Вспоминая Бога

      Следующие две с половиной недели выдались безумными, и у этого безумия был захватывающий сладкий вкус. Я любила каждую минуту, потраченную на создание чего-то правильного и запретного, а сладость испытывала оттого, что нами не могли командовать: жажда свободы вдохновляла на невероятные вещи. Демоны и магия не тяготели над сознанием, куда важнее казалось воплотить проект в жизнь, победить врагов здесь и сейчас. Всё началось с приглашения Тани и Андрея провести вечер в компании коллег и знакомых со съёмочной студии. Естественно, никто не знал, что судьба сделает крутой поворот, и из жалоб на комиссию и оплакивания сюжетов, погубленных волей вышестоящих лиц, разговор плавно перетечёт в маленькую идейную революцию. Молодой сценарист Константин, давний друг Андрея, места себе не находил после отказа брать в работу его мюзикл, хотя для запуска на экран ребята многое уже придумали и написали, включая песни. Кто-то опять усмотрел критику власти, либо Костя обрёл соперников среди членов партии, — по правде, молодёжь не столько волновали причины неудачи, сколько обрезанные крылья, боль за своё детище и невозможность развиваться. Вспомнили вдруг Мастера и его «Пилата». После нескольких бокалов холодного пива созрела мысль послать руководство к чёрту и реализовать проект собственными силами, на голом энтузиазме. «Почему кучка бездарей решает за меня, какие книги читать, кого любить, что есть и как одеваться?» — возмущался Андрей. а затем под восторженные аплодисменты громко поцеловал в губы Татьяну. — «Хватит! Они ещё не поняли? Это я — будущее! Мы — будущее!» Скандировать лозунги перед двадцатью обормотами, возомнившими себя великими, было так же опасно, как пытаться алкоголем погасить переживания последних нескольких дней; я вошла в раж и, наслаждаясь яростным чувством протеста, выпалила:       — Можно организовать театр. Собственный.       Повисла тишина, а потом резко понеслось:       — Ещё лет пятнадцать назад в стране полным-полно было народных театров.       — Верно-верно. Государство всё к рукам прибрало.       — Нужна ведь площадка, площадка…       — Шекспир вообще на поляне у леса ставил пьесы. И выступал в трактирах.       — Ты это к чему?       — Мы можем играть где захотим. В парках, кабаках, ресторанах.       — Истории должны жить.       — Я не для того учился, чтобы вечно о трактористах писать.       — Актёрам нужен вызов, или мы застрянем в одной роли, — к перекличке присоединился мой голос, и завороженные затеей ребята кивали в ответ. — Первая же работа пусть будет совершенно иной, не похожей на спектакли в Варьете.       Постепенно дошли до горячего обсуждения постановки: всю ночь дома у Кости читали его пьесу, а ближе к утру появилась более-менее внятная её интерпретация. Спали там же на полу, как тюлени, а следующим днём загадочно перемигивались: отныне нас связывала общая тайна, я бы сказала, сакральная, и это страшно увлекало. Мы готовились показать миру то, что не пропустила цензура, начинали с малого в надежде на дальнейший размах предприятия. Официальные репетиции сменялись неофициальными, по окончании уроков хореографии наша маленькая группа задерживалась в наполненном зеркалами зале и усердно тренировалась. Никто не ограничивал и не диктовал правила, не ругал за излишек раскованности и особенно за отказ от традиций в пользу эксперимента. Поскольку события в произведении разворачивались в Бухаре, я предложила смешать классическое танго и восточный танец живота, змеевидные движения рук, бёдер вплести во взаимодействие с телом партнёра. Песни решили исполнять после закадрового голоса рассказчика. Реквизитов использовали по минимуму во избежание эффекта дешёвой самодеятельности, упор сделали на костюмы: приехали к Лидии Семёновне с тканями и эскизами, а там на месте за чашечкой чая в компании профессиональной швеи наваяли новые образы. Я играла могущественную султаншу из соседних земель, куда Андрей, он же Тахир, отправился после изгнания, наказанный за любовь к девушке из влиятельной семьи. Любовь расцветала и в реальной жизни, поцелуй на вечеринке ознаменовал начало бурных отношений, за которыми все с удовольствием наблюдали. Чем стремительнее развивался роман, тем труднее Татьяне было убедить зрителя в страданиях из-за разлуки. Мне тоже непросто давалась задача проявить пламенную страсть к юноше — это отличалось от платонической возвышенной любви, — и продемонстрировать публике преодоление тёмных желаний. Султанша всячески соблазняла Тахира, но в конце концов поняла, что её попытки не только бесплодны, но и причиняли человеку моральные муки. Она отпустила возлюбленного с условием, что тот вернётся на родину и добьётся женитьбы на главной героине. Из лоскутов и цепочек Лидия Семёновна скроила экзотический наряд в сочетании карминно-красного и оранжевого оттенков: он состоял из длинной тяжёлой юбки и туники до локтя, что намекало на силу, свободный нрав и чувственность моего персонажа, тогда как Татьяну одела в белоснежное — символ невинности, покорности родителям и религии.       Порой я думала, что нам следовало бы поменяться ролями. В воспалённом мозгу неведомая ранее фигура лирического героя, к которому обращалась в песнях, обретала конкретные черты, волей-неволей мысли обрисовывали тёмный костюм, трость, приглаженные волосы и язвительную ухмылочку. Стоило вызволить воспоминания об ужине в пятидесятой квартире, и ощущения горячей руки, пальцев на сонной артерии тут же всплывали на поверхность. Разум раз от раза повторял, Воланд не мужчина, а зловещий дух из глубин ада, Мефистофель, совративший в легендах Фауста, библейский идол, который требовал кровавую жертву, — в нём не было ничего святого, и всё же я не могла выбросить из головы редкие встречи и разговоры. Не могла, даже понимая и принимая факт, что сатану наше общение просто развлекало. Другой мир, приоткрытое зазеркалье, манило и затягивало обратно. Потому и погрузилась в работу, по сути отвечая уже за три образа — Луизы, Варвары и Джанан. Однажды перед сном Света обронила, что я сжигаю себя заживо. Хотелось курить, но табак портил голос. Когда театр, студия оставались позади и шум вокруг прекращался, наваливалось одиночество; в соседних комнатах спорили, бранились и прыгали на матрасе, в моей же царила блаженная тишина и сумрак. Лёжа под одеялом с книгой, гадала, куда Воланд со свитой уехали с 302-бис, чем занимались в жаркие июньские дни и продолжали ли энкавэдэшники шпионить. «Почему у тебя такой вид?» — спросила Светлана, застав посреди ночи с кружкой чая на кухне. — «Признавайся, влюбилась?» Подобного вопроса я предпочла бы не слышать, поскольку оба варианта, и да, и нет, были в корне неверны. В рукописи Мастера любовь выскочила, как убийца из-под земли, и поразила финским ножом. Разве во время удара сердце не перехватывало? Боль не скручивала душу?       — А как ты узнала, что любишь своего жениха? — поинтересовалась у подруги.       — Когда Антон пообещал вытащить из коммуналки в приличный загородный дом, — она прыснула в кулак. — Лучшее предложение вряд ли получу. А годы идут, часики тикают…       — Поскорее бы они сломались, эти часики.       И огребла мокрым полотенцем.       — А если серьёзно? — не унималась Света, присаживаясь рядышком и толкая плечом. — Не просто же так спишь по четыре часа. Знаю тебя, Дашка, знаю!       — Там пропасть впереди… — попыталась объяснить ситуацию. Получалась совсем не романтическая картина.       — Ну, преодолеть можно пропасть, — вдохновенно произнесла она и обняла за плечи.       — Или сорваться.       — Если вместе прыгнете, друг друга подхватите.       — Ага, и вдвоём прямо в ад — нырь!       — А почему не в рай? — засмеялась девушка и внезапно щёлкнула по носу. — В невесомости ведь не ясно, где верх, а где низ.       — Слушай, ты откуда это берёшь? — я с удивлением уставилась на соседку.       — Вот начнёшь на свидания ходить, всякого от мужиков нахватаешься. Поют сказочно!       — А ты и рада чепуху повторять.       — Ну, точно Дашка влюбилась. Даже забыла, как шутки шутить.       — И не надейся! — настал мой черёд диванной подушкой колотить подругу. Дурачились до багрового румянца, пока из темноты квартиры не велели заткнуться: тогда уж понуро отправились по постелям. Светлане я ничего о последних событиях не говорила, заперла в клетку боль за Мастера, за утраченное прошлое в приятной обстановке подвала на Арбате, за «Пилата», сожжённого в печке, и за несбывшиеся мечты и перспективы. Бунтарка во мне представляла, как после разгрома на партийном собрании наш творческий коллектив превратил бы пьесу в мюзикл, и мы устроили шоу в каком-нибудь простеньком ресторане, куда по вечерам наведывалась молодёжь в поисках новых впечатлений. Русь кабацкая существовала отдельно от прилизанного целомудренного государства. Майгель бы, наверное, повесился на пару с Латунским, если бы узнал, что «Пилат» жив — пусть в другой форме и для другой публики, — но жив. Казнь гениального писателя не особенно удивила стариков, однако вызвала отторжение в рядах вчерашних студентов; юные сценаристы, актёры, композиторы сбивались в стаи, и хотя ко взлёту были ещё не готовы, общая травма и отчаяние укрепляли боевой дух. Ребята тайком составляли целую коллекцию из «запрещёнок», планируя в будущем реализовать каждую. Хозяева ресторанов не просекли в чём дело: мы привлекали посетителей, распространяя листовки в парках и зазывая короткими танцевальными эпизодами. Случайные зрители на улицах тоже не соображали, что смотрели снятую с постановки вещь. Узбекская легенда всем нравилась. Знойная атмосфера, страсти, авантюры, исламская культура, волшебство и трагизм быстро находили отклик. Несмышлёному атеисту Аллах казался неопасным, в отличие от Христа.       В семь вечера двадцать первого июня отец скромной набожной Гузаль подло и коварно вынудил Тахир-бея покинуть Бухару, и за границей, на чужбине герой подвергся испытаниям, в том числе пал жертвой любви султанши Джанан. Сплетни, народное презрение, жестокость шаха и козни завистника — в песнях мы обозначили пороки, которые в нынешнее время распространились с размахом эпидемии, и оттого воссоединение Тахира и Гузаль вышло до слёз трогательным. На эмоциональной волне в танцы с Андреем даже включилась импровизация, благо партнёра я не боялась — сотрудничали задолго до Шиллера, до обучения Луизы и Фердинанда, — вдобавок он принадлежал Татьяне, и мы могли без оглядки на настоящее играть любовников. Москвичи увидели совсем иное танго, не привычное глазу — с восточным колоритом и сменой элементов поддержки: иногда женщина помогала мужчине, что отвечало настроениям эмансипе и отображало характер моего персонажа, властность Джанан, её превосходство над героем. Буквально за несколько часов до концерта кто-то приволок из киностудии сабли, якобы на всякий случай, — без понятия, как это произошло и чем по голове стукнуло, но я использовала оружие в первой же попытке соблазнить Тахир-бея. После танго с саблями в ресторане хлопали долго. Я искренне жалела, что среди гостей нет Мастера. Тосковала по доброй улыбке. Хотела разделить триумф с тем, кто выразил ноту протеста до подросших, не оперившихся ещё птенцов. «Такое никогда не напечатают. Для кого же мне писать?» — после травли вопрошал у профессора. Блуждая по залу вдоль столиков и пожимая зрителям руки, мысленно я дозревала до истолкования слов: «Пишите, чтобы вас не печатали, а перепечатывали». Некоторые истории оставляли след, едва коснувшись человеческого разума, а сюжеты пересказывали, потому что они важны и любимы. Мертворожденное с годами забывалось.       — Ты не переоденешься? — полюбопытствовал Костя, заметив у парадных дверей в эксцентричном наряде. Я решила не избавляться от причудливого красивого облачения: своё обычное платье сложила в сумку.       — Не-а, — улыбнулась парнишке. — Этому городу нужны яркие краски.       Небо столицы полыхало заревом заката. Невзирая на поздний час, солнце за горизонт не торопилось. Июньская погода радовала тёплым ветром. Прохожие подозревали о роде моей деятельности: внимание встречных цепляла короткая туника, многослойная юбка до щиколотки и золотистые металлические змейки на бёдрах и в волосах. Я чувствовала себя свободной и открыто наслаждалась роскошными видами рябой тёмно-синей Москва-реки и зданий в стиле ампир, с балконами-эркерами и фигурными карнизами.       На Фрунзенской набережной перехватил Воланд.       Я обернулась на звук сигнала машины. Сам лимузин не удивлял, но появление Мефистофеля было всё-таки неожиданным событием. Выпрыгнул Коровьев в фирменном пиджаке в клетку, взъерошенный и по-прежнему весёлый, с приветствием «Guten Abend, schönes erstaunliches Fräulein» без разрешения отобрал сумку, закинул вещи в багажник и позвал в салон. Свобода упорхнула из рук, едва посчастливилось её поймать: дьявол знал, когда наносить удар.       — Подозреваю, именно так султанши и становились одалисками, — сказала владельцу чёрного блестящего автомобиля сразу, как заняла место. Слева прогремел довольный смешок. «Постараюсь поддерживать ваш настрой, mein einziges», — изрёк мужчина, сохраняя ложный, хорошо знакомый акцент. — «Не будем унывать в праздник летнего солнцестояния». Проникновенный тяжёлый взгляд прикипел к моему лицу, обнажённой талии, рукам и плечам: я внутренне сжалась под натиском чужого интереса, смущённая и странно пристыженная из-за наготы. Последнее «mein einziges» не сочилось холодным сарказмом, как раньше.       — Куда отвезёте на этот раз? К масонам? Волколакам? Вампирам? — за подначиванием попробовала спрятать волнение. Фагот уже находился на рулём.       — А кого бы вы предпочли? — произнёс Воланд, наклоняясь чуть ближе. Признаться, варианты вообще не нравились, достаточно было и хозяина, однако остроумные речи застряли в горле. Он наверняка прочёл, о чём я подумала, поскольку совершенно внезапно выпалил:       — После шабаша проведите со мной выходные.       Напугало не предложение, а скорее, неистовство и обещание подстерегающей опасности в тёмных глубинах глаз. Наконец вернулось осознание беспомощности и полной зависимости от зловещего спутника. К щекам, шее, подмышкам резко прилил жар.       — Это за рамками нашего соглашения, — отозвалась полушёпотом.       — В воскресенье Фагот доставит домой, если пожелаете, — вкрадчивым тоном сообщил Воланд, нахально и беззастенчиво смакуя растерянность, страх и лёгкое возбуждение. Какую бы игру ни затевал, от меня опять требовали доверия, а по сути просто не оставляли выбора.       — Значит, я ваша до воскресенья? — решила идти напролом.       — Осторожно, — тут же отреагировал сатана. — Слова имеют великую силу.       Автомобиль летел по трассе в сопровождении мягкого дорожного гула. Коровьев грамотно выворачивал руль и спокойно относился к разным возникающим препятствиям. Москва за окном мерцала багровыми искрами.       — Человеческие скорости слишком медленные? — спросила у блондина.       — Ха, когда за секунду преодолеваешь половину мира, сто, двести и даже триста километров в час кажутся черепашьим шагом, — фыркнул водитель.       — Так мы посетим шабаш? Настоящий, ведьмовской?       — Самый что ни на есть, Дарья Алексеевна. Поверьте мне, бывшему регенту, посвящённые в тайну магических практик подвергались гонениям в Средние века, а нынче же, в эпоху разгульного атеизма, получили гораздо, гораздо больше возможностей.       Я пока не понимала, что Коровьев имел в виду: энкавэдэшники мало чем отличались от инквизиторов, единственное, на кострах не жгли. Вдобавок тревожила мысль об утопленницах, которые не особенно обрадовались гостье в компании их хозяина; чутьё подсказывало, с ведьмами придётся сложнее. Я покосилась на Воланда в надежде, что профессор поведает о правилах или хотя бы расщедрится на предупреждение. А он точно в засаде сторожил. Прежде чем успела задать вопрос, строго и бескомпромиссно вымолвил:       — Вы будете есть и пить только из моих рук.       Повисла напряжённая тишина. Провокационными фразами сатана взялся поражать до победного. Изматывал и отбивал от действительно важной проблемы, постичь которую всё никак не удавалось.       — А если вообще не пить? — строптиво бросила я, но мужчина усмехнулся.       — Хотите слечь от обезвоживания?       На жаре, прогретом воздухе и правда не протянула бы до утра. Жидкости ведьмы заклинали, и к тому же, если отталкиваться от фольклора и сказок небезызвестных братьев Гримм, их помощь часто приносила горе. Воланд знал, деваться добыче некуда. Скрупулёзность и педантичность, с коими размещал капканы, отражались в идеальной рубашке под таким же безукоризненным костюмом, брошах-булавках и крупном перстне.       — Не завидую вашему конкуренту, — обронила я, вспомнив, о чём говорили в прошлую встречу. Уголки его губ медленно поползли вверх.       Лимузин промчался мимо излучины реки и зелёной лесопарковой зоны. С Воробьёвых гор Москва чудилась громадным каменным островом.       — Мы едем на юг? — спросила у Фагота.       — На юг, Дарья Алексеевна, — откликнулся тот с энтузиазмом.       — Останови машину подальше. Нас не должны заметить, — сухо велел консультант.       — Как угодно, мессир.       — Значит, легенды не врут? Дьявол всегда появляется на шабаше инкогнито? — не удержалась я, и мужчина придвинулся немного плотнее.       — Потому гостей не выдворяют с праздника. Любой забредший на торжество может оказаться… — скулу опалило дыхание Воланда. — Мной.       Сердце в груди замерло. Происходило что-то неправильное. Из-за короткой туники я чувствовала себя раздетой, беззащитной, боялась поднимать глаза, озадаченная выражением лица профессора, и старалась не шевелиться, как если бы рядом свилась кольцами анаконда. Левой рукой он плавно прокручивал трость с серебристым набалдашником в форме головы Анубиса. И отстраняться не собирался. Минута, вторая… Постепенно дыхание нормализовалось: тогда я ненароком подумала, что Воланд приучал к своему обществу.       За лесистыми долинами в отрыве от жилой территории, мелких деревень, у подножия холмов организовали ярмарку. Судя по состоянию просёлочной дороги, зрелище не предназначалось для простых смертных: нужно было приложить усилия, чтобы проникнуть на шабаш. Однако же в лагере царило столпотворение. Бесконечная вереница крытых шатров, площадка, где дрались петухи, лошадиное ржание и блеяние коз, разукрашенные деревянные маски заставляли лихорадочно озираться, пока раскатистый голос спутника — «Не отставайте!» — не возвратил самообладание. Коровьев за нами не последовал. Помимо мёда, чая, трав из далёких республик торговали восковыми свечами, рунами, продолговатыми бусинами, полудрагоценными камнями, пергаментными свитками и всякими амулетами из меди и серебра. Я с трудом верила, что находилась в Подмосковье, а не в параллельном измерении. Коммунисты бы разом все рехнулись, если бы от кого услышали про традицию справлять летнее солнцестояние в компании советских ведьм. Это в Кремле политики отреклись от Бога, а здесь на земле продолжали жить по-старому: и обычаи предков хранили, и порчу наводили, и детей крестили. «В Америке кризис и нищета, в Германии зачищают население. Я лучше отсижусь в Союзе, завтра же поеду на Алтай», — распинался смуглый низкорослый мужчина. «Вкладывать в банки нет смысла, деньги вот-вот обесценятся. Золото единственная валюта, которая всегда в ходу. А с годами оно дорожает», — объясняла незнакомка подругам. «Мужа официально признали недееспособным. Финансовые потоки теперь я контролирую, главное, по закону претензий нет», — послышалось от элегантной шатенки. Среди присутствующих обнаружились и весьма обеспеченные персоны: их случайные беседы наталкивали на интересные умозаключения. К грядущему событию, похоже, приманили колдунов с другого конца света. Воланд впечатлённым не выглядел, суматоха и сплетни его в большей степени раздражали. Немец излучал холодное безразличие и презрение. Чёрствый бездушный взгляд внезапно нацелился на меня, и, будто осознав, что уже долго являлся объектом тайного внимания, дьявол переменился в мгновение ока: губы украсила улыбка, и вокруг рта обрисовались треугольники. Он бодро качнул головой, призывая идти дальше. А после сократил между нами дистанцию, задевал плечом время от времени, когда останавливалась у какого-нибудь столика.       — Хотите подержать? — произнёс на ухо. Я застряла возле витрины со змеями. За стеклом лежал совершенно потрясающий полоз в красных, чёрных и оранжевых пятнах.       — Едва ли.       — Бояться глупо, — Воланд отмахнулся от возражений. — Животные не нападают без причины.       Профессор аккуратно вытащил из клетки рептилию и, непреклонно сказав: «Дайте руки», усадил на дрожащие ладони. Гибкое пёстрое тело сразу обмотало кисть. Чуть влажное, конвульсивное, гладенькое, оно дарило захватывающие ощущения, пускай и непривычные.       — Скорее да, чем нет? — поддразнивал хитрый консультант.       — Да, — восторженно выдохнула в ответ. — Очень даже да.       — Ей тоже у вас нравится, — изрёк мужчина, мягко снял змею и пристроил к сородичам. — Кстати, это арлекиновый аспид. Ядовитая тварь. Убивает в течение суток.       — Я не должна удивляться.       Опасность становилась чем-то естественным, учитывая, что обязалась развлекать самое могущественное и коварное создание во Вселенной. Мероприятие Воланду не нравилось, и всё же он решил потерпеть бесконечные разговоры о политике, экономике и выживании; реликвии, благовония, пузатые колбы с варевом скупали ради одних и тех же, банальных и пошлых целей. Обогатиться, совратить, вытравить плод, избавиться от соперника… С последними отблесками вечерней зари наступал апофеоз алчности, мелочности и жестокости. Причащение к магии внушало чувство собственной значимости, заполняло внутреннюю пустоту, но в корне людей не меняло.       — Косу, девушка, обязательно нужно заплести косу! — восклицал продавец красочных разноцветных лент. — Возьмите, поможет от дурного глаза!       — Он, между прочим, прав, — ввернул Воланд и, урвав повод лишний раз позабавиться, направился к прилавку с искусно вышитыми на тканях узорами. — Но эти обереги никуда не годятся.       — Пф, барахло для неофитов! — тот деланно засмеялся, а после вытащил деревянный сундук и продемонстрировал вещицы лучшего качества. — Вот безупречное плетение! И заметьте, нити пряли не из шерсти.       — Понимаю, — отозвался дьявол, быстро изучил содержимое ящика и вынул чёрно-золотую полоску со странным мудрёным орнаментом. Ошеломлённая, я проглотила все вопросы, когда крепкие горячие пальцы вторглись в копну волос и, ловко скрутив локоны, завязали ленту. «Хорошо, очень хорошо», — кивал торговец, скаля кривые жёлтые зубы, и секундами спустя ему в ладонь от Воланда упала крупная монета.       В дальнейшем мы хранили молчание, пока не добрались до главной площади. Действия консультанта обескураживали, навевали смущение, и хотя внутренний голос с упорством убеждал, что теологическая трансцендентная сущность играла на эмоциях, а вовсе не пыталась возродить любовные переживания, я не могла себя пересилить и проигнорировать случившееся. Кожа помнила фантомные ощущения от прикосновений. Он бы без труда соблазнил любую женщину, однако почему-то вновь и вновь возвращался к бесхитростной молодой актрисе, несведущей ни в магическом искусстве, ни в страстных удовольствиях; познание его природы грозило вот-вот перерасти в слепое преклонение, бесконтрольное восхищение не только образом — сплавом уверенности, неутомимой энергии, воли, — но и покровительственной опекой над спутниками. Не удивительно, что Гелла оставалась в свите.       Мягкое бренчание струн и ритмичные барабанные удары взывали к вниманию толпы. В толкотне воздух сгущался. Любопытные взоры прикипели к полуобнажённой высокой фигуре танцовщицы, которая медленно и чарующе извивалась под музыку. Бронзовое тело в закатных лучах источало сияние. Поражённые возгласы «Елена! Елена!» раздавались, подобно молитве. Покачивая голыми бёдрами и выгибая спину, брюнетка расхаживала на помосте, словно искала среди зрителей кого-то особенного. «Верховная ведьма ковена», — оповестил Воланд. — «Выбирает мужчину, от которого попробует зачать дитя». Желающих оказалось много: точёные черты лица, пышная грудь, обаяние и властность прельщали гостей праздника.       — Сколько огня, — с циничной улыбкой сказал профессор. — Как по вашему, она по-настоящему свободна? Никаких предрассудков, мишуры, стереотипов.       От услышанного прострелило током. Елена упивалась великолепием, наслаждалась восторгом и благоговением жертв, не стеснялась и не боялась; осуждение, отповедь моралиста насмешили бы её. Каждый присутствующий с радостью обменял бы душу на ночь с этой колдуньей. Мир сотрясала борьба за гражданские и человеческие права: она же отстаивала не паритет, а господство.       — Ваша ведьма счастлива? — я подняла взгляд на Воланда. — Это простой вопрос.       Ответом послужило долгое глубокомысленное молчание. Если такая неукротимая и гордая, как Елена, ради будущего материнства опустилась до звериного сношения, где-то явно произошла поломка.       — Судя по тому, как надрывается, вряд ли, — сообщила я с плохо скрываемой иронией, когда ворожея, широко раскинув ноги, подползла к симпатичному парнишке. — Такая красивая, а вся жизнь изуродована. Она не более свободна, чем сидящая взаперти Маргарита. Человека сковывают заблуждения.       Земля, наконец, поглотила солнце. Небо, почва под ногами, ярмарочные палатки исчезали в сизом мраке и клубящемся дыме от костров. Но наступление ночи я ощутила не сразу: правый глаз Воланда пленил яркой зеленью и искрами в глубине зрачка. Мы будто опять находились на 302-бис, за богатым столом вместе с котом, Коровьевым и Азазелло и продолжали спор. Язвительность и беспечная весёлость слетели с немца. Он смотрел иначе, без нахального задора, скорее, задумчиво, въедливо, как если бы ему загадали ребус.       Не существовало способа подготовить свой разум к шабашу. Это или становилось важным духовным уроком, или убивало. В темноте люди двинулись в сторону холма, забыв про ларьки и ценные вещи. Там на вершине, откуда открывались потрясающие виды на речку и лес, водрузили большой плоский алтарь. Поначалу с замиранием сердца я подозревала о кровавом ритуале, однако место использовали для иного: Елена, нагая и растрёпанная, поила юношу из ладоней и чем-то обмазывала, прежде чем повалить на каменную поверхность. Звучали громкие песнопения, хор женщин и отдельные голоса старух и мужчин на неведомом диковинном языке, не похожем на славянский и латынь. Пляски сквозили бешенством, остервенелостью, безрассудством. Я поняла, почему Воланд запретил утолять жажду. Заклятие распространялось паразитически, от одного к другому, точно червонцы из Варьете, заражало чувственное восприятие и раскрепощало, по сути же опрокидывало на уровень инстинктов. Консультант пропал. Он не предупредил об отлучке, потому внезапный уход встревожил и даже напугал. Я бродила мимо очагов пламени, только чтобы не возникло сомнений у присутствующих о чужаке в их рядах. «Во имя владыки нашего, правителя земли, царя мира сего, мы призываем Тьму поделиться с нами могуществом!» — закричала Елена, совершая толчки на взмокшем изнурённом мальчике. — «Распахни врата ада, приветствуй меня как сестру и друга. Дай милость, о которой прошу! Имя твоё беру как часть меня и живу подобно зверю в поле! Благоволю справедливость и проклинаю гниль. Покинь же бездну и отзовись на имена, претворив в явь желания! О, древний великий змей, дракон, повелитель роя, Люцифер, князь мира! Мы возвысились и присягнули тебе!» Завидев Воланда, ведьма слезла с алтаря и простёрла руки. Не только я — все на холме застыли в изумлении перед дьяволом. Огни мельчали и тускнели под напором невозмутимой холодной силы. Он не был профессором из Германии: двойственность лица, скошенный книзу угол рта, острота скул и бровей, чёрные впадины под веками намечали истинную ипостась.       — Владыка, — хрипло заговорила Елена, трогая живот. — Благословите плод чрева моего!       — Нельзя благословить то, чего нет, — низкий голос разрезал тишину. Мне показалось, Воланд издевался над женщиной.       — Владыка, помилуйте… — зашептала она и рухнула на колени.       — Помиловать? Ты, верно, меня с кем-то перепутала, — сатана утратил интерес к ведьме и, с лёгкостью перешагнув через неё, приблизился к румяной остриженной незнакомке, которая держала на руках младенца. — Родила сегодня? В день солнцестояния приходят особенные души. Хорошо заботься о нём, если хочешь, чтобы ковен возглавил твой сын. Как нарекла?       — Александр.       — Замечательно.       Та счастливо заулыбалась, а Воланд отправился вглубь взбудораженной ликующей толпы, рассекая её. Никто не замечал яростного взгляда Елены в сторону ребёнка; я обратила на это внимание, поскольку сам факт его наличия на шабаше производил впечатление горечи и противоестественности. Красивое лицо исказила ненависть. Мать малыша, усталая от боли после операции, поплелась прочь с холма, опираясь на верных соратниц; они не догадывались о порочных намерениях жрицы и разрушенной надежде. «Месса! Месса! Месса!» — пространство содрогнулось от торжествующих голосов. Но от идеи следить за Воландом я отказалась. Власть над общиной — единственное, что имело для Елены значение, и она явно готовилась к сражению. Дьявол семена посеял. «Нечестно, что тебя лишают права выбора», — подумала про малыша. Ему сулили чёрный обряд и членство в ковене, вмешивались в судьбу ради собственных прихотей. А растоптанная, униженная, опозоренная ворожея искала способ отомстить.       Предчувствие не обмануло. Елена накинула халат и неспешно двинулась за группой соперниц в сторону лагеря, но вскоре остановилась, и я поняла почему: в траве в потёмках белела какая-то вещь. Шум позади прекратился, на холме повисло безмолвие. Однако беспокоила не безмятежность после бесноватых отчаянных плясок, а детский носочек в смуглой руке.       — Отпусти! — я вцепилась в кисть женщины. — Ты не навредишь ребёнку!       И чуть не отпрянула в ужасе: по коже расползалась паутина чёрных сосудов, а глаза озарял таинственный зелёный свет. Оттуда, со дна зрачков будто бы наблюдала злая жестокая сущность Воланда.       — Он ведь не крещёный, — из горла выплеснулось глухое рычание. — И никогда не будет.       В запале я ухватилась за фразу о крещении, искренне, всецело желая, чтобы это сработало.       — Верю в Единого Бога Отца, Вседержителя, сотворившего небо и землю, и в Единственного Господа Иисуса Христа, Сына Божьего, рождённого от Отца прежде начала времен — Света от Света, истинного Бога от истинного Бога, имеющего единую сущность с Отцом.       — Что ты делаешь? — гаркнула чертовка.       — Ради нас и нашего спасения сошедшего с небес, получившего плоть и природу человека, распятого при Понтии Пилате, погребённого и воскресшего на третий день. Верю, Христос снова придёт во славе, чтобы судить живых и мёртвых. Верю в Духа Святого, в Господа, творящего жизнь. И да хранит Он тебя, Александр. Аминь.       — Бог здесь не поможет, — угрожающе шипела жрица.       — «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог», — процитировала я Евангелие. — Тебе не сбить меня с толку.       — Ты посмела прийти на нашу землю, на праздник!       — Землю сам Господь отдал людям в пользование. Что хочу, то и делаю. И река, и горка, и лес — всё моё! А кто о твоём праве заявит, ведьма?       Елена расслабила кулак и отшатнулась, кусочек хлопка удалось выдернуть, и мы в негодовании уставились друг на друга. Зелень померкла. А затем женщина резко согнулась пополам, и её стошнило. В тишине и безветрии на вершине холма чудилось неправильное.       — Это невозможно, — просипела колдунья, откашлялась и почему-то обратила опасливый взор на ленту в волосах. — Под каким именем знаешь владыку? Каким именем он назвался?       — Воланд. Доктор Теодор Воланд.       — Теодор? — вымолвила сквозь слёзы брюнетка. На возвышенности, где состоялся шабаш, вдруг вспыхнул пожар, и от неожиданности мы обе вздрогнули. Буйное пламя беспощадно пожирало остатки нечестивого культа. Елена завизжала, и сквозь вопли прорвалось страшное: «Сёстры… сёстры! Где они?» Отвечать не требовалось: интуитивное понимание, что участники ритуала погибли, кроме сопровождающих мать с младенцем, настигло без словесных разъяснений. И следующее потрясённое: «Это жатва» возвратило к мысли о каре и возмездии. Дрожь ломила изнутри, однако ощущения сырости, могильного холода вскоре сменились отрешённостью и даже вялостью. К угольно-чёрному небу взвивались огненные языки. С притуплением чувств умолк разум; когда сбежала ворожея, я не обратила внимания и не отреагировала на Фагота, который, обняв за плечи, тянул на песчаную тропу к лимузину. Часто повторяющееся «Дарья Алексеевна» не помогало делу, больше усыпляло бдительность, хотя не исключено, что рыцарь пытался убаюкать. Машина неслась сквозь лес.       — Что означает имя Теодор? — спросила у клетчатого, еле-еле шевеля сухими губами.       Коровьев поглядел через зеркальце, замешкав, стоило ли обсуждать хозяина. Либо я доставляла слишком много хлопот.       — Посланник Божий, — произнёс через какое-то время. — Или дар. Уж как вам нравится.       Едва ли я имела предпочтения. Блаженное забытье снимало полную ответственность за всё дальнейшее. Хотя порой дрёма отступала, и часть сознания угадывала тяжёлые руки поверх головы и край бокала у рта. Вода приятно освежала и расслабляла мышцы.       Пробуждению в полумраке вторили смятение и неуверенность, в реальности ли вообще находилась. Тёмно-синее пальто Воланда лежало на мне одеялом и грело свёрнутое калачом тело. Комната — гостиная, судя по громадному камину у стены, дивану, где спала, креслам и аккуратному столику с шахматной доской — пустовала. «Это не пятидесятая квартира», — мелькнула мысль, а обзор из окна сообщил об обширной территории, граничащей с мрачной сосновой чащей.       В Москву мы не уехали.