* * *
на даче в это время года было тепло. нет, не до пекла жарко, не до пережаренной на капоте машины яич(ш)ницы, а тянуче бархатно. ещё не конец солнечного лета, но и вся красивая, дождливая, оранжевая и пасмурная осень не за горами. август радовал своей непринужденностью, тёплыми вечерами и поспевающими яблоками да крыжовником в их небольшом зелёном садике много лет радующем глаз. так, для души и утренних свежих салатов. тиша много лет назад любил с утра пораньше посылать уже позавтракавшего рому на важное, очень ответственное, конечно же, дело с крепко плетённой корзиной в руках и обязательным атрибутом на голове – светлой панамой. в свои почти знаковые одиннадцать рома считал привилегией самостоятельно собрать фрукты и ягоды в саду, хоть и безусловно уже давненько начал входить в возрастную категорию, когда всё это не приносило былой радости, и тихон, пока мог, пользовался этим на максимум. пока его не было, они с ваней разговаривали у плиты, по очереди включая чайник, тыщу раз как закипевший, чтобы развести детскую смесь, и целуя друг друга, целуя, целуя. из окошка, прикрытого белым кружевом занавески, на деревянный манеж падал первый после тёмной ночи свет. в такое трепетно-тихое время петя, как всегда, спал на сложенном втрое мягком одеяле в одном памперсе и хлопковой футболочке и в ус не дул о каком-то там втором завтраке. помнится, он умилительно периодически булькал во сне и приоткрывал губки, делая сосательные движения. соску требовал у морфея. его первое лето явно не оставило плохих воспоминаний, не считая укусов вредных комаров под вечер, когда тихон они поливали все цветущие и сладко пахнущие деревья. ромик игрался с корабликами в железном тазике около уличного крана и отсоединял от него зелёный шланг, когда на его личном море случался шторм, и воды следовало ещё доливать. ваня, читающий свои миллионы некогда библиотечных книг на качельках в теньке и обязательно с белым носом, громче всего смеялся, когда тиша забывался об этой особенности игр сына и направлял «неработающий» шланг прямо себе в лицо. почему-то именно в ту же секунду роман тихонович подключал всё к крану обратно, как оно было изначально. от души смеялся даже петенька, оказавшийся мокрый совсем немного меньше чем папаня. август каждый раз был хорош тем, что любой живой организм, пусть даже впервые за год, мог вдохнуть жизнь полной грудью под песню из «чародеев» и понять, что между тем, всё так же мир хорош. в августе они с ваней поженились.. а крыжовник появляется в зелёном, только пышно обрастающем их дачу саду, неисправимо из года в год. – да пошли они в задницу! полина зло дует щёки, резко складывая ручки на круглом обеденном столе. красивом, с полосатой скатертью цвета оливы. её ярость всегда ощущается крепко и ясно – крошечные насупленные бровки, передняя губа, непроизвольно выпяченная вперед, и щёки, медленно начинающие розоветь. она смотрит на ваню настолько же грозно, с какой эмоцией только что высказывалась. красноречиво. но ваня не отвечает тем же, и она продолжает смотреть уже с немым непонимающим вопросом: что? что я такого неправильного сказала? эти жалкие, гадкие, мерзкие, противные мальчишки обидели её брата! да она за него.. да их надо.. да они без бошек останутся, когда она выяснит, кто конкретно это был. денис из пятого дома на бабушкиной? или дурак-цапка на их улице с подначки своей мелкой сестры, которая всегда выпрашивала у пети все самые-самые красивые заколки и браслеты? полина помнит, как она шепталась с подружками у него за спиной и как денис не отдавал его новенький велик, который взял покататься, почти двое суток, пока петя родителям не рассказал что, кажется, мальчик там один забыл про срок одолжения. «кажется». конечно, кажется, родной ты наш. поля прилагает много усилий, чтобы прямо сейчас не напомнить о том, что общаться с такими уродами всегда себе дороже. даже если они старшие, даже если стайл её брата превышает по крутости всех в этой деревеньке, а они просто тупые и ничего не понимают! – в целом, полностью согласен. ваня неожиданно и спокойно поддерживает дочь, прочищая горло. в сторону полины ему даже дышать не нужно, чтобы заметить довольную физиономию с длинными-длинными выразительными ресничками. но ловя на себе удивленный взгляд поникшего сына, буквально наполовину валяющегося на столе последние двадцать минус, ваня не может не прилечь на мягкую скатерть тоже. без всякого стеснения заминая её отглаженные уголки и бодая невесёлого мальчика лбом в локоть, он ощущает от него тишкин ядрёный шоколадный гель для душа и, не удержавшись, целует во всё ещё влажную чёлку. ваня никогда не мог быть равнодушным к ним и их истерикам, плачу и печали, пусть не купили мороженое в парке (через двадцать минут после стоматолога), пусть воспитатель запретил будить группу во время сончаса (спустя мгновение после того, как анна аркадьевна закрыла книгу), пусть даже закатили писклявый скандал из-за того, что отцовский телефон застрял в унитазе (вот досада). он не мог сказать что-то обыденное о скорейшем душе или напоминании о скорой школе, когда его ребёнок заявился на порог заплаканный, грязный и абсолютно разбитый. надломившийся изнутри, как клубничное колечко в грязных ладошках. ваня весь мир за него придушит. если надо, конечно. но кажется ему отчего-то, что будет достаточно всего-то поговорить с родителями тех пацанов и с самими пацанами. ваня вновь и вновь прокручивает в голове эту мысль, пока петя, смущённо глянув, явно хочет что-то сделать. мужчина приулыбается, притягивая его к себе прямо сто стулом и обнимая крепко. петенька цепляется за него как коала из тех видео после австралийских пожаров. когда испуганное животное только-только выносят из поглощающего его дом пламени и оно цепляется за первого попавшегося человека, обвивая его всеми конечностями. о, ваня уверен, что была бы у него возможность, он бы сделал именно так ещё после их разговора в ванной о том, что же на самом деле случилось и нужно ли ване вмешиваться. петя терпеливо держался, сидя на широкой поверхности акриловой ванны в его этом очаровательном плюшевом динозавровом халате. лишь стреляя карими глазками, когда зелёнка на коленях начинала щипать слишком сильно, и папе следовало срочно начать дуть на неё. но даже таким сильным мальчикам в какой-то момент стоит признать, что в надёжных взрослых укутывающих объятьях лучше, чем в попытках что-то кому-то доказать о самостоятельности. абсолютно ненужной в данном контексте. петька утыкается в ванину (тишину) серую футболку, принюхиваясь и ощущая безопасность. петя пока не осознает, но этот завсегдатый запах вани – напоминание о том, что здесь его не осудят, не толкнут в грязь и не будут насмехаться. о том, что тут.. можно спокойно обнять кого угодно и когда угодно. что здесь тебе может быть сто с плюсом, а может быть девять, и ваши мнения будут одинаково важны. и ты сам будешь важен. совсем неважно, что твой самодельный браслет-фенечка не самый красивый в мире. подумаешь прямо, тут его не выкинут. петюша отлипает от него только после полины. полины, которая на его неожиданное подтверждение словам стукает по столу только сейчас, резко поддаваясь вперёд, и если бы не наконец-то подошедший к ним артемий, она бы точно свалилась с этого грёбанного стула. и коленей ваня обрабатывал бы два раза больше. тёмочка держит три свежеприготовленных коктейля бережно, пока его руки подрагивают. янковский, снова напоследочек целуя петину макушку, совсем незаметно оглядывает масштабы бедствия позади младшего сына – всю заляпанную апельсиновым, лимонным и лаймовым соком плитку над кухонным гарнитуром. частично подтаявший раздробленный лёд на доске, грязный нож, где-то около тостера в злости порванная руками зелёная кожурка и несчастный, разбитый в порыве его кулинарии, стакан в раковине. ваня весело улыбается мальчику, принимая из его рук напиток, сразу делая большой глоток, тем самым заранее высказывая всю свою громадную благодарность и доверие к «повару». тёма, сложив руки в замочке около груди, улыбается ему в ответ двумя криво торчащими клычками, и ване от этой улыбки сразу легче становится. ничего тут страшного: кухню уберут, стакан новый купят, петю заставят забыть этих невоспитанных выродков, и всё за полчаса. он обещает. – пока папа с ромой и сашей не вернулись, предлагаю вам неоплачиваемое приключение. – ваня хитро улыбается, подталкивая каждый прохладный напиток с капельками на стенках к каждому своему ребёнку. – допьёте и берите из шкафа все чистые простыни, пододеяльники и наволочки, и ждите меня около вашего батута во дворе. и прищепки с мягкими игрушками, кстати, тоже будут не лишними! тиша смеётся, когда находит их четвёртых в громадном форте внутри батута во дворе. со стареньким фильмом на ноутбуке, хрустящих чипсами, хлюпающих тёмкиным лимонадом и тихо шепчущихся о том, сойдутся ли родители рыжих близняшек холли и энни. как будто бы этот фильм они не смотрели вместе уже точно милльон раз. тихону кажется, что его ваня в этот момент похож на отца-котофея, вылизывающего поочерёдно всех копошащихся котят, толком не способных ровно держаться на лапках после его лизков розовым, с кучей липучек, языком.* * *
ваня улыбается, вытаскивая из забитого и утрамбованного почти силком багажника большой, с закруглённой крышкой, термос. на всякий пожарный закатывая рукава чёрной объёмной худи, воздух под которой, казалось, просто ходил ходуном, он тянется к сумке чуть поодаль нескольких точно таких же, и вытаскивает из её бокового кармашка обычный пластмассовый стаканчик. схожий с тем, которые они детям покупали в начальную школу или детский садик. открыть его несложно – просто перевернув однотонным донышком вверх, дернуть рукой, и готово. бережно налив в него зелёного чая, мужчина следит за тем, как из горлышка термоса пар почти рекой уходит в пасмурное с самого утра небо, а молочного цвета отсеки стаканчика один за другим заполняются горячим напитком, больно уж пахнущим мятой, мелиссой и, совсем капельку, лесными ягодами. он не закрывает багажник, оставляя его в первозданном виде, беря с собой только термос со стаканчиком и осторожными шагами, чтобы не разлить, обходя машину со стороны проезжей части. исполинские фуры и грузовики быстро носятся мимо, периодически кидая убегающие длинные тени на сидящего на рулём тихона. вдыхающего полной грудью прохладный воздух из открытой настежь двери и без какого-то определённого ритма постукивающего пальцами по тактильно приятному чехлу руля. – детка, – ваня зовёт его неторопливо. не настойчиво и не громко, но тихон всё равно резко дёргает головой влево, когда замечает чёрную фигурку, подобравшуюся к двери. ваня улыбается ему расслабленно, становясь напротив открытой двери, прямо около подножки в салон, и протягивая мужу тёплый ароматный чай. – детка, выпей немного. я его дома, наверное, минут тридцать заваривал, расслабляющий эффект точно должен быть. это, между прочим, тот, который мы прошлым летом собирали, – он тихо смеётся, передавая из рук в руки теплый пластиковый стаканчик и мельком, одним глазком буквально, снова осматривая мужчину на предмет новых изменений. тиша всё такой же перепуганный, несобранный и делающий вид, что не собирается пить поданное ему «варево». принюхивается внимательно к прозрачно-жёлтой жидкости, ноздрями захватывая весь пар от неё, уходящий в крышу их шкоды, и дует нехотя. тиша не любил горячие напитки, но после стрессов ему определённого нужно было чем-то рефлексировать и расслабляться. и если в свободном доступе не было милых ваниных бёдер, то довольствоваться чаем было не так плохо. правда же? – я не умираю, просто переволновался немного. – как бы между делом напоминает жизневский, убито глядя на стоящего рядом ваню. нечеловеческим слухом невольно прислушивается к похрапываниям и посапываниям на задних сидениях и всё же отпивает их общесборную травяную бурду. трясущиеся уже минут семь руки были весомым поводом, чтобы прислушаться. даже если тиша не верит рецептам, которые не проверены временем и им самим. старенький рецепт его мамулькина, к тому же, был намного слаще, без горького послевкусия. – ты так же говорил одной ночью на озере, когда всплеска от рыбы испугался. и не только ты, – ваня мурлычет это лично ему, почти на ушко, с обезоруживающе правдивой ухмылкой, смотря куда-то вниз. тихон мгновенно расплывается в абсолютно беззащитной перед ним, растерянной до безумия улыбке. и почему он мог вести себя так нагло, просто непозволительно смело, помнить при этом каждое событие в их, стоит отметить, не малом по возрасту браке, и на периферии с этим быть настолько чарующе прехорошеньким? точно ли такое не запрещено законом? – как голова? стало получше? ты сделай ещё глоток, тиш, там же валериана лекарственная, – ваня цыкает, подталкивая его руку со стаканчиком во рту и делая шаг назад ровно в тот момент, когда сзади него пролетает точно годзилловского размера молоковоз с гремящей внизу подвеской. тихон знает, что ножки затекают в одном положении стоять, но даже не желает представлять, что случилось бы, отойдя он ещё на пару-тройку метров. – iubirea meu, я прошу, отойди ты от проезжей части. там же неуравновешенные носятся, неужели не догадываешься? – тихон раздражённо перекладывает травяной сбор из одной руки в другую, подальше от панели передач, и одним движением свободной ладони притягивает ваню ближе к себе. вжимая его в себя, он перепуганными глазами смотрит на эти ни капли не отвечающие ему таким же испугом глаза, абсолютно бесстыдно прищуренные в улыбке, и невольно оглаживает кончиком языка во рту врезавшиеся в нижнюю губу клыки. ещё минутой ранее абсолютно не мешающе расположенные на несколько сантиметров выше, ещё минутой ранее не такие острые. – всё со мной нормально, постоим хотя бы до половины шестого, чтобы не стоять около железной дороги, и поедем. можешь пока тоже поспать, – от того, как резко тихон притянул мужчину к себе, до этого совершенно свободно болтающаяся на его теле худи, теперь неприлично, попросту не по-товарищески перестала скрывать все детали любимого вампирского тела. она натянулась по бокам, на спине и впереди спереди, расфасовав куда-то всю свою ткань и открывая взор на что-то пока не слишком большое впереди самого ванечки. личное, но всё так же скрытое под плюшевой черной тканью. тихон, волнуясь, склоняется вперёд, целуя ванин живот, не забыв озабоченно потереться об него щекой и что-то обеспокоенно прощебетав под нос. кажется про то, что папе нужно больше отдыхать. со стороны казалось, словно тиша делал это на каком-то инстинктивном, только себе понятном уровне. как привычную норму, как молитву с настоятельницами в монастыре, как медитацию в шумном мегаполисе с утра. как то, что обычно делали люди, когда им нужно было успокоиться. тишино успокоение смотрело на это всё с легким недовольством. – я не хочу спать, пока ты накручиваешь себя до такого состояния, – ваня даже не собирался отвечать на обеспокоенные поскуливания этого переживающего пере-папашки. все проезжающие по полосе грузовики он прекрасно видел и слышал и не позволил бы наткнуться на себя, стоящего далеко за пределами проезжей части. на крайний случай, который невероятным образом мог только что случится, притормозил бы машину сам. на реально крайний – воспользовался бы бесплатными услугами своего кумекающего старикашки, сидящего в метре от него и обладающего, пожалуй, лучшей реакцией, которую ваня встрел в своей долгой не-жизни. или в подписку «бессмертие» эта функция уже не входит? ваня сглатывает, ощущая прикосновения к себе на уровне бёдер и живота, чисто физически не удерживаясь от того, чтобы не обнять его за шею. от всей выученной и выточенной за годы рядом любви, от беспокойства, от раздражения из-за того, что порой тиша считал себя более достойным оберегателем ваниного существования и, с другой стороны, от молчаливого понимания. это же тихон, его вечно много переживающий из-за всяких глупеньких мелочей тихон, и тихон, который при самой большой катастрофе засмеётся, сказав, что всё в этом мире решаемо. и ведь он правда решит. – давай я поведу? нам немного ведь осталось здесь. – ваня льнёт к нему не хуже банного листа, покрывая маленькими утешительными поцелуями тонкие венеровы колечки на шее и обычно краснеющие на дождь толстые мочки ушей. в особенности, местечко около его губ, где недавно появился шрам от лезвия бритвы-ножика. – вань, всё правда в порядке. просто в следующий раз не давай мне читать, что там могут означать кошмары у беременных, и я буду в порядке всегда. – тиша оставляет невесомый поцелуй на его шейке, и ваня вдруг вспоминает, как позавчера днём проснулся от запаха лазаньи, просочившегося в их спальню, и с перепуга во всех подробностях рассказал тише о неприятном скользком сновидении. заканчивал, жуя, начиная ужинать прямо из прозрачной «общей кассы», остывавшей на плите. его большой и хищный мужчина порой был очень мнительным, о чём ваня спросонья позабыл. – хочешь чего-нибудь? – подавляя до неприличия желанный смех, он кивает, с любовью давая вынюхивать себя дальше. будто бы на запятнанной родинками коже можно было отыскать что-то инородное, по типу приклеенной резиновой уточки. или вовсе чужое, будто и не ваня. — я? – он предупреждающе хмыкает, для чёткости сознания отпрянув от мужа назад, и немигающим взглядом смотрит в небо, прячущееся за объёмными грозовыми тучами. – я хочу бельгийских вафель с банановой начинкой и сладенькой газировкой. вафель, чтобы с хрустящими краешками, пористые, чтобы во рту таяли и банановый крем на губах весь оставался. а газировку с имитацией вкуса крови, газированную настолько, чтобы слышать в ней пузыри и чтоб пальцы друг к другу липли потом. – и по-маленькому ещё хочу. – опять? – обрушивая на уши этот озадаченный, пожалуй, больше положенного тон, тихон улыбается, всё так же обеспокоенно прижимая его за талию. ближе к себе и дальше от шумящей дороги. – значит, заеду куда-нибудь. но если со вторым и с третьим я смогу что-нибудь придумать, то с первым, боюсь, возникнут некоторые сложности. ваня дует губы под начинающийся капать с серого небосвода дождь, и тихон просто не имеет ни единого шанса не пообещать ему найти ближайший прибрежный супермаркет. там ведь должны быть быть и готовые вафли, и мука с яйцами и молоком?