— Эй, зайдём?
Хаск всё ещё изображал тотальное игнорирование существования паука, весело что-то напевающего себе под нос и вышагивающего рядом с ним, как будто он был той самой мухой, действующей на нервы своим жужжанием. Хотя бармен не был человеком, которому было бы свойственно часами или днями дуться — он либо сразу попросту не реагировал, либо забивал хуй уже в течение нескольких минут, — поэтому на самом деле он совершенно выкинул из головы причину, по которой должен был хотеть злиться. В его жизни было множество оскорблений и унижений, поэтому пришлось окаменеть настолько, что его нервная система даже не воспринимала ни одно из них. Да к тому же он уже был унылым стариком — Хаск знал, как воздействовать ёмким словом, поэтому, ещё и в его возрасте, было бы странно рьяно отбиваться ради собственной чести, как горячному подростку, — он был выше этого.
Они шли бок о бок в направлении, устанавливаемом Хаском (которое он на самом деле абсолютно не контролировал), потому что ему каким-то образом удавалось выступать на шаг вперёд. И тут даже самому Дьяволу не ясно: то ли он подсознательно намеревался каким-то образом закрыть актёра своим размахом от посторонних глаз, чтобы обеспечить хотя бы мнимое чувство безопасности, то ли это просто кошкам на инстинктивном уровне всегда нужно было идти спереди. Он остановился, когда Энджел легонько пихнул его локтем и с ухмыляющимся выражением на лице и прищурившимися глазами указал большим пальцем на какой-то бутик со всякой всячиной, вроде тех магазинов с палёными безделушками, которые есть в каждом переходе или на любом бульваре.
Актёр проскакал уже половину расстояния до стеклянной двери и звякнул колокольчиком, прежде чем демон-кот даже успел зарегистрировать, что тот вообще что-то сказал. Бармен обречённо проворчал: «Что на этот раз?»
— Ничего, — весело фыркнул паук, — Я просто люблю время от времени заходить в такие места и пялиться на различную тупую и бесполезную хуйню. Вот, смотри, — он наклонился над ближайшей полкой, а затем развернулся к Хаску; малиновые глаза искрились озорством, а губы смеялись, — Твоя точная копия!
Выражение лица консьержа сквасилось, только подтверждая точку зрения Энджела, потому что абсолютно безвкусная золотая статуэтка сморщенного кота с поднятой лапой и мешком денег своей формой морщин действительно поразительно напоминала его морду. Бармен глянул на собственное отражение в зеркале на стене, и паук заботливо приставил к нему эту омерзительную штуку, чтобы сравнить. Нет, действительно, там было что-то общее. Актёр молча смотрел на его недовольное выражение прищурившись, пока они наконец не рассмеялись вместе с абсурда ситуации. Хотя Хаск не станет признаваться вслух, но он и сам улавливал всю иронию отсылки.
Энджел снова поднял хрюкающего Наггетса на руки, чтобы он не вздумал зацепить или пожевать товары с нижних полок, и продолжил петлять по магазину. Яркие оттенки и заманчивые вещицы преимущественно для декора или чего-то вроде того, которые в действительности едва ли имели хоть какое-то предназначение, украшали прилавки, пока паук теребил руками всё, что вызывало у него неподдельный интерес. Он с восторгом осматривал всё вокруг: казалось, его привлекал каждый предмет, как сороку — блестящие побрякушки. Актёр крутил в свободных руках различные сувениры, улыбаясь и дурачась, словно ребенок в магазине сладостей.
— Мне вообще сюда нельзя, я такой хламушник, блять, ты бы знал, — усмехнулся он, подтрунивая сам над собой, склонившись над одним из стеллажей. И действительно: номер Энджела, в противовес скупости Хаска, казался очень наполненным, что, бесспорно, придавало ему обжитый и домашний вид, — Оп-па, стой.
Энджел поднял вешалку с рваной футболкой, на которой был принт с изображением куриной тушки с выложенными на неё лимонами в форме бикини, и сфотографировал на телефон. Как только он это сделал, тут же принялся оперативно строчить что-то в мессенджере. Хаск недоумевающе смотрел на его выходку. «Что ты делаешь?»
— Пишу подруженьке. Каждый раз, когда я нахожу что-то с курицами, я отправляю это ей с подписью «это ты». И чем всратее это будет, тем лучше.
— Знаешь, если бы вы недавно на серьёзных щах не пытались залезть лыбодаву под пальто, я бы сказал, что это самая нелепая вещь, которую я когда-либо слышал.
Энджел просто пожал плечами. «Это мелочи, Хаски. Знаешь, какие-то вещи с определёнными людьми. Она делает то же самое, когда находит что-то со свиньями».
Нет, он не знал. Хаск знал только язык преступлений и никогда не испытывал таких простодушных забав. Он был — ему пришлось стать — ужасно меркантильным, жадным до выгоды человеком. Он родился под рулеткой и умер под рулеткой, вырос с осознанием, что всё в мире — сделка. Он рассматривал любую вещь как механизм, как систему — и в противовес оценивал, что сам получит от каких-то отношений: будь то удовлетворение потребностей, какое-то приятное чувство или ценный ресурс. Со временем аппетиты выросли, и от «выгода» осталось только «сколько». Что и привело его в ту яму, в которой он оказался сейчас — его настороженность в отношении охраны собственной раны разрослась, стала его зависимостью и одной из самых худших вещей в нём. Пелена заслонила глаза, и он, ослеплённый, остался пустым, грустным пьяницей, прицепленным на поводке.
В его пирамиде потребностей радость и счастье упали куда-то ниже даже первой ступени. Поэтому Хаск не прилагал никаких усилий для того, чтобы как-то реализовать эти потребности: в том числе и через низменные человеческие развлечения. Это, по его мнению, не было выгодным вложением.
Сейчас, глядя на Энджела рядом с собой, он думал, что мог бы сказать иначе.
Хаск был сдержанным в своих эмоциях, но не мог удержаться от того, чтобы его серьезные черты лица мягко не прояснялись при искренних выражениях, которые украшали паука. В некотором роде он восхищался его способностью наслаждаться моментом и радоваться подобной ерунде.
Это именно то, что всегда отсутствовало в его жизни — спонтанность и лёгкость бытия. Что бы он ни говорил пауку, на самом деле только «принимать себя» было недостаточно, чтобы справляться с отягчающими обстоятельствами, не в одиночку. Никакая лёгкость не приходит просто так, только потому что ты сделал какие-то осознания: это определённо упрощает, но не является однозначной панацеей, потому что проблемы никуда не испаряются. Однако вскоре он поймал себя на мысли, что, просто наблюдая за другим, он может найти развлечение в вещах, которые в прошлом приравнивал к пустой трате времени, а обычные предметы могут стать источником смеха и хорошего настроения. Мужчина улыбнулся. Никогда раньше он не задумывался о том, что подобная простота может приносить столько удовольствия. Сам бы он никогда к этому не пришёл — это всё был Энджел и его глупости.
Актёр копался на полке с яркими кружками — судя по всему, кружки с мемными, абсурдными, каламбурными, жизненными и самыми дебильными надписями были настолько трендом в Аду, что даже у Аластора была по меньшей мере одна такая. «Эй, Хаск, что скажешь насчёт этой? — демон-кот мог по пальцам одной лапы сосчитать, сколько раз Энджел действительно называл его нормальным именем, а не каким-то искажённым или ласкательным прозвищем, и это дало ему дополнительную дозу удовлетворения. Паук протянул бармену рыжую кружку с крупной безапелляционной фразой «Нахуй понедельники», и первое слово из двух выделялось очень уж отчётливо на фоне белого облачка с текстом, — О, есть такая же розовая. Бля, вот бы вместо «понедельники» там было «утра» — взял бы не думая. Ненавижу вставать в такую срань, спасибо Чарли».
— Да, это больше про меня, — ответил он, помыслив о том, как эта вещь подходит к его личности и настроению. Энджел обернулся к нему и поднял бровь, стянув губы бантиком, пока бармен задумчиво оценивал цветную стекляшку, — Вот уж действительно: пошли нахуй понедельники. Их ебучее проклятье преследует меня даже после смерти.
Актёр как-то подозрительно хитро ухмыльнулся, прищурившись, и покрутил со всех сторон кружку, которую держал в руке. «Хорошо, милый, решусь купить её тебе. Рассчитываю видеть тебя с ней каждое утро, пока ты пьешь свой кофе».
Из-за тонких стенок бутика доносились голоса толпы, но сейчас в голове Хаска устаканился белый шум. Он нахмурился, несколько сконфуженный, как будто не был точно уверен, что услышал правильно, хотя его слух был абсолютным. «Простите? — его лицо вытянулось. Бармен настолько не привык получать подарки, тем более такие спонтанные: всё, что ему когда-либо дарили, было своего рода условностью и обязательством, потому он абсолютно не умел их принимать — чаще даже отказывался. Это на подкорочном уровне вызывало подозрения. Чего Энджел от него хотел? Он не собирался оставаться в долгу. Тем более, блять, он предыдущую свою кружку вообще похерил, причём даже не понял, как, — так почему подобная судьба не ожидала бы и эту? Бухло он в любом случае всегда хлыщет только из горла, — С чего бы?»
Паук недовольно причмокнул губами, закатывая глаза, словно консьерж сморозил глупость, и подбоченился. Предмет вопроса всё ещё был зацеплен за ручку, на его пальцах. «Слушай, мне дали зарплату. Мне деньги надолго задерживать опасно — лучше уж просрать сейчас, пока не появилось острого желания спустить на дурь, сечёшь?»
— …Ты пытаешься завязать? — веки Хаска даже приподнялись в удивлении.
Энджел скрестил руки на груди и отвернул голову, смотря на носки своих сапог. Он чуть пожевал губу, взвешивая свои слова, его брови слегка нахмурились. Наконец он сдался и в поражении прикрыл глаза. «…Не думаю, что выйдет. Мне всё ещё приходится дуть на работе. Но… — он поднял Наггетса до уровня своего лица, чтобы он мог уставиться в глубоко обеспокоенные чёрные глазёнки — питомцы чувствуют своих хозяев. Он по-эскимосски потёрся о его пятачок, а затем прижал поросёнка ближе к себе, баюкая в ладонях, и опустил голову, — Я попробую уменьшить дозу. Я давно думаю о том, что в конечном счёте трип того не стоит. Хотя ни в один из разов у меня ничего не вышло».
— Я понимаю, — И Хаск действительно понимал: быть может, он и не верил в концепцию искупления, но из первых рук знал, что любая зависимость — то ещё говно ебаное. В течении многих, нет,
десятков лет он безуспешно пытался покончить с алкоголем, к которому его организм привык хлеще любого наркотика, поэтому отсутствие изжоги и теплоты внутри ощущалось так, словно из него вырвали органы. Но всякий раз любое эмоционально тяжёлое событие откатывало весь прогресс назад, к изначальному состоянию. Может… если бы он ещё раз приложил усилия, ему бы тоже удалось бросить столько пить. Он тихонько ободряюще похлопал Энджела по спине, по-отцовски улыбаясь, — И горжусь тобой, малыш.
Улыбка Энджела же была скорее грустной.
— Отклонять подарки некрасиво, — паук решил вернуться к первоначальной теме разговора, с лёгкостью смахивая болезненное выражение с лица: так же, как он взмахнул волосами. Он наградил бармена поучительным тычком в грудь, — Тем более я облажался. Ну, недавно.
Хаск только сдвинул брови к переносице.
Актёр на его выражение весело фыркнул. «Мы с моей подружкой влипали в хуеву кучу историй. И случаев, когда
ей практически удалось
реально меня взорвать, было настолько дохуя, что и не сосчитать, так что в действительности меня это вообще не парит, — он посмеялся при воспоминании, — Кажется, меня как магнитом тянет к взрывоопасным штучкам, — Хаск моргнул, пока паук принялся жестикулировать в воздухе руками, как будто пытаясь придать материальную составляющую своим словам, — Знаешь, ну,
Черри Бомб, — сказал он так, как будто это имя должно было всё бармену сказать. Вероятно, так оно и было, — Или Вал со своим ебучим характером. Теперь ты».
Консьерж тихо усмехнулся на его слова и прикрыл глаза.
— Короче, на самом деле ты ничего не сделал. Просто иногда я веду себя, как стерва.
— Причём ужасная, — сухо подтвердил бармен.
— Эй! — Энджел отпихнул хрипящего Хаска от себя в притворной обиде, а потом захихикал сам, ухмыляясь, — Я вообще-то надеялся, что ты хоть немного это оспоришь!
— Да-да, хотеть не вредно.
Крыло хлопнуло в воздухе, когда паук попытался напасть ещё раз.
— В любом случае, ты уверен? Слова вполне достаточно.
Энджел резко и шумно выдохнул воздух, отдышавшись. «Я в курсе, что тебе ничего не нужно. Но
я хочу этого, окей? Тем более это не только сейчас, это… — он сделал паузу, — за, пожалуй, всю… хуйню, что я учудил. Все эти оскорбления и прочее. Я никогда не… — актёр вздохнул обречённо вместе со звуком, отдалённо напоминающим рычание, направленным на самого себя, — думал о тебе так».
***
Энджел Даст был просто невыносим.
Отель, в который его призвали, находился в полной разрухе и казался совершенно непригодным для встречи гостей — не то чтобы какой-то заблудший грешник в своём уме вообще бы явился сюда с такой безумной затеей как искупление. Вестибюль порос пылью и паутиной и был доверху заставлен хламом и сломанной и потёртой мебелью, явно давно не использовавшейся, так что не было видно ни квадратного сантиметра чистого пола, освещение сбоило и погружало помещение в жутковатый мрак. Если подобный артхаус творился в главной комнате приёма, ни о каких подходящих для жизни номерах не могло идти и речи.
Разумеется, приведение этого места не то, что в презентабельный, а вообще в хоть какой-то вид легло на их с Ниффти плечи, пока их так называемый босс просто игрался со своей демонической магией, решая, как ещё стоит поиздеваться над фамильной цирковой отделкой Люциферской четы. Горничная днём и ночью наспех до блеска вылизывала все полы и стены, пока консьерж должен был вылизывать задницу их первого и единственного постояльца, изредка прерываясь на то, чтобы таскать на свалку ящики наряду с истуканами из теневой субстанции и пьянствовать.
В некотором роде Хаск даже мог понять, почему Аластор решил припахать его: у него был опыт работы если и не профессиональным барменом (он просто разливал выпивку, не более), то в обращении с разного рода посетителями уж точно. Однако это не означало, что его прельщала эта идея — одно дело быть консьержем в
собственном заведении, а другое — давать представление в цирке абсурда великодушной Принцессы публично. И с такими орнаментами на стенах и дверях это выглядело как никогда точно.
Более того, топовый актёр из мира порноиндустрии, кажется, считал, что задницу ему должны вылизывать вполне буквально.
Номера ещё не были отремонтированы — и как только Морнингстар собиралась заселять сюда грешников? — поэтому на всё время, что паук тут жил (кажется, две недели до этого?), Дасту отвели комнату, которая, вероятно, с таким успехом в будущем должна была стать подсобным помещением, чтобы он мог хоть где-то спать, прежде чем переберётся в место поудобнее. Вероятнее всего, это попросту была единственная коморка, достаточно свободная от хлама, в отличие от всего остального здания.
Энджел Даст был жутко паскудистой, капризной сукой. С самого появления Хаска в отеле он приклеился к нему, как муха на мёд, с твёрдым намерением затащить в постель, словно консьерж обязан был стать новым экспонатом в его коллекции и гонке членов, на которых пауку уже удалось попрыгать. Актёр не принимал и не хотел понимать отказов: он демонстративно скидывал бутылки с бара, крутил буферами, запрыгивал на стойку и придвигался так опасно близко, словно собирался всосать кошачье лицо своими челюстями. Поначалу Хаск это игнорировал, но их постоялец становился только более распутным и настойчивым, и в какой-то момент даже столь стоического кота это абсолютно доконало.
Когда до Энджела наконец дошло, что его,
о великому, актёрскому вниманию отнюдь не рады, он начал мстить. Членистоногий дёргал консьержа по самым дебильным предлогам: будь то претензия из разряда «что-то это полотенце слегка пованивает», хотя Ниффти принесла ему свежие только этим утром, и, зная манию горничной, было просто
невозможно, чтобы эти грёбаные куски ткани не были идеально накрахмалены, или что-то вроде «у меня цветы в вазе сдохли, я от их вида сейчас сам второй раз сдохну», обязательно приправляя свои претензии тошнотворно слащавым, высоким голоском с каким-нибудь протяжным
«Хаа-ааски~». Принеси мне то, подай сё, что за сервис такой здесь в вашей дыре? Как я должен «искупиться» в таких условиях?
Хаск считал, что у этого избалованного, изнеженного вниманием к его пропащей персоне, привыкшего без особого труда, за исключением в подставлений ануса в удобный момент, получать всё и вся за счёт своих многочисленных богатеньких папиков, выблядка, видимо, даже анальные пробки, которые он днями напролёт таскает в своей виляющей, тощей заднице, все золотые, инкрустированные драгоценными камнями, с такими-то королевскими запросами. Словно он обслуживал не шлюху, зависающую у трассы ради пачки зелёных, которые будут потрачены на кокс, а самого Люцифера — и то, у их царька-то аппетиты были бы поскромнее.
— Ты так холоден и неподкупен к ухаживаниям, потому что я подкатываю на рабочем месте? — как-то раз спросил Энджел почти невинно, когда Хаск доставлял ему напитки в номер из-за очередной хотелки паука — непременно ловушки, направленной на то, чтобы засечь и совратить его кислое лицо. Актёр откинулся на кровати, принимая максимально соблазнительный вид, и заигрывающе размахивал волосами; пушистая грудь выглядывала из-под краёв коротенького шёлкового халата, который ничего на самом деле не прикрывал, поскольку пояс был намеренно опущен.
И если раньше она только протекала тоненькими струйками — тысячами тоненьких струек, если быть точнее, — но ещё пока держалась, со скрипом, на соплях, но всё-таки держалась, то вот тогда плотина терпения была прорвана окончательно. Демон-кот поставил поднос на ближайший комод, стеклянные бокалы слегка звякнули. Он заговорил опасно низко, голос его был пронизан категоричным, леденящим холодом: «…Да будь ты единственной дыркой что на Земле, что в Аду, да хоть на Небесах. У меня всё равно бы не было никакого желания лечь с тобой в одну постель, — он повернулся к пауку: тело жёсткое и прямое, но глаза полыхают такой разгоревшейся яростью, что само светило покажется тусклым угольком; чёрные зрачки сужаются в узкую полоску. Тень падает на его лицо, когда Хаск смотрит на Энджела сверху вниз с клокочущим в груди и пузырящимся на поверхности, как раскалённая магма, презрением, — Так что ищи для развлекушек того, с кем у тебя уровень совпадает. А теперь не трать моё время. Буду нужен — я на ресепшене».
С громким хлопком двери демон-кот уходит, даже не думая обременять свою голову идеями, как отреагирует Энджел.
С этого момента их и без того шаткие отношения действительно безвозвратно покатились в тартарары. Актёр, к несчастью, своих уебанских попыток вовсе не оставил — как будто наоборот: чем больше ты отказывал Энджелу Дасту, тем большим это было для того стимулом — вероятно, исключительно из-за мазохистической любви к представителям одного с ним пола и их гениталиям. Он даже настойчиво пригласил Хаска на своё сраное стриптиз-шоу в новом клубе босса, что бармен, разумеется, полностью проигнорировал, вместо этого наклюкавшись так, что отключился и проспал смену, пуская слюни на стойку. Это был первый и один из немногих раз, когда ему удалось заснуть в этом отеле.
***
— Я лишь хотел от тебя, чтобы ты уже наконец открыто признал, что ненавидишь свою работу, а не устраивал этот театр, — демон-кот не смотрел никуда конкретно, когда говорил, — Это нормально, знаешь.
На самом деле, уже тогда, после того выступления, которое дал актёр, Хаск наконец-то понял. Он очухался ровно в момент, чтобы застать уход крайне потасканного Энджела, даже не посмотревшего в сторону барной стойки, что было совершенно ему несвойственно. В ту ночь консьерж слышал из старого номера паука совсем не стоны: тот кричал, горько плакал и
умолял, и разнёс комнату просто в щепки, не оставив ни единого живого места ни на себе, ни там. Повсюду были осколки стекла, царапины на обоях, пятна от коктейлей и вина и сломанная мебель. И среди этого поля брани порноактёр с потухшими глазами.
К тому же, Хаск не хотел, чтобы его самого использовали в качестве инструмента для такого изощрённого, неправильного и болезненного самоутверждения.
— Это не… — попытался сначала возразить Энджел, но фраза так и осталась неоконченной, — В начале всё было отлично, даже сказочно… Я имею в виду, кто не хочет чувствовать себя хорошо, так ещё и за деньги? — он слегка опустил взгляд, его брови дёрнулись: словно паук боролся с собой и с тем, что он собирается сказать (и собирается ли?). Актёр ненадолго закусил губу, собираясь с силами, — Теперь же чем дальше, тем больше Вал съезжает с катушек. Я просто… мне казалось, что, не будь я хорош хотя бы в этом, от меня по итогу ничего не останется.
Энджел Даст не был паскудистой, капризной сукой — он был сломленной игрушкой, которая не знала ничего лучше: как глина, которой чужими руками в течении многих лет придавали и вытачивали определённую форму. Но за своим фасадом паук был чертовски забавным малым, с которым было, о чём поговорить, помимо того, кто, чего, сколько и куда кому присунул. И тот факт, что, пусть и через череду скандалов и недопониманий, актёр смог
услышать то, что говорил ему Хаск, и немного открыться, свидетельствовал о том, что от паука пока ещё оторвали не все части. Что он всё ещё был где-то там. Не Энджел Даст, лицо с обложки, а кто-то, кем он действительно являлся за пределами своей профессии.
И Хаску бы не хотелось, чтобы от него забрали ещё больше. Потерять такого человека… Было бы досадно.
— Эй, — Хаск нежно толкнул его в среднее плечо, отвлекая от подобных мыслей. Его наставление звучало удивительно тепло, когда он фыркнул носом, — Я тебя не знаю, помнишь? Это твои слова.
— Д-да, — актёр вздохнул, его грудь и осанка опустилась, — Верно… Секс не единственное, в чём я хорош. Спасибо за напоминание, приятель.
Впервые за очень долгое время глаза Хаска действительно улыбались. «В любое время».
