Человек сомнительной морали

      В то дождливое, пасмурное мартовское утро я проснулся с лёгкой головной болью. Накануне мы с Шерлоком Холмсом засиделись далеко за полночь за кларетом, бренди и сигарами, а сейчас я с удивлением обнаружил, что нахожусь в постели один. Это меня озадачило. Разумеется, моему другу нередко приходилось принимать ранних посетителей, примчавшихся на первом же поезде в надежде поскорее решить свои сложные проблемы — но в таком случае чей-то приезд непременно разбудил бы меня. Кроме того, едва начало светать, часы на прикроватном столике показывали около семи — а в такое время Шерлок Холмс бодрствует крайне редко.       Когда прошло верных пять минут, а он так и не появился, я наскоро и неохотно оделся, накинул халат и отправился на поиски в гостиную, где шторы были опущены и царила мягкая полутьма.       Он дремал, сидя на диване. Тёмные ресницы ярко выделялись на фоне бледной кожи, одна тонкая рука сжимала край халата, а другая удерживала на согнутом локте черноволосую, слегка растрёпанную, голову. Я бесшумно приблизился к нему, удивлённый тем, где его обнаружил. Он слегка пошевелился, когда я нежно провёл пальцами по его волосам.       — Вам здесь удобно? — тихо спросил я.       — Нет, — пробормотал он. Его глаза открылись, а затем вновь закрылись, когда он подавил короткий зевок. — То есть, мне удобно до определённой степени.       — Что же вы тут делаете?       — Ни больше, ни меньше чем то, что вы видите.       Я сел рядом с ним и провёл рукой по его изящной шее. Он поменял положение, точно кот, ищущий луч солнечного света, а потом свернулся калачиком, положив голову мне на колени.       — Я вижу, что вы отдыхаете, — сказал я.       Ответом мне было молчание.       — Почему вы не затопили камин? У вас совершенно замёрзли руки.       Шерлок Холмс — человек привычки в гораздо меньшей степени, чем многие другие люди. В конце концов, есть много обличий Шерлока Холмса, и у каждого свои причуды. Он может быть и сыщиком, и философом, и любовником, и гением, и представителем богемы, в нём есть что-то от жулика, что-то от аристократа-бездельника, что-то от ломовой лошади, и, несомненно, существует еще множество вариаций Шерлок Холмса, которые я не перечислил. Тем не менее, я хорошо знаю их все, и никто из них не склонен покидать теплую постель, чтобы задремать перед незажжённым камином.       — C вами всё хорошо? — задал я вопрос, который меня действительно тревожил.       Мне показалось, что он вновь погрузился в дрёму, но вскоре понял, что он просто размышлял над вопросом. Наконец, он ответил:       — Я не совсем в этом уверен.       — Холмс, — произнёс я в тревоге и нетерпении, — что случилось?       — Ничего, Уотсон. Сказать, будто что-то случилось — значит признать изменение в привычном порядке вещей, а я вот не уверен, что какие-то изменения произошли.       Я развернул его так, чтобы можно было видеть его лицо. Вопреки моим ожиданиям, он не воспротивился этому.       — Мой дорогой друг, когда вы начинаете использовать абсурдную семантику, я начинаю беспокоиться.       — Я не использую абсурдную семантику, — ответил он раздражённо. — Ничего не случилось или, по крайней мере, случившееся было столь незначительно, что разговоры о нём потребуют больше усилий, чем оно того заслуживает.       — Тем не менее, я настаиваю, чтобы вы сделали такое усилие, — не сдавался я.       На мне были брюки, халат и наполовину застегнутая рубашка, и мой друг, чьи глаза начали проясняться от тумана дремоты, лениво поднял руку и принялся расстегивать те немногие пуговицы, которые я успел застегнуть.       — Знаете ли вы, Уотсон, что есть ряд причин, по которым вы совершенно неотразимы ранним утром? — произнёс он       — Я принимаю это к сведению, но вынужден признать, что не знаю, о каких именно причинах вы говорите, — ответил я, когда его тонка бледная рука заскользила по моему животу. Ах, дьявол! Его прекрасные руки, не говоря уже об их прикосновениях, могли свести ума кого угодно, и он знал об этом. — Но вы можете сообщить мне о них после того, как расскажете, что здесь делаете.       — Я здесь, потому разбудил бы вас, если бы был там. — сказал Холмс, и я глубоко вздохнул, когда он провёл тонкими, нервными, обжигающими пальцами по моей груди.       — Не могу сказать, что я бы сильно возражал, если бы вы разбудили меня подобным образом.       Он сонно улыбнулся. Не в силах противостоять его томно-чувственному виду, я просунул руку в расстёгнутый воротник его рубашки и отметил, наверное, в тысячный раз, что у него восхитительная кожа: не считая шрама, полученного во время нашего предыдущего приключения, и предплечья, испещрённого многочисленными следами уколов, она безупречна, как фарфор, оживленный случайными милыми родинками.       — Вы пытаетесь отвлечь меня, — вздохнул я.       — И мне это удаётся, — он пожал плечами, проведя кончиком пальца по моему соску.       — Нет, не удаётся, — поймав его руку, я наклонился и страстно поцеловал его в губы, чувствуя, с какой готовностью они приоткрываются навстречу моим. — Скажите мне.       — Ну, хорошо, — произнёс он, едва отстранясь, и его губы были в дюйме от моих. — Во-первых, мой дорогой друг, ваши волосы выглядят так, словно вы только что пробоксировали три раунда по правилам Куинсберри. Сказать, что это потрясающе — ничего не сказать. И из-за этого мне очень хочется привязать вас к столу лицом вниз. Во-вторых, для доктора вы одеваетесь в невероятно обольщающей манере, о чём вам должно быть известно. Я не знаю, чего вы от меня ждете, когда расхаживаете тут в рубашке, застёгнутой на три пуговицы, как какой-нибудь светский шалопай, украшающий себя бутоньеркой из зелёных гвоздик. И в-третьих, — добавил он, повернув голову и приникая щекой к моей ладони, — мне очень приятно, когда вы так рады видеть меня.       — Вы это заметили, да? — я невольно рассмеялся. — Что ж, вы мастер наблюдения. Холмс, если всё в порядке, просто потратьте десять секунд, чтобы убедить меня в этом, и мы больше не будем об этом говорить.       — Очевидность ваших чувств, на самом деле, для меня высшая награда, — проигнорировав мою последнюю реплику, продолжил он с любопытством исследователя. — Но, мой дорогой друг, это ведь вас беспокоит…       — Лучше скажите, что вас беспокоит.       — У меня есть идея получше, — с томным упоением произнёс он, расстёгивая мои наспех надетые брюки.       — Мне бы хотелось узнать о ней побольше, если это действительно такая уж хорошая идея, — сказал я, едва справляясь с возбуждением, отчего мой голос прозвучал хрипло. — Но всё же у меня есть некоторые сомнения.       Разумеется, я был не способен сопротивляться попыткам моего друга освободить меня от всё более раздражающей тесноты брюк.       — Могу гарантировать, что это так.       — Например, вы собираетесь привязать меня к столу лицом вниз?       — Нет. Мне сейчас вполне удобно, а стол далеко, и его видно в окно. Возможно, позже, при условии, что мы его передвинем. О Господи, — сказал он весело, когда ему удалось к своему удовольствию избавить меня от одежды. Его пальцы с тонким энтузиазмом принялись исследовать только что обнажившуюся плоть. — Вижу, вы соскучились по мне… А прошёл всего лишь час, как я пришёл сюда. Похоже, я страстно волную вас…       — Не стану с вами спорить, — сказал я и застонал, когда его губы продолжили то, что начали руки. Несмотря на всю его безграничную самоуверенность, страстная взволнованность — это на самом деле явное преуменьшение, если уж говорить о моих чувствах к этому невероятному человеку, но в этот момент я был неспособен говорить, я мог лишь схватить его за волосы и до крови закусить губу, чтобы мой крик не был услышан через наши довольно тонкие стены. Поскольку моя левая рука была занята, правой я поспешно срывал одежду с моего друга, и через пять минут мы оба часто и тяжело дышали в экстазе взаимного удовлетворения.       Когда ко мне вернулось зрение, я поглядел сначала в потолок, а затем нагнулся и посмотрел на своего компаньона, веки которого все еще слегка трепетали. Мои пальцы оставались в его волосах, и я нежно погладил его растрепанную макушку, со вздохом откидывая голову назад. Слушая, как просыпается улица за окном, я перевёл взгляд на холодный камин и ощутил легкий озноб. Мягко отстранив Холмса, я сходил в ванную комнату, принес полотенце и одежду, чтобы он мог привести себя в порядок и одеться.       — Я полагаю, не стоит спрашивать, вернетесь ли вы ещё в постель, — заметил я. — Уже совсем рассвело.       Он улёгся на бок, аккуратно запахнув халат, а я устроился рядом спиной к его руке. Тогда Холмс вновь развернулся так, чтобы его голова оказалась на моей груди, и сам он прижался ко мне.       — Вот в такие моменты вы сознаётесь во всех своих прегрешениях, — произнес я, гладя его по спине.       — Однажды я списал со шпаргалки на экзамене по греческому.       — Не может быть! — воскликнул я.       — Да, так и было. Но только один раз. В тот же день было соревнование по фехтованию, и мне было не до греческого.       — А затем вы, естественно, испугались, что это раскроется.       — Конечно же, нет, — фыркнул он. — Всё было проделано безупречно. Но это оказалось так просто, что я поклялся никогда больше не идти таким дурацким путём к высоким оценкам.       — Вы, — сказал я, с трудом сдерживая смех, — человек с весьма спорным представлением о морали.       — Может и так. Но я же выиграл соревнования по фехтованию.       — Я в этом не сомневаюсь. Продолжайте свою исповедь.       — Я несколько раз совершал проникновение в чужие дома. Со взломом.       — Да, я видел, как вы это делали. Продолжайте.       — Меня чертовски привлекают мужчины. Точнее, один конкретный мужчина. Меня одолевают такие грязные побуждения, касающиеся этого бедняги, чем он даже не может себе этого представить.       — Эту часть вашей исповеди мне хотелось бы обсудить гораздо подробнее, но позже, — тихо, чтобы скрыть волнение, сказал я. — А сейчас расскажите мне, что случилось. Пожалуйста.       Он разочарованно вздохнул.       — Мой сон… был нарушен.       — Нарушен? Что вы имеете в виду? О чём вы?       — Мне снятся довольно специфические кошмары. Вот уже шесть дней.       Моё сердце упало. Я схватил его за плечо и прижался губами к его виску.       — Вот почему я не хотел говорить, — его голос прозвучал сухо и мрачно.       — Вы уверены, что шесть дней?       — Абсолютно уверен.       — Холмс, я… мне так жаль. Как, чёрт возьми, я мог не заметить этого?       — Ну, в этот раз вы бы и заметили, если бы прошлой ночью или даже, скорее, нынешним утром выпили бы бренди на одну рюмку меньше. А в прочих случаях… Один раз меня не было дома. Дважды вы отправлялись в свою спальню, потому что думали, что подхватили простуду и очень благоразумно не хотели тревожить меня. Ещё в двух случаях мне удалось скрыть это, проснувшись и выйдя из спальни…       — Шесть раз?! — воскликнул я. Моя тревога возрастала, и сердце билось все сильнее. — И вы мне не сказали?       — Вот, — произнес он в раздражении. — Вот почему, Уотсон, я вам не сказал.       — А эти кошмары… — отважился я спросить, — они такие же, как и прежде?       — Да, похоже на то, — он погрузился в размышления. — Это чувство бесконечного страдания, так сказать… Как если бы меня выпустили из ада, но с тем, чтобы я без конца ощущал все его ужасы.       — Мне трудно вас понять, так как никогда ничего подобного не испытывал, — сказал я.       — Да, я знаю, что не испытывали. Я сплю исключительно чутко, как вам известно, — его лицо выражало спокойствие, но меж бровей залегла едва различимая складка. — В любом случае, я действительно больше не вижу необходимости обсуждать остаточные симптомы отравления radix pedis diaboli.       — Мы должны обсудить это, потому что всё может быть очень серьёзно, — настаивал я.       — Сомневаюсь, что всё так плохо, как кажется. Возможно, со временем это будет происходить все реже. Во всяком случае, я сам во всём виноват, так что один или два ночных кошмара — вряд ли такое уж непереносимое наказание за мои ошибки.       — Переносимо это или нет, но нужно с этим разобраться.       — Разговор окончен.       — Но, Холмс, вы обязаны сказать мне…       — Да, да, да, — резко произнёс он. — Это последствия. Они не похожи на обычные кошмарные сны.       — Что вы имеете в виду?       — Во-первых, во время кошмаров я не могу пошевелиться, а во-вторых, не похоже, что они когда-нибудь прекратятся.       В тот самый момент, когда всё, чего мне хотелось — это выжать всю-всю правду из человека, которого любил больше всего на свете, чтобы понять, сходит он с ума или нет, на лестнице послышались шаги. Холмс быстро и легко поднялся на ноги и оказался в своём кресле раньше, чем я успел принять более удобное положение.       Раздался тихий стук, вошла миссис Хадсон, и, увидев нас, удивлённо приподняла брови.       — О, вы уже не спите. Вас хочет видеть один джентльмен, мистер Холмс.       Мой друг лениво потянулся за трубкой, и его глубокая досада на меня отразилась в резком обращении к многострадальной миссис Хадсон:       — Что ему нужно?       — Он говорит, что с ним произошёл один дикий случай, и желает, чтобы вы ему всё разъяснили.       — Дикий, — произнёс мой друг с интересом языковеда. — Замечательное слово. Как бы вы его определили, миссис Хадсон?       — Странный. Причудливый.       — Оно заключает в себе кое-что ещё, — сказал он. — Разве вы не находите в нём намёк на более тёмные оттенки значения — на нечто трагическое и ужасное?       Спокойное, сдержанное выражение на лице миссис Хадсон сменило лёгкое изумление, и она положила руку на дверной косяк.       — Для вас, мистер Холмс, это, несомненно, так.       Раскуривая трубку, он спросил с выражением мягкой иронии:       — Что именно вы имеете в виду, моя дорогая леди?       — Ничего, мистер Холмс. Я понимаю вашу точку зрения, но не могу, сказать, что она охватывает определение слова для других. Так вы примете посетителя?       Он раздражённо передернул плечами и склонил голову, выражая согласие.       — Как вы можете спрашивать, готов ли я заняться какой-либо с новой проблемой? В последнее время мой мозг подобен перегретому мотору, который готов разлететься на куски. Конечно же, пригласите его.       — Может быть, мне приготовить чай?..       — Миссис Хадсон, человек, который поднимает спящих людей в полседьмого утра, явился не для того, чтобы выпить чаю, и вы это прекрасно знаете. А теперь прошу вас удалиться.       Миссис Хадсон ушла, но лишь после того, как бросила в мою сторону сочувственный взгляд. Наша домовладелица, несомненно, очень любила своего знаменитого, но обладающего весьма непростым характером, жильца, и определённо полагала, что намеренно или ненамеренно давая мне такие вот знаки, облегчает нам жизнь в одной квартире с Шерлоком Холмсом. Если же говорить только обо мне, то мы с ним делили ещё и одну кровать.       На это я могу лишь заметить, что проживание с моим другом было бы действительно очень тяжелым испытанием, если бы он не любил меня всем сердцем, а я не любил его так же сильно в ответ.       — И не мечтайте, что наш разговор окончен, — напомнил я ему.       — О, я и не мечтаю. Я знаю это, — медленно произнёс он. — А теперь достаньте свой блокнот и молитесь о том, чтобы в эту дверь вошёл некто интересный, потому что мы уже слышим его шаги. Входите!       На первый взгляд наш гость мог показаться настоящим консерватором, приверженцем самых традиционных взглядов, о чём говорили его аккуратно подстриженные седые бакенбарды, костюм классического покроя и исходящая от него аура спокойной британской самоуверенности. Но дальнейшее наблюдение позволяло сделать вывод, что таков был внешний эффект, которого он хотел достичь, но сама суть его была иной. На неё намекали самой модной расцветки гетры и элегантные очки в мерцающей золотом оправе. Он был чем-то очень взволнован, и, похоже, из-за этого волнения и спешки ещё не побрился — вполне возможно, именно эта деталь его внешности вызвала у меня противоречивые чувства.       Но наш гость не смотрел на меня — он сразу же устремил взор на моего друга.       Холмс — человек, которому невозмутимость подходит, как руке идеально скроенная перчатка. Хотя бывали случаи, особенно после плотских утех, вроде тех, которым мы только что предавались, когда лёгкий румянец смягчал его аристократические черты, его восхитительные серые глаза искрились подобно ртути, а его угольно-чёрные волосы, красиво зачёсанные назад над высоким лбом, создавали образ такой интеллигентной и слегка насмешливой томности, что женщины совершенно теряли голову и, случалось, даже падали в обморок. Мужчины, имеющие определённые склонности, без чувств не падали, но смотрели на него, словно голодные волки — точно так же, как сейчас смотрел Скотт-Экклс.       — Со мной произошел очень странный и неприятный случай, мистер Холмс, — сразу объявил он, не удостоив меня даже взглядом.       — Садитесь, мистер Скотт-Экклс, прошу, — предложил мой друг. Его приятный, хорошо поставленный голос ещё не утратил ни чуть сонной хриплости, ни своей знойной медлительности. — Действительно, каждый, взглянув на вашу одежду и на весь ваш туалет, не смог бы не заметить, что вас что-то очень встревожило.       Наш гость осмотрел себя и затем несколько пристыжённо поправил гетры, аккуратнее натянув их на неправильно застёгнутые, хоть и весьма дорогие, ботинки.       — Вы правы, мистер Холмс. Мне очень жаль. Но я расскажу вам всю эту нелепую историю, и, надеюсь, этого будет достаточно, чтобы оправдать мое состояние.       — Могу вас заверить, мистер Скотт-Экклс, вы уже оправданы. Просто сядьте и расскажите, что с вами произошло.       Скотт-Экклс вытер лоб украшенным вышивкой носовым платком и поступил так, как и просил Холмс, бросая на него долгие взгляды, полные благодарности и известного интереса. Следя за стрелками часов, висящих на стене, я праздно размышлял, сколько времени пройдёт, прежде чем он осознает, что в комнате есть ещё один мужчина. Нет, это упражнение не так сильно задевало моё эго, как можно было бы подумать: я был вполне доволен собой, а то восхищение, которое так часто получал мой друг, лишь добавляло мне гордости за него.       — Я холостяк, мистер Холмс, — начал он, — но, будучи человеком общительным, я приобрёл много друзей.       — Холостяк. Я так и думал. Продолжайте же, — вежливо произнёс Холмс.       — Ну и вот, — сказал наш клиент с лёгкой улыбкой, — несколько недель назад в доме у нашего общего друга, проживающего в Кенсингтоне, я познакомился с молодым человеком по имени Гарсия. Родом он был, как я понимаю, испанец и был как-то связан с посольством. Он в совершенстве владел английским языком, обладал приятными манерами и был очень хорош собой — я в жизни своей не видел более красивого мужчины. Мы как-то сразу подружились, этот молодой человек и я…       — Значит, у вас появился очаровательный друг, — задумчиво заметил Холмс, быстро взглянув в мою сторону. — Мне это понятно… но продолжайте, мистер Скотт-Экклс.       Казалось, мистеру Скотт-Экклсу чрезвычайно нравилась эта часть истории, но мы явно ещё не добрались ни до каких событий, которые представили бы его в привлекательном свете перед моим стройным, изящным, сероглазым детективом-консультантом. А сам детектив-консультант периодически посматривал в мою сторону, будто бы говоря: «Я с этим ничего не могу поделать, это исходит от него, а не от меня».       — Видите ли, мистер Холмс, между нами, между этим молодым человеком и мной, сложились самые дружеские отношения…       — Сближение умного, светского молодого человека и человека опытного и делового — неизбежно. Я много раз с таким встречался.       Я закусил губы — мне всё тяжелее было сдерживать рвущийся наружу смех.       — Совершенно верно! — воскликнул Скотт-Экклс. — Он как будто с самого начала проникся ко мне симпатией и на второй же день нашего знакомства навестил меня в Ли. Раз навестил, другой…       — Как это обычно и случается, — тихо заметил я.       Моё замечание было встречено слегка удивлённым взглядом Экклса и кашлем Холмса, который, казалось, чем-то подавился.       — Да, наверное… — это всё, что смог ответить наш гость.       — Прошу прощения, — сказал Холмс, всё ещё немного задыхаясь. — Это доктор Уотсон, как вы, без сомнения, уже догадались. Он мой друг и партнёр. Теперь расскажите же, что привело вас ко мне за консультацией.       На лице Скотт-Экклса отразилось уныние, вызванное тем, как вполне недвусмысленно представил меня Холмс — и тут вновь раздался стук в дверь.       Когда мой друг произнес «Войдите!», появился наш старый знакомец — инспектор Грегсон из Скотланд Ярда, за которым следовал мужчина такого крупного телосложения, что он казался бы совершенно неповоротливым, если бы не его энергичность и необычайно яркие и лукавые глаза. Эти глаза выделялись на пухлом, румяном лице, и их взгляд мгновенно охватил всю комнату перед тем, как остановиться сначала на Скотт-Экклсе, затем на мне и, в конце концов, на Холмсе. Как выяснилось, это был полицейский инспектор Бэйнс из графства Суррей. Грегсон быстро представил нас друг другу, спеша перейти к цели своего визита.       — Инспектор Бейнс и я хотели бы, мистер Экклс, — внушительно сказал он, — получить от вас показания о событиях, которые привели этой ночью к смерти мистера Алоисио Гарсии, проживавшего в Сиреневой Сторожке под Эшером.       — Он умер? — с трудом воскликнул Скотт-Экклс, и вся краска сбежала с его изумлённого лица. — Вы говорите, он умер?       — Да, сэр, он умер.       — Но от чего? Несчастный случай?       — Убийство, — тихо сказал Бейнс. — В этом нет никаких сомнений. Пожалуйста, успокойтесь, мистер Скотт-Экклс. Всё будет в порядке. Мы не хотим сказать, что подозрение падает на вас. — продолжил он. — Но тем не менее, в кармане убитого найдено ваше письмо, и из него мы узнали, что вчера вы собирались приехать к нему в гости и у него заночевать.       — Я… я вовсе не собирался… То есть да, я собирался заночевать в его доме, но это письмо не имеет никакого отношения к…       Бейнс задумчиво посмотрел на Скотт-Экклса.       — Насколько хорошо вы были знакомы с Гарсией, мистер Скотт-Экклс, если вы не возражаете против такого вопроса?       — Мы были едва знакомы, — ответил он.       — И всё же вы поехали за город с целью провести ночь в Сиреневой Сторожке?       При виде ужаса, отразившегося на лице нашего клиента из-за того, что он каким-то образом оказался втянут в расследование убийства и теперь все его ответы только осложняли его положение, Холмс поднял руку.       — Будьте добры, погодите немного, — попросил он. — Всё, что вам нужно — просто взять показания, не так ли? Мистер Скотт-Экклс просто продолжит свой рассказ, а мы все четверо сможем задать ему любые вопросы, какие понадобятся, чтобы прояснить обстоятельства этого дела. А теперь, мистер Скотт-Экклс, мы вас слушаем.       И мы услышали в самом деле таинственную историю: приглашение в гости, странный ужин, ночное пробуждение вопросом хозяина, не звонил ли его гость, и обнаруженное поутру исчезновение всех обитателей дома. Очень похоже на эпизод из сказки. Когда Скотт-Экклс закончил рассказ, и оба инспектора задал ему по два-три вопроса, я по-прежнему не понимал, что всё это может означать и как можно распутать это дело.       — Что мы можем узнать из записки, которую скомкали и бросили в огонь? — спросил Грегсон.       Деревенский сыщик достал из кармана смятый клочок бумаги.       Холмс улыбнулся. Он всегда был готов найти общий язык с инспектором, проявившим хотя бы каплю наблюдательности.       — Вы, должно быть, самым тщательным образом обыскали весь дом.       Пронзительные глаза Бейнса сверкнули над его обрюзгшими щёками и устремились на моего друга.       — В камине там, мистер Холмс, колосники устроены на подставках, и он промахнулся — закинул записку слишком далеко. Я выгреб её из-за подставок даже не обгоревшую. Писано на обыкновенной гладкой желтоватой бумаге без водяных знаков. Четвертинка листа. Почерк женский. «Цвета — наши исконные: зеленый и белый. Зеленый — открыто, белый — закрыто. Парадная лестница, второй этаж, первый коридор, седьмая направо, зеленое сукно. Да хранит вас Бог. Д.»       — Но что это может значить? — спросил Экклс, тревога и волнение которого уже явно достигли своей крайней степени.       — Мой дорогой друг, это мы все и намерены выяснить, — решительно произнёс Холмс. — Не падайте духом, я полностью к вашим услугам. Надеюсь, вы не будете возражать против моего сотрудничества с вами, мистер Бейнс?       Круглое лицо инспектора прояснилось, и он медленно протянул моему другу руку.       — Какие у меня могут быть возражения? — сказал он. — Почту за честь, сэр. Я буду наблюдать за вашей работой с огромным интересом.       — Как и я, инспектор, — ответил Холмс, но в его голосе сквозила отстранённость. — Как и я. До сих пор, как я вижу, вы действовали быстро и толково.       Наши посетители распрощались и покинули нас. Проследив через эркерное окно, как они прошли по улице, я оглянулся на Холмса. Лицо его было серьёзно, зато глаза сияли.       — Ну, Уотсон, что вы скажете о нашем новом клиенте?       — Смысл мистификации, проделанной с мистером Скотт-Экклсом, мне совершенно непонятен, — ответил я. — Но могу сделать несколько выводов о самом этот человеке.       — В самом деле? И что же это за выводы?       — Ну, во-первых, он никак не мог решить, с чего начать: пригласить вас отобедать в его клубе или к себе домой — отужинать и выкурить по сигаре.       — Зачем ему делать нечто подобное? — спросил мой друг, и его длинные ресницы дрогнули с некоторой застенчивостью: он был раздосадован и польщён одновременно.       — Затем, что он содомит, если мне доводилось таковых видеть хоть раз в жизни, — заявил я, улыбаясь ему в ответ.       Он запрокинул голову и засмеялся. Я видел, как сокращаются и расслабляются мышцы его бледной точёной шеи.       — Вы хотите сказать, что было что-то…неестественное…в этой странной и внезапной дружбе, вспыхнувшей между молодым испанцем и Скотт-Экклсом?       — Возможно, не со стороны испанца, но определённо со стороны Скотта-Экклса.       — Нет, нет, — произнес он задумчиво. — С обеих сторон.       — Вы думаете, у молодого испанца были такие же склонности?       — Я этого не говорил. А если да, что мог предложить ему Скотт-Экклс? В нём не так уж много обаяния, и это не то обаяние, которое привлекло бы утончённого испанца.       — Вы знали многих испанцев? — с весёлым изумлением спросил я. — Или к этому выводу вы пришли во время своих обширных исследований человеческой природы? Я когда-то был знаком с парнем, который решительно не мог устоять перед мужчинами с очень жеманными и женскими манерами, и я совершенно не понимал этого. Но то, что я не в силах этого понять, ещё не означает, что я не допускаю, что и так может быть.       Я сел на подоконник. Холмс вновь зажёг трубку и медленно приблизился ко мне.       — Я знал нескольких испанцев, но ни одного из них в том смысле, который, как я полагаю, вы имеете в виду. А «неестественный» интерес Гарсиа к Скотт-Экклсу, я полагаю, был основан на том факте, что он как раз тот тип человека, в котором испанец видел воплощение британской добропорядочности.       Произнеся это, он сел на другой край подоконника и поджал ноги так, что стал напоминать турецкого султана, полулежащего в своём роскошном шатре.       — Нам с вами, конечно, виднее, но иностранцу все тонкие намёки на склонности нашего с виду весьма респектабельного клиента будут совершенно непонятны, — сказал он.       — Не такие уж они тонкие, — вздохнул я.       — Вот здесь вы ошибаетесь, — он улыбнулся мне. Края его халата вновь распахнулись. Рубашка его была полурасстёгнута, отчего он выглядел чертовски соблазнительно. — Вы присмотрелись к нему только потому, что он заинтересовался мной.       Я почувствовал себя слегка уязвлённым и пояснил:       — Я мог сделать такие заключения, исходя из того, как человек одевается, держится и какие у него манеры.       — Возможно, я ошибаюсь, — миролюбиво ответил Холмс. Он зевнул, прикрывая рот рукой.       — Вы устали, — мягко произнёс я, снова злясь на себя за то, что всю прошлую неделю не замечал симптомы его плохого самочувствия. Под глазами Холмса залегли болезненные тёмные круги, а его прекрасная кожа казалась тоньше и бледнее.       Он пожал плечами и заговорил о другом:       — Вы можете сегодня отправиться в Эшер?       — Разумеется.       — У вас нет пациентов?       — Только тот, кто сидит передо мной, — произнёс я, возвращаясь к разговору, который мы вели до появления нового клиента. После этого замечания Холмс нахмурил брови, соскочил с подоконника и направился к своему столу.       — Вы не могли бы захватить шарф, который я оставил в вашей комнате на прошлой неделе? А сейчас мне нужно отправить несколько телеграмм.       — Конечно. Но, Холмс…       — Уотсон, со мной всё в порядке, — сказал он. — Соберите свои вещи. — И он вернулся к своим телеграммным бланкам.       — Что вы будете делать, если сегодня ночью это повторится? — спросил я у его спины, от которой так и веяло желанием отгородиться от меня и обороняться.       — Проснусь, я полагаю.       — Холмс, — настойчиво произнёс я.       — Вы и вправду не надеетесь, что я буду просто спать?       Я положил руку ему на плечо.       — Вы же не одиноки. Не ведите себя так, как будто это неправда, — сказал я. Иногда у меня появлялись причины ему об этом напоминать.       — Конечно же, я не одинок, — фыркнул он. — Я не раз наблюдал присутствие одного крайне настойчивого доктора в своей спальне. От него никак не отделаешься, какими бы абсурдными не были его навязчивые идеи. На самом деле, если бы он не обладал некоторыми выдающимися качествами, я был бы с ним намного резче. А теперь, будьте добры, соберите свои вещи.       Я решил просто выполнить его просьбу и направился к лестнице. В конце концов, есть сражения, когда следует, не отступая, бороться до победного конца — но есть и другие, которые лучше отложить в надежде получить большее тактическое преимущество.       — И не мечтайте, что я сдамся, — обратился я к нему, — так как в одном вы правы. Я могу быть крайне настойчивым в проявлении своих чувств к вам. И не будет преувеличением сказать, что это и есть моя идея фикс.       Когда я оглянулся, чтобы посмотреть, хмурится ли он всё так же сердито, мне не удалось увидеть его лицо. Он был занят усердным заполнением телеграмм и делал вид, что крайне раздражён.       — Бедняга явно не в себе, — пробормотал Холмс, всё же взглянув на меня, но тут же его глаза снова устремились к документам. Я вышел с самым невозмутимым видом, хотя во след мне неслись бессвязные замечания о том, что «это невыносимо» и «нет покоя в этом доме».

*

      Погода по нашему прибытию в Суррей не улучшила моё настроение: ветер безутешно вздыхал, бросая в лицо холодные капли дождя, пока мы добирались до гостиницы «Бык».       Без сомнения, вы простите меня за то, что я не буду повторять все детали происшествия в Сиреневой Сторожке, ведь они опубликованы и уже стали доступны широкой публике.       Следы того, как великан продирался через живую изгородь, произвели на меня сильное впечатление, а обугленные кости, найденные в камине, заставили почувствовать, как по спине пробежал озноб.       — Очень интересно. Чрезвычайно интересно! — объявил Холмс, рассматривая останки белого петуха, который, как мне показалось, был просто разорван на куски.       — Да, это уникальный случай, — согласился Бейнс, закладывая большие пальцы в карманы брюк. — И я очень рад этому, потому что нас тут, в провинции, губит застой. Я воспринимаю этот случай, как редкую возможность. Даже целый калейдоскоп возможностей. Я человек, который не упускает свой шанс, когда получает его, и я уверен, вы согласитесь, что это единственный способ вести дела.       Эту краткую речь он произнёс спокойно и весело, а тем временем мой друг напоследок окинул кухню внимательным взглядом.       — Ваши силы, если так можно заметить, превышают возможности, которыми вы располагаете, — сказал Холмс. — Как я понимаю, у вас есть своя теория?       — Да, и я проверю её сам, мистер Холмс. По некоторым причинам я хотел бы иметь возможность сказать, что решил задачу без вашей помощи. — Тут Бейнс подмигнул моему другу и вежливым жестом указал на выход.       Холмс в ответ добродушно рассмеялся, но сам я почему-то почувствовал лёгкое раздражение.       Выйдя из дома, погрузившегося в мёртвую тишину, мы попали под холодный моросящий дождь, миновали ворота и свернули к дорожке, ведущей назад в город. Я запахнул полы пальто и застегнул его, мечтая о стаканчике виски и тихом вечере перед камином. Эту воображаемую картину я дополнил книгой в одной руке и ладонью Шерлока Холмса, покоящейся в другой. Именно этого я сейчас хотел больше всего на свете.       — Кстати, мистер Холмс, — внезапно произнес Бейнс, — мне интересно, чего ради Скотт-Экклс приехал сюда тем вечером. Я уверен, что бедняга никакого отношения не имеет к этому делу, однако, мне любопытны его мотивы. Есть в его поведении что-то крайне подозрительное.       — Я понимаю, что вы имеете в виду, — ответил Холмс, разглядывая влажный гравий под ногами. — Но, как вы сами сказали, он совершенно безобиден. Я бы рискнул предположить, что Гарсия, будучи более сообразительным из них двоих, каким-то образом заманил Скотт-Экклса в Сиреневую Сторожку. Скотт-Экклс ведь верный сын церкви, консерватор — и как часто такие джентльмены оказываются вовлечены в истории, подобные той, что мы сейчас расследуем?       — Хорошо сказано, мистер Холмс, — кивнул Бейнс. — Очень хорошо сказано. Мы не так уж много знаем о Гарсии. А вы что скажете о Скотт- Экклсе, доктор Уотсон?       Я поднял голову и взглянул на него, пораженный тем, что он заинтересовался моим мнением. Я так редко участвовал в разговорах Шерлока Холмса с офицерами полиции, что даже растерялся.       — Скотт-Экклс? Он вполне консервативен.       — Благодарю вас за ваше наблюдение. Мне кажется, у вас хорошо развита интуиция, доктор Уотсон, — произнёс Бейнс. — Иными словами, Гарсия хотел не просто поговорить с ним.       — Н-нет, — запинаясь, проговорил я, — но кажется очевидным, что паутина, которую сплёл Гарсия, гораздо шире и опаснее, чем Скотт-Экклс мог бы предположить.       — Вот именно, — Бейнс улыбнулся. — Скотт-Экклс получил совсем не то, что ожидал, когда прибыл в Сиреневую Сторожку.       — Инспектор Бейнс, вы уже в опасной близости от того, чтобы начать обсуждать детали дела с нами, — заметил Холмс с оттенком отстраненного веселья.       — О, вовсе нет! — Бейнс рассмеялся. — Нет, сэр, этого можете не опасаться. Ни в коей мере. Я благодарен вам обоим за вашу помощь, джентльмены, и надеюсь, гостиничный номер придётся вам по душе. И не забывать, что у каждого из нас свой собственный путь. Поучаствовать в охоте вместе с вами — это удовольствие, которое я отложу до следующего раза. До встречи, и прошу вас без колебаний обращаться ко мне, если возникнет необходимость, — так он распрощался с нами и устремился к боковой дорожке.       — Какой своеобразный человек, — заметил я, поплотнее обматывая толстый шерстяной шарф вокруг шеи. Дождь не усиливался, но монотонно накрапывал, не переставая. И было холодно.       — Люди, у которых есть талант к расследованию преступлений, как вы знаете, своеобразны, — сдержанно ответил мой друг. — Вы замёрзли?       — Не сомневался, что вы это заметите, — сказал я раздражённо.       — Когда мы придём в гостиницу, мне придётся кое над чем поразмыслить…       — Вы известны своими блестящими способностями в областях, где нужно поразмыслить.       — Вы насмехаетесь надо мной?       — Простите мне мой тон, — пробормотал я, практически стуча зубами от холода. — И если бы вы согласились кое о чём поразмышлять, вы сделали бы меня очень счастливым человеком.       — Размышление — само по себе награда, — последовал сардонический ответ, но в силу давней привычки я поверил, что он понял меня, и тут же почувствовал, что мне стало гораздо теплее.       Открыв глаза этой ночью, я увидел надо собой усыпанное бесчисленными звездами небом Индии. Я смотрел на них, стоя на занесённой песком улице, и чувствовал трепет, но не от того, сколь многочисленны были созвездия, а от того, как плотно скрывали их лондонские туманы: я насчитал несколько тех, которые знал, но не видел уже многие годы. Они сияли так ярко, как полная луна, но луны на небе не было. Внезапно моего лица коснулось дуновение ветра, принеся с собой запах кардамона и баранины, жарящейся на вертеле под открытым небом, и мне пришло в голову, что я не узнаЮ эти места, но должен вернуться назад, к своим товарищам.       По мостовой прокатился звук тяжёлых армейских сапог, и я в тревожном удивлении обернулся. Ко мне приближались солдаты отряда Гази, с которыми мне доводилось встречаться очень давно и в других, далёких краях. Они тащили с собой пленника. То, что они оказались в Индии, а не в родных землях, только усилило ощущение того, что что-то не так. Я выпрямился и приказал им остановиться.       Они выполнили мой приказ и встали, глядя на меня глазами, обесцвеченными солнцем пустыни. Один из них ткнул ногой под рёбра узника, которого они явно тащили издалека. Ступни его ног и голени превратились в кровавое месиво, дышал он отрывисто и с большим трудом. Мне никогда раньше не видел его в арабских одеждах, а его лицо никогда не было столь тёмным от солнца, но в то же мгновение я узнал Холмса.       — Мы нашли его, сэр, — часто и тяжело дыша, сказал повстанец, стоявший ко мне ближе всех. — Как вы приказали. Мы сделали всё, что могли, но он всё равно не говорит. Каковы ваши дальнейшие приказания?       — Оттащите его в ближайшую канаву и закопайте, — услышал я собственный голос. — Не знает, значит, не знает. Нет смысла терять время.       Прежде чем окончательно проснуться, я услышал чьи-то шаги, и осознал, что нахожусь не дома, а в двухместной комнате гостиницы вместе с Холмсом. И именно он сейчас схватил меня за плечо и нежно потряс:       — Уотсон?       Тяжело дыша, я схватил руку Холмса, а он обнял меня и помог мне приподняться.       — Ничего страшного, всё хорошо… Просто дайте мне минутку.       — Уотсон, посмотрите на меня, — приказал Холмс. — Что произошло?       — Я… — оглянувшись вокруг, я медленно и глубоко вздохнул.       Мне не раз снились кошмары о службе, но в последнее время они почти перестали меня донимать. Но меня больше волновали сновидения о том, как нечто ужасное случалось с Холмсом. Они были редки, но тоже хорошо мне знакомы. Сейчас моё сердце бешено колотилось, на лбу выступил пот, но я не испытывал того леденящего душу ужаса, следы которого Холмс так боялся увидеть на моём лице. Я ощущал лишь чувство вины за то, что во сне совершил нечто ужасное — ради предотвращения чего-то подобного в реальной жизни я с радостью расстался бы с правой рукой.       — Просто плохой сон, — сказал я. — Спасибо, что разбудили.       К моему удивлению, хватка на моём плече только усилилась.       — Вы говорите мне правду?       — Конечно, — произнёс я. На самом деле я всё ещё не вырвался из лап этого сна и не пришёл в себя полностью.       — Уотсон, если вы мне лжёте, я ведь всё равно об этом узнаю, — сердито произнёс он, мрачнея.       — Я думал, что как раз мои действия вам всегда абсолютно ясны, — не без легкого укола сказал я. — Пустите меня. Почему вы…       — О, простите, — сказал он мягко. — Я не хотел причинять вам никаких неудобств.       Он перестал сжимать мои плечи и устроился на кровати рядом со мной, так что у меня не осталось выбора, кроме как положить голову ему на грудь. Несколько секунд я пытался улечься поудобнее и, наконец, просто обвил его руками. Я не мог вспомнить, когда в прошлый раз видел такие яркие сны о войне, но молился о том, чтобы этот раз был последним.       — Вам снилась война, не так ли? — вдруг тихо сказал Холмс.       — Как вы узнали? Я разве что-то сказал?       — Это не важно. Так и было.       Мы молчали, наверное, минут пять, пока я не стал дышать глубоко и спокойно, а Холмс устало закрыл глаза. Он запустил свои длинные пальцы в мои волосы.       — Гази взяли в кого-то в плен. Вас?       — Холмс, если бы я не знал вас достаточно хорошо, то счел бы ясновидящим. В прежние времена вас привязали бы к столбу и сожгли за колдовство, — со вздохом сказа я.       — Вам и раньше это снилось? — спросил он почти шёпотом спустя некоторое время, когда я уже думал, что он уснул. — Вы были в Афганистане, когда…       — Нет, — ответил я после некоторых раздумий. — Мне снилось что-то другое. Но я не могу вспомнить никаких конкретных событий и лиц. В этом нет никакого содержания, просто страшно. Это больше ощущения, чем какой-то сюжет.       — Хм…       — А как насчёт вас? — осмелился спросить я. — Вы можете вспомнить, что вам снилось? Что вы видели?       — Да, — сказал он. Голос его звучал устало, очень грустно и едва слышно. — Я могу всё вспомнить.       — Постойте, — сказал я, медленно осознавая горькую правду. — Почему, пока я спал, вы сидели в кресле в другом конце комнаты?       — Просто сидел. Без особых причин.       — Холмс, — я вздохнул, садясь в кровати. — Не играйте со мной.       — Я размышлял над делом.       — Вы нашли ответы на большую часть вопросов, когда мы были в Сиреневой Сторожке, — с безотчетной яростью сказал я и, встав с кровати, навис над ним. — Вы уже идёте по горячему следу. Но с вами снова случилось это, но вы скрыли от меня и решили, что уж лучше провести три или четыре часа в кресле, чем меня побеспокоить?       — Я… — он провёл рукой по своему бледному лицу и внезапно сел, изящно скрестив ноги. — Я начинаю привыкать к ним. Вернитесь в кровать, прошу вас.       — Я собираюсь связаться с доктором Стерндейлом, — решительно заявил и уже собрался одеваться, чтобы немедленно отправиться на телеграф, но вовремя напомнил себе, что мы далеко от Лондона, где можно отравить телеграмму почти круглые сутки. — Он сможет помочь. Он найдет лекарство лучше, чем кто-либо. Фактически, он единственный известный мне человек, который имеет глубокие научные познания о ядах.       — Какая прекрасная идея, — ответил Холмс, с нескрываемым презрением откинув свою темноволосую голову и потянувшись за сигаретой, лежащей на тумбочке. — Да ещё и такая легкоосуществимая. Почему я сам до этого не додумался, если меня считают таким умным? Просто напишите письмо, Уотсон, адресованное доктору Леону Стрендэйлу, и укажите на конверте: «В самые дебри Африки». Его корабль отплыл много дней назад, но заверьте курьера, что он не должен падать духом из-за того, что человека, которого он разыскивает, никогда не удастся найти, поскольку тот находится в джунглях.       Я смотрел на него, сжав руки в кулаки.       — Не потрудитесь ли вы объяснить мне, Холмс, почему я заслуживаю насмешек за попытку облегчить ваши страдания?       — Потому что ваша озабоченность этим не имеет никакого смысла. Это лишь пустая трата времени.       — Я вправе тратить своё собственное время, как мне вздумается, и на это вам нечего возразить. Дьяволова нога убила двух человек и ещё двух отправила в бедлам. И разве вы сами не сходили бы с ума от переживаний, если бы со мной происходило нечто подобное?       — Конечно, сходил бы, — согласился он. — И был бы вне себя до того, что в поисках спасения вряд ли считался бы с чьими-то удобствами, и прежде всего со своими.       — Тогда почему вы думаете, что я буду сидеть сложа руки, когда дело касается вас?       — Потому, что сами вы не заслуживаете таких страданий, — ответил он, и его голос едва не сломался. — А что касается меня, потеря разума — это в каком-то смысле справедливое наказание.       — О какой справедливости вы говорите?! — закричал я. — Ваш разум — это произведение искусства, и вам это известно. Вы — один из ярчайших умов из всех, что когда-либо существовали. Что за извращённое понятие о справедливости?       — Это та справедливость, которая наказывает за те ошибки, находящиеся за гранью здравого смысла.       — Мы не всегда можем предсказать, будет какой-то вред от наших действий или нет! Почему же вы…       Тут я замолчал, поражённый внезапным пониманием, почему он вел себя так невыносимо. А ведь этот ответ ведь был прямо у меня перед глазами. Мастер во всём, что он исследовал в мире криминологии, он всё ещё был охвачен ужасом от того, что чуть не погубил меня. К тому же, именно я вырвал нас из лап опасности — а если если бы мы всё-таки погибли или сошли с ума, кончина наша была бы поистине кошмарной. Почему я не осознал этого раньше? Как сложно до меня иногда доходят самые просты вещи! Холмс иногда может вести себя как упрямый осёл, но когда я веду себя как идиот, то делаю это с подлинным размахом.       Мой друг, видя, что я умолк на полуслове и полагая, что я ищу такую-то новую тактику расспросов, в ярости хлопнул ладонью по одеялу, затушил окурок сигареты о деревянный столик, поднялся на ноги и направился ко мне, быстрый и бесшумный, как дикая кошка.       — Я не могу обсуждать всё это с вами, — тоном, не допускающим возражений, сказал он; его лицо находилось в дюйме от моего. — И я не буду. С кем угодно — но не с вами.       — Да, теперь я это понимаю, — ответил я и задохнулся, когда его рот скользнул по моей шее вверх, и он поцеловал меня с такой силой, что я отшатнулся к стене. Его губы были прохладными и мягкими, а язык — яростным и обжигающим.       — Посмотрите на меня, — потребовал я, как только снова смог дышать. — Холмс, я должен кое-что объяснить вам….       — Не сомневаюсь, что это может подождать.       Он быстро расстегивал мою рубашку, а его губы покрывали моё тело страстными поцелуями. Его пальцы впились в мою спину, и я не сомневался, что на следующее утро на лопатке у меня останется красная метка. Он целовал мою грудь, шею и плечи, жадно и горячо, словно ждал этого очень долго и, наконец, получил то, что хотел. Будет несколько меток, подумал я, пока мои руки слепо тянулись к нему, а колени подгибались так, что я рад был, наконец, ощутить под собой опору. Но я заставил себя открыть глаза и спросил:       — Что я сказал вам сразу после того, как это случилось?       Он ничего не ответил, прижимаясь к моей пояснице. А затем его рука скользнула ниже.       Задыхаясь, я повторил вопрос:       — Что я сказал?       — Вы несли какую-то несусветную чушь о том, что помогать мне — это истинное наслаждение для вас. Это меня очень напугало. Я подумал что вы просто не в себе, — в конце концов выдохнул он.       — Ну, по крайней мере, вы меня услышали, — я издал приглушённый стон, когда его губы исследовали мою челюсть там, где она изгибалась возле уха. — Клянусь вам, я ни в чём вас не виню.       — Каждый раз, когда это происходит со мной, каждый раз, когда я вновь вижу тот до тошноты ужасающий мир в своих кошмарах — это служит мне напоминанием о том, чем я рисковал ради расследования, — произнес он в ярости. — И это очень мучительно. Ради всего святого, оставьте эти разговоры и возвращайтесь в постель.       — Холмс, я виноват не меньше вашего, — настаивал я. — Если бы у меня было больше здравого смысла, чем у вас, я бы удержал нас обоих от столь безумного шага.       Упершись руками в стену, он прижал меня к ней, словно бабочку, приколотую к картонке, и его глаза стальными булавками впивались мне в лицо. Бывало, что, при всей его нежности, он предельно ясно давал мне понять, насколько он сильнее меня, и какая-то часть моего либидо вспыхивала от этого почти с благоговением.       Сейчас я стоял на месте, по возможности сохраняя спокойствие. А когда Холмс заговорил, его голос был полон ярости и отчаяния:       — Если бы с вами произошло нечто подобное… Если бы кто-то с вами такое сотворил, если бы кто-то отнял вас у меня, и вам бы пришлось пройти через пытки, которые пережила мисс Бренда Тридженнис, если бы кто-то погубил вас, буквально доведя до безумия — ни секунды не сомневаюсь, я бы действовал точно также, как и наш Охотник на Тигров. Вот о чём я размышлял, Уотсон. Вот к каким выводам я пришёл. А теперь задайтесь вопросом, что бы случилось, если бы ваша ужасная смерть была моей…       — Прекратите! — воскликнул я.       — Так вот: случись это с вами, это бы убило меня! — выкрикнул он. — Буквально — убило! Черт возьми, как долго ещё мы должны обсуждать это?       — Я люблю вас, — прошептал я. — Я люблю вас. И мы остались живы. Живы, Холмс. Вы должны забыть обо всём остальном. Мы остались живы.       Обе его ладони оторвались от стены, чтобы нежно, но ощутимо схватить меня за волосы:       — Но не благодаря мне.       — Вам и правда досадно, что на этот раз уже у меня появилась возможность спасти вас? — спросил я, пытаясь успокоить его. — Пообещайте мне, что забудете об этом. Это всё уже не важно. — Я поцеловал его в темноволосую макушку, а потом с моих губ сорвался вздох удовольствия, когда он, слегка потянув за волосы, вынудил меня откинуть голову и впился ртом в мою шею.       И вдруг он остановился, слегка сжав моё горло своими изящными и сильными пальцами. Его большой палец оказался на выемке моей шеи, где он мог почувствовать каждый удар моего пульса. Он мог бы раздавить мою гортань одним движением запястья, но он слишком хорошо знал границы своей собственной силы, и сейчас всё, что я почувствовал в движении его пальцев, — это команду следовать за ним.       — Пойдёмте в постель, — сказал он.       — Я ещё не закончил наш с вами разговор.       — Я прошу вас — прекратите.       — Вы не можете использовать постель как средство заставить меня замолчать, — отчаянно запротестовал я, хотя прекрасно осознавал, что он чувствует, как я возбуждён и что у меня остаётся всё меньше сил, чтобы сопротивляться ему, даже если бы у меня было такое намеренье.       — Нет, нет, нет, — он покачал головой. Наклонившись, он прижался лбом к моему лбу. Я чувствовал, как бьется пульс на запястье его руки, всё ещё сжимавшей моё горло, как доброжелательная змея. — Я никогда так не делаю.       — Вы только так и делаете!       — Я ещё раз повторяю, что это не так.       — Я не дурак, хоть вы так думаете, — сказал я с горечью, задетый тем, что он пытался отрицать очевидное.       Другая его рука с яростью ударила в стену за моей спиной, но я не шелохнулся.       — Вы не дурак, но вы всё равно не правы. — Его голос звучал очень спокойно.       — Но я и не ваш спаниель, чтобы надевать на меня намордник каждый раз, когда вы этого пожелаете, — прошептал я.       — Джон Уотсон, пожалуйста, — пробормотал он, закрывая свои серые глаза. — Идемте в постель. И позвольте мне просто любить вас. Позвольте мне почувствовать, что вы все ещё со мной.       У меня больше не было сил возражать. А ещё у меня перехватило дыхание до того, и я вообще не мог ничего выговорить. В тот момент я был даже не в силах сказать ему, что знаю, как он любит меня или что мне известно, как важно для него уберечь меня от беды. Но, возможно, я вообще не мог бы произнести этого, потому что не существовало таких слов, которые могли бы передать мои чувства. Охваченный дрожью, я поцеловал его и сделал то, о чём он просил меня.       И той ночью, когда я с трудом открывал глаза, думая, что погибаю, и видел над собой не потолок, а бесконечную высь; той ночью, когда он стонал, прижимаясь к моей покрытой потом груди, а я вонзал ногти в его худую спину, цепляясь за него, словно мы вместе с ним падали в бездну — той ночью я всё-таки понял его.       — Пожалуйста, — задыхался он. — Я больше никогда. Никогда…       А позже он молился неизвестным мне богам. Он, выдыхая, произносил моё имя — и был не в силах сделать вдох. Это было похоже на горячую мольбу об отпущении грехов и, мне кажется, я бы спустился в преисподнюю, лишь бы добыть ему то, чего он так страстно желал. Но я не мог этого сделать и лишь долго в ночи шептал ему слова любви.       А он говорил не вслух и не со мной.       Последующие утра превратились в какой-то похожий на танец ритуал: когда один из нас отступал, другой перехватывал инициативу, словно мы были партнёрами в импровизированном вальсе. Я спрашивал у Холмса, как ему спалось, и получал язвительный или уклончивый ответ. А когда мне, наконец, удавалось удержать язык за зубами, и его голова покоилась на моём плече, я и без расспросов знал, что он видел сон настолько тягостный и страшный, что не каждому под силу было бы справиться с этим. Круги под его прекрасными глазами стали ещё темнее, и мне было больно от осознания, что единственное, чем я мог ему помочь — это на какое-то время избавить его от моего общества и попытаться понять, не будет ли ему лучше в моё отсутствие. Но он бы воспринял это как бегство.       Однажды утром, когда я в полусне повернулся на бок, меня окончательно разбудило странное чувство — открыв глаза, я обнаружил, что он смотрит в пространство перед собой, словно мира вокруг него не существовало. Боясь насильственно вырвать его из этого состояния и тем, возможно, навредить, я ничего не мог сделать и лишь наблюдал за ним, пока его красивые черты не исказил лёгкий спазм, означающий конец его ночной пытки. Он содрогнулся в изнеможении и взял меня за руку.       — Вы здесь, со мной, — прошептал я ему. — Вы мой. Со мной и оставайтесь.       — Я очень стараюсь, — смог выговорить он прежде, чем провалился в полусон совершенно изнурённого человека.       Прошла неделя или чуть больше, и расследование было завершено. За это время был по ошибке арестован не тот человек, и мы нашли гувернантку, которую держали в заключении. Интригующие разоблачения, касающиеся Тигра из Сан-Педро, и наши собственные личные переживания абсолютно вымотали меня к тому времени, когда наше пребывание в Эшере подошло к концу. Все действия Бейнса казались мне очень загадочными, но к моменту, когда гувернантка мисс Бёрнет сбежала от своих тюремщиков, он проделал не меньшую работу, чем Холмс.       — У вас есть те самые сведения, которые мне нужны, — объявил Бейнс, встретившись с нами. Его маленькие глазки сияли. Когда мы изложили ему все известные нам факты, он пожал руку Холмса, повернулся и пожал мою не менее сердечно, отдал распоряжения по поводу мисс Бёрнет и, ловко развернув своё тяжёлое тело, покинул нашу гостиничную комнату.       — В инспекторе Бейнсе есть что-то, чего я не могу до конца понять, — сказал мой друг на следующий день, бросив мне через всю комнату расческу, когда мы упаковывали вещи.       — Меня он не слишком заботит, но, по крайней мере, он уважает вас, — заметил я, стараясь быть предельно честным.       — Вам больше не нужно думать о нём, — ответил мой друг. — Мы отправляемся домой.       Он курил трубку, стоя в рубашке и домашнем халате, его взгляд был устремлён в окно, а лицо выражало не больше эмоций, чем лик статуи, сглаженный ливнями и ветром.       Через несколько дней после того, как мы вернулись в Лондон, пришла телеграмма, в которой нас вызывали подписать заявления по делу Гарсии. Погода улучшилась, и я уговорил Холмса пройти пешком большую часть дороги до Скотланд Ярда, полагая, что прогулка может поднять ему настроение, желает он того или нет. Мы как раз уже приближались к зданию, когда мой друг вдруг схватил меня за руку и сильно её сжал.       — Этого не может быть… Мистер Скотт-Экклс! — позвал он. — Мистер Скотт-Экклс, это вы?       Я не поверил своим глазам — и лишь поэтому сдержал готовы вырваться сдержать крик испуга. Человек, которого окликнул Холмс, без сомнения, был Скотт-Экклс, но он утратил всякое сходство с тем вальяжным, щеголеватым джентльменом, который недавно посетил нас на Бейкер-стрит. Услышав свое имя, он заметно съёжился, и, казалось, готов был сбежать, но ему мешала болезненная хромота, и он повернулся к нам. Один его глаз так опух, что почти полностью закрылся, его лицо украшали многочисленные кровоподтёки, и, судя по тому, как он двигался, я легко мог сказать, что у него были и гораздо более серьезные травмы.       — Мистер Скотт-Экклс, ради всего святого, что с вами случилось? — воскликнул мой друг.       — Я… это ошибка, мистер Холмс. Чудовищная ошибка, — казалось, он вот-вот расплачется, но всё же он взял себя в руки. — Я не туда свернул. И на меня напала банда грабителей. Я уже дал показания по делу Гарсии и должен идти.       — Но разве вы в состоянии? — взволнованно спросил Холмс. — У вас что-нибудь отняли? Вы имеете какое-нибудь представление о том, кто на вас напал?       Эти безобидные вопросы, казалось, ранили Скотт-Экклса сильнее острых камней.       — Я сейчас не выгляжу как приличный человек, это бесспорно, — прошептал он. — Но ничего более. Нет, не имею представления, кто…       — Я могу помочь вам, — мягко предложил Холмс. — Расскажите мне, что произошло.       — О, нет, не стоит, — подавляя подступающие слёзы, проговорил Скотт-Экклс. — Я… Я не богатый человек, мистер Холмс. У меня на ваши услуги нет средств. Трое мужчин напали на меня в тёмном переулке. Больше я ничего не знаю.       — Это не будет стоить вам ни шиллинга, вы ведь уже мой клиент.       — Я действительно не могу дольше задерживаться, сэр.       — У меня фиксированная оплата, — запротестовал Холмс, но Скотт-Экклс, охваченный паникой, в отчаянии замахал руками.       — Очень щедро, очень щедро с вашей стороны, но вы ничего не сможете тут поделать. Всего хорошего вам обоим, — он поклонился, а затем, прихрамывая, двинулся прочь так быстро, как только мог.       Холмс стоял, закусив губу, несколько долгих мгновений, пока мы провожали его взглядами. В конце концов он вздохнул, взглянул на свои карманные часы и повернулся ко мне, чтобы взять меня за руку.       — Скверная история, — сказал он. — Вы заметили след на его щеке чуть ниже виска, как раз под дужкой очков?       — Да-да, — медленно произнёс я. — Это рваная рана, словно его ударили чем-то гибким.       — Эта рана появилась не одновременно с синяками.       — Нет. О Господи, Холмс…       — Если он не хочет, чтобы я помогал ему, я ничего не могу поделать. Не говоря уже о том, что он, возможно, прав — поиск этих негодяев может стать пустой тратой времени. Но мне невыносима мысль о том, что кому-то из моих клиентов пришлось пережить подобную ситуацию.       — В Лондоне много опасных мест. Он упомянул об ошибке, возможно, дела завели его в такую часть города, где джентльменам отнюдь не рады. Или, возможно, его одежда сделала его мишенью для грабителей.       — Возможно, — согласился Холмс. — Возможно.       Он вздохнул и, казалось, решил оставить эту тему раз и навсегда, но я не мог не заметить, что днём он был более немногословен, чем обычно, и просмотрел газеты второй раз, перед тем как вернулся к стакану доброго вина и любимой скрипке.       На следующий день, когда мы уже пообедали, посуда была убрана со стола, и Холмс наконец-то снял халат и надел сюртук, завязав под воротником простой чёрный галстук, в дверь постучалась миссис Хадсон.       — Пришёл тот инспектор, — сообщила она нам. — По имени Бейнс. Мне пригласить его?       — Конечно. Благодарю вас, миссис Хадсон, — слегка хмурясь, ответил мой друг.       Вскоре на пороге нашей гостиной появился мистер Бэйнс — настолько громоздкий и неуместный в Лондоне, насколько он был внушительным и величественным в деревне. Наш гость тяжело вздохнул от подъема, но тут же протянул своему коллеге-детективу энергичную ладонь.       — Я так рад, что вы дома, мистер Холмс. И доктор, как я вижу, тоже. Ну, это только к лучшему.       — Прошу садиться, — предложил ему Холмс.       — Благодарю вас, сэр. Благодарю. У меня возникла необходимость срочно поговорить с вами, и я прошу прощения за своё внезапное вторжение.       Он уселся на диван и теперь смотрел на нас с нескрываемым любопытством. От нашего визитёра так и веяло самоуверенной напыщенностью, и меня вновь поразило то, насколько мне не нравился этот сельский следователь — ни тем, что он откинулся на наших диванных подушках так, как это делает человек, когда он имеет право на любые вольности, какие ему заблагорассудятся, ни тем, как он глядел своими глазами-бусинками то на моего друга, то на меня.       — В этом дела вы сработали очень толково, — похвалил его Холмс после нескольких мгновений неловкого молчания. Он прислонился к камину и закурил сигарету. — Я имею в виду ложный арест. Вы не склонны слепо следовать всем правилам общественной морали, которые так любят ваши коллеги. Но результат оправдал все средства.       Бейнс в ответ лишь посмотрел на Холмса, достал из кармана увесистую табакерку и взял из неё щепоть табаку. Я решил ничего не обсуждать с этим своеобразным человеком, но он продолжал молчать, и мы с Холмсом быстро обменялись удивлёнными взглядами.       — Морали, мистер Холмс? — улыбаясь, произнёс он в конце концов. — Морали, сэр? Да, я не могу с вами не согласиться. Это не было строго моральным. Но вы, сэр, и ваш компаньон, без сомнения, очень опытны во многих областях, где мораль не играет никакой роли.       Я уже потянулся за лежавшим на столе блокнотом, предполагая, что речь зайдёт о нашем расследовании, но, услышав это странное заявление, с изумлением повернулся к Бейнсу. Меня охватил холодок дурного предчувствия, и я поймал себя на том, что снова взглянул на Холмса. Он стоял совершенно спокойно и просто курил, а над ним вились струйки дыма.       — Разумеется, — сказал Холмс с лёгкой улыбкой. — Мы же расследуем преступления. Как и вы, осмелюсь вам напомнить.       — О нет, это не совсем то, что я имел в виду, — ответил Бейнс. — Я говорил об одной вашей… особенности об одной совершенно дикой и безнравственной особенности.       — Восхитительное слово — дикий, — ответил мой друг, и его губы тронула лёгкая улыбка, хотя глаза его не улыбались. — Прошу, объясните, что вы хотите всем этим сказать.       — Я имел в виду некую особенность, свойственную определённому сорту людей, к которому, кстати, принадлежит и мистер Скотт-Экклс.       Моё сердце бешено забилось, но я сел на край дивана в твёрдой решимости сохранять спокойствие. А вот Холмсу оставаться бесстрастным, казалось, не стоило никаких усилий.       — Любопытное замечание, но, боюсь, я не понимаю, к чему вы клоните, — сказал он. — Мистер Скотт Экклс, похоже, не имеет никаких выдающихся пороков, кроме непростительной глупости.       — О, напротив, мистер Холмс, — возразил Бейнс. — Этот человек просто погряз в пороках. Например, у него есть желания относительно людей одного с ним пола, которые трудно даже обсуждать в приличной компании.       — У Скотт-Экклса? Вот сейчас вы точно шутите, — с быстрым смешком воскликнул Холмс. — И не самая удачная шутка, позволю себе заметить, если вас это не обидит, инспектор.       — Это вовсе не шутка. Ставлю вас в известность, что я взял на себя смелость обыскать вашу комнату в гостинице, — снисходительно сообщил Бейнс, — пока вас там не было. И обнаружил явные … следы.       Когда я понял, что Бейнсу теперь стало все известно о нас, меня охватил тошнотворный ужас. Но когда меня поразило осознание того, что именно случилось со Скотт-Экклсом, на смену страху пришло искреннее, болезненное сочувствие. От мысли об этом меня даже охватил легкий приступ удушья.       Конечно, есть мужчины, которые точно предпочли бы не иметь дела с мужчинами моей ориентации. Но они не проявляют никакой агрессии, и я ничего не имею против их точки зрения. А есть мужчины, которые от чего-то подобного приходят в крайнее возмущение и даже ярость.       Но сейчас было ни то, ни другое. Мои инстинкты кричали мне, что сидящий рядом человек — настоящее чудовище. А он сидел и думал, что мы совершенно беспомощны перед ним. Я не знал, что он собирался делать, но одно мне было ясно: никогда раньше мы с Холмсом не оказывались в такой опасной ситуации.       Холмс затушил сигарету, достал карманные часы, посмотрел на них и со щелчком захлопнул крышку.       — Чего вы хотите? У вас есть пять минут, — тихо произнёс он, скрестив руки на груди.       — Я хочу того же, чего и вы, мистер Холмс, — демон улыбнулся. — Вот в чём вся прелесть, видите ли. Я не хочу ничего, что не соответствует вашим вкусам, уверяю вас. Мне не нужны деньги, если вы об этом подумали. Я просто хочу, чтобы вы и доктор — по отдельности, разумеется — уделили мне немного своего… времени.       — Нашего времени? — переспросил Холмс. На его лице промелькнуло отвращение, но он быстро вернул свою маску невозмутимости.       — Пожалуй, лучше назовём это вашим безраздельным вниманием.       Моё сердце болезненно сжалось. Холмс стал ещё бледнее, но его рука, которой он взял новую сигарету, была совершенно тверда.       — Или что? — спросил он, и его тон был похож на взмах шпаги.       — Или я вас разоблачу перед лицом Королевы и перед всей страной, — с наслаждением сказал Бейнс.       К моему удивлению и ужасу Холмс спокойно стоял, продолжая курить, словно это предложение было ему неприятно, но он не исключал возможности его рассмотреть. Я же, напротив, представлял себе, как изобью этого мерзавца, а потом лично спущу его с лестницы. Я уже открыл было рот, чтобы заговорить, но мой друг предостерегающе посмотрел на меня, и я снова сжал зубы.       — Что может быть проще? — продолжал Бейнс, всё ещё улыбаясь. Он явно наслаждался этим разговором. — Поскольку извращенцы вашего типа не имеют каких-либо эмоциональных привязанностей, маленькая задача, о которой я говорю, не должна показаться сложной. В конце концов, я не прошу вас делать что-то, чего вы ещё не делали, получая при этом удовольствие.       — Полагаю, вы не хотите этого прямо здесь и сейчас?       — Нет, конечно же, нет, мистер Холмс, — он усмехнулся. — Но скоро. Очень скоро.       Мой друг отошёл от камина и приблизился к инспектору.       — Тогда вы должны сказать нам, насколько… длительными будут эти встречи.       Бейнс задумался над одним из самых неприятных вопросов, заданных моим другом за все годы расследований.       — В вашем случае, не очень частыми, — ответил он, рассматривая чувственный рот Холмса и постукивая толстыми пальцем по собственной губе. — Пожалуйста, не подумайте, что я вами пренебрегаю, но не думаю, что нам понадобится больше получаса. А вот ваш друг, — в этот момент его дьявольские глаза метнулись в мою сторону, — мне нравится гораздо больше.       — Правда? — спросил Холмс, и в голосе его прозвучало непонятное мне облегчение.       — Пожалуй, три-четыре часа наедине с ним, и я буду считать инцидент исчерпанным, — заключил Бейнс.       Я сталкивался со многими опасностями за свою жизнь. Сегодняшний же день начался крайне тревожно и постепенно превращался в настоящий кошмар, с которым может соперничать только корень Дьяволовой Ноги. Все мысли и чувства покинули меня, кроме животного ужаса. Я посмотрел на Холмса, надеясь, что во взгляде моём читается искренний протест, но сам он не взглянул на меня. Он лишь медленно кивнул.       — Вы точно не хотите, чтобы я взял основную часть обмена на себя? — спросил он. — Я ведь считаюсь экспертом… в некоторых областях.       — Нет, мистер Холмс, благодарю вас. Мы остановимся на первоначальном решении, или вы оба окажетесь в очень непростой ситуации. Так что вы скажете?       — Не вижу особого выбора.       Бейнс радостно хлопнул в ладоши:       — Совсем никакого выбора, мистер Холмс! Абсолютно никакого! Лишь немного усилий, которые не являются для вас непривычными.       — Но если я обнаружу, что вы причинили ему боль… — предостерёг Холмс.       — О, мистер Холмс, какого вы обо мне мнения! Думаете, я какой-то монстр? С ним всё будет хорошо, — закончил он, и при виде его отвратительной улыбки у меня упало сердце.       Мне хотелось прямо сейчас избить его до потери сознания. Но я заколебался, давя в себе злость. Я не мог дать себе волю, иначе он мог с легкостью разрушить жизнь человека, который значил для меня больше, чем Земля и Небо, и вся Вселенная?       Три или четыре часа. Сколько времени терпел Скотт-Экклс? Его вначале связали? Или сразу избили? Это было невыносимо, я об этом знал. Я чувствовал во рту вкус желчи и то, как меня переполняет ненависть.       — Дайте мне адрес, где это всё будет происходить, — попросил мой друг.       — О, нет ничего проще, сэр: Олд Лорел-стрит, 661. Это частное заведение, где меня хорошо знают.       — Мне оно тоже известно, — произнёс Холмс. — Я так понимаю, вы часто бываете в городе, раз заявляете, что часто бываете по этому адресу?       — Я считаю, что жизнь в городе имеет свои преимущества, мистер Холмс. Так сложилось, что пробуду здесь до пятницы. Когда явитесь завтра вечером, спросите мистера Гудвина. Скажите, что у вас назначена встреча с неким мистером Старром. Когда следующим вечером приедет ваш друг, — добавил он, слащаво-мерзко улыбаясь мне, — ему следует спросить того же господина.       — Запишите это, Уотсон. И адрес.       — Холмс…       — Делайте, что говорю! — резко сказал он и швырнул сигарету в камин.       Я всё записал недрогнувшей рукой. Во мне бушевали ослепляющий гнев и боль, но тело действовало на удивление спокойно и размеренно.       — Мистер Бейнс, — сказал Холмс, — вы были очень откровенны с нами. Пожалуйста, позвольте мне теперь то же самое по отношению к вам, чтобы избавить все заинтересованные стороны от возможных неудобств.       — Разумеется, мистер Холмс, — ухмыльнулся наш враг.       — В таком случае, инспектор Бейнс, я благодарю вас за информацию, которую вы мне предоставили. И за то, что вы сделали различие между доктором Уотсоном и мной. А теперь я сделаю то же самое для вас.       Мы оба с удивлением уставились на Холмса, чей голос звучал все громче.       — Если вы когда-нибудь вновь сделаете мне подобное предложение, или же я услышу о том, что вы сделали такое предложение кому-нибудь ещё, вы внезапно обнаружите, что совершили ряд преступлений. И этому, могу вас заверить, будут неопровержимые доказательства. Присяжные признают вас виновным, и двадцать лет вы проведёте в тюрьме строгого режима, а если вам очень повезёт, то в исправительной колонии в Австралии.       Бейнс открыл рот, собираясь что-то возразить, но Холмс поднял руку, заставляя его замолкнуть, и продолжил свою речь голосом, раскалённым от гнева:       — А если вы попытаетесь вновь обратиться к доктору Уотсону с такими предложениями, то обнаружите, что замешаны в расследовании совершенно другого рода. Я позабочусь о том, сэр, клянусь вам, что перед вашей смертью ваше тело будет изуродовано до неузнаваемости, а после вашей смерти оно будет разбросано в виде столь крошечных ошмётков, что даже крысы Лондона побрезгуют ими. Вы меня понимаете?       Наш гость поднялся с дивана, дрожа от злости.       — Напрасно вы блефуете, мистер Холмс! — закричал он. Его так корчило от бессильного гнева, что он будто уменьшился в размерах.       — Вы думаете, это блеф? — ледяным тоном произнёс Холмс. — Рискнёте проверить?       — Попробуйте меня уничтожить, — предложил мой любимый друг, и голос его зазвенел от ярости. — У меня не будет более удачного повода привести в исполнение свою последнюю угрозу.       — Вы, грязные содомиты, все трусы, — усмехнулся Бейнс. — Стоит мне сказать одно слово, и жизнь каждого из вас будет разрушена. Вы готовы пойти на это?       — Вы так спрашиваете, словно ваше предложение все ещё подлежит какому-то обсуждению. Как грязный содомит, хочу поинтересоваться у другого грязного содомита: услышав моё твёрдое обещание превратить вас в кучу непознаваемых останков, вы всё ещё готовы завтра ночью оказаться рядом со мной во вполне уязвимом положении? — едко спросил у него Холмс.       Бейнс распахнул дверь и измерил нас обоих пристальным взглядом.       — Последнее слово останется за мной, мистер Холмс, — тихо сказал он тихо, но в его голосе было больше ненависти, чем я когда-либо слышал за свою жизнь. — С вашей стороны было ошибкой угрожать мне.       — Это была не угроза. Это была клятва. И, Бог мне свидетель, я исполню её, — произнёс мой друг.       Бейнс с грохотом закрыл за собой дверь, и мы вновь остались в гостиной одни. На несколько секунд воцарилась мёртвая тишина.       — Браво! — вырвался наконец у меня тот возглас, который уже звучал в моей душе.       — Положите в карман пистолет, — бесстрастно произнёс Холмс.       Я сделал два неуверенных шага к нему.       — Мой дорогой, я…       — Не прикасайтесь ко мне, — приказал он. Я замер на месте. А он схватил первое, что попалось под руку, — а это оказалась кочерга, которой когда-то злоупотребил доктор Граймсби Ройлотт, — в ярости согнул, почти переломив пополам, и затем с отвращением швырнул её в камин.       — Я сожалею, — вдруг произнёс он, закрывая лицо руками. Я с тревогой заметил, как он измучен. Не сомневаюсь, что и сам я выглядел не лучше. — Просите, я был не в себе. Я хотел сказать: прошу вас, когда вы будете покидать квартиру, ради всего святого, держите в кармане пистолет.       — Холмс, — произнёс я мягко. Перед глазами у меня плыл туман, но я изо всех сил старался скрыть от него своё состояние и протянул к нему руки: — Могу я…       — Простите меня. Конечно, — сказал он, и я тут же заключил его в объятия.       Мы простояли, обнявшись, в полном молчании, но, наконец, я больше не смог сдерживаться:       — Никогда в жизни вы не были столь блистательны и не разыгрывали более потрясающего спектакля.       — Вы волновались, — заметил он со слабой улыбкой.       — Конечно же, я волновался.       — Конечно же… — он горько усмехнулся. — О Господи, — пробормотал он себе под нос и затем опустился на пол рядом с камином, у которого валялась согнутая кочерга. Я не мог придумать ничего лучше и уселся рядом с ним. Так мы сидели на ковре, пытаясь до конца осознать всё, что только что произошло.       — Это, возможно, был самый отвратительный разговор за всю мою взрослую жизнь, — сказал он. Краска постепенно возвращалась на его лицо — может быть, из-за усилия, с которым он только что голыми руками согнул пополам кочергу.       — И я совершенно точно не могу вспомнить ничего более гадкого, — сказал я.       — Давайте и пытаться не будем.       — Мой дорогой, я искренне восхищаюсь каждым сказанным вами словом! Но…но вы действительно думаете, что способны избить человека до смерти и раскромсать его на куски?       — Я надеюсь, что мне никогда не придётся это выяснить, — язвительно ответил он. — Но не стоит от меня ожидать, что я буду просто стоять и слушать, как этот подонок планирует совершить над вами насилие.       — Нет, не стоит ожидать, — подтвердил я, ощущая, как кровь приливает к моим щекам. Не из-за его слов, а из-за слов Бейнса, которые намертво врезались мне в память.       Несколько мгновений мы сидели в тишине.       — Спасибо, что доверяете мне, — сказал он с такой искренней благодарностью, что у меня перехватило дыхание.       — Холмс, вы же не думали… после того, что случилось в Корнуолле… Что я вам не…       — Не сознательно, нет. Но то, как человек собирается себя вести, и то, как он поступает — это две разные вещи.       — Я доверяю вам свою жизнь, — пылко произнёс я.       — Да, я знаю, — сказал он, его голос дрогнул, и тогда я вдруг вновь осознал, как много для него значило то, что я всегда полностью доверяю ему.       Внезапно по его лицу пробежала тень, но произнёс он почти легкомысленно:       — И это несмотря на то, влияние radix pedisdiaboli никогда не ослабнет.       Он попытался вновь надеть ту маску абсолютной беззаботности, которую многие принимали за чистую монету.       — И вы ставите меня в неловкое положение, продолжая оставаться рядом с сомнительным типом, который не учится на самых худших своих ошибках. Я уже ставил под угрозу вашу жизнь, и у вас уже должно быть достаточно оснований, чтобы понять: доверить свою жизнь мне — это плохая идея. Если бы вы обладали хоть каплей здравого смысла…       — Тогда я был бы женат и имел процветающую медицинскую практику.       Когда я сказал это, он искренне рассмеялся тем свободным, искренним смехом, который я не слышал, наверное, уже несколько недель, и я был так благодарен ему за это, что чувствовал — будь моя любовь к нему я еще немного сильнее, и моё сердце не выдержало бы её и просто разорвалось.       — Я был удивлён, что он заинтересовался мной больше, чем вами, — признался я.       Холмс покачал головой.       — Мне очень далеко до вас, мой дорогой, — усмехнулся он.       — Что вы хотите этим сказать?       — Если бы ваши усы не были всегда так аккуратно подстрижены, я бы подумал, что вы никогда в жизни не видели себя в зеркало, — объяснил он с тем раздражением в голосе, который возникает в ответ на чужое упорное непонимание.       Но я действительно не понимал:       — Да ну, бросьте…       — Ну вот: есть скромность, а есть сознательное искажение фактов.       — Как бы то ни было, я даже рад, что всё сложилось именно так. Я бы не смог вынести разговор, в котором речь шла о торговле вашим телом ради нашей свободы. Я бы просто разбил ему голову кочергой, которую вы, впрочем, окончательно сломали.       — Очень мило с вашей стороны. Но я ничего другого и не ожидал от героя войны, — улыбнулся он. — Моя честь не могла оказаться в более надёжных руках.       — Вы смеётесь надо мной? — предположил я.       — Ни в коем случае, уверяю вас, — сказал он. — С того самого момента, как я увидел вас, я знал, что вы герой войны. Предположу, что мои первые слова, обращённые к вам, содержали в себе что-то такое. Да, если задуматься, так и было… Я всегда хотел встретить такого человека как вы, — добавил он с озорным блеском в глазах.       — Я всегда к вашим услугам.       — Благодарю вас. Ваши услуги я не променял бы ни на что на свете, — мягко произнёс он. — И я могу починить кочергу, если хотите. Мы оба к ней привыкли.       Когда мы уже практически пришли в себя, меня поразила жуткая мысль.       —Холмс, мой дорогой… — начал я и не договорил.       Он вновь с тревогой взглянул на меня:       — Вас всё ещё что-то беспокоит?       — Да, и очень беспокоит. Я могу смело смотреть в лицо опасности, но моё беспокойство при этом никуда не девается. Холмс, — выдохнул я, с трудом подавляя подкатившую к горлу тошноту, — что случилось со Скотт-Экклсом?       Он медленно вдохнул, выдохнул и взял меня за руку.       — Я этого точно не знаю, мой дорогой друг, но… — он запнулся.       — Но вы полагаете… — холодея, продолжил я.       — Да.       — Значит, у нас есть ответ.       Я видел, как лицо Холмса искажается, словно ему становится дурно. Да и я чувствовал себя не лучше.       — Над ним надругались. Увы, мы ничем не можем ему помочь. Но, погодите минутку… позвольте, какого чёрта я занимаюсь болтовнёй, как дурак, когда мог бы положить конец всему этому?       Он вскочил на ноги, бросился к столу, выдернул из стопки бланк телеграммы и взял мою записную книжку, чтобы свериться по ней.       — Вы не можете просто совершить облаву на это заведение, — произнёс я, тоже поднимаясь на ноги. — Подумайте о безобидных…       — Вы ведь доверяли мне всего пять минут назад, — проворчал он, заполняя телеграмму. Закончив, он вручил её мне:       — Прочтите.       — «Среди вас есть инспектор полиции, — процитировал я. — Он называет себя именем «Старр». Проследите за ним, если вам требуются доказательства. Если вам дорога ваша свобода, не пускайте его в ваше заведение. Доброжелатель»       — Ну, да, — согласился я. — Это должно сработать.       Холмс взял очередной бланк и уже занялся составлением ещё одной депеши.       — А это…       — Моему брату. Посмотрим, что он может сделать с этим монстром- инспектором.       — О, но вы же не должны… — я с любопытством посмотрел не него. — Я хочу сказать, Холмс, ваш брат… он знает о нас?       — Я говорил вам, что он превосходит меня в наблюдениях и дедукции, — уклончиво ответил Холмс, по всей видимости, начиная приходить в себя.       — Это не ответ.       — Ну, а к каким выводам пришёл бы я, если бы наблюдал, как мой брат день за днём проводит в компании одного и того же мужчины в течение многих лет?       — Вполне возможно, вы бы сделали вывод, что у вашего брата длительный роман с этим мужчиной, — предположил я, чувствуя, что слегка краснею.       — Нет, — решительно произнёс он. — Я бы решил, что он собирается посвятить этому мужчине всю свою жизнь, причём с большей вероятностью, чем девяносто процентов супругов во всей Англии, находящихся в законном браке.       На мои глаза набежали слёзы, но прежде, чем я смог заговорить, Холмс посмотрел на меня и твёрдо, но нежно сказал:       — Тише.       Он дёрнул за сонетку, вызывая прислугу.       — Холмс…       — Ни слова больше. Вот телеграммы. Я собираюсь отлучиться, а вы останетесь здесь, так что, пожалуйста, отдайте их Билли, как только он появится.       — Почему я должен оставаться здесь? — спросил я.       — Потому что я загримируюсь в своей комнате и…       — Вы не будете преследовать Бейнса без меня! — воскликнул я.       — Потому что я загримируюсь в своей комнате и…       — Вы не будете преследовать Бейнса без меня! — воскликнул я.       — О, и не мечтаю, — ответил он, казалось, полностью придя в себя и вернувшись к обычному своему высокомерию. — Но я собираюсь замаскироваться и проникнуть в бордель без вас. В конце концов, я же знаю пароль. Видимо, чтобы меня впустили туда, мне нужно просто спросить мистера Гудвина.       Я гневно воззрился на него, в который раз потрясённый, как быстро Шерлок Холмс мог сделать так, что моё к нему самое тёплое чувство, самое восхищённое обожание превращалось в яростную враждебность — и наоборот.       — Множество раз вы вовлекали меня в расследование таких дел, где нужно было пройти через огонь, ураган, снегопад и уворачиваться от пуль, а теперь серьёзно заявляете, что очередное ваше дело ведёт вас в клуб, полный мужчин, которые, без всякого сомнения, падут к вашим ногам, а я при этом должен остаться дома?       — Но ведь вы будете ждать меня здесь, правда? — улыбнулся он. Это была улыбка кошки, которая знает, что её почитают как священное животное.       — Да, чёрт побери.       — Уотсон, — стальным голосом произнёс Холмс. Он шагнул ко мне, потом внезапно обошёл меня со спины и заключил в объятия. Я чувствовал, как его сильная рука чутко и чувственно обвивается вокруг моей талии. Тут же другой рукой он схватил меня за запястье и медленно тянул его вверх до тех пор, пока мои пальцы не соприкоснулись с его губами. — Я собираюсь наведаться в этот притон в качестве совершенно постороннего человека, чужака, который интересуется своим старым знакомым. Я буду задавать множество надоедливых вопросов множеству неразговорчивых типов. Без сомнения, я буду флиртовать с ними, и, таким образом, партнёр во всём этом предприятии более чем нежелателен. Они должны думать, что я один. Кто-то из них будет совершенно заурядным, кто-то — весьма привлекательным, кто-то, возможно, обратит внимание на мою скромную персону. И у всех будут глаза опущены, а голоса — приглушены. Но, добывая нужную информацию в кругу развратных мужчин, готовых буквально на всё, я буду думать лишь обо всех тех способах мести, которые вы пустите в ход, когда я вернусь домой.       Он произносил это всё ровным, сдержанным тоном, несколько раз прерываясь для обжигающего поцелуя. Закончив говорить, он вытянул руку, которой всё ещё держал мою, развернулся так, будто закончил со мной тур вальса, и отступил назад, таким образом ставя точку.       Я танцевал с единственным в мире консультирующим детективом дважды за всю свою жизнь: в первый раз после светского приёма, когда я высказал сомнение в том, что в этом обществе есть мужчина, способный танцевать грациознее дамы. Во второй раз он обменял совершенно восхитительный танец со мной на два месяца молчания по поводу того, что временами он полностью теряет аппетит и впадает в апатию. Танцует он, как и фехтует — как будто без малейших без усилий.       И от всего этого злость на него таяла как снег на солнце.       — В следующий раз я буду проникать в бордель, а вы останетесь дома, — объявил я.       — Ну что ж, мы можем обсудить такую возможность, — улыбнулся он, а затем направился к двери, шаря по карманам в поисках ключей. — Если будете выходить из дому, возьмите пистолет с собой и возвращайтесь к полуночи. Я к этому времени уже точно буду здесь.       — А вы задумались хоть на минуту, что, представляя вас в этом вертепе, я прихожу в…       — В ярость? Возбуждение? Жажду обладания? О, я на это и рассчитываю, — заявил он самодовольно, и в следующий миг этот великолепный мерзавец, за пять минут успевший объявить нас супругами, поклясться мне в верности и сообщить о своём намерении соблазнить множество незнакомцев ради того, чтобы добыть нужную информацию, закрыл за собой дверь.       Этой же ночью Холмс дал мне весьма подробный отчёт — у него просто не было другого выбора. Он устало вошёл в гостиную, благоухая ароматом французского одеколона, и позволил мне дотошно и безжалостно себя допрашивать.       Как выяснилось, Бейнс был очень известен в этом заведении, и мой друг подозревал, что для удовлетворения его извращённых желаний ему постоянно требовались новые жертвы, так как он никогда не принимал там одного и того же человека дважды. Я был рад, что Холмс не пытался увиливать от ответов на мои вопросы о том, что он разузнал на Олд Лорел-стрит, и поэтому я не имел права удивляться тому, как упорно он отказывался открыть мне, что собирался делать с полученной информацией. И сам Бейнс ничуть не перестал меня беспокоить.       Что же касается тех методов, которые Холмс пускал в ход, чтобы собрать информацию, то тут он проявил полную готовность посвятить меня в самые мельчайшие подробности. В итоге я разрешил ему поразвлечь себя историей, в которой за один лишь час он успел побывать объектом интереса множества мужчин. Разумеется, это и бесило, и распаляло меня, и вскоре Холмс отпустил ядовитое замечание по поводу того, что, если уж меня это так злит, я мог бы что-то предпринять. К этому моменту я был уже настолько взбешён и чувствовал такую смесь возбуждения и желания обладать им, что затащил его в постель куда более властно, чем когда-либо. Я слишком ясно понимал, что такое развитие событий полностью входило в его планы, но Шерлок Холмс столь редко желал, чтобы над ним кто-то доминировал, что следовало немедленно воспользоваться этой возможностью.       На следующее утро я встал, принял ванну и оделся раньше, чем он проснулся. Некоторое время я курил, расхаживая по ковру нашей гостиной и пытался понять, принесёт ли то, что я собирался сделать, больше вреда или пользы. Я не мог ничего решить около получаса, но, в конце концов, выкинул окурок сигареты в камин и рассудил, что в сложившихся обстоятельствах действовать лучше, чем сидеть, сложа руки.       — Я ухожу, — крикнул я своему другу из гостиной. — Увидимся вечером.       — Возьмите с собой пистолет, — долетел до меня его ответ.       Я уже успел взяться за дверную ручку, но всё же вернулся, подошёл к столу и достал пистолет из ящика. Я не думал, что он мне понадобится, но взять его следовало: если Холмс был прав, это могло спасти мне жизнь, а если Холмс ошибался, он хотя бы не сойдёт с ума от тревоги до моего возвращения.       Сидя в двухколёсном экипаже, я слышал стук лошадиных копыт, раздававшийся в промозглом сыром воздухе.       Там, куда я направлялся, вряд ли меня ждал тёплый приём — если мне вообще откроют двери. Меня охватили сомнения. Зачем я вообще оказался на тихой, респектабельной, обсаженной тополями улочке в Ли? И, что более важно, почему я чувствовал, что покривил душой, не рассказав Холмсу о своих планах? Но я напомнил себе о том, что сам Холмс посвящал меня в свои планы в двух-трех случаях из десяти, и это меня приободрило. Тем не менее, из кэба я вышел неохотно.       Я постучался в высокую деревянную дверь, пытаясь подавить охватившее меня волнение. Скорее всего, меня и на порог не пустят. Но я решил хотя бы попытаться: позвонил в дверной колокольчик и вручил свою визитку пожилой экономке, которая любезно попросила меня подождать в холле. Прошло несколько долгих минут, прежде чем появился хозяин дома. Он двигался крадущейся походкой, и на его лице отражался страх. Экономка не вернулась, и я предположил, что он отправил её в дальнюю часть дома.       — Что вам угодно? — хмуро спросил он безо всякого предисловия и нервно облизал губы. — Дело закрыто. Я уже дал показания. Вы не можете хотеть от меня чего-то большего, и я без колебаний заявляю вам, что не желаю иметь со всем этим ничего общего… Вы один? — вдруг добавил он, и паника промелькнула во взгляде его незатёкшего глаза.       — Холмса со мной нет, — мягко сказал я. — Как и… в общем, я пришёл к вам один. Мистер Экклс, я предположил, что вы нуждаетесь в услугах врача.       Он молчал некоторое время, пытаясь успокоиться и заговорить более-менее непринуждённо.       — Я… мне не нужен врач. Вы ошиблись. Я не нуждаюсь ни в чьих услугах.       — Понимаю вас, — сказал я ему. Я пристальнее вгляделся в него, и у меня сжалось сердце. Он выглядел так, словно несколько дней не брился и ничего не ел. Держался он очень неуклюже, как человек, имеющий несколько ранений, а выражением глаз, один из которых был почти полностью закрыт, он должен был до смерти напугать его экономку, когда он в первый раз явился домой в таком виде.       Я не мог оставить его в таком состоянии.       — Мистер Скотт-Экклс, я должен вам кое в чём признаться. Я допустил, что вы, возможно, захотите побеседовать со мной в свете недавних событий.       — Каких событий? — с тревогой спросил он, и по его измученному телу прокатилась дрожь.       — Мистер Скотт-Экклс, — повторил я. Этим приёмом пользуется Холмс. Он часто называет своих клиентов по имени, но его прекрасно поставленный голос обладает куда более чарующими и успокаивающими интонациями, чем мой.       — Мне кажется, вы стали жертвой одного ужасного человека, а тот способ, каким он на вас напал, не даёт вам возможности обратиться к врачу. Я здесь, потому что я врач. И ещё я здесь, — произнёс я, изо всех сил стараясь придать своему голосу те успокаивающие интонации, к которым обычно прибегает Холмс, — я здесь потому что — и, надеюсь, вы это поняли — я такой же как вы.       Некоторое время бедняга просто смотрел на меня с болью и ужасом.       — Что вы имеете в виду? — сдавленно прошептал он наконец.       — Я хочу сказать, что я здесь, чтобы выслушать вас. Выслушать и осмотреть ваши раны, если вы мне позволите. Я надеюсь, что вы позволите мне, сэр, — добавил я, уже не пытаясь подражать манере Холмса, а давая волю тем чувствам, которые я больше не в силах был сдерживать. — Я очень на это надеюсь.       Конечно же, я не мог сколько-нибудь эффектно подражать гипнотическим чарам моего любовника. Я неважный актёр и не сомневаюсь, что плохо справился со своей ролью. Во время наших испытаний я всегда мечтал обладать хотя бы частью спокойствия Холмса, и завидовал его абсолютной уверенности в том, что, в конце концов, он всё сделает правильно. И сколько бы я не старался произвести подобное впечатление на Скотт-Экклса, результат, несомненно, был лишь бледной тенью того облегчения, которое мог принести человеку простой разговор с Холмсом. Но, похоже, всё это не имело значения, потому что Скотт-Экклс разглядел душевное страдание, отразившееся на моём лице. И тогда он схватил меня за руку и сжал её так, словно только она одна и осталась единственной его опорой во всём мире.       Когда вечером я вернулся домой, Холмс лежал на диване с книгой в руке и стаканом спиртного на подлокотнике.       Он поднял голову, когда я открыл дверь.       — Где вы были? — с любопытством спросил он.       А затем резко сел, когда я вошёл в комнату, и он увидел выражение моего лица.       — Этот негодяй не…       — Нет, нет, — сказал я устало. — Я не видел Бейнса, если вы о нём.       — Хорошо, — сухо произнёс он. — Тогда моя преступная карьера пока ограничится проникновением в чужие дома, а убийство я отложу на потом.       Я ничего не ответил, повесил пальто на спинку стула и потёр плечо: оно разнылось сильнее обычно, и пронизывающая боль усиливалась при каждом движении.        Холмс отложил книгу и похлопал ладонью по дивану рядом с собой:       — Мой дорогой, идите сюда, садитесь на диван и, будьте умницей, расскажите мне, что же так испортило вам настроение.       — А вот и он, — вздохнул я. Когда я сел рядом и положил голову ему на плечо, он протянул мне свой стакан, и я тут же осушил его.       — О чём вы?       — О вашем тоне — том, который вы пускаете в ход, когда ваши клиенты напуганы, женщины в истерике, а я не в духе. Сегодня днём я пытался позаимствовать его у вас, но не думаю, что мне это удалось. Знаете, иногда я очень завидую этой вашей способности. Она была бы чрезвычайно полезна доктору.       — Мы должны быть благодарны друг другу за те качества, которыми каждый из нас обладает, — философски заметил он и обнял меня за плечи, а я положил голову ему на грудь, начиная потихоньку приходить в себя — однако я очень боялся приступа крайне нежелательных эмоций и потому мысленно призвал себя к осторожности.       — И к кому же вы пытались применить мои приятные методы убеждения?       — К Скотт-Экклсу, — хрипло произнёс я. На несколько секунд воцарилась тишина, лишь слышно было, как потрескивал огонь в камине.       — Понятно. Я вижу результат, — сказал он наконец. — Мой бедный доктор.       — Вы меня не одобряете, — произнёс я, намереваясь говорить отстранённо и холодно, но вместо этого я услышал, что мой голос почти дрожал. — Вы сказали, что мы ничего не можем для него сделать, и я подумал, возможно, я мог бы… Но ведь для вас это дело уже закрыто, мы распрощались с клиентом. Мне следовало догадаться, что вы не одобрите моё дальнейшее с ним общение.       — Конечно же, я вас одобряю, — сказал он уязвлённо. — И неужели вы бы сидели здесь, если бы я был человеком, который не одобряет подобные ваши действия?       — Простите, — тихо произнёс я. –Я был несправедлив. Я не сержусь на вас. Но я всё равно очень-очень зол, Холмс.       Он прижал мою голову к своему плечу лёгкими, нежными пальцами.       — И как ваш пациент?       — Не очень хорошо, — выдохнул я. Это было всё, что я мог произнести.       — Это печально, но неудивительно, — мягко произнёс Холмс. Я вновь слышал его завораживающий голос, и мне казалось, что он обволакивает и баюкает меня. — Мы ведь видели его. Он позволил вам осмотреть себя?       —Да. И травмы у него… просто дикие, — горько усмехнулся я.       — Мне всегда казалось, что от дикого до ужасного — один шаг.       — Вы были правы. Я сделал для него всё, что мог. И оставил ему свои рекомендации по лечению и уходу за ранами.       — Это второй бесценный поступок, совершённый вами сегодня, — нежно прошептал он мне в ухо.       — Не так уж и высока его ценность. Я ведь почти ничем не смог ему помочь, — возразил я, чувствуя непереносимую злость на весь окружающий мир. — Боже мой, Холмс, этот человек не может даже обратиться к врачу или в полицию. И у него нет возможности заявить о совершенном с ним насилии, а его обидчик не понесёт никакого наказания! — Тут я заставил себя замолчать, но не знал, как успокоить бешено колотящееся сердце. — Я сделал всё, что мог, но этого так мало! И если это второй бесценный поступок, который я совершил, каков же, черт побери, первый?       — Вы дали Скотт-Экклсу понять, что он не одинок.       Я глубоко вздохнул и попытался справиться с ощущением, будто железный обруч сдавил мою грудь, а потом ещё сильнее прижался к плечу Холмса, вдыхая лёгкий запах табака и тонкий аромат мыла.       — Вам известно, — тихо спросил мой друг, — как много это для него значит?       — Отчасти да, — вздохнул я. — Но в полной мере оценить этого я не могу.       — Удивительно, — сказал он.       — Что — удивительно? То, что я вообще не понимаю, что я чувствую?       — Нет, это совсем не удивительно. Удивительно то, что иногда мне кажется, что я не мог бы восхищаться вами больше, чем сейчас. А потом вы берёте — и совершаете нечто подобное.       — Вы мной восхищаетесь? — спросил я недоверчиво. Сам я всегда восхищался Шерлоком Холмсом, но для меня стало настоящим потрясением, что это чувство может быть взаимным. Я никогда не сомневался в том, что он любит меня, но восхищение — это уже нечто совершенно другое, и я вряд ли тот человек, который вызывает восхищение.       — Да, я восхищаюсь вами. Я всегда вами восхищался. — Глядя на него, я понял, что его забавляет моё изумление. — Разве вы не догадывались об этом?       — Нет. Ведь вы не записывали истории о моих приключениях и не сопровождали меня, пока я шёл по следу преступника, — попытался пошутить я. — Но, могу вас заверить, это более, чем взаимное чувство.       — В таком случае, рассказать вам, чем я занимался в клубе? — спросил он.       — И как можно подробнее.       — Как я уже говорил, в частном клубе на Олд Лорел я встретил несколько человек, которые поделились со мной своими подозрениям о том, что Бейнс — человек опасный. То, что он никогда не проводил там время с одним и тем же мужчиной дважды, никого не удивляло, но я не сомневаюсь, что страх и отчаяние его жертв были более заметны, чем рассчитывал Бейнс. В любом случае, один посетитель рассказал мне, что однажды жертвой инспектора стал молодой человек, чья одежда и чьи манеры говорили о том, что он принадлежал к более высокому классу, чем те люди, с которыми Бейнс обычно имел дело. Конечно, для аристократа держать подобные пороки в тайне ещё важнее, чем для таких, как мы с вами.       — Я не считаю, что у вас есть какие-либо пороки, — заметил я, касаясь губами его пальцев. — Но продолжайте!       — Очень любезно с вашей стороны. Хорошо, назовём это привычками. Предпочтениями. Прошу прощения, я отвлёкся. Короче говоря, я выяснил личность того бедняги-аристократа. Это оказалось совсем нетрудно после того, как мой информатор предоставил мне ещё несколько фактов. На самом деле, я мог бы выйти на него через Бейнса, если бы захотел, так как особняк, в котором он живёт, входит в список самых роскошных домов в тех краях, где мы расследовали случай в Сиреневой Сторожке. Он родом из очень знатной семьи, которая была потрясена известием, что на него напала банда уличных головорезов, и ему с трудом удалось спастись и остаться в живых. То есть так им сказали.       — И вы, конечно же, не стали их разуверять?       — Разумеется, нет. Но Бейнс совершил непростительную ошибку, мой дорогой друг. Он участвовал в расследовании дела о нападении на этого молодого человека. И, действуя довольно аккуратно, завёл расследование в тупик. Тем не менее, лорд Хэррингби только что был проинформирован вашим покорным слугой, что к расследованию дела, касавшегося нападения на его сына, подошли безответственно и непрофессионально, и доказать это проще простого, поскольку это чистая правда. Поэтому я счастлив объявить, что инспектор Бейнс, по всей вероятности, скоро станет бывшим инспектором. Это вопрос нескольких дней. Тогда он не сможет пользоваться властью, которую даёт ему работа в Скотланд Ярде.       — Невероятно! Вы — удивительный! — закричал я. Радостные новости наполнили меня таким энтузиазмом, что я стремительно вскочил на ноги и так и стоял, разглядывая стройную, худощавую фигуру Холмса и его прекрасное, совершенное, бесконечно дорогое мне лицо.       — Как видите, цепочка расследования короткая, и сделать это было довольно просто.       — О нет, это было непросто. Вы потрясающий. Я с трудом могу поверить, что вы так быстро распутали настолько сложное и опасное дело.       Ничто не радует моего друга сильнее искренней похвалы. Когда кто-то малознакомый или его клиент начинает петь дифирамбы его чудесным способностям, он, не задумываясь, улыбается и кивает головой, выражая благодарность, но его глаза остаются холодны и безучастны. Когда приятель из полиции восхищается им, он мило краснеет и выглядит так, словно ему только что вручили награду в четыре тысячи фунтов. А когда его хвалю я, он радуется так глубоко и искренне, что эту его радость я не променял бы ни на что на свете.       — Пустяки. Всего лишь небольшая хитрость.       — Это было восхитительно! — ликовал я. — Как вообще можно было так быстро свести все концы с концами? Вы ничего не знали о других злодеяниях этого человека, помимо того, что случилось со Скотт-Экклса, и всего лишь за два дня нашли совершенно законный способ разрушить его карьеру. И он даже может не догадаться, что вы приложили руку к его разоблачению.       — Он догадается обо всём, слишком уж здесь явное совпадение, — усмехнулся Холмс.       — Знаете, мой дорогой друг, я окончательно убедился, что с вами очень опасно связываться.       Он рассмеялся.       — Да, это правда: есть люди, запугивать которых намного безопаснее. Но очень печально, что я первый, кто смог дать ему отпор. Своих предыдущих жертв он выбирал более тщательно. Но, клянусь вам, я буду преследовать этого подонка до тех пор, пока он будет не в состоянии причинить кому-либо вред.       Мы помолчали. Потом я взглянул на него:       — У меня вопрос.       — Задавайте же его.       — Этот ваш информатор… Это тот парень, на котором лежит вина за состояние ваших волос вчерашним вечером?       — Да, он неудачно открыл бутылку шампанского. Зато её распитие в стенах борделя дало свои плоды. Вы же видите, какую пользу удалось извлечь из предоставленной им информации, — заметил он в свою защиту.       — Цель оправдывает средства? — спросил я у него. — Ваши представления о морали совершенно не меняются.       — Нет, — довольно сказал он. — Они становятся всё хуже.       Мы сидели, прислонившись друг к другу. Я положил руку на его колено. И вдруг, поняв, что меня подспудно всё время беспокоило, воскликнул:       — О, простите меня! С самого утра у меня было столько разных забот, что я забыл спросить у вас, как вы спали. Когда я уходил, вы были ещё в постели.       — Жаль, что это тоже предмет ваших забот, — задумчиво ответил он, — но спал я очень хорошо.       — Никаких кошмаров? — с надеждой спросил я.       — Ни одного. Просите, что я ещё раз подчёркиваю это, но на всё нужно время. Лекарство, кажется, действует. Возможно, симптомы будут периодически проявляться, но, по крайней мере, я уже не буду испытывать ужаса, ложась спать.       Я вздохнул с облегчением и провёл ладонью по его голени.       — Они никогда не вернутся, Холмс. Слава Богу. Вы изгнали их. Как изгнали Бейнса.       — Вы невообразимый и очаровательный идиот, — усмехнулся он.       — Вы сделали это, — повторил я, улыбаясь. — Вы сделали это сами.       — Для человека с медицинским образованием вы иногда рассуждаете как Мартовский заяц, — объявил он.       Но это был тот редчайший случай, когда я знал что-то лучше Холмса. Нет ничего страшнее потери уверенности в себе, а когда к этому состоянию присоединяются кошмарны и галлюцинации, это может разрушить человеческий разум. Я доверился моему другу и его разуму несмотря ни на что. Я доверился ему, а он увидел это и вновь стал самим собой.Теперь он уже не задавался мучительным вопросом, может ли защитить наш маленький мирок, наше совместное царство. Потому что способность защищать его уже стала столь неотъемлемой частью его существа, что без неё его собственный мир сводился до диких ночных кошмаров.       — О, — небрежно заметил он. — Я ещё не рассказал вам, как провёл день. Я переставил кое-что из мебели.       — Правда? — лениво ответил я, потому что сам еще ничего не заметил. Мне не хотелось вставать, но всё же любопытство одержало надо мной верх. — И что именно?       — Ммм. Книжный шкаф.       — Почему его?       — Я поменял его местами со столом.       — Серьёзно? Теперь стол не видно в окно?       — Нет, — ответил он, вновь открывая свою книжку и делая вид, что ищет там что-то очень интересное. Я дал ему возможность перевернуть ещё две страницы перед тем, как вновь заговорил:       — В моей комнате наверху, в ящике, есть шёлковая верёвка…       — На вашем месте я принёс бы её, — спокойно сказал он. — И вновь наполнил бы стакан, из которого вы выпили всё до капли, когда вернулись.       Я не тот человек, который сходу кинется исполнять распоряжения другого, не зная их цели и не извлекая из них своей выгоды, и уж тем более я не простофиля, который будет слепо делать всё, что только ему не предложат. И, тем не менее, есть один человек, чьи представления о морали не выдерживают никакой критики, но я всегда готов выполнять все его просьбы и приказы, так как не сомневаюсь в их разумности и полезности — пусть сразу это может быть и неочевидно. Так что я довольно быстро сделал то, о чём он попросил. И, боюсь, я всегда буду так поступать. И, несмотря на то, как непроста моя жизнь с ним, я всегда буду рядом. Я не тешу себя надеждой, что мой друг никогда не допустит какой-нибудь непоправимой ошибки и не уверен, что мы никогда не столкнёмся со слишком опасным противником. А может быть, однажды мы уедем в деревню и поселимся там. Кто знает, что будет? Но я всегда буду рядом с ним. Это моя величайшая радость и привилегия.