Марата губы тянулись в ту самую улыбку, которая не утаивает симпатии. Хотя это «просто друг», Диля всё быстро поняла. И сейчас, рассматривая Андрея, понимала сына еще больше. Такой хорошенький! Высокий, светленький… А глазки! Да такого захочешь, а не сможешь отпустить. Только припухлость еще совсем юношеская в его щеках ее смущала. — Проходи, не стесняйся, — она отпряла от двери и пустила его внутрь, все никак не отрывая взгляда. Любовалась. И того не скрывала. — А я к Марату… Он же дома? Женщина Андрею открыла такая красивая… И Андрей так смутился ее взгляда, что запнулся, входя в квартиру. Щеки потеплели слегка, смотреть на хозяйку было неловко. И стеснительный такой. Ну просто чудо… У Диляры в груди сердце забилось чуточку быстрее и счастливее. Марату очень повезло с его «просто другом». Она ему улыбнулась и закивала: — Конечно. Ты разувайся, а я вам чай поставлю… Будешь булочки? Я пекла. Со сметаной! — Да нет, ну, наверное… Буду, — еще более неловко заулыбался Андрей. Ему хотелось от ее взгляда спрятаться. Карие глаза ее были так похожи на глаза Марата, но они были значительно теплее и полны женского любопытства к кому-то новому. Любопытства, от которого ничегошеньки не скроешь! Диляра полетела в сторону кухни. Она прикрыла за собой наспех дверь, чтобы гость их пока не видел. И застала там Марата, лопающим колбасу. — Марат! Ну это что такое?! Прекращай, она для завтраков… — ругалась, а потом вдруг склонила голову, с чувством губу нижнюю прикусив, и добавила интригующе: — Там твой мальчик пришел. Парень тут же отложил колбасу и потянулся к полотенцу. Губы в жиру, от него еще чесночком воняет. Во жених! Глаза метнулись к часам, а там время как раз! А он забыл! — Мама! Блин… А она улыбалась умиленно: — Хорошенький. Только он не маленький? — Не, ему семнадцать. Он отмахнулся. И сразу же поймал цепкий взгляд матери. Точно… Старшим такое говорить нельзя. Он всё еще помнит, как они переживали, что он со своим бывшим так тесно дружит, что скоро надо будет квартиру им организовать на троих. А тут не одногодка его, а на три года младше. В глазах старших Андрей совсем ребенок. И Диляра припечатала Марата в знакомом требовательном тоне: — Ты осторожно. Не порть мальчика. Вы где познакомились? — На даче. Там сосед мент… С его участка. Ну все, ма! Не мешай! Мы просто дружим! Я уже Вове обещал… Он бросил полотенце на стол, чмокнул мать в обе щеки с шуткой в лице, нежно, и вылетел из кухни. Еще ничем ничего, а его уже там женить успели, поди что! Так и было. Близко! Диляра проводила его взглядом, руки на груди скрестив. Губы бантиком сложила легким, брови чуть нахмурив. Марат обнял Андрея, а она подумала о том, что младшему нужно и правда организовать квартиру. Вне мыслей о скорейшей свадьбе с их гостем, тут уж вряд ли — сильно маленький еще. А вот Марат взрослый и надо бы позаботиться о его личном жилье. Тысяч десять им точно надо. Машину еще этому оболтусу… А то ведь придумает «отжать» вместе со своим Зимой — потом будут проблемы с милицией. А пока, вроде, ничего, ровненько всё идет. На улице не шатается даже. Почти… О том с мужем и поговорили вечером, когда ужин закончился. Марат Андрея ушел провожать домой давненько и, видно, с концами. Диляра мыла посуду, буднично говоря, сколько примерно им нужно будет на Марата денег. Кирилл Сергеевич, доедая, хмурился. Надо ведь и взятку для института заработать на следующий год… А без нее Марата не возьмут. У него аттестат плохой, привод был в милицию, рекомендательный лист вымученный из школы — пришлось Диляре поплясать, чтобы написали хороший, а не как есть. И как он сдаст вступительные со своими знаниями — тоже большой вопрос! Кирилл Сергеевич в его способностях сомневался. Впрочем, время такое: за Вову он тоже платил. Талант-талантом, а денег людям хочется всегда. Суворова предложила: — Может, нашу разменяем? У Вовы жилье есть, ему не надо. А для него мы и хотели так сделать раньше… И комнат нам столько уже не надо давно. Что думаешь? Кирилл мотнул головой: — Нет, купим. Будут деньги. Машину не обещаю, но квартира и институт будут ему. Пусть пляшет.***
Извиняться надо красиво. И чем хлеще накосячишь — тем красивее нужен подарок для прекрасных представителей слабых полов. Истина простая, Кащей ее знал, как знает вслепую каждую купюру на ощупь. А накосячил Кащей по всем фронтам. Унизил честь и достоинство — его бы прилично уже прибить за это. А к тому же повредил самое дорогое, что у танцора быть может — его тело. Бесценное! Везет, что Владимир человек цивилизованный, просто в рожу ему дал один раз за два косяка. И обиделся. Так обиделся, что его нигде нельзя было теперь встретить. И Наташа не торопилась, из солидарности к другу, помогать Никите с ним связь наладить. Наоборот, передала, что Вова не планирует обедать у Вадима, не планирует звонить, не желает его видеть на премьере. И лучше бы к нему не соваться. И сама Наташа смотрела на Никиту так, будто он лично ее назвал проституткой, а не сделал — Никита хотел зацепиться за крошки оправдания себя в чужих глазах, не желая признавать ошибку: это бы значило распрощаться с целью уложить Суворова в постель и в мыслях — предположение, что Суворов нос воротит только из-за жажды денег. Ведь ему известно, что богема — люд бедный. Они же не сотрудники заводов и шахт, чтобы им платили регулярную зарплату в такой трудный для страны момент. Впрочем, даже работникам тяжелого труда не платят сейчас. Все ходят в штопанных колготках и готовят всеми способами на ужин картошку. А Кащей… Привык таким положением пользоваться. И не мог не попробовать. Ошибся. Птичка оказалась гордая, принципиальная и самоценная. С характером. С таким характером явно еще мириться. И неизвестно, кто кого приручит по итогу. Но о таком думают на перспективу. Никита же думал только про кровать. Перспектива… Утомительно и скучно. И извиняться решил сперва банально. Узнал адрес своими путями — Наталья ему ничего не сказала. Показательно проигнорировала. Какая девушка! На нее и не надавишь: Желтый потом за нее придавит. Но адрес в любом случае оказался у Кащея на руках. Он купил корзину красивых желтеньких кустовых розочек, розовых по краю. Запах от них будто облаком шел и напоминал о Вове… Такие нежные и не такие колючие… Никита решил привезти их лично. И вручить лично. И не только их, но и подарок — редкие и дорогущие духи, какие сейчас у дам и омег в моде. За такое не простить — глупость! Вошел в подъезд, взлетел на этаж. Застучал по рыжеватому дереву нужной двери. Находился в состоянии полного нахальства. Без него никуда, без него не прокатит просить обтекаемые извинения, чтобы и не унизиться шибко, и звучать сладко, втирая сахар в слизистую, чтобы простили… Оставалось только надеяться, что сумасшедший по балету танцор дома. У того должен быть выходной. Это ему тоже сообщал его человечек, не Наташа. Танцор был дома. Но не один. Холостяцкие апартаменты в панельке требовали мужской руки. А тут свободные приехали с Афгана и Вова без труда попросил помочь брата ему прибить новую полку для книг. Собралась коллекция редких, требовала она красивого места. Так что открыл Кащею не Вова. И не какая-нибудь домработница, которую ожидаешь увидеть у богемы дома. Открыл молодой, не слишком высокий, темненький парень. Хорошо сложен. Судить об этом можно было потому, что открыл он Никите, будучи только в брюках. И глаза цеплялись за его лицо жестковатое, острое, за глаза, в ответ смеряющие борзо, знакомо придирчиво, требовательно… Отдельно глаз отметил татуировку афганскую и молоток в сильной руке — Марат забылся, что инструмент оставить надо. И оказал на гостя тем неизгладимое впечатление. Марат тоже удивился Кащею. И тут же от двери отпрял, бросив: — Здрасьте. Кто и к кому? Так спросил, будто это его дом. Марат не забылся, а ощущал такое свое право: дом Вовы — его дом тоже. И от тона его Кащей едва спохватился. На Вову молодой альфа совсем не похож. И выглядит он опасно. Взгляд с прикрытой агрессией и вполне обоснованной претензией — мужик пришел незнакомый. В запахе сила, в голосе жесткость… Так у Вовы уже есть… Поклонник. Нахальство сразу улетучилось, оставив после себя след наглости. На ней Кащей и ехал. — А это Владимиру, — ровно проговорил он. Он подал цветы. Огромная корзина легла в руки Марата тяжестью. А вдобавок пошел и бумажный пакетик с подарком. — Передам, — выдохнул весело парень, признав ухажера. Дверь закрылась. Кащей постоял с пару секунд. И с психом пнул пустоту. Ботинок шумно шаркнул о пол. В руки кровь хлынула. Ревниво сердце рвалось: капризному ребенку внутри Кащея не нравилось, что кто-то из очереди выбежал с конца и нагло вытащил у него из-под носа желанное. Желанное, редкое, красивое… И дорогое. Сука! Марат же тихо заходился смехом. Цветы поставил в гостиной, пакетик там же, на столик. И когда брат вышел из душа, он сидел на полу рядом с корзиной, закусив один стебель с розочками с видом ловеласа, и проговорил через него: — А мне цветы сейчас мужик такой симпатичный подарил… Ему в ответ нахмурились. Вова свой адрес берег, чтобы поклонники к нему еще и на дом не притаскивали ни цветы, ни себя. Ему в театре хватает. Но вид брата его забавлял и вызывал улыбку. Вова цокнул, вынимая изо рта Марата стебель. Как не противно-то… — Какой мужик? — Приехал поклонник твой и подарил цветы. Ты смотри, — младший кивнул на корзину, — дорогие. Такого надо брать! Бесцеремонная оценка ухажера младшим привычна и старший из-за нее фыркнул со смехом. Вова до сих помнит, как тот оценивал каждый подарок мужа ему, похлеще отца говоря, пойдет им такой жених или нет. Надо было цветы взять, да Вова не успел. Марат заметил записку в них на фиолетовой бумажке, потянулся и выхватил, когда брат уже взялся за ручку и хотел убирать подарок. И зачитал, в лице мрачнея: — «Лебедю за несчастный случай. Прости меня, птичка. Никита К.»… Это че за случай? Его голос был не просто непонимающим, а гремящим. И взгляд блеснул знакомой яростью. Малого срочно надо успокаивать!