Без выбора

      Когда Килби назвался королём, Юго затопило странное облегчение. Он слишком хорошо знает легенды, чтобы не понимать, на что похожа его история. И почти что счастлив, что отделался малой кровью: принадлежностью к правящему совету своего народа и титулом хранителя элиатропов.       Юго и Ад решают, что так куда правильней. Опытный, мудрый король сможет возродить их народ, а они помогут, как смогут. В конце концов, Килби не знает Мира Двенадцати, а близнецы жили в нём, пусть и были ещё детьми.       Противоречий в рассказах Килби оба упорно не хотят замечать. Знают, что есть — но не могут решиться. А над Юго всё ещё довлеет тяжесть призрачного долга перед теми, кого он никогда не видел. Чью судьбу он был и не обязан узнавать, разве что из уважения к близнецу и Гругалораграну Извечному.       Но что-то внутри, то самое, что не раз тормозило его на пути к Ома и потом не раз задержит на пути к Багровому Когтю, заставляет беспокойно ворочаться ночами в тревоге за незнакомцев.       А судьба или рок хохочет, когда правда через боль выходит наружу.       В тот час Юго не колеблется.       Из мудрого старейшины, видевшего рассвет времён, знающего свой народ, желающего его сберечь и разделить все невзгоды и радости, вышел бы хороший король даже в новом мире.       Из безумца, одержимого лишь одной идеей и не видевшего, что перед ним дети — не получился бы и в старом.              Бальтазар честно сказал, что Юго не готов править ими. И от того, насколько старый дракон попал в точку, в будущем ещё не раз будет сводить зубы.       Но тогда Юго просто пытается вместе с Адом через Фаэриса понять свой народ. Даже близнец знает о их культуре и традициях не так много. И элиатроп почти что смиряется, что синий дракон ещё практически не учит его: раны и правда болят.       С Фаэрисом оказалось отпущено совсем немного времени.       Конечно.       Чего Юго хотел? Жизнь до сих пор до зубовного скрежета напоминала какую-нибудь легенду.       Но всё же элиатроп успел расспросить синего дракона о многом. В пути не до того, и к многим мыслям он возвращается только после окончания путешествия, раз за разом воскрешая в памяти хранителя багряного дофуса.       И в итоге с горечью находит ответ.       Судья и защитник.       Не генерал и правитель.       Фаэрис был верным. Слишком верным… Он бы защищал то, что осталось. Не прорывался бы вопреки всему вперёд.       Сколько времени суфокийцы осаждали Багряный Коготь?       Юго порой видит странные сны. В каких-то он произносит речи, стоя на возвышении перед толпой. В иных говорит с братьями и сёстрами на языке, которого ныне не знает. Изучает какие-то доклады, отдаёт приказы, что-то проверяет… И медленно гниёт в незримой клетке.       Юго бы предпочёл видеть сны той поры, когда учился, а не когда правил. Больше толку было б.       Наверное, Мина и Фаэрис были бы хорошими правителями тогда. В ту пору, когда элиатропы только вставали с колен после Исхода, и им нужна была стабильность и спокойное развитие.       (Но Чиби почему-то отдал престол тому, кто с каждым новым днём всё больше хотел освободиться.)       (И всё же держался.)       Хорошими тогда… Слишком спокойными для «сейчас». У Фаэриса были тысячелетия.       Для той эпохи нужен был кто-то, кто сохранил бы…       Для этой — кто возродил бы из ничего, даже если остальной мир против.       Кто-то, кто привык …       «Проклятье. Король-Пророк, насколько далеко ты мог видеть?»              В те месяцы между боем в Эмрубе и новым визитом легко считать, что Бальтазар присматривает за детьми и стар.       И даже когда элиатроп возвращается с луны Дживы, то по-прежнему искренне уважает выцветшего дракона. Но полностью с ним не может согласиться.       Когда Бальтазар объясняет, почему надо остаться в измерении вне времени, Юго понимает, что уже слышал очень похожие речи.       Меньше чем год назад.       И каким-то чудом находит силы спокойно возразить Бальтазару, пока Адамай просто хватает ртом воздух. Не может промолчать, не перед детьми, которым надо будет жить в мире, который их пытаются заставить считать слишком жестоким.       Юго по-прежнему не готов. А Бальтазара по-прежнему устраивает нынешнее положение дел.       Невольно юный элиатроп начинает понимать, почему Килби так стремился вырваться за пределы известного мира. И даже сил ужаснуться, или что там полагается сделать, раз хоть на толику согласен с безумцем, просто нет.       А ещё Юго впервые по-настоящему замечает ту болезненную горделивость, что была, кажется, во всех братьях.              К пятнадцати Юго уже не спрашивает порой в пустоту, зачем разделили его и Адамая, а просто шепчет иногда слова благодарности Гругалораграну Извечному.       За то, что дал вырасти среди людей.       Килби считал, что он исключительно прав, что элиатропам нет места в Мире Двенадцати, что они слишком хороши, чтобы запирать себя. Бальтазар признал, что дело в элиатропах… что они слишком чисты, и разве что вместо путешествия ценой прочих живых избрал вечную уютную клетку. Фаэрис был очень категоричен в некоторых суждениях, даже Ад порой спорил с ним до хрипоты… И Адамай с таким скрипом признавал, что может быть неправ, что легче было вековое дерево согнуть.       Юго бы подумал, что это просто черта характера. У всех из их рода. Но маленькие Чиби и Гругал были мягче. Сам Юго. Постепенно становился мягче и Адамай.       Если Гругалорагран Извечный и нёс в себе ту же горделивость, то сумел не дать захватить ей себя полностью. Ад тоже в какой-то момент уже не жалеет, что Юго вырос не на Ома.       Жалеет вместо этого, что в принципе были порознь. Но смирился.       Юго помнит, что старый дракон забыл даже, что случилось с элиатропами, и с какой-то лёгкой тоской отпускает. Вернее, думает, что отпускает. Гругал и без того многое сделал…       (Узнав годы спустя, что Чиби погиб в восьмом веке, Гругалорагран начал забывать с той поры, а до этого они жили в Мире Двенадцати, Юго даже не может сразу дать волю эмоциям — не то место и не то время. Но потом долго спаррингуется с Адамаем: по близнецу новость тоже прошлась, хоть и меньше.)       Юго просто пытается понять, откуда истоки у того убеждения, что стало частью уже двоих братьев.              У Юго хорошее образование для деревенского паренька. Никакое — для короля. Учиться самому очень сложно, и даже жизнь в Емельке, относительно спокойном месте, не может действительно помочь. Спасает только упрямство, но время от времени ему всё же хочется сжечь все книги дотла. Он не по-ни-ма-ет.       Винить в этом некого, и элиатроп всё же дальше упорно пытается продраться сквозь тонны лишних слов, самолюбований и философских рассуждений из пустого в порожнее. Отдыхать душой на куда как более понятных точных и естественных науках вечно он не может: там проблемы есть, но работать над ними куда легче.       Даром что они в разы больше. Вот только Юго не надо знать в подробностях, как устроен человек и почему бьют молнии. Как, впрочем, и каким чудесным философом был третий премьер-министр Ломброкорпа, и что полиархия по мнению автора — мертворождённый конструкт, ибо противоестественна, потому что так и есть.       (Всяких рассуждений об благословении и избранности богами чего-либо Юго уже наслушался. Хватило навечно.)       Ему всё равно не языком на приёмах и балах чесать. Этим пусть те занимаются, кто уже есть в системе. С ними он никогда не сравнится. Юго надо как-то прорваться и удержать всё, чтобы не развалилось. Понимать, как работает.       Вот и всё.       Он трижды заваливал экзамен в Нематериальный университет.       Сил едва хватает, чтобы просто удержаться, не падая глубже.       В тихой, спокойной деревне Юго иногда кажется, что он гниет заживо.              Элиатропов всего несколько десятков тысяч. Не так много. Могли бы рассеяться по миру и стать просто связаны узами одного происхождения и веры. И не надо было бы ни короля, ни королевства. На всякое наследие и долг его сохранить Юго было откровенно плевать. Цель — дать элиатропам счастливо жить в Мире Двенадцати, вот и всё.       Но…       Порталы легко преодолевают очень многие чары, что запрещают перемещения в пространстве.       Для видения вакфу не важно, день или ночь.       Энергетические лучи требуют не так много силы и могут плавить даже камень.       Заставить светиться от вакфу можно и просто ладони.       Перемещаться по порталам можно не только самому. Другой ещё и дезориентирован сначала будет.       Их можно закрыть, когда кто-то не прошёл через них до конца.       Открыть везде, где есть хоть толика свободного пространства. В теле хватает полостей.       Заклинание, что лишает зрения — почти детское и может держаться куда дольше одного вечера. Как и те, что лишают голоса, слуха, осязания…       Оружие вакфу остро настолько, насколько пожелает владелец, и призывается почти мгновенно. И не обязательно это длинный клинок.       Чтобы поглотить вакфу из живых существ, достаточно только сосредоточиться, разница лишь в том, насколько.       Юго и Адамай — недоучки.       Близнец никогда не говорил элиатропу, что тот сражается слишком честно для реального боя.       Десятки тысяч детей, все до единого будто благословлены Богиней. Ещё, по счастью, и правда невинные.       Даже Ад после прочтения тех немногих элиатропских книг, что нашли на внешних уровнях Зинита (пришлось постараться, чтобы только добраться) мрачно сказал, что лучше бы ещё раз послушал Килби. Смысл тот же, злит меньше.       Элиатроп дала детям только одну заповедь. Жить в мире, согласии и любви. Они и жили.       Порицание конфликтов, силовых решений споров, гордость от того, что могут жить и творить… И сквозящее высокомерие от превосходства над животным миром, что вынужден жить по примитивным инстинктам, над теми, что не могут превзойти «мелочные» земные распри. И твёрдая вера в Богиню и то, что они — избранный ей, создательницей самого мира, народ.       (Юго даже не удивился, узнав, что часть книг элиатропов, что нашли в Мире Двенадцати, объявили еретическими.)       Фаэрис и Килби не знали божественных законов, но о них почему-то было ведомо Гругалораграну, и тот передал их Адамаю. «Божество не может владеть миром единолично».       Забавно, но не то что следов поклонения — просто того, что о Великом Драконе помнили! — оба близнеца ни в одном месте, где побывали, толком не нашли. Может, он хоть на что-то повлиял бы.       Дети — чистый лист.       Позволить им вольно разбрестись по Миру Двенадцати Юго просто не может.              И не может вместе с братом продолжить обучение. Некому их учить. Однажды подумав про Бальтазара, оба одновременно вздрагивают, и в головах на два голоса проносится «нет».       И дело не в том, что им даже страшно, на что ещё может оказаться способна их сила.       Бальтазар для детей — фактически отец. Юго никогда не забудет, как тот защищал их от безумца Килби. Вот только и не забудет, что дракон говорил о Мире Двенадцати и его жителях.       Детей надо вытаскивать.       Вот только сделать это сможет только равный их «отцу». Попросят об ученичестве — уже не сумеют.       Фаэрис хотя бы и правда был готов встать рядом, а не сверху…       Как же много проблем просто от того, что элиатроп слишком юн. Адамай с тех самых пор, как заточили Килби, ничего не говорит на тот счёт, что надо что-то делать.       Один из немногих, что понимают, в какой заднице оказались.       Только того, что Килби солгал про титул перед Советом, уже хватало. Хотя Юго и без этого мог изойтись хоть в криках, хоть в словесных кружевах, умей их плести.       Ребёнка просто всерьёз не воспринимают.       А ещё до сих пор ревёт Хаос Огреста, и за каждый пригодный для жизни клочок суши владыки готовы рвать друг друга на части.              Юго не очень увлекают философские рассуждения. Слишком привык действовать по наитию. И всё же одна фраза в памяти сидит крепко.       «Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем».       Может, от тварей из-за грани Астрала он с близнецом защищал элиатропов в прошлых жизнях, но немного до такого осталось в этой.       В Оропо Юго и правда видит своё отражение.       А когда тот в числе прочего убеждает дать править элиатропами, вместе со злостью и отчаянием внутри невольно поднимается и смех.       Оропо хотя бы сказал прямо.       Но, вот ирония, Юго очень хорошо помнит, что хотели сделать другие. И уже не верит.       Наверное, он тоже высокомерен и горделив, как и все из рода, раз считает, что он, недоучка, который за двадцать лет жизни сделал лишь хуже, справится лучше прочих.       И отражение — не он сам.              Среди детей внутри Элиатроп почти что нет таких, кто хмурятся. Почти все улыбаются хотя бы уголками губ.       Может, им и правда было бы лучше… Внутри их праматери в счастливом сне иль где-то в ином краю под её присмотром.       Вот только Юго знает, что не оставит их так. Вопреки любой цене.       Может, от этого сжимается сердце. Не понять.       И он с какой-то странной усталостью замечает, что ему всё равно.       Ему почти что понятно, почему Элиатроп вытащила Килби: для неё он всегда будет просто сыном, как и Юго для Альберта. И он почти что готов поверить, что в словах божества хватает правды.       Когда Нора говорит, что что Юго, что Амалия предпочитают убегать от обязанностей и путешествовать по миру, Адамай вскидывается. Близнец каким-то немыслимым чудом ещё держится относительно спокойным внешне, но Норе почти что удалось вывести его.       Элиатроп просит её не портить воссоединение, и Нора замолкает.       Не будет портить и Юго.       Не спросит — во всяком случае, сразу — знает ли богиня, что сделал и хотел сделать Килби с Миром Двенадцати, Юго, Адом и Гругалом. Не спросит, откуда Нора знает, что Амалия, как и Юго, не раз путешествовала — вот только она свою свободу была готова за народ отдать, а в последний раз это Юго увёл её. Почему вообще сестра, брат и мать оказались сейчас в разрушенном Инглориуме, будто поджидали, и ничуть не удивились, увидев их здесь. Впрочем, Юго тоже не слишком удивлённо отреагировал, увидев впервые Нору.       Он сначала послушает, что ему скажут.       Кто там ещё остался в неопределённом состоянии, Эфрим?       У него тоже наверняка есть важная причина.