смрад.

дело было ночью. ночь была мертвенно тихой. да настолько, что в ушах невольно слышалось некое звяканье, шуршание… такое можно услышать лишь в мертвой тишине, когда вокруг тебя никого. тем не менее, ей такую симфонию тишины услышать не посчастливилось, ибо в висках, словно в пчелиных ульях, так и трепетали рокотом мыслишки: негативные, назойливые, недоверчивые… в её планах было сбежать из сей лживого места ближе к утру, когда начинало просыпаться светило, но при этом обитатели культа ещё сладостно посапывали в своих ложах. иже говорить откровенно, она бы и сама была не прочь сейчас тихо дремать в своих покоях; как никак, путь её ждёт долгий, утомительный… но почему же тогда она здесь: бродит босая и в одной лишь бесцветной юкате по мрачным коридорам храма? прежде чем она собралась спать, в комнату зашла одна из сектантов. взгляд её был притупленным, сердитым, густым, словно заледеневшая лужа. — “милостивый основатель желает вас видеть в его покоях сегодня ночью,” — сухо проронила дама, после чего пошагала из помещения восвояси. видимо, прямо демонстрируя ей, что она ей уже опротивела. да и она сама поняла, что для прочих верующих она стала омерзительной, скверной и ужасно удачливой, коль овладела вниманием их белобрысого главы. она тяжко вздохнула. эта мысль особенно показалась ей печальной. ох, знали бы вы, дорогие друзья, к какой личности вы её ревнуете! впрочем, а изменилось бы тогда их отношение к нему? аль они бы пошли ещё дальше, начав предлагать свои туши “во имя вечного рая?” какая гадость. её ступни остановились напротив белоснежных сёдзи справа, на которых коричневато-ванильным оттенком был нарисован узор в виде лотоса. в нос вдарил сладковато-хищный запах, отчего в её лёгких тут же неприятно защипало, а из глотки повалил томный кашель. никотин — пожалуй, один из кошмарных смрадов, которые ей доводилось нюхать. только этот аромат был более водянистый словно, не так крепок, как от английских сигарет и сигар. она сразу поняла, что пришла, и без зазрения совести открыла на распашку покладистые бумажные двери. — “ох, вы гляньте, кто пожаловал!” — да, она так и думала: там сидел он. Доума раскинулся, как ни в чем не бывало, на мешковатого вида кресле, закинув ногу на ногу. одна его рука лежала на спинке сиденья, закрывая обзор на ладонь с запястьем, а в другой руке он деликатно держал трубку, что непроизвольно вела к бирюзово-белому кальяну. теперь понятно, почему в помещении так смердит… блондин положил мундштук обратно в держатель, после чего поднялся с места, расплеснул дружелюбно руки, кубыть приглашая её, что, собственно, таковым и являлось. а лицо его было таким же… беззаботное, расслабленное, довольное. оно уже вызывает у неё неопределенное раздражение. — “ох, милая моя! моя милейшая…” — завыл основатель. стоит добавить, что реплика его звучала нисколько не жалобно, а скорее наиграно. его холодные, мягкие ладони взяли её лицо за щёки, — “что ж с тобой случилось то?” — “о чём вы?” — недоуменно моргала она, решив, что надо сейчас, как и в прошлые разы, идти навстречу к его ласкам. авось он и отпустит быстро, — “со мной всё чудесно, право слово”. — “э нет, дорогуша,” — лукаво усмехнулся тот в ответ, — “ошибаешься ты, серьезно ошибаешься!” он ещё некоторое время рассматривал её лицо под разными углами: то туда повернёт, то сюда приложит свою стуженную ладонь. и при этом его рожа всячески изменялась. вот он подымает одну из своих широких бровей, вот он уже поджимает губки, а вот он уже склоняет голову на бок, как раз, когда он указательным пальцем не торопясь гладил кожицу у уголка её глаза. она откровенно не могла понять всей соли ситуации. зачем он её пригласил? чтоб поглядеть на лико? такое, конечно, бывало, однако подобные моменты были скоротечны, а здесь он так упорно и вдумчиво её рассматривает уже добрые две-три минуты. в чём же дело? мозги сердито размышляли над этим, однако ничего дельного не дали, лишь легкую мигрень. — “Доума-доно, почему вы меня вызвали?” — она прервала сим процедуру. основатель вздохнул. — “ох, дорогая моя,” — неожиданно он прижал её хрустальную фигурку к своему телу, опечалено кривя губы и прикрыв мозаичные глаза, — “ты даже представить не можешь, как я соскучился по тебе!” — “но мы ведь видимся ежедневно…” — “я не об этом, ты меня совсем не понимаешь, глупышка,” — эмоция опять сменилась на его лице; он лукаво улыбался. он оттянул её от своего тела на расстояние вытянутых рук, вновь осмотрел млечное лицо, задумчиво покосился и хмыкнул, после отошел к своему “трону”, начав что-то искать сзади него. в это время она стояла смирно, впав в осадок. и что это было? что он ищет? почему так вглядывался в неё, будто пытаясь что-то отыскать в ней? вопросы лились водопадом, однако ответов не следовало, отчего её механизм, именуемый мозгом, нагревался пуще прежнего, действуя далее на весь организм. ничего не понятно, никаких ответов нет… вот у неё уже сердце колотится со скоростью ткацкого станка, а вот уже ладони взмокли. вскоре и задышит тяжко, бьюсь о заклад! — “эх, не нашел…” — взгрустнул Доума, закрыв скромный сундучок с всякими безделушками: с украшениями и маленькими свечками, с платками и пустой тарой от сакэ, с какой-то странной баночкой, где находились странные белые штучки… его скромная коллекция, — “представляешь, у меня, оказывается, даже маленького зеркальца нет! а жаль, ведь так бы ты лучше поняла, о чем я,” — блондин снова подошёл к ней, погладив тыльной стороной ладони щёку, а после гибко и аккуратно взяв в пальцы одну прядь её бархатных волос. — “хм… по структуре они намного грубее, чем у японских дам. какая необычная деталь!” — подумал Доума, неохотно отпуская покорные волосы. радужные очи ненароком уставились на шею… на маленький тамошний храм. — “при чем тут зеркало?” — всё не могла уняться с вопросами она, чувствуя себя совершенно глупой. чувствуя себя, словно рыба на суше, — “о чём вообще речь? что творится?!” — “чшшшш…” — основатель прикладывает длинный палец к своим губам, показывая сим жестом, чтобы она чуть помолчала и успокоилась, — “тише, не нужно суетиться. дай мне объясниться,” — она притихла, с любопытством разглядывая его бледное лицо и ожидая услышать ответы на её бренные вопросы. — “понимаешь ли, моя дорогая, я ужасно соскучился по тебе. по тебе, которая, когда впервые увидела меня, удивилась и даже мило покраснела!” — тут он взял её за щёки, щипнув их легонько, — “ты меня и заинтриговала всем этим… твоя оживленность, твоё любопытство — до чего же ты так ясно всё проявляешь! при этом так скромно. я восхищен, так восхищен, прелестная!” — хватка на щеках ослабла. он вглядывается в её глаза. голос приобретает горечь и тихую интонацию, — “однако… ты начала меняться. медленно, постепенно, но менялась. ты даже внешне переменилась, сладкая моя…” — его ноготь проводит по линии скулы на её левой щеке. удивительно, но за пару дней они стали намного заметнее, — “кожа посерела, глазки помутнели, улыбаешься ты как-то через силу… где же твоя оживленность, дорогуша? почему ты так угасла, ненаглядная моя?” — голос его звучал приторно-жалобно, кубыть он вот-вот сам не выдержит да разразится в громком плаче. он снова ощупывает прядь жидковатых волос, которые словно тоже потеряли свою красочность. а ведь и впрямь… за эти продолжительные дни она стала очень вдумчивой, поникшей, меланхоличней. да и своё отражение давненько она не видывала. не уж то настолько она испортилась? встреть она кого-то из своих близких знакомых в Великобритании, так они бы незамедлительно свалились без сознания на землю. на душе стало солено и плаксиво, но слез она не проронила. отнюдь, лишь губы прикусила бережно. её очи уставили на миг на подол юкаты, на босые ноги и худощавые руки. и как она до такого опустилась? позор, сплошной позор. очевидно, что ответов на её похолодевшего и опечаленного повеления у неё нет и быть не может, на что та вкось пожала плечами, совершенно растерявшись в своих мыслях и чувствах. Доума покачал головой и вздохнул понуро. и вот в очередной раз он притягивает ее к себе, обнимает за шею, прячет уста в её макушке. и ей теперь не страшно и не противно, нет. она чувствует себя слишком изнуренной, чтобы чувствовать нечто подобное. она устала и ей ничего более не надобно, кроме умиротворения и банального тепла. она упирается ему в грудь, на прикрытых глаз проступают слёзы, а угольные брови подрагивают. она не плачет, не подумайте. просто утомилась. впервые за долгое время она испытала какую-то свободу, безопасность… все переживания отступили от её хрустальной фигурки, а разум призадумался “а действительно ли всё настолько плачевно, как я полагала?” явно нет. ты просто вообразила это всё, глупышка. блондин покачивал её взад-вперед, как малое дитя в люльке, как корабль во время пасмурного шторма. а ей всё лучше и лучше: мне хорошо, мне спокойно. становится легче дышать, а сердце трепещет уже не из-за тревожности, а из-за нарастающей радости в глотке. основатель снова вздыхает… — “нет, дорогая, и всё же ты не сияешь, как тогда…” — он останавливается на минуту от раскачиваний. молчание. она отвлекается от накатившей эйфории на его слова. внятно разобрать их смысл не может, — “так обидно… мы утеряли твой былой пыл. неужели опять будет скукотища?” — Доума поджимает губы. она моргает. снова ничего непонятно… — “а хотя знаешь, что? есть у меня идея… но ты не волнуйся, всё будет хорошо. я помогу, я же основатель культа!” — он улыбается, видны клыки. её ни капли не возбуждает сей затея. нет у неё никакого желания восполнять загадочную идею Доумы в явь и возвращать былой пыл. она и так опьянена таким экстазом и восторгом!.. более в неё не вместиться, однако блондин настоятелен. нежданно, он вновь начинает их незатейливый танец, кой она в своей голове озаглавила вальсом. вот только движения будто стали резче, нетерпеливыми. дразнящая улыбка мелькала на его ванильных губах, а она опять переживала. переживала, что не попадет под выдуманные ноты. переживала, что вновь покажет себя с глупой стороны. переживала, что же задумал Доума. а их кровный вальс только продолжался: раз, два, три, раз, два, три… — “тебе нравится?” — мурлыча спрашивает он, продолжая привычно улыбаться. — “вполне…” — пребывая в окрыленном состоянии, она еле подбирает слова для ответа, но она всё же что-то да мямлит. основатель одобрительно кивает головой. вальс продолжает течь. вальс продолжает течь в их телах, пока… а… а что, собственно, случилось? она и сама толком не поняла, как и что в итоге произошло… уж чересчур быстро промелькнул сим момент в её глазах. он проскользнул ей за спину, элегантно прокрутив руку над её головой. затем он прильнул к её шее носом, его ладони прижались к её плечам. она чувствовала себя великой, почтенной и пьяной. пьяной до такого состояния, что в её мозгу, возникало ощущение, будто взрывали фейерверки, а в туфлях сидела вся тайная вечеря с Иисусом Христом. вдруг фейерверки в мозгу прекратили свой поток, из туфель также убежали все гости вечери, а Иисус вернулся на небеса. на все покои раздался довольно звонкий треск, словно от дряхлых ниток. стало как-то мокро, а после — нарастающая боль с температурой. она поглядела на своё левое плечо и ужаснулась: юката, чья ткань была любезно и неполно снята с плеча, в тамошнем месте покрылась алым цветом, а мясо пропало, оставив обнаженную ткань мышц, разорванную вокруг млечную кожу и обнаженную кость. на глазах появились слёзы, а с губ сорвался скулеж, который грозился вот-вот перейти в полноценный крик боли. — “ну-ну, девочка моя,” — Доума озабоченно щебечет с лёгким причмокиванием, пытаясь любяще успокоить. одной рукой он резко и цепко затыкает ей рот, а другой — обвивает талию и гладит мягкий правый бок, — “потише. я ведь просто хочу помочь тебе!” вот это помощь, уважаемый! благодарствую от души! уж такой помощи она вовек не забудет, всегда с теплотой вспоминать будет! такой реакции ли вы от неё ждали, милостивый основатель? тогда почему вы так скидывайте удивленно бровь, видя выражение ужаса и отчаяния на её молодом лице? он улыбается ей во все тридцать два зуба, что только сильнее поражает и пугает её шокированный разум: его зубы розовато-красные от крови, как лепестки сакуры, губы тоже побагровели, а причмокивающие звуки сошли на нет. прожевал всё же мясо, сукин сын, съел его. её бросает то в жар, то в холод, то в дрожь. в мозг вдарил адреналин, однако механизм “бей или беги” не дал должного эффекта. ноги стали ватными и отказывались слушаться, а руки были прижаты к её пострадавшему телу. дело плохо, до боли плохо! блондин косится на неё изучающим взором. мало… очень мало. мясистый язык облизывает губы. его зрачки следят, как по-улиточному ползут слёзы по её пудренным щечкам, посему на них ярким блеском сверкают влажные дорожки. он любезно слизывает их, после целует её щечку. — “ну, чего ж ты приуныла, куколка?” — чудовище с личиной красавца склонило голову на бок, поджав озадаченно губы, — “не переживай ты так. я тебе помогаю, всё будет в порядке! если будешь вести себя послушно, то всё обойдётся легко, быстро и без боли”. что ж, выбора не было: уж лучше это всё окончилось как можно скорее, чем как можно медленнее. как не крути, она уже поняла: она сегодня умрет. демон с нежностью, словно самый хрупкий предмет на планете, кладет её на татами. его руки с акробатичной ловкостью справляются с оби, и затем перед ним предстает полноценный мраморный натюрморт, именуемый “телом”. улыбка расползается, становится шире. он что-то пытается ощупать на полу, однако не находит. — “ой, совсем запамятовал! вот дурак. ты полежи пока, я сейчас!” — он встаёт и вновь направляется к своему мешкообразному креслу. в то время она пребывала в агонии. плечо болезненно саднило и кричало, кровь не желала останавливаться, дышать было в тяготу, а слёзы не желали отступать, продолжая лить фонтанами из очей. мерзко, гадко, позорно… она такая опозорена тварь. может, смерть не столь уж и страшна? может, так будет лучше? для всех: и для неё, и для культа, и для Великобритании — всем будет лучше, когда такая бесхребетная баба уйдет из этой жизни восвояси и сгниет. — “ну вот и я!” — основатель вернулся спустя секунд десять, но ей же казалось, что эти секунды разрослись в несколько лет. она глянула на демона, что стоял впереди неё у головы. в его руках она разглядела золотистые веера с узором лотоса… отдать должное стоит, они весьма симпатичны. Доума вернулся на место, присел на колени возле неё, осматривая обнаженный стан. может, лучше с ней вот так? или так..? нет, нет, нет. идея уже явилась в его голову, словно нежданная гостья. основатель убрал веера. но не волнуйтесь, это всего на минутку! одной рукой он хватает её лунную ногу, отводя в сторону. вторая уже машинально поступает также, что облегчает задачу. она обескуражена, не понимает откровенно происходящее. впрочем, и не приходится… через пару секунд она корежится, неумело выкручивается и болезненно-удовлетворенно стонет под его рукой. он проник без особых церемоний двумя пальцами в её невинное лоно с цепким хлюпаньем и хлопком. больно… больно, больно, больно. по позвоночнику и внутри неё отзываются ощущения, как его острые ногти царапают стенки, двигаются взад-вперёд, доставляют дискомфорт и комфорт в одно и то же время. чуждые чувства и весьма мерзкие… боже, почему она так влюблена в это убожество? почему она откровенно не против того, что с ней будут делать? потаскуха! — “гляди, как ты расслабилась,” — одобрительно проворковал блондин, убирая взмокшие пальцы из репродуктивного органа. на них были малюсенькие капли крови и что-то ещё мокрое, что основатель благополучно облизал. она на это лишь тяжело дышит и фыркает, словно псина, раскинув руки над головой. она не успела достигнуть пика наслаждений, на что её обеспокоенное сердце накрыло ещё и скромной волной разочарования, — “теперь можно и с самого интересного начать”. далее всё шло как в тумане… по крайней мере, с каждой минутой её взгляд затмевала пелена. вот он отрубил ей ноги по колено теми самыми веерами, чтобы не сопротивлялась шибко. вот он сует ей кусок с её кривого бедра в глотку, когда внезапный дикий, болезненный вопль вырывается с её уст. она кашляет, пытается дышать, а ему равнодушно. — “чш-чш-чш, душенька! давай мы не будем портить эту милую ночь,” — он двигает костлявым пальцем, кубыть ругая её, после чего с улыбкой снова принимается совершенствовать её, делать идеальной. вот он с опаской разрезает кожицу на её брюхе. тихо, нежно, осторожно… нужно ничего не испортить! и вот пред ним отразилось оно: открытое и чистое тело. в корне проработанная часть людей. кишка за кишкой, артерия за артерией, нерв за нервом… да, это — один из сильнейших механизмов, которые вы когда-либо могли бы застать, а Доума сегодня мастер: он внедряет исправления. сперва в ход пошла тонкая кишка: она приняла роль наручников для её белесых ручонок, дабы не буянила больно. затем почки, что теперь лежали недалеко от ремонтника. они всё равно смотрелись в ней убого, эти вшивые почки… молочные железы он сперва избаловал: подергал шутливо вставшие дыбом соски, облизал шустрым языком, окунул в лазурной слюне, а после отрезал их к чертям, с удовольствием проглотив. уж до чего сытны жилистые груди! но этого мало, слишком мало… он мнёт и режет, рвёт и гладит, жмёт и слюнявит, топчет и перетирает, а она стонет, стонет, стонет! да кашляет добротно. механизм превращается в сплошь кашу. нарезанные почки крошечными кусочками лежат на красно-буром блюде, словно орехи. лёгкие, сердце, кишечник, желудок — всё. всё перемешалось в огромную, аппетитную манную кашу, где не скудно-песочный привкус будет обитать в твоем рту, а нотки жира, железа и сочного мяса, что никогда не появится на лавках рынка. Доума смотрит на сей ужин. он отхлебал отсюда ложек три или пять от силы. кусок в горло не лезет… хочется более вкусненькой пищи. того, что априори было обязательной закуской в его рационе! блондин самодовольно улыбнулся, взяв в руки голую матку. единственный деликатес, который не подвергся бурной кухонной деятельности. через секунду она уже слащаво и по-дешевому хлюпала, кряхтела и наслаждала ненасытного парня. вот как должна она наслаждать мужчин, ваша матка, а не запихивая туда гениталии или прочие вещицы. основатель мурлыкал, причмокивал и облизывал сердечно пальцы. до чего же вкусно! — “какая же ты сладенькая, моя хорошая! хотя хочу сказать одно, ты такая грубая по сравнению с японскими девами,” — пропел Доума, переведя разноцветный взор на “тарелку”. на минуту он замолк, однако не из-за ужаса. призадумался малёхо. она была серо-бледной. даже синей можно обозвать. глаза выкатились на вверх, словно взирая на звезды в небе. из полуоткрытых губок, откуда кусок плоти уже вывалился из рта, растекалась речка крови: совсем маленькая. она даже бассейн океана наполнить не сможет. основатель склонил голову на бок… она теперь абсолютно отличалась от той, кого он знал, хотя и лежали они одинаково. в лесу он обнаружил хрупкую, пострадавшую, живую иностранку, что валялась без сознания на сырой земле. а теперь кто это? нет, правда, кто это? это безрукий и безногий труп, что ныне служит посудой для милостивого основателя. однако где та жизнь? где тот былой английский дух? акцент? слащавый аромат? нет. теперь только тарелка каши со смрадом скрутившейся крови, мочи, параши и мытых волос. — “тебе ведь лучше, дорогуша?” — тишина. смрад разрастается на комнату. пока что гнили нет, — “я ведь тебе помог, верно? я выполнил свою работу?” — тишина. глаза уже приобрели рыбную пленку. демон смотрит на неё ещё минуту, после чего хватает к себе ближе, крепко и любя обнимает, целует макушку, лоб, нашептывает словесности, кой в любой другой ситуации были бы весьма умилительны… запах английских дождей всё ещё обитает на её кристальной коже. а ведь она так и не узнала, кто же такой Доума… каннибал? чудовище? нет… демон. просто голодный демон и член бесовских лун. он отпускает руки. тарелка уже растворилась, наполнив тело тонущим чувством тяжести, наполненности. но не теплом. тепло в его душе пропало ещё давно. неужели вы полагали, что у этой чумы в водолазке появятся чувства к ней? вздор! он нашёл её бесчувственным, он заботился о ней бесчувственным, он предлагал идею с источниками бесчувственным, он и отправил её в Вечный Рай бесчувственным. тут только одна персона подвергалась вульгарным мыслям перед сном… а ныне сей персоны нет, прямо как и мыслей. основатель подымается с татами, облизывая губы от черешневой крови и вытирая щеки. затем всё пошло как и всегда… мокрая тряпка, неумелые движения по полу, открытые сёдзи, исчезновение смрада. последние остатки Великобритании улетели из этого храма, а Доума направился снова раскуривать кальян, закрыв ванильные сёдзи. и это всё? как скучно! как рутинно… как тихо. дело было ночью. ночь была мертвенно тихой.