В Чанг Дае все спокойно

Они похожи, потому что оба знают, каково это, когда ваш голый кулак врезается в человеческое мясо и кость. ©

      После того, как Эш уезжает, Шортер стискивает зубы и принимает это. Принимает и начинает действовать, потому что именно этим он и силён. И ему везёт, как новичку в казино. Его банда разрастается, доходы увеличиваются. Лун считает, что его жизнь стала классной, но не он эту жизнь проживает. Его сестра, его Чанг Дай, его банда — всё это с ним, но чего-то не хватает. Любви. Не то чтобы Шортер не пытается её заполучить. Пытается и не раз. Но именно в этом ему не везёт на всю голову, потому что во всём Нью-Йорке больше не находится такого ебанутого на всю голову, как Эш, прирождённого аристократа, хаккера и любовника. Он чувствует себя старомодным слабаком, и что-то странное происходит у него в душе. Время от времени это доводит его до ручки, и он заталкивает своё сентиментальное дерьмо подальше… А потом снова достаёт и думает об Эше, которого не может оставить в прошлом.       А Эш уехал. Как отрезал. Ни тебе звонков — извини, чувак, номером ошибся. Ни новогодних открыток. Скучая у сестры в ресторанчике и рассматривая посетителей, Вонг совершенно случайно вспоминает, как они с Эшем, дурачась, создали совместный профиль на Фейсбуке. Тут же достает телефон, долго чертыхается, вспоминает дурацкий пароль про парабеллум. Но и на Фейсбуке нет ничего личного.        Интернет. Теперь он новая жизнь Эша, и всё, что о ней знает Вонг, он знает только потому, что Макс случайно наткнулся и переслал ему ссыль на колонку в захудалом онлайн журнале «Фукусима сегодня». Эш вёл её на японском!       Вонг, сквернословя, загонял писанину в переводчик и корпел над чтивом иногда до полуночи. Это было и в западло, и в удовольствие. У писанины Эша всегда был нерв, вес, запах и всегда непредсказуемость и характер. Иногда попадались особенно аппетитные кусочки о якудза, о военных лабораториях в катакомбах под разрушенной атомной станцией, о трагических параллелях между последним годом войны в Ираке и первым годом ликвидации аварии. Правда, иногда он писал о прыжках в высоту, и это было так себе чтиво.       Вонг привыкает к этим колонкам, как к ручьём деньгам, текущих непрерывным потоком к нему в карман, как к собственному статусу нового китайского воротилы и делового партнёра Луна, и раздражается, когда колонки становятся не такими регулярными и не такими заводными. Вонгу всё чаще кажется, что Эш теперь заставляет себя их писать, а чужие истории его больше не интересуют. Чтобы восполнить пропущенные Эшем недели, Шортер некоторое время забавляется тем, что сам, придумывая истории о приторной жизни Эша и Эйджи, и публикует их на страничке в Фейсбуке, но вскоре колонки Эша, даже вялотекущие, прекращаются вовсе.       Когда эта последняя связь обрывается, Вонг вдруг паникует. Несколько месяцев неизвестности его почти добивают. Ни банда, ни сестра, ни «бизнес» не заполняют образовавшуюся пустоту. Словно хватаясь за спасительную соломинку, он снова заходит на Фейсбук и…       «Вот уже больше полугода я незаинтересованно лечу у себя что-то странное. В прошлом месяце это странное началось и у Эйджи. На нём оно прогрессирует гораздо быстрее. Да, последние полгода у меня всё, как в плохой статье, и конец, кажется, предсказуем для нас обоих. Смерти я по-прежнему не боюсь, но не хочется уходить первым и оставлять беспомощного Эйджи одного. Не знаю, зачем тебе это знать, но вот решил рассказать».       Вонг не знает, сколько раз он перечитал это послание, пытаясь между строчек понять, о чём таком говорит Эш: Что там у них? СПИД? Лучевая болезнь? Размышляя, сдерживал желание мчаться туда незамедлительно. Достал первую попавшуюся бутылку с крепким алкоголем и выпил, чтобы почувствовать, как собственное здоровье расходится по нему вместе с алкоголем и напоминает ему о банановой рыбе, которая по-прежнему спит у него где-то в крови, готовая разбить хвостом лёд, поставленной Луном защиты. Ну, приедет он, и что? Разорвёт Эйджи на глазах у Эша голыми руками? Кому от этого будет польза? Они не для того уехали, чтобы он им всё испортил. Приездом своим, жалостью, ненавистью…       А потом Япония закрывает границы, а Всемирная Организация Здравоохранения объявляет пандемию. Вонга, как и весь мир, охватывает паника, короткие приступы которой выматывали. Вонг всё чаще и чаще думает о том, что он не герой. И не волшебник. Он снова жертва обстоятельств, которая ничего не может поделать с этим жёстким миром. Никому не может помочь. Погружается в эти мысли он всё чаще и всё глубже, находит в них тёмное и тупое утешение. Кокаин ему в этом тоже здорово помогает. Но вдруг, нащупывая в кармане очередную банкноту, чтобы лихо занюхать две дорожки, Шортер достаёт вместо ста долларов аккуратно сложенный лист дорогой китайской бумаги. Разворачивает…       «Очередная рыбка-бананка вышла из-под контроля. Мои золотые иглы тут уже не помогут. Вот адреса лабораторий, в которых пытаются найти вакцину. Теперь твоя очередь вас спасать».       Вонг заметался между желанием узнать, каким образом записка от Юэ Луна оказалась в его штанах, так и разорвать пропитанное ядом манипуляций послание. Но цифры телефонов и буквы адресов плотно впечатываются в его память, и Шортер проклинает Юэ Луна с его доморощенным шаманством.       «Будь ты проклят с твоим доморощенным шаманством», — с тоской думает Шортер, глядя в водоворот чаинок на дне чашки, потом внезапно выплёскивает дорогущий напиток и смотрит на донце чашки, как будто пытается прочесть предсказание в расположении чаинок на стенках. Кажется, судьба говорит ему не дрейфить, и он решает её испытать. Ещё раз.       Не то, чтобы он чувствует себя лучше от этого решения. Скорее наоборот. Эпидемия была тем, чего никто не понимал и боялся. А Вонг, в отличии от Эйджи, всегда чувствовал опасность и как любой порядочный живой организм, склонен был прислушаться к стадному чувству и бежать со всеми в противоположном от опасности. Он всегда гордился своим умением выживать. Но в этот раз всё стало по-другому.       Прошерстив лаборатории из списка Луна, он сосредотачивает всё внимание на сотне старт-апов Силиконовой долины, объезжает некоторые из них, ночуя в мотелях, отелях, а иногда и прямо в своей машине. Их руководители оказываются типами заносчивыми и в эти тяжёлые времена жадными, непредсказуемыми. Иметь с ними дело оказывается гораздо сложнее, чем с бандитами и сутенёрами.       Раскоплексованный прикид становится помехой в переговорах, и Шортер всё чаще выглядит серо и дорого. От бывшего Вонга остаются только солнцезащитные очки.       После этих визитов всё имеет лекарственный запах: булочка с шоколадом, полотенце, пиво — от запаха трудно отвязаться, как от тревоги за Эша и это наводит на мысль о том, что в этой гонке за результатом он должен превзойти самого себя. Серди пятидесяти экспериментальных вариантов Вонг выбирает один. Пусть всего двадцать процентов гарантии успеха, но интуиция говорит ему, что именно он правильный.       И вот кордоны встают между ним и Эшем тактической задачей, которую нужно решить и по возможности радикально (про Эйджи Шортер вообще старается не думать, чтобы не будить банановую рыбу, только где-то на подсознании, на всякий случай и его не сбрасывает со счётов). Неожиданно понимает, что ситуация такая серьёзная, что проездные документы невозможно получить при помощи денег. Тогда Вонг решает их получить при помощи оружия.       Натягивает на себя идентичность эпидемиолога, приобретая её в купе с разрешения на перемещения внутри карантинных зон и между ними у какого-то скользкого типа в обмен на минет кольту в туалете. Потом на ходу создаёт себе легенду и разрешение на изучение вируса. Проходит контроль в аэропорту Нью-Йорка, потом ещё один контроль — в Нарита, в Токио.       Чёртова Фукусима встречает его оцеплением якудзе и автоматчиками. Но легенда и документы действуют. Вонга одевают в бахилы и выдают толстую пачку защитных масок — спасибо, что не противогазов.       Сначала Шортер находит редакцию «Фукусима сегодня». Она на третьем этаже безликого здания, разобранного на офисы интернет порталами, вебдизайнерами и сми. Все офисы, естественно, закрыты. Зато в холле вывешены списки сотрудников с телефонами на случай экстренных вызовов. После полусотни бесполезных звонков Шортер, наконец, попадает на говорящего по-английски сотрудника и получает адрес.       Идёт по аккуратным безлюдным улицам уже без маски (если умирать, то здесь), вдыхает воздух, в котором отчётливо чувствуются близкие заморозки. Почти не сверяется со спутниковой картой: к новому дому Эша его тянет почти физически. Его шаги мерно отдаются в голове, задают чувство ритма, почти медитативное. Впав в транс, Шортер начинает представлять себе разное: вот он преподносит Эшу вакцину, вот тот говорит: «Как жаль, что Эйджи не дожил», затем Эша охватит чувство утраты, потом вины, потом он (возможно) расплачется, а Вонг подойдёт и обнимет его, чтобы утешить, и одно потянет за собой другое… Дальше додумать он не успевает. Дом Эша и Эйджи (если тот ещё жив) оказывается прямо перед ним и встречает ощетинившимися антеннами. Вонг толкает дверь, и та прогоняет фантазии отрезвляющим скрипом и тем самым запахом, которым пахнут помещения тяжелобольных и умирающих.       Вонг обегает маленькую, но почти стерильную студию взглядом — всё на виду: кухня, ванна, стол, футон. На футоне сидит Эш, всего в паре шагов. С ума сойти! Усталость и стресс выбивают из колеи до такой степени, что Вонг почти решает, что спит и всё это ему снится. И то, что Эш смотрит на него, словно персонаж чужой истории, и то, что он одет в какую-то старушечью кофту и рваные джинсы. Главное, что живой. Только волосы утратили блеск и цвет и грязными сосульками свисают до плеч. А пальцы, которыми он вцепился себе в колени, стали какими-то уж невозможно длинными и худыми.       — Йоу, брат, чё с вами тут происходит? — говорит Шортер первое, что приходит на ум, и это лучшее, что он может придумать вместо приветствия.       Взгляд Эша загорается, словно слова Шортера вернули его издалека, и поднимает на друга такой знакомый взгляд: всё такой же неизменно проницательный:       — Ты ведь появился здесь, словно волшебная фея из прошлого не для того, чтобы задать этот вопрос.       — Ты прав, — глупо хихикает Шортер и сам себя за это ненавидит. — Явился предложить уникальную возможность испытать новое достижение силиконовой долины.       — Хочешь сделать нас подопытными кроликами?       «Нас?» Значит, Эйджи жив, но где же он? И только задав себе этот вопрос, Вонг замечает, что то, что он принял за угловатый комок свёрнутого одеяла между Эшем и стеной, шевелится и превращается в бывшего прыгуна с шестом. Убогое зрелище, и «банановая рыба» на эту убогость реагирует моментально и безжалостно.       Ненависть прокатывается по Шортеру волнами снизу вверх. Он старается ей противостоять, облизывает губы и сквозь красный туман переводит взгляд на Эша, потому что (что греха таить) Эш для него — альфа и омега. Религия и вера. И Шортер в глубине себя знает, что силён именно этой верой. Он никогда не читал книг про христианских святых и про их подвиги. Но ему случалось бывать в католическом храме, случалось там разглядывать картины и скульптуры. Про то, как святые разговаривали с дикими зверями, как останавливали войны или как спасали города. Для Шортера Эш именно такой святой. Посланник небес, который умеет заговаривать дикого зверя, пробуждённого рыбкой-бананкой. Заговаривать и останавливать. Шортер смотрит на Эша и верит в чудо, в то, что это не иглы Юна его спасли, а Эш. Верит и чувствует, как Эш встаёт, как подходи интимно близко, как говорит нежно, как говорила с ним сестра, рассказывающая сказку на ночь:       — Всё будет хорошо, — и чудовищная отрава успокаивается в крови, а пелена перед глазами развеивается. Теперь он может увидеть вылезшего из-под одеяла бледного и худого Эйджи целиком. Говорит:       — Пожалуй, — но с такой интонацией, что саму ему слышится: «Надеюсь, ты прав». Вонг злится и на себя, на эту интонацию, достает ампульную сумку, в которой перевозил экспериментальные вакцины со шприцами. — Готовьте задницы!       Эйджи и Эш переглядываются, словно они боятся выпустить друг друга из виду. Как будто их соединяет незримая связь. Находит и собирает где-то в себе силы и встаёт так, чтобы стать частью этой связи, снимает с иглы колпачок.       Эш задумывается только на секунду. Осторожно перекатывает Эйджи на спину и бережно стягивает его пижамные штаны. От ягодиц остались кожа да кости. В неживом свете люминесцентных ламп они производят страшное впечатление. Вонг чувствует, как медленно-тревожно подступает рвота, этот дурманящий позыв будто бы как-то неумело, цепляясь, ползёт по трахее, но он его подавляет. Вкалывает лекарство. Говорит:       — Через три часа следующий приём. И так шесть раз.       Эш разворачивается и подставляет Шортеру свою задницу тоже. Видя позвонки, которые выпирают из-под кожи на пояснице, Вонг чуть было не теряет остатки хладнокровия. Аккуратно кладёт руку на них и гладит, успокаивая скорее себя, чем Эша.       После вакцинации Эш и Эйджи идут на поправку. Вонг не находит в себе сил уехать, говорит себе, что он им нужен, ходит в магазины и в социальные службы, до болезненно остро радовался их близости: босым ступням Эша за завтраком, его голым ногам по вечерам, его голосу, неожиданному всполоху волос в подмышках Эйджи, когда он стягивает свитер.       — Я уеду, — наконец собирается с силами Шортер.       — Ну и уезжай, — бурчит Эш.       — Тогда завтра.       — Да ты только обещаешь, да завтраками кормишь, — а Вонг не понимает, то ли Эш шутит, то ли настроен серьёзно.       — Не надо, — вмешивается в перепалку Эйджи. — Зачем тебе уезжать? Банановая рыба больше не имеет над тобой власти. Оставайся. Эш будет рад и я.       И Вонг, смаргивая случайную слезу, бьёт кулаком в подставленный кулак Эйджи. Думает, что вполне может и остаться, ведь там, в Чанг Дае, и без него всё спокойно, а тут в его жизни наконец-то появился забытый смысл.       Несмотря на то, что Эш особо не умеет выражать чувства словами, но в его изумрудных глазах видны все эмоции, и Шортер, как никто другой это видит. Далее Эйджи заключает самых дорогих людей в объятья. Вместе они едины, преодолеют все грядущие трудности.