***
Сара, войдя в столовую, принюхалась. Витавшие запахи копченой сельди и вареного картофеля казались настолько питательными, что она как будто бы наелась, едва их вдохнув. Однако она обещала маме поесть как следует, а еще не забыть взять чашку чая. К булочке со смородиной, которую для нее взяла Сара вчера за ужином, мама не притронулась, но может, позавтракает этой булочкой сегодня. Вроде бы с утра маме стало лучше. Наверное, это из-за того, что в последние дни они с мамой много гуляли на корме: мама говорила, им обеим после Белфаста нужен свежий воздух. Может, его тоже может быть слишком много? Вчера к вечеру мама слегла, как лежала всю зиму; ее стало лихорадить, она кашляла в подушку, чтобы никто не услышал. — Я поправлюсь, милая, — твердила мама. — Я должна поправиться. Когда мы приедем в Америку, я должна быть здорова. А у самой пятна на щеках горели и глаза запали, как у старых кошек. Соседки по каюте, мать и дочь, обе белокурые, белокожие и ни слова не понимавшие по-английски, грустно качали головами, пытались знаками советовать что-то, но Сара с мамой их не понимали. К Саре тем временем пришли дети Джеков — большой семьи, с которыми она успела подружиться за эти дни; в столовой у них места были рядом, да и каюты, по которым, как выражалась старшая, Офелия, их «распихали», было недалеко. Так вот, Офелия и ее братья и сестры звали Сару в зал, где каждый вечер громко играла музыка и они плясали все вместе. Мама уговаривала Сару пойти с ними, но не оставлять же ее одну! Офелия и остальные ушли, огорченные, а вскоре явились их мать и еще девушка, которая путешествовала с ними, Оза, чем-то поили маму и растирали ей спину, так она и уснула. Сара, чтобы не будить маму, тоже тихонечко легла и беззвучно поплакала, слушая ее прерывистое, короткое дыхание. Она, конечно, верила, что мама не умрет. Умирают разом, вот как папа: вскоре после того, как они приехали из деревни в Белфаст, однажды он ушел из дома, а потом долго не возвращался, а потом и мама ушла из дома, вернулась вся белая и сказала, что папа умер. Сара тогда толком и не поняла, что это значит, и расплакалась из-за того, что мама страшно рыдала, будто ее разрывало что-то. И только потом, когда папа все не приходил и не приходил, поняла, как скучает по нему, такому доброму и неунывающему, по его огромным рукам, которые так легко ее кружили, по его рыжей кудрявой бороде, запахам пива и табака. Саре не хотелось думать, что скоро и мама может так же исчезнуть. Ведь мама уже сильно болела зимой, но ей стало лучше, она даже смогла купить им билеты на этот корабль, где так вкусно и сытно кормят, белье на койке такое чистое, а одеяло такое теплое. Где не нужно вставать затемно, чтобы идти на фабрику и работать там весь день, не нужно варить кашу, а после оттирать посуду щеткой, вообще ничего не нужно делать, а можно весь день лежать или гулять. —… Здравствуй, Сара! — семейство Джек явилось в столовую немногим позднее, чем она сама, и миссис Джек тут же ее заметила. — Ну как твоя мама, ей лучше? — Немного лучше, — кивнула Сара. — Только она еще лежит. — Я зайду к ней после завтрака. Оза, ты ведь присмотришь за детьми? Оза с готовностью согласилась и улыбнулась Саре. С розовой кожей и густыми русыми волосами, в которых на солнце вспыхивали рыжинки, она казалась Саре очень красивой. Офелия, как успела Сара заметить, тоже смотрела на Озу с восхищением и легкой завистью — может, потому что была почти совсем взрослой, ей недавно стукнуло тринадцать. А значит, тоже хотела быть как можно красивее. Усевшись рядом с Сарой, Офелия подмигнула ей и заговорщически прошептала: — А к нам вчера спускалась принцесса! — Врешь ты всё! — встрял один из ее братьев, вредный рыжий Перри. — Какая же она принцесса, если ее привел бродяга Джек! Джек, веселый парень, у которого всегда для них была про запас шутка, быстро стал любимцем всей детворы. Они все успели узнать, что он художник, раньше жил в Париже, но там ему надоело, а родного дома у него нет. — Может, и с Джеком все не так просто! — фыркнула Офелия. — Недаром он вчера пришел, одетый как джентльмен. — Не выдумывай, — поморщился Перри. — С кем еще непросто — может, с Сарой вот?***
Марк ждал. Эндрюс потер подбородок пальцами — как всегда, когда задумывался. — Вы, сейчас, конечно, можете сказать, что я вмешиваюсь не в свое дело… — начал он осторожно, и Марк весь подобрался, машинально готовый огрызнуться. Ему уже хватило того, что два года назад, прознав из наветов своих наушников про интерес Марка к Софии, Эндрюс посоветовал ему прервать эти отношения, якобы чем-то грозящие обоим. Лучше бы он так беспокоился о безопасности пассажиров! Отец Софии, конечно, остался недоволен, что ее отношения с Марком зашли довольно далеко, но никто, к счастью, не пытался «уничтожить» их обоих. Все-таки люди слишком привыкли бояться там, где нужно бы уметь поступить по-своему. То есть почти везде. — Так вот, Мюир, вы должны понимать… Ваша дочь, если это действительно она, ничего о вас не знает. Она привыкла считать родителями совсем других людей, а они, может быть, любят ее, как родную. Марк застыл, отведя взгляд, бесцельно глядя на разваленные по всей каюте чертежи. Признавать, что Эндрюс на сей раз прав, мучительно не хотелось. — Вы намекаете, это для меня повод, чтобы отказаться от поисков дочери? Я ищу ее с тех пор, как вернулся в Белфаст и узнал о судьбе ее матери! Сейчас я почти у цели. И добьюсь своего, с вашей помощью или без нее. — Чего именно вы хотите добиться? — голос Эндрюса стал чуть резче. — Отобрать девочку у людей, которые, может быть, любят ее и которых любит она сама? Вы уверены, что так ей будет лучше? Отец говорил ему почти то же самое… Но ни он, ни тем более Эндрюс не представляли, в каких условиях дочери Марка приходилось жить, они не видели ни развалину в деревне, ни трущобы в Белфасте, где он безуспешно искал ее. И сейчас, когда она плывет с приемной матерью третьим классом — куда, для чего, что их обеих ждет в Америке? — Я уверен, что не должен оставлять ее одну. Она сейчас прозябает в бедности. Вы допустили бы так жить вашей дочери? Глупый вопрос, конечно. Как будто джентльмены вроде Эндрюса попадают в такие истории. В их крови нет огня, они никогда не теряют головы от страсти; если и грешат, то умеют обходиться без последствий, а на крайний случай, от последствий им есть, чем откупиться. Наверное, мать-настоятельница в монастыре Магдалины, заявившая Марку, что сначала надо жениться, а потом заводить детей, Эндрюсом осталась бы довольна, даром что он протестант. А он тем временем тоже отвел взгляд. — Я не спорю, если это ваша дочь, вы вправе оказывать ей помощь… Стоит ли идти дальше, вот в чем вопрос. Марк с трудом сдержал гнев. Он жалел, что вообще завел этот разговор; уж лучше было бы попросить о помощи Софию! — Пойду я дальше или нет, в любом случае репутация корабля и верфи не пострадает. С усталым упреком посмотрев на Марка, Эндрюс проронил: — Да при чем тут корабль и верфь…***
Мама, когда Сара вернулась к ней с миссис Джек, вправду приободрилась; съела булочку и выпила чай даже охотно. Миссис Джек потрогала ей лоб, как маленькой, и осталась довольна: — Ну вот, совсем не так лихорадит, как вчера. Проведите денек в постели, милочка, авось завтра встанете на ноги. Пусть вам дочка принесет горячей похлебки: она здесь хороша. — Хорошо. Спасибо вам… — мама улыбалась, пока за миссис Джек не закрылась дверь, а потом грустно посмотрела на Сару. — Ты не сиди весь день со мной. Прогуляйся. Потом принесешь мне что-нибудь, а пока я посплю. Саре маму оставлять не хотелось, тревожно как-то было, но все-таки тянуло на воздух. Офелия скоро зашла за ней и увела на службу в зале, а после они всей гурьбой высыпали на корму, и пошло веселье! Дети в семье Джек обожали бегать друг за другом, ну и Сара старалась не отставать, хотя, пока работала на фабрике в Белфасте, бегать стала хуже. Перри все поглядывал на столбы, кончавшиеся раструбами; он и другие мальчишки не раз уже забирались в них и кричали, соревнуясь, чье эхо громче. Офелия замучилась отгонять его от этих столбов и еще от штуки, которая называлась «багажный палубный кран». Вчера один сорванец, Фрэнк, ровесник Перри, туда вскарабкался, насмешив всю команду, а свою семью, конечно, напугав до смерти. Сара, вспоминая, думала, какие дураки все-таки мальчишки, и немножко жалела, что сама точно не отважится так сделать. Когда набегались и плюхнулись на скамью, Офелия снова принялась рассказывать про вчерашнюю принцессу, описывая ее блестящее платье и то, как она плясала с Джеком — лучше всех. — Вот видишь! — снова вмешался Перри. — Разве принцессы будут отплясывать, как девки в кабаках! — А кто же она, по-твоему? — вступилась за подругу Сара. — Она… Ну… — Перри с презрением сморщился. — Какая-нибудь актерка. Вот увидишь, — напустился он на сестру, — скоро она на афишах появится, тогда и поймем, кто прав! Нашла принцессу… Офелия снова принялась спорить с братом, а Сара вздохнула, увидев, что на корму вышел с маленькой Корой Картмелл ее отец. У Коры в руках была диковинка, которой редко кто из всех знакомых Сары мог похвастаться: большая, красивая, нарядная кукла с темными кудрями и фарфоровой головой. И хотя Сара знала, что завидовать плохо, ей все же стало грустно, и не только потому, что у нее самой игрушек никогда не было. У Коры папа был жив и почти не оставлял ее одну. На минуту Сара задумалась: а может, в Нью-Йорке у нее будет новый папа? Бывает же так, что кто-то влюбляется в женщину с ребенком. Но, вернувшись в каюту, она поняла, что с мамой об этом пока лучше не говорить. Мама лежала бледная, слабенькая и как будто уже совсем старая. Саре стало так горько, что она снова беззвучно заплакала. Вечером она принесла маме тот самый овощной суп, о котором говорила миссис Джек. Мама съела с удовольствием, хоть руки у нее так ослабели, что Саре пришлось придерживать тарелку — но ей было нетрудно. Мама грустно улыбнулась: — Ты за мной ухаживаешь, как за маленькой. Ну что ж, если так! Мама ведь за ней ухаживала. Сара почувствовала в ту минуту, что теперь выросла и должна оберегать маму, защищать от всего мира. Она погладила маму по волосам, уже наполовину седым: — Мамочка, а может, я тебе колыбельную спою? Чтобы ты лучше уснула? Мама ничего не ответила, только уткнулась в ее руку, и Сара вправду запела колыбельную, которую помнила с детства:— Спи, малыш, вокруг все спит, Пчелка красная жужжит, Ночь явилась с серых стен, Чтобы взять весь мир в свой плен…
Мама прижалась губами к ее пальцам, Сара гладила ее по щеке и пела:— Сумрак на холмах лежит, Мир туманами обвит, Ночь плывет средь моря звезд, Месяц серп над ней занес…
Ночь и вправду, как сказала ей Офелия, заглянув в каюту, была очень звездная. Офелия звала Сару смотреть на звезды вместе, но Саре оставлять маму почему-то сегодня совсем не хотелось.***
Готовясь выйти из каюты, чтобы спуститься за Софией в третий класс, Марк обернулся и осмотрелся. Давно он мечтал устроить ей такой вечер — только для них двоих, с цветами и вином — да проклятый пожар не оставлял ни сил, ни времени. Но сегодня они наконец смогут со всей душой отдаться своему чувству — пока у них еще есть время, пока они наконец свободны и могут побыть наедине. Марк расскажет Софии, что совсем рядом с ней, в том же коридоре, едет его восьмилетняя дочь — Сара Берн. И пятнадцатое апреля они встретят вместе.