***
Ей почему-то совсем не нравилась церковь. Бальзамический запах сладковатого ладана проникал в нос, отчего сразу хотелось кашлять и чихать. Когда она это сделала в присутствии мужчины, имя которого было сложным и незапоминающимся — но она старается, иногда спрашивает у родителей его имя и повторяет шёпотом, потому что будет неловко, если исковеркает его, — то он как-то странно покосился на нее. Мама тогда сказала, что это просто с непривычки, всё-таки ее всегда окружали только лесные ароматы, и вскоре она не будет чихать. Мужчина тогда успокоился, но только немного, и все так же смотрел на нее непонятным взглядом. Иконки тоже не нравились, все эти люди, мужчины и женщины, смотрели будто прямо в ее душу. С какой стороны не посмотри на них, всегда глаза впивались точно на нее. Было жутко, но когда Курапика сказала об этом папе, то он рассказал, что это потому, что зрачок расположен в центре глаза, и такое есть даже на многих картинах. Она загорелась этим и бегала по дому, проверяя развешанные полотна. И правда, такая иллюзия была на многих картинах. После этого девочка перестала бояться икон, но атмосфера в церкви все равно сдавливала, а ладан каждый раз будто по новой бил по носу, никак не забирая с собой чихание. Утренние походы в церковь и молитвы не были для нее чем-то… тем, о чем говорят жители клана. Священник казался слишком преисполненным энтузиазма, чтобы быть убедительным. Курапика не чувствовала благодарность Богу, ведь это не он, а люди собирают продукты для пропитания, помогают друг другу и сами думали о том, что им делать дальше. О своих мыслях говорила только маме, потому что только она тоже не верила в это. Женщина тогда погладила девочку по голове и сказала, что это ее решение, верить в Бога или нет. Курапика, вообще-то, всегда говорила обо всем только ее родителям. Не Богу, а тем, кто всегда был рядом и помогал, даже если не просила. Потому что любила только их и доверяла всем сердцем. Кроме них ей никто не нужен***
Стук карандаша разнесся по комнате, короткие ноги раздражённо заболтались, свисая со стула. Курапике никак не удавалось красиво написать букву, а она хотела, чтобы родители порадовались, увидя ее красивый почерк. Девочка еще недавно выучила алфавит и теперь пыталась написать открытку. Вчера она услышала, как мама и папа говорили о том, что сегодня их годовщина. Курапика не знала, что такое годовщина, но хотела сделать им подарок. Девочка преувеличенно вздохнула своим мыслям и вновь взяла розовый карандаш, вырисовывая последнюю букву. Вышло криво, но у нее больше не было времени переделывать, потому что послышался стук двери и шаги, говорящие о том, что родители вернулись. Она расширила глаза, быстро свернула пополам бумагу, превращая ее в открытку, и быстро вскочила со стула, побежав к двери, выходящую в коридор. Лоб столкнулся с животом мамы, останавливая ее. — Аккуратнее, Пика. Что-то случилось? — донёсся сзади голос мужчины. Курапика помотала головой и выставила руки вперед, показывая подарок. — Это вам! — весело протараторила девочка, а после неловко переступила с ноги на ногу, думая о том, понравится ли им подарок или нет. Женщина аккуратно раскрыла самодельную открытку, украшенную яркими сердечками, цветами и другими маленькими рисунками. На внутренней стороне красовалась разноцветная фраза «С годавщинай, мама и папа!» Курапику тут же подхватили и обняли, размашисто поцеловав в щеку. Девочка с важным видом улыбалась, слушая благодарности, радуясь от того, что им понравилось то, что она сделала. Слух уловил незнакомое слово, произнесенное от мамы. — А что ты сейчас сказала? — любопытно спросила Курапика, повернувшись к маме, с высоты рук отца смотря на нее сверху вниз. Интересно, когда она вырастет, будет ли она такой же высокой, как папа? Если да, то она обязательно будет защищать маму, потому что так всегда делает папа. — Наверное, у меня это просто вырвалось, — женщина неловко повернула голову к мужчине, положив руку себе на плечо. — Ничего, — помотал головой он, поглаживая девочку в его руках по светлой макушке. Курапика смотрела на них, от нетерпения узнать о том, что это было за слово, дрыгая ногами. — Курапика, — чуть серьезным тоном позвала ее мама, забирая ее с отцовских рук и ставя на пол, тут же садясь на корточки возле нее. — Ты ведь слышала о внешнем мире? — Ага, — кивнула девочка, сжимая протянутые руки матери. — Дедушка говорил, что это опасное место и там никому нельзя доверять. От Курапики не ускользнуло, как поджались губы женщины. — Ты умеешь хранить тайны? — шепотом и довольно игриво спросила ее мама. Девочка активно закивала головой, радуясь. У них было очень много тайн. Понимание этого скрепляло в ее голове их семью еще больше, чем что-либо еще. Тайны, которые знали только они, делали их еще ближе. — Это язык внешнего мира. Маленькая блондинка раскрыла рот. Она запрыгала, увлеченная новыми знаниями, которые может получить. Целый язык! Девочка быстро выучила алфавит Курута, и она уверена, что так же быстро выучит диалект внешнего мира. — Ты его знаешь? Научи! Пожалуйста, — заканючила Курапика, вешаясь женщине на шею. Мужчина присел рядом с ними, отлипая девочку от матери. — Это будет очень трудно, ты уверена, что хочешь? Это нигде тебе не пригодится, — пробормотал отец, поглаживая девочку по плечу. — Хочу! — тут же отозвалась Курапика, решительно глядя на мужчину. — Я тоже хочу знать язык внешнего мира. — Не думаю, что это помешает ей, — подала голос женщина, смотря на своего мужа, а после вернула взгляд к дочери. — Если ты хочешь научиться, то должна пообещать нам, что никому не проговоришься. Девочка вновь закивала, тут же подскакивая и протягивая мизинец. Она никому и никогда не проговорится о тайнах. И хоть ей и правда это никак не понадобится в деревне, чувство того, что язык будет тем, что знают только они, согревало сердце.***
— Никаких дьяволов не существует, — к горячему лбу приложили прохладную ткань, принося легкое облегчение. Курапика закашлялась и поморщилась. Она ненавидела болеть. — Когда-то наш клан считали демонами из-за глаз. Говорить, что среди нас родится настоящий демон это все равно, что принять те старые слова за правду. Это Курапика знала. В те времена Курута не могли защитить себя от оскорблений и насилия, исходящих от «нормальных» людей. Они не могли понять и объяснить им, почему их глаза краснеют от сильных эмоциональных волнений. Не понимали, но знали, что все происходит по какой бы то ни было причине. С тех пор Курута верили, что на все есть причина, даже на то, почему их дискриминируют. Почему текут реки, почему цветут деревья, почему умирают животные. Всегда есть причина. Может, и в страхе перед этими бесконечно-красными тоже была она. — Но ведь даже дедушка в это верит, — пробормотала хриплым голосом девочка. Она не помнила, когда в первый раз услышала шепот о старой книге, в которой предсказывался конец Курута из-за рождения вечноалоглазого, но с тех пор говор об этом стал больше. Мужчина возле нее замялся, не зная, что сказать. Вместо слов он погладил ребенка по голове, проводя пальцами под бордовыми глазами. Ему не хотелось в это верить. Каким-то нутром он чувствовал, что тема с собранием свитков была… странной. Он не слышал об этом ничего, пока не вернулся из своего путешествия по внешнему миру, приведя с собой свою будущую жену. Может, ему все же стоило остаться там вместе с женщиной, а не предлагать ей жить в его изолированной от всех деревне.***
Руки щекотала мягкая, но колючая, как кабанья щетина трава. Хвощовый луг вдалеке иногда зазывал узнать, что там, за взгорьем. Курапика упала спиной на траву, выдохнув воздух. Тут же зажмурилась, когда в глаза попали лучи солнца, обрамленное ярким голубым небом. Летний воздух был свеж и так приятен. Не то что ладан в доме мужчины, в который она сейчас идет с родителями. Девочка наконец-то выучила его имя. Серафим. Красивое, но такое сложное, из-за чего она постоянно дулась на саму себя, когда понимала, что вновь забыла. Но ей несколько дней назад исполнилось шесть лет, она уже большая и знает язык Курута, алфавит внешнего мира и много слов из него. Чужой язык учить было интереснее, может, это потому, что родной она слышала каждый день, ее уже ничем не удивить, а тут что-то новое, и каждое слово было занимательнее другого. Иногда она говорила с мамой только на внешнем, чем вгоняла в надутость отца, который после своего путешествия позабыл некоторые слова. Когда-нибудь Курапика пройдёт сложный экзамен и тоже будет путешествовать по внешнему миру. Такое делали редко, и учебники о внешнем мире и его языке выдавали только тем, кто смог пройти испытания. — Курапика, прекращай баловаться, — девочка повернула голову и увидела маму, стоящую поодаль и держа руку отца в своей. Блондинка тут же вскочила на ноги и подбежала к родителем, втискиваясь между ними. — А… нам обязательно идти? — неловко и тихо спросила Курапика, глядя на взрослых поочередно. Ей хотелось играть в лесу, а не сидеть в удушливом доме и терпеть страшный взгляд мужчины, что был направлен на нее сквозь упавшие на лицо темные, лишь с одной белой прядью, волосы. — Нет, но, — села перед ней женщина, обхватывая маленькие плечи и заглядывая в глаза, понимающе смотря в них, — будет некрасиво отклонить приглашение. Девочка недовольно прикусила губу и последовала за родителями, идущих по бокам. Она хотела сказать о том, что ей не нравится взгляд мужчины, не нравится то, что он постоянно хочет с ней поговорить, но что-то будто мешало, не давало даже писка выдавить. Легкий дым от ладана мешал нормально думать. Голова нестерпимо болела и слегка кружилась. Запах будто по всей прилежащей к дому территории заполнялся, но она все равно шла вперед, сдерживая чихание и кашель. Девочка с поджатыми губами смотрела на мужчину, что при виде их стекольно улыбнулся, показывая еще больше морщин на лице. От этого выражения у Курапики мурашки прошлись по телу. Почему мама и папа не видят этого? — Здравствуй, Курапика, — басистым голосом поприветствовал ее мужчина. Девочка сглотнула и посмотрела на протянутую руку, осторожно беря ее. Соотношение размеров ладоней было страшным. — Здравствуйте, — неловко поздоровалась в ответ, не смея морщиться, когда почувствовала, что ее руку сжали чуть крепче. Когда он стоит рядом, имя его становится слишком противным и устрашающим, тем, что она не может произнести вслух. Неудобно. Все в доме мужчины — <i>Серафима, хватит пугаться, мама сказала, что я уже взрослая — было неудобным. Расшитые мелких бисером ткани на поверхностях, витиеватые рисунки на стенах, шелковые поверхности дивана и стульев, деревянные предметы мебели, картины с изображением святых. Все было таким неудобным. Курапика и сама чувствовала себя неудобной. Сказав взрослым, что она пойдет немного поиграет на улице и получив осторожные взгляды помнивших о том, как она потерялась в гуще леса только потому, что хотела показать родителям странного зеленого зверька, скачущего тут и там, вышла наконец-то из дома. Свежий воздух был пропитан ладаном, но всяко лучше, чем задыхаться в помещении, в котором чувствовала себя так, будто ей там не место. Сверкающая голубая бабочка пролетела над головой. Курапика с раскрытыми от восхищения глазами проследила за ней и побежала вперед, стараясь осторожно ухватить ее за крылья. Если не сможет поймать, то нарисует, когда будет дома. Она никогда не видела бабочек такой расцветки, может, родители тоже не видели, надо им ее показать. Девочка резко остановилась, притаившись перед кустом, на ветку которого приземлилось насекомое. Курапика осторожно и тихо начала подкрадываться, уже растопырив руки, чтобы поймать в кокон ладоней, но резкий оклик Серафима заставил ее испугаться и ойкнуть, промахнувшись, отчего бабочка пугливо улетела вверх. — Курапика, идем в дом, — девочка резко развернулась. Она так долго охотилась за бабочкой, что не успела понять, сколько времени прошло? Двинувшись вперед, она резко остановилась. Он… он говорил на языке внешнего мира? А она откликнулась на это? Курапика почувствовала страх в груди. Она раскрыла секрет, да? Родители верили в то, что она никому не скажет, не даст понять, и вот так наплевав на обещание, все испортила. Они больше не будут ей ничего доверять. Девочка прикусила губу и начала теребить материал племенной одежды на бедрах. — Вы… вы что-то сказали? Я не расслышала, — стараясь все исправить, сбито затараторила Курапика. — Да, — странно искривив губы в подобии улыбки, подтвердил мужчина. — Тебя ждут родители. Девочка прошла в дом, и только сейчас пронеслась запоздалая мысль о том, что он тоже знал внешний язык. Может, это потому, что он не Курута, а языку его научил отец? Но ведь работники церкви были самыми ярыми неодобрителями знаний о мире за лесом, так зачем же ему было это знать? Курапика почувствовала, как вновь разболелась голова от запаха и отбросила размышления, подскочив к родителям и сев между ними, прижимаясь к их бокам, тут же стараясь не смотреть в ледяные глаза мужчины напротив.</i>***
Воспоминания приходили к ней как в моменты сна, так и бодрствования. Просто проносились в голове, заставляя сжимать руки до кровавых дуг на ладонях, оставляя после себя либо пустоту, либо такую ярость, что большая доля предметов уже почувствовала на себе крепость стен. Сейчас она не понимала, спит или галлюцинации пришли с просьбой разорвать ее разум в еще большие клочья. Стены длинной темной комнаты сдавливали, даже если в черноте их не было видно. Будто ничего не было, ни начала, ни конца, кроме пустоты. Курапика бредет вдоль комнаты, чувствуя и слыша, как под босыми ногами громко хлопают лужи. Откуда здесь вода? Неожиданно — голос. Знакомый, глубокий, коротко раскатывающийся громовым эхом по всему черному пространству. Нет. Ужас и ненависть снова вернулись, снова обвивали легкие тугими веревками, сжимали, сильно стягивали, и пульс лихорадочно забился в висках. Она заозиралась, глубоко дыша. Воздух словно не пробирался в эти задушенные легкие. Понимала, что это заведомо тщетно, ведь все равно ничего не видно, но озиралась, в веретене паники и ярости оглядывалась, словно из темноты вот-вот выскочит тот, чье сердце хочет видеть в своих ладонях. В безумии, с лишенным в считанные секунды рассудком, побежала вперед. Найдет. Найдёт и убьёт, вырвет глотку, заставит захлёбываться собственной кровью и молить, молить о пощаде так, как она молила о том, что последнюю неделю она просто спала. И снова голос. Неразборчиво произносящий слова, давящий на голову, дробящий внутренности в труху. Курапика бежала. Пыталась найти, бежала, не видя ничего перед собой, кроме все той же густой тьмы. Только лужи под ногами продолжали хлюпать, звеня в ушах. — Твоя гнилая душа и суть будет раскрыта. Будь история повернута хоть немного иначе, ты бы уже была подгребена под землей. Тебя спасло от этого лишь воля случая и проклятая кровь, к которой никто не хотел прикасаться. Но ты даже не поблагодарила за жизнь, а все разрушила, — все еще бежала, не обращая внимания на голос, лишь следуя за ним, чувствуя, что ближе. Еще ближе, а дыхание сбилось окончательно. Где он? Вода под ногами мешается, легкий материал штанин мокрый насквозь, тянет вниз тяжёлой влагой. Где он? — Это твоя вина. Во всем всегда была твоя вина. — Опять эти фразы. Те же, которые в глубине души признавала, пока на поверхности отрицала всем существом, хотела спрятаться, раздавить себе мозг, лишь бы не думать. Лужи под ногами все мешают, их слишком много. Ноги заплетаются между собой, и Курапика падает коленями на пол, выставив перед собой руки, еще больше разбрызгивая воду. Воду, которая теперь, становится видна даже в темноте. Воду, которая почему-то бледно-красная и теплая, отражающая ее бледное лицо и яркие глаза, сверкающие в темноте. Она выдыхает, смотря на руки, окрашенные в красный, что и скрасили жидкость. Почему все красное? Лихорадочно пытается стереть с кожи, но лишь больше размазывая по рукам, чуть ли не когтями стараясь соскрести ее, содрать вместе с кожей. А голос проносится по помещению звонким и тяжёлым эхом. — Никто ведь и не знает тебя настоящую. Выглядишь такой невинной и хрупкой, прямо как маленький ангелок. И подумать нельзя о том, что сближение с самым настоящим демоном принесет смерть. Не знали об опасности до последнего. — Заткнись! — почти рычит она, чувствуя, как печет в горящих глазах. Сердце безудержно трепыхается под ребрами от эмоций. — Это ты их убил! Это не из-за меня… Это не я. Не я ведь. Когда это закончится? Луж становится все больше. Все разрастаются в объеме, заполняются большим количеством, лежат теперь на черном полу не тонкими слоями, а уже обхватывают ноги, поднимаются к талии. Все больше, и больше. Разрастаются так же, как и ее паника. Только не вода. В темноте — чей-то силуэт. Курапика дергается, отпрянув назад, отчего руки по локоть погружаются в воду. Она сквозь красную пелену увидела, кто это. Силуэт выделялся на фоне мрака, лицо было заметнее, чем кровь на ее руках, хоть и поблекшее от времени, забытое. — Папа! Курапика подорвалась с места, перебирая ногами сквозь мешающие лужи и панику, замедляющую шаги, но она пытается сократить расстояние, дойти, добежать. И когда останавливается на малом расстоянии, когда видит его лицо так близко, когда рядом появляется женский силуэт, когда протягивает к ним окрашенные кровью руки с короткими «мама» и «папа», они замечают ее и в отвращении кривят лицо, отходят на шаг назад. — Не подходи, — Курапика почти задохнулась, услышав. Приоткрыла пересохший рот, слезно смотря на мать. — Ты не наша дочь. Наша дочь не монстр. — Пожалуйста… — явственно дрогнувшим голосом. Снова протянула к руку, но образы тут же помутнели, рассеялись густым дымом по воздуху. Лужи все продолжали расти и краситься кровью. — Нет, вернитесь, — умоляюще шепчет она, не контролируя. Губы сами произносили слова, пока сама ничего не понимала. Ничего не понимала. Озирается, словно они просто зашли в слишком темное место и вот-вот появятся, выйдут. — Мама! — пронзительный крик разносится по пространству. — Папа! Пожалуйста, вернитесь! Вода стала доходить до грудной клетки, обволакивала тепло, почти горячо. Из груди вырываются панические хрипы. Она ведь сейчас утонет. Идти почти невозможно, но она пыталась, пыталась преодолеть эту жидкость, этот бешеный страх, искала глазами родителей, чьи образы вновь раскрылись под веками. — Мама! Папа, вернитесь! — крик уже стал походить на полубезумный, разрывал глотку отчаянием. — Мама… Вернитесь ко мне… пожалуйста… не оставляйте меня… — вода уже доходила до подбородка, вынуждая поднять голову, чтобы дышать. Почему? Образы вновь сложились перед глазами. Скрепленные вместе, как в последний раз. Обугленные и почерневшие, с корками, что легко можно было отодрать. Курапика затрепыхала руками, когда чернеющие головы поднялись, смотря на нее сверкающими от злости глазами. Не надо. — Глупость привязана к сердцу ребенка, но прогонит её исправляющая розга, — как ожог, приносящий нестерпимую больше. Она ненавидит эту фразу, что каждый раз проносилась при встречах в церкви. Фразу, после которой образы полностью исчезли, растворившись в легком пламени, а вода накрыла ее с головой. Курапика пыталась выплыть, но сквозь панику выбраться никак не удавалось. Страх сковал внутренности, глаза широко раскрыты. Не было никакой поверхности, никакого выхода. Только вода, вода… дышать нечем, конечности барахтались, тщетно пытаясь выбраться. Перед глазами только прозрачная, чуть красная пелена, сквозь которую видно лучше, чем в темноте. Видит, что этому пространству нет конца. Ни стен, ни потолка, даже пол исчез, оставляя судорожно падать вниз, окрашивая возле себя все в красный. Безудержный страх захватил горящие легкие, перед глазами защипало от воды. И вот реальность обожгла сильнее любого пламени. Ударила в грудную клетку и тут же болью расползлась по всему телу. Эта боль плавила кости, разрывала легкие, взрывала голову, дробила мозг в труху. Хуже, чем гореть заживо. Им было так же больно, да? Ночами не понимала, как оказывалась на полу. Ноги сами подкашивались, а глотку жгло от беззвучного крика, рвущегося из сдавленных легких. Скользила по полу, хваталась за грудную клетку, за голову, не чувствуя собственных пальцев, в попытке остановить, прекратить, вернуть все, как было. Тело не слушалось, такое тяжёлое, неповоротливое, отказывалось воспринимать команды мозга. Ничего не воспринимало, кроме этой огненной боли, прогрызающей себе путь от груди к каждому атому тела. Это все неправда. Вернитесь… умоляла мысленно, лишь бы это закончилось. Сколько раз за пару дней она это повторяла? С этой болью невозможно бороться. Она отключает мозг, рассудительность, оставляет лишь пустое тело мучиться, сжаться в желании умереть, лишь бы все это прекратилось. А потом все заканчивалось. Просто по щелчку. Боль прекращалась, сползала обратно в место распространения — в грудную клетку и затихала, притаившись, но все еще тихо стуча, гулко отбивая забывший ритм. Десять лет назад ведь взмаливалась, чтобы никогда больше это не испытывать. Тогда все казалось проще. Кроме родителей никого у нее не было, некого больше терять. А потом просто забылась под манией вновь почувствовать хоть что-то, кроме недоверия и подозрения. И вновь все органы выскребли, вновь прокрутили через мясорубку, а после запихнули обратно бессвязное нечто, что едва ли способно стоять на ногах и связно думать. Она сидела на середине кровати, пытаясь отдышаться, грудь вздымалась, пока легкие бешено качали воздух. Мех чувствовался сбоку, по волосам проносились пальцы, крепко прижимая, и почему-то всегда холодное, его тело в такие моменты было неудержимо теплым. Каждую ночь — одно и то же. Каждую ночь вертелась, может, кричала, раз он приходил, наверное, спать ему мешала. Никаких утешений или заверений о том, что все будет хорошо, Куроро не давал. А ей это и не нужно было. Ничего уже хорошо не будет. До тех пор, пока перед глазами не встанет разорванное в клочья тело того человека. Возрастающая ненависть скользила неумолимо, нещадно, окутывала всё тело целиком, будто погружая в купол, в котором не было воздуха. Та детская ненависть к членам клана была слаба с тем, что происходило сейчас. Тогда у нее не было сил защитить себя. Сейчас они у нее были. Но она не то что себя, других защитить не смогла. Да, Беатрис была слаба в драке, ее нэн больше подходил для разведок, но ведь Хиро мог драться. А дал ли он им время для драки? Судя по неразгромленному дому, нет. Затащил в угол? Просто взял и поджег? Рассуждающий мозг тянул на дно. Заставлял жечь где-то в груди от мыслей, от расставления в голове событий. Как это произошло? Курапика еще не могла до конца осознать. Поверить. Вникнуть. Смотрела вперед пустым взглядом. Душу вытащили наружу и исполосовали. Хотелось биться и орать, чтобы он пришел и дрался с ней. Чтобы она прямо сейчас могла сделать то же, что сделал он с теми, кто был ей близок. Хотелось дотянуться и вытащить их за шкирку, но знала, что не сможет. Это он во всем виноват. Одна лишь мысль пульсировала в голове оглушительным звуком. Отомстить. Заставить мучиться. Курапика заставит его мучиться. Заставит кататься по полу от уничижительной боли, кричать, пока его же перепонки не взорвутся, пока в легких не останется воздуха. Уничтожить. Изорвать. Измучить до беспамятства. До помутнения рассудка. Это единственное, что имело значение, придавало сил, уверенности, помогало держаться на ногах. Она ведь видела его. Стояла рядом. Найдёт еще раз. Всё, что было после увиденного в доме в густом дыме. Курапика не помнила ничего. Не помнила, как оказалась в каком-то отеле, не помнила, что с ней делал Куроро и как остановил ее нескончаемые порывы найти, выследить, хоть собакой разнюхать след и голыми руками и зубами оторвать голову. Тогда ей было тяжело заставлять себя хотя бы просто дышать. Не могла вспомнить, как оказалась на полу, села на мягкий серый ковер и уперлась спиной о кровать. Под тихое мурчание смотрела в одну точку, колени ссаднило, в нос забились частицы горелого, виски почти взрывались от головной боли, маленькие царапины возле все еще горящих алым глаза жгли нещадно. Из тела будто высосали всю силу, отчего хотелось его покинуть. Все мешало. Каким-то образом всё-таки оказалась на кровати, на тумбочке рядом стояла кружка воды с принтом цветов. В ее жизни часто бывало, что она погружается в свои мысли и отстраняется от мира, но всегда хотя бы осознавала, что происходит вокруг. Тут же память словно исполосовали чем-то режущим и вырвали по кускам. Потому что она слишком увязла в своем же внутреннем аду, из которого выбраться не было сил, и думала. Не связанно, скорее образами. Их улыбки, надоедливые поддразнивания по любому поводу, который только могли найти, их постоянные тычки в спину, чтобы сделала хотя бы немного утренних действий для поддержания организма, чтобы не увязла в самой себе или в работе. Последний звонок, после которого и мысли не было, что что-то случится. Почему ничего не подсказало ей об этом? Почему не додумалась о том, что на них могли выйти? С ее друзьями тоже такое будет? Их тоже убьют? Внутренние демоны шастают вокруг, высасывают каждый намёк на положительные эмоции, оставляя лишь гнилую дыру, доверху наполненную страхом, ненавистью и дробящей местью. И ни одной слезы. За всю неделю — ничего. Будто в тот день вся жидкость вышла, высушила до дна, оставила пустоту. Пусто. Внутри неё пусто. Обычный овощ. Жалкий, с пробелами в памяти и заторможенной реакцией. Почему именно на нее набросились? Это не она всех их убила. Ей плевать было на них, когда они выкинули ее. Выбросили, будто игрушку, с которой надоело играть. Она была на свободе. Не в лесу, где в густых зарослях пряталась от всего, представляла, что сейчас ей снова пять, и она гуляла недалеко от дома, собирая ягоды и цветы, чтобы потом подарить маме. А на настоящей свободе, где стальных оков нет, где никто не укажет, что ей делать, где нашла людей, ставших родными, почти как родители. Зачем это забирать? Почему получилось так? Почему она не родилась обычной, такой же, как остальные соклановцы. Почему ее не убили, почему не подождали еще неделю до резни? Просто почему? Злость снова стала подбираться ближе. Та самая, что тенью преследует её годами, нашептывая способы выплеснуть эмоции, сидя на правом плече, как личный демон. Нельзя срываться на остальных. Наставники всегда говорили это, вдалбливали в голову, учили сдерживать свой гнев, отрезвляли. Но их нет. У Курапики почти ничего не осталось. Почему сделали целью ее, а не тех, кто своими же руками убил клан?***
Родственных связей у тех, кто жил в городе мусора под палящим солнцем, не было. Те крохотные остатки семьи, что существовали там, в большинстве жили порознь, ненавидели друг друга и явственно хотели убить. Один в ярости не понимал, почему он находится здесь, с мелкой проблемой у ног, и должен тратить на него крошки пропитания, а другой молча спрашивал, за что к нему так относятся. Редко можно было встретить тех, кто принимал родную кровь. Из знакомых Куроро такое было только у Мачи. Он все еще помнил, высокую и слишком худую, с такими же волосами, как у Мачи, но намного тускнее из-за болезни. Удушливый воздух в городе не оставлял надежд тем, кто родился со слабым телом. Лекарства были редкостью. То, что удавалось найти, удачно использовалось нашедшими или быстро обменивались на более удовлетворенные предметы, например, еду. Минимальная поставка обходилась дорого, старейшины хранили ее, позволяли их связи и высший статус в городе. Среди остальных жителей было очень мало целителей из-за убежденности в том, что если ты сам не можешь вылечить себя или в арсенале нет ничего ценного для торговли, то достоин только смерти. Лучше умереть среди мусора с гордостью, чем молиться как насекомое. Люди умирали, еле как доживая максимум до сорока. В голове до сих пор хранился образ Мачи, настолько разбитой смертью матери, насколько это возможно. Сломанная, постоянно держащая аккуратно сделанную руками родителя игрушку и злая. Но убил не кто-то, а что-то, и злиться было не на что, кроме как на издевательское подобие нормального города и на всех, кто мог, но не хотел помогать. Золотистая макушка около него пошевелилась. Фраза, сорванная с губ, заставила его посмотреть на Курапику, что немигающим алым взглядом впилась в него. Он заметил, что в последнее время она все чаще смотрит ему именно в глаза, а не в переносицу или куда-то еще. — Почему сделали целью меня, а не тех, кто их убил? Его руки, держащие книгу, дернулись, словно ее слова повергли в шок. За последнюю неделю девушка произнесла минимум фраз — хотя единственным ее нормальным поведением было то, что она нахохлилась как воробей, когда парень сказал о скорой встречи с его Пауками, — вместо этого предпочитая неподвижно сидеть на одном месте, а после разбрасываться аурой во все стороны и ломая вещи. Первопричина того, что Куроро не отвез их в ее дом, была простая минимальная безопасность, раз нападавшие легко вычислили местожительство ее учителей, но после пройденных подобных сцен он понял, что мнение медленно катится к тому, что Курапике скорее всего будет жаль свою мебель и скорее всего перейдёт к поколачиванию его, чему он был бы не сильно рад. Без синяков и царапин его тело нравилось ему намного больше. То ли просто фраза, то ли вопрос, на который он, наверное, обязательно должен ответить, вкупе с ее разгорающими глазами, что всё-таки моргнули один раз, по-совиному, выглядела ужасающе. Столетия назад люди верили, что деяния дьявола реальны и Судный день вот-вот настанет. Боялись выходит из дома, лишь бы не попасться первым, искали виноватых, подставляя под удар отличных и непонятных. Было ли такое и в народе Курута? Даже в самых миролюбивых поселениях мог начаться раздор из-за веры в то, что не видят, и в правдивость всех предсказаний от тех, кто видел больше, чем остальные. Итог боязни нечистого и того, что последует после неправильного изгнания существует в лице девушки. — Иногда люди видят то, что хотят видеть, — монотонно произнес он, наконец отвечая на, казалось бы, риторический вопрос. Курапика завертелась на кровати и вскочила на ноги, глядя на него непонятным взглядом, лишь слегка возвышаясь над сидящим парнем. И кулаки крепко сжала. До виднеющихся вен и сухожилий и побелевших от силы костяшках. — Но почему ты думаешь, что пророчество может быть лживо? — Как удар. Куроро на секунду был ошеломлен преданным взглядом в глазах Курапики. Будто и не думала, что он верит в это, видит в ней того, о ком говорится в свитках. Сама не понимала, почему его слова так оттолкнули. Она задрожала до боли в мышцах, стиснула зубы до скрипа. И молчит, только смотрит злыми глазами так, что у него в груди тонко заныло от капли вины, которую он тут же попытался откинуть. Девушка открыла рот, но ничего не выходит. Иди ты к черту! — хочет крикнуть, но молчит. Всё ещё молчит. Губы плотно сжаты, дрожат, руки вверх поднимаются. Он слышит пощелкивание цепей и откидывается вбок, уклоняясь от предполагаемой атаки. Девушка не ждет ни секунды, поворачивается резко, почти летит ко входной двери, напоследок смеряя диким взглядом. — Не делай глупостей, Курапика, — холодность в тоне даже не заставила обернуться, и через секунду стены затряслись от удара дверью.***
Голова взрывалась безмолвным криком, расходилась трещинами, рассудок мутнел, терялся, уплывал куда-то далеко. Оставляя пустую оболочку бороться в жалкой попытке вырваться. Курапика ничего не знала и пришла к размытому выводу, что она просто не хочет ничего. В один момент из неё будто вырывался кто-то или что-то, нечто тёмное и мрачное, яростное и желающее разрушить всё вокруг, разорвать в клочья. А в другой душу вырывали из груди, оставляя неровную по краям дыру, и мозг вместе с ним. Не знала, чего хочет больше, выкричать себе легкие от эмоций, либо же похоронить их глубоко в себе, и чем глубже, чем лучше. Не знала, хочет ли сбежать ото всех или наоборот боится остаться в жалком одиночестве. Боль внутри роилась, бесконечно скользила, скребла и верещала. Их действительно нет. Больше не увидит, не услышит голоса, не будет привычно отталкиваться от объятий. Их просто больше нет. Нет даже где-то там, на расстоянии. Не дойдет письмо или звонок. Их нет. Не существует. Три года. За три года выстраивала доверие, по грубым кускам восстанавливала. Три года был тот, кого она не видела часто, но тот, кто смог хотя бы немного заменить родительскую фигуру. Злость на саму себя за то, что оплакивает одного больше, чем другого, жгло глотку посильнее химиката. — Работая хантером довольно трудно создать спокойную и тихую семейную жизнь, иногда даже и отношения. И даже если ты будешь недовольна, я должна сказать, что мы считаем тебя почти что дочерью. Теперь одним лишь действием перечеркнули все эти годы. И Курапика понимала, что тяжесть от этого неминуема. Она пройдет через все стадии, через все круги Ада. Рефлекторно коснулась кончиками пальцев грудной клетки, словно оживляя воспоминания. Тот беспощадный огонь, что расползался по всему телу под кожей. Ненависть пожирала мозг, красными усиками продвигалась к конечностям, заставляя двигаться в какой-то гипнотической манере. — Вам что-то подсказать? — Курапика резко дернулась. На нее смотрела женщина с ярко выраженными морщинами на лице, стоящая за прилавком какого-то магазина с кривыми безделушками. Блондинка затуманенными глазами оглянулась и быстро покачала головой, тут же уходя дальше, к потрепанному подражанию парка. Зачем вышла на улицу — непонятно. Могла зайти хотя бы в туалет и отсиживаться там. Могла наорать на Куроро, чтобы не лез не в свое дело. Сейчас ей наплевать на предмет, что они ищут и в поисках которого застряли из-за нее. Если он думает, что, оставшись с ней в такой момент, сможет прилепить на ее кожу татуировку паука, то ни черта у него не получится. Почему ты думаешь, что пророчество лживо? Она должна реконструировать свой независимый образ, тщательно закрыв, замазав все трещины шпаклевкой, вплоть до той, появившейся после встречи на аукционе. Или же до конца разбить свою оболочку, вдребезги, оставляя лишь ничтожные осколки лежать у ног. Показать слабости. Нет. Хотелось удрать от него после того, как разревелась перед ним в сгоревшем строении, размазала по его рубашке слезы и сопли. Унизительно, сколько раз она проливала слезы за последний год. Везде не по душе. Везде паршиво. А где тогда? Где не будет паршиво? Там, — шепнуло подсознание, и девушка рвано шмыгнула носом, шлепаясь на слегка заросшую мхом старую скамейку, не заботясь о занозах и цепляющихся штанах. Не делай глупостей, — прошелестел холодной и твердый тон Куроро. Зачем его вообще слушаться? Почему-то именно эти слова сейчас помогают отрезвить пугающие мысли. Курапика понадеялась, что это просто ночной ветер сделал свое дело. Уничтожить. Разорвать на мелкие куски, растереть в пыль. Её бросало по волнам противоположных состояний. То всеобъемлющая пустота, то эмоции, которыми она захлебывалась, утопая. Этим перепадам не было конца. — Черт, — шипением вышло изо рта. Она что, последние остатки мозга растеряла, пока саму себя топила в сожалении и злости? Девушка резко вскочила, до красноты в ладонях сжимая кулаки. Тело мелко тряслось от понимания, осознания, как ускорить поиск. Резко развернувшись, побежала в сторону отеля. На горизонте вновь замаячила маленькая лавка. Курапика шлепнула руками о прилавок, заставляя кассиршу вздрогнуть и пугливо посмотреть на растрёпанную девушку. — Карту, — выдохнув, промямлила блондинка, а после, когда женщина не сдвинулась с места, вновь открыла рот. — У вас есть… карта мира? — Есть только маленького формата, — осторожно произнесла женщина, широко раскрытыми глазами следя за ночным посетителем. Курапика рвано кивнула и быстро схватила карту, перед этим не глядя кинув деньги на кассу. Ноги бесшумно топали по асфальтированному тротуару, иногда запинаясь о попавшиеся камни. Взмах руки и звяканье цепей пронеслось по пустынной улице. Холод металла на тыльной стороне ладони приятно охлаждал разгоряченное от адреналина тело. Все еще злилась на себя. Постоянно думала, как отомстит, но даже не делала ничего, что помогло бы приблизиться к цели. Она его видела. Значит, сможет найти с помощью биолокационной цепи. Карта и в самом деле была очень маленького размера, как блокнот, отчего многие названия городов размывались, но краев континентов было достаточно. Сейчас знать, в какой стране он находится, было лучшей информацией. Пока что этого достаточно. Маятник качнулся и отвлек ее от мыслей, ровно повисая над Вергеросом. Далеко отсюда. Тело наполнилось надежной решимостью и рвануло в сторону. Мысли о безрассудности ушли, оставляя только цель, в которой бежала изо всех сил. На дирижабле сможет добраться где-то за два дня. Ее внезапно схватили за руку. Жгучее раздражение вырвалось наружу, кулак взмахнул в воздухе, направляясь отбиться от человека, но девушку перевернули и прижали обе руки к спине, заставляя зашипеть от неудобного положения. Возле уха раздался наигранно обречённый вздох. — И куда ты собралась? — Курапика рыкнула, посмотрев на Куроро со спины. — Следишь за мной? Убери руки, — зашипела сквозь зубы, стреляя злыми глазами. Его еще не хватало. — У меня дела, отпусти. — Нет, — отрезал парень, сильнее сжимая рукой обе ее кисти. — Сначала остынь, а потом уже иди и убивай кого хочешь. — Отвали, — вновь рявкнула блондинка, извиваясь, как умирающий червяк. Через секунду она сумела вытащить руки из его хватки и обернулась, глядя на него глазами, в которых яркими точками горело алым. — Успокойся, — с нахмуренным лицом указал Куроро, снова резко хватая девушку за руку, когда она двинулась в сторону. — С ним Хисока. Этот факт должен полностью отрезвить твое рвение погнаться за этим человеком, не считая неизвестной женщины. Хочешь вновь попасться к ним, даже не продумав свои действия? — Я знаю его местонахождение, этого мне вполне хватит, — крикнула Курапика, пока человек, идущий по другую сторону улицу от них, чуть ли не подпрыгнул от одного ее громко звука и поспешил подальше. Иногда у нее была мощная пара легких. — Хватит, — от холодного и почти угрожающего тона девушка резко остановила попытки избежать его, вместо этого начиная дрожать от едва сдерживаемых эмоций. — Угомонись уже. Завтра отправимся в Метеор, — даже в темноте от отчетливо увидел, как у нее расширились зрачки. — И вместе с моими людьми продумаем, как их поймать. — Тебе то какое дело от поимки этого человека? — с раздраженным сомнением спросила она, сощурив глаза. — Хисока представляет опасность, — с заминкой объяснил Куроро, решая, что капля правды могла бы хоть немного отбросить недоверчивость к нему. Курапика открыла рот, но тут же захлопнула, не зная, что сказать. Все выглядело странно и подозрительно. Зачем ему нянчиться с ее буйностями, было за гранью ее понимания, из-за чего подозрение прогрессировало. И если и правда была попытка втереться ей в доверие своим милым поведением, то, раз уж она это вычислила, не попадется на его фарс.***
Прошли сутки, прежде чем они ступали по тому, что называлось улицей под ярким солнцем, заставляющей Курапику слишком часто дышать от сковывающим легкие отсутствием нормального воздуха. Девушка вообще не понимала, как парень около нее мог выживать в своем тяжелом на вид темном пальто, не издавая даже хрипа. Вокруг царили мерзотный запах и редкие выкрики жителей мусорного города, и парень был удивлен, что блондинка даже нос не воротила. Куроро и взглядом не обратил внимания на то, что девушка сделала маленький шаг к нему, выбирая быть ближе с ним, а не с неуправляемыми стаями детей, что с маникальным блеском в глазах смотрели на нее, а после прятались, когда замечали возвышающего над ней парня. Мёртвые птицы и другие мелкие животные в их руках угрожали заполниться мухами, пока они бегали вокруг, от других жителей или просто спеша поскорее съесть найденное подобие нормальной для желудка пищи. Курапика дернулась и схватила его за рукав, когда слева от них облезлая собака завыла дурным голосом, попадая в самодельную яму. Куроро мысленно поблагодарил девушку за благоразумность последовать его совету и спрятать своего кота в сумке. Животные в большинстве своем равнялись здесь еде, и даже быстрое гниение под палящими лучами не останавливало от потрошения. И даже если здешние люди узнавали его по татуировке на лбу и отличительном пальто, знали о нем и о его действиях за пределами города, не решаясь нападать, то вид обманчиво хрупкой девушки, одетой во вполне нормальную и чистую одежду манил обокрасть и засунуть что-то ценное себе в карман. Вскоре кучи хлама и импровизированных домов из изорванных, окровавленных тканей и еще бог знает чего сменились старыми зданиями с трещинами и облупленной дешевой штукатуркой. В сравнении с прошлым местом здесь царило зловещее безмолвие, и лишь редкий человек нарушал ее. Они остановились возле трехэтажного дома, что выглядел, наверное, лучше всего, что можно было здесь встретить, не считая возвышающегося вдали строения, в котором жили Старейшины Метеора. — Мы на месте, — пробормотал Куроро тихо, не нарушая тишину каменных улиц. Курапика медленно повернула голову к нему, лишь слегка повив плечом. Она смотрела на него более настороженно и намного больше раз, когда он был в своей одежде, обозначающей его как главу преступной организации. Что ж, спустя дни, проведённые вместе с ним, девушка не забывала о его настоящей личности. — Босс! — раздался взволнованный голос Финкса, когда они вошли в дом. — Мы ждали. Шестеро пауков уже находились внутри. Осматривая, кто именно был здесь, Куроро обреченно понял, что последующие часы или дни нахождения здесь вместе с Курапикой будут минимум трудными. Наличие в одной комнате Увогина и ее уже было разрушающим, даже если прошлые действия обоих к друг другу могли быть — на что он не рассчитывал — забыты. В предыдущий раз девушка была крайне необщительна и отскакивала от них, как от чумы, но в ее теперешнем удрученном состоянии все могло измениться. Курапика обычно спокойна и внешне, и словесно, но когда в ней начинается расползаться капля раздражения, отборные маты и резкие действия предопределены. — Кто-то еще придет? — спросил Куроро, обводя всех взглядом. — Нет, остальные не смогли прийти, — ответил сидящий на стуле Шалнарк, слегка прогибаясь в спине, пока Финкс завербовал его голову как подлокотник. Это было к лучшему. Он называть эту миссию важной, чтобы созвать всех. Наверняка даже Боги не знают, какой ад мог развернуться в тот момент, когда Курапика встретится с ними. Судя по настороженным, но не менее заинтересованным взглядам его Пауков, сейчас было не лучшее время для нормального «знакомства». Да и сама Курапика выглядела слишком ощетинившейся. Он уже открыл рот и взмахнул рукой вверх в направлении к ее плечам, чтобы увести ее в свою часть дома, но тут же остановился, услышав шипение Курапики. — Что это? Почему тут все такое грязное? — почти что взревела девушка. От затхлого запаха плесени, и, как она боялась, плесени, Курапика почти задыхалась. Она видела толстые слови пыли в тех местах, которые пофигистически мыли. Девушка страшилась даже мысли о том, в каком состоянии был вверх мебели. Ее резкая вспышка гнева заставила Пауков непроизвольно дернуться. И если бы Куроро не потерял дар речи от потока требований, он бы усмехнулся тому, что миниатюрная девушка смогла непроизвольно испугать людей, живущих за счет убийств. Пока половина состава Геней Редана почти что разевали рты от удивления, Курапика схватила его за рукав и потащила наверх. — Если вы хотите находиться в этом подобии тараканьего гнезда, то пожалуйста. Но я ни за что не останусь здесь, поэтому ты, — она резко остановилась и указала на Куроро, тыча тонким пальцем ему в грудь. — Говоришь, в каком месте я буду находиться, пока мы придумываем план, чтобы я смогла сделать свое пребывание здесь хоть чуть менее неприятно. В приступе внезапной рипофобии блондинка втащилась в его комнату на самом высоком этаже здания и открыла окно, проветривая серое помещение. Никогда раньше не замеченные, по крайней мере, Куроро, швабра и ведро уже находились в руках Курапики, щедро обливающей водой весь пол. — Ну и чего ты встал? — бросив в его сторону раздражённый взгляд, вякнула она, пока ее выскочивший из сумки кот в какой-то версии бешенства скакал по всей комнате, уворачиваясь от швабры. Чувствуя, что это скрытое послание тоже начать уборку, он выполнил ее желание, вертя в руках метелку. Остальные Пауки все так же сидели внизу, благодаря старому фундаменту здания слыша шорохи с верхнего этажа, даже не думая следовать примеру своего Босса и Курута. Мачи сдалась первой, наконец открывая глаза и осматривая остальных. — Это место и правда грязное, — пробормотала она, вставая. Единственной, кто хоть как-то заботился о состоянии их убежища, была Пакунода, но с годами все стали все реже и реже появляться здесь, и единственные разы из пребывания здесь были заполнены более важными вещами, чем уборка. — Да ладно, здесь и без этого мило, — усмехаясь, проговорил Увогин, хлопая по столу, заставляя его заскрипеть, а пыль резво подняться в воздух. Фейтан громко фыркнул на это и спрыгнул с подоконника, направляясь к лестнице. — Ты куда? — Спросил Шалнарк, наконец-то избавляясь от руки Финкса на своей голове, а после, не сдержавшись, чихнул от пыли, что поднял Увогин. — Приберусь в своей комнате, — кратко ответил черноволосый, не оборачиваясь к ним. Если они собирались остаться здесь более, чем на несколько часов, то им и правда нужно хотя бы немного убраться. Остальные удрученно и дружно переглянулись, а после встали с насиженных мест, чтобы превратить уборку застарелой пыли в какое-то соревнование. В здании заскрипели доски, а шорох, звуки шагов и голосов вперемешку с нередкой битвой за предметы раздавались все сильнее. И каждый, кто встречался с блондинкой, атаковавшей их убежище швабрами и вёдрами, или видел ее в проемах, вздрагивал, надеясь, что в своем рвении сделать это место чище, она не заставит их сделать что-то еще. Самым смелым был Шалнарк, что получил металлическим маятником по голове за то, что попытался сфотографировать Курапику и Куроро в процессе выбрасывания сборища пауков в окно — вид Босса, занимающегося уборкой, был бесценным. — Почему Босс не мог взять себе в спутники кого-то… более спокойного, — застонал Шалнарк, в изнеможении падая на диван, что уже был не серым, а отсвечивал болотным. Он задался вопросом, не женская ли сила заставила блондинку отмыть все до блеска, одновременно будто под гипнозом заставляя и их заняться уборкой. Когда парень произнес это вслух, то вскрикнул от боли, обиженно смотря на Мачи, что запульнула ему метлой в то же место, которое ранее бомбардировала Курапика, а после в защите зашёл за Увогина, который максимум рукой протер одну верхнюю полку. — Ты ведь таскал ее с собой только потому, что она хороша в уборке, да? — спросил Финкс Куроро, пока на заднем плане Курута яростно протирала кухонную стойку. Черноволосый только открыл рот, чтобы точно сказать что-то колкое, ходя по шаткому обрыву раздражения блондинки, но тут же закрыл, когда парень перед ним упал на пол, держась за голову. Куроро посмотрел на Курапику, что держала сковороду возле своей головы, смотря прямо в темные глаза, взглядом маня сказать то, что хотел. Он поднял руки в капитуляции, внутренне думая о том, что в своем порыве девушка наконец-то хотя бы немного отошла от событий, произошедших неделю назад. В таком состоянии она нравилась больше, чем в пребывании крайней тоски и безудержной ярости. А то, что блондинка отошла от первой почти что детской боязни Пауков — хотя настороженность никуда не делась, — как-то радовало. Он откинул мысли о том, что нахождение здесь Курапики еще больше привлекало его идею завербовать ее.