***
В заурядных серых днях, Без чувств и сил в своих тенях Таился его взгляд, уходящий в тишь и мрак. Весьма печален строгий зрак, Питающийся сладкою надеждой Восстать из тьмы, над другими алчной своей потешью, Гоном искоренить из мира треклятых невежд, Но по что он всуе проел всем плешь О дивном величии своем? В себя безмерно при людях он влюблен, Лишь дайте зеркало — заполыхает он огнем, Ему по сердцу натиском, ремнем. Самоненависть. N-ный день. И снова лень. Страждующий средь серых стен Фобос, отдавший себя в плен, В вечный страх и вечный тлен, Сомкнул тяжелы вежды, Забыл грезы, веру и надежды. Его тело и тепло растворялись между Мирами и тоской. Его взгляд нежен. Нежен лишь тогда, когда ангел рядом. Чуждые глаза, наполненные златом, Пронизают тело Фобоса лишь взглядом, Для печалей Фобоса ставши едким ядом.***
— Привет, — раздается в гудящей тишине, и сердце каменное, пустое забилось ровно. Лампы мерцали, создавая тошнотворную обстановку вялости и безысходности. Время тянулось в неестественном порядке, голова трещала лишь от одного неверного движения пальца на ноге, все вокруг вызывало агрессию и злобу на любое существо. — Доброго времени суток, — отвечает баритоном мужчина, нависая над столом фонарным столбом, точно креветка. Казалось бы, повелителям и властелинам суждено гордо стоять, возглавляя свою честь, а не сидеть, словно сутулая псина за компьютером, вбирая по нескольку часов отчёты. Впрочем, Фобос и так изрядно утомился за последние месяцы без выходных и размеренного здорового сна. — Доброго времени уток, — выдает его собеседник с нахальным выражением лица, подойдя ближе, чуть касаясь подолом плаща его колен. Мужчина очнулся, распахнув свои веки и глянув куда-то дальше монитора, в тьму пустого офиса, где не было ни единой живой души. Под столами и стульями скромно таились тени, а в окнах сплошной мрак над светом ночного, оживлённого города. Здания, словно левиафанские органы, сплетались, тянулись вверх, а на горизонтах стелилась малиновая гладь, словно кровь. — Который час? — задаёт животрепущий вопрос Фобос, завороженный видом на собственный город. Город, кой лежал в его руках и блестел, настолько он был драгоценный. — Час ночи. С плеч спадают горы, их заменили теплые, нежные руки ангела. Мужчина из всех сил верил, что его любимому человечку не нужны белые крылья. Ему стоило лишь взглянуть на него, дабы убедиться — его разум ему не врёт, пред ним самый настоящий, первый и последний ангел в этом бренном мире. Он сам не замечает ничего вокруг, как уже крепко держит ладони своего посланника с небес и любуется его самоцветами в глазах, наполненных соленой водой. — Почему ты плачешь? — раздаётся эхо смягчённого до предела гласа из светлого офиса по коридорам ядра Нексуса, и никто не узнает, насколько Фобос может быть мил и беспокоен по натуре, кроме ангела. Мрак окутывал здания, тишина пронизала беспокойные сердца...***
Зачем мне люди, когда есть ты? Пусть завянут эти дивные цветы. Зачем нам, милый, звезды и дожди, Когда в мире хватает красоты?***
Его ледяные пальцы впиваются в мягкую кожу ангела. Всеми фибрами души он желает расковырять его вены ногтями и вытащить через жилки все невзгоды и печали, но сам не замечает, как его руки обогреваются, и теплые пальчики того чуть охладевают, пока температура не выравнится между ними обоими. — Я просто... не знаю. Чувства взяли верх, — шепчет судорожный голос, растворяясь в пространстве тихим всхлипом. Фобос ловит каждое колебание в воздухе, исходящее от его собеседника... Знал бы Фобос, что ждёт его впереди, возможно, в ту ночь и не отпустил бы своего ангела никогда больше. Знал бы он, что его жизнь пуще опустится в апатию и непроглядную темень, как только отпустит нежные ручки из своих. Будто воздушный шарик, ангел улетит, и менять что-то будет уже слишком поздно. Мир пал на глазах. Его поедали, как гниль черви. Небо навеки застряло в черно-амарантовом цвете. Цветы завяли. Звезды исчезли. Рухнул всяк сущий душою и надеждой, и каждый обезумел в погоне за жизнью. Неутолимый голод и жажду власти каждой твари уже не искоренить. Вселенная сгнила, обличая настоящий мрак своей души, а Невада стала пробелом, черной дырой великого, необъятного мира. И знал бы Фобос, что в этой суматохе ему предстояло потерять, дабы вознестись и стать богоподобным; какую клеточку себя ему предстоить продать в порыве вожделения. Он того даже не хотел.***
Все казалось будто в сокровенном его сне: Нет солнцу, нет лету, нет весне — Остатки жизни остались в погибающей росе, Оставшейся у ангела в слезе. Бог не знал. Такого не предвидел. Свое лишь эго сполна насытил. Он не видел, как его ангел обессилел, Как его ангел погибал без крыльев.***
Он не желал такой победы. Это были идеальные условия для того, чтобы вселить веру в сердце любого существа. Фобос был гоним усладой своего богоподобия, желанием подняться выше крыш и облить свое лицо светом правды и собственных желаний. Знал бы он, чего это все стоило. Дни таяли, словно воск свечи. Фобос совсем привык к тому, как в очередной день его милый ангел стоял пред народом, возвышаясь, и певучи приговаривал о величии их Бога, о его борьбе со злом. Ангел торжественно поднимал руки, взывая к молитвам и верности Господу. Фобос уповался его гласом, его преданностью и любовью. Ему и мастурбировать не приходилось, ему экстаз приносил народ, думающий лишь об одном — о всеми любимом покровителе, тобишь о нем хорошем. — Еретики! — внезапно режет сладкую атмосферу крик пронзительный. Нет хуже дня того, когда увидел он, как ангел, встав пред ним, успел лишь пустить слезу, и вдруг зазияла в черепушке ангела красная звезда. Брызги пали на щеки Бога. Тот роковой день, забравший посланника с небес, он не забудет никогда.***
О, звезда, будь мне покорна! Мне боль приносит минорна нота, На которой лишился я иконы Ангела. Неужто моя вера иллюзорна?! Я видел с кровью серое вещество, Вытекающее из глаз, из носа; и естество Шло наружу, пачкая милое лицо Тающим человеческим мясцом. Я разбился. Сил больше нет. Где найти теперь ответ? Кто нарушил свой обет? Ныне я в чужих глазах воспет, Но аукнется ль ангела убийце, Останется ль немного кармы кровопийце? Расслабилось, расширилось оставшееся зенице, Дернулись последни мышцы На его милых, нежных пальцах.***
Личико ангела, не пропустившее пулю дальше к Фобосу, неистово исказилось, давление выдавило глазки. Все, что было в черепной коробке, стало неясной биомассой, мерзопакостной кашей из органических веществ. Руки затряслись, словно в конвульсиях, и они успели подхватить тело, прежде чем оно грохнется и размажет пол остатками от головы. Он нежно опускает на свои колени безжизненную красоту, ставшую холстом хладнокровного убийцы. Вокруг все суетятся, шум и гам наполняет чертов офис бесовскоской тревогой, повсюду перестрелки. Неясно, как Фобос уцелел, но он желал лишь об одном: чтобы красная звезда оказалась сном. Он сам не слышит, как кричит имя ангела... Его любовь погибла, но не внутри него. О, нет. Ангел будет жить! Ангел... жив. Да, он жив. Гляди, мышца дернулась! Его тело совсем горячее, оно еще не обмякло, оно было еще легким и воздушным, хах! Помимо запаха железа, ванили от серого вещества оставался запах и его кожи, духов и пота. Он жив! Он раскрыл рот в безумном реве, его вой отражался от стен. Его лицо было размазано в собственной слюне, слезах, страданиях. Утробный вой вынуждал его сжиматься всем страждующим телом, дабы выдавить хоть немного боли из своего организма. Кишки завязались в узел, будто в крысиного короля. Разум пустел. Не осталось ни одной живой мысли в его голове, кроме одной... Именно в тот момент он с ужасом осознал, что отдал бы все, лишь бы не позволить тогда ему встретиться со своим ангелом. Отдал бы все, чтобы изменить прошлое и не улыбнуться тем самым милым глазкам, хозяин которых отдавал свое добро за просто так. Отдал бы все, лишь бы сохранить жизнь существа, что участи такой не заслужило....
***
— Все, что ты делаешь, не напрасно, — раздается шепот, словно шелест белых простыней, когда Фобос опечаленно вздыхает, отодвигая от себя серые документы, уже не зная, куда их запихнуть, лишь бы не видеть их больше. Холодные руки касаются его висков, спрятанных под ушанкой, и Фобос в тот миг обомлел, будто его ударило тысячей вольт. Это было райское ощущение, голова перестает быть такой тяжелой в руках любимого. — Знаешь, я более чем уверен, что ты — самый настоящий ангел, — говорит директор Нексуса, откинувшись на спинку стула, дабы взглянуть на уставшее бледное лицо собеседника. Тот не отвечает, лишь медленно наклоняется, дабы прикоснуться к губам мужчины. Было немного неудобно глядеть на чужой подбородок, так что оставалось лишь закрыть глаза, ощутить горьковатый привкус слюны и утопнуть в этом чувстве возбуждения и тишины вокруг, раствориться в блеклом винтажном воспоминании будущих ангела и бога, когда один умрет, всуе ставши жертвой, а другой падет чуть позже, душою веря, что это не конец, что красная звезда на лбу любимого однажды излечится. ...Я буду ждать тебя здесь, в обрывках этого сна.
...
Вновь услышать тебя.