Глазами и ушами

Хаск за барной стойкой, натирающий бокалы до блеска — зрелище удивительное для тех, кто знал его до сделки. Хаск хмурый, безразличный, уставший — зрелище слишком привычное для тех, кто знал его при жизни и после её окончания. Тяжелое прошлое не отпускает, давит на мёртвую душу таким же мёртвым грузом, обволакивает разум тяжелой пеленой, тисками сдавливает грудь. Хаск осознает это особенно горько, когда, смотря в глаза напротив, видит в них тусклый обман безразличия и лживости и слышит очередное пошлое предложение о «сотрудничестве». Хаск не хочет грубить. Этот грешник, развратный, пустой, всё же похож на самого бармена. Глупые речи о постели кота и его крылышках постепенно становятся перманентным шумом, а глаза Хаска перестают быть прикрыты. «Хочешь игры, милый?» Бармен полагался на уши всё время жизни в Аду — слух никогда никого не обманывает. Но лживые, уродливо пошлые предложения собеседника слышишь как попытку заманить в постель, как желание вывести на эмоции. А видишь как проявление обиды, попытки защититься от того, что вокруг. «Открой глаза, дорогой!» Глазами жёлтыми, увы, давно не как солнце, но ядовито-желтыми, будто янатрь бутылки вина, Хаск высматривает сущность пустой игрушки, сидящей за барной стойкой. Сколько масок… Бармена передергивает, но он продолжает смотреть. Вот оболочка красивого горячего парня с плакатов. Вот любимчик розового сутенёра, а вот и главный образ, непробиваемый никакими усилиями — Энджел Даст. Хаск кривится, но смотрит. Каждое слово, каждый крик, каждое предложение сбрасывает с пустой глупышки одну за другой личины. Когда образ Энджела рушится окончательно, падая острыми осколками под ноги актёра, когда грешник кричит о своей важности для Ада, пытаясь вернее убедить не собеседника, а себя, когда Даст убегает, оставляя кровавые следы сорванной наживую маски, той самой, непробиваемой — Хаскер окончательно раскрывает глаза. Ему не нужны глупые, неуместные слова Вэгги, не нужны возгласы — он сам понимает, что должен. Стычка в баре заставляет бармена пробитой насквозь броней маски оставить в стенах заведения личину безразличного демона. Краткие фразы, и вот уже беззащитный, нагой без своих образов актёр слезами прозрачными, будто хрусталь любимых бокалов Хаска, выплескивает наружу мысли. Его чувства, будучи запертыми в душе, ему не принадлежавшей, сейчас вылетают острыми фразами наружу, заставляя невольного слушателя прикрыть уши. Энджел хороший актер, но Хаск ещё лучше. Поэтому Даст не дышит, аккуратно, искоса смотря на бармена, который низким голосом отпирает замки собственных закрытых, запечатанных воспоминаний — он говорит впервые. Сколько безнадёжности сейчас ощущается в душном воздухе вокруг этих неудачников. И разочарование горечью оседает на языках двух грешников с похожей историей. Хаскер внезапно улыбается неуловимо, краешком рта, и начинает петь. Песня отдаётся приятным отголоском в сердце Энджела, красивой оберткой обворачивается вокруг нагой сущности. Их руки аккуратно соединяются, голоса сливаются, а ноги в такт песне начинают истолнять простые па. Отчего-то в душе бармена приятно покалывает, а сердце актёра стучит чуть быстрей, когда в голове его возникает мысль о существовании теперь уже «их» вместо «него». Глаза в глаза души неудачников вверяют друг другу себя… Глупо надеятся на спокойствие в Аду. День истребления перенесён, и завтра наступает слишком рано. Энджел слишком серьёзен сейчас, и Хаск отчего-то начинает беспокоиться. Предчувствие беды не даёт вздохнуть, но Даст внезапно подаётся вперёд, ложиться грудью на стойку и смотрит в глаза. Как тогда. Слишком внимательно. Актёр отстраняется, роняет фразу о «дне, прожитом как хочешь» и улыбается, косится на бармена, просит налить ещё. Хаскер ухмылается в ответ, смешивая напиток. Даст проживает этот день с ним. В сердце его теперь нет тревоги. Он знает, что не умрёт. Только не от ангельского оружия. Только не завтра. Потому что теперь ему есть, ради кого жить. Потому что этот кто-то сейчас сидит здесь, за барной стойкой и смотрит на Хаска. Потому что иногда есть вещи, которые видишь и слышишь по-разному. Потому что теперь глаза Хаска открыты. Потому что завтра, стоя спиной к спине, они будут чувствовать себя как никогда раньше нужными. Потому что после битвы они, победители, смогут просто поговорить. Потому что потом их будет тянуть друг к другу немыслимо, сильнее, чем притянул их обоих контракт. Потому что, чёрт возьми, они так и не поцеловались. Потому что они — два неудачника. Потому что они — Энтони и Хаск.